Магия отступника

ГЛАВА 22 ОТСТУПЛЕНИЕ

Пока мы уносились по темным улицам, мальчик-солдат прислушивался к звукам погони. Их не было, хотя изредка позади раздавались разрозненные выстрелы.

— Они добивают тех, кого ты бросил там, — жестко заметил я, хотя и не был уверен, что это так. — Пристреливают раненых прямо на месте.

Спинк не допустил бы такого зверства, если бы все зависело от его приказов, но в бою солдаты прежде повинуются велениям сердца, и командиры далеко не всегда успевают их сдержать.

В небе на востоке разгорался тусклый зимний рассвет. Пока что его застилала пелена дыма, но вскоре свет пробьется сквозь нее. Если бы нападение прошло по задуманному, спеки уже успели бы скрыться. Мальчик-солдат слишком задержался в лабиринте форта. Теперь покров темноты не поможет отступить его людям. Как и ему самому. Утес уже не слушался поводьев, грыз удила, и волновала его не скрытность, а лишь бегство. Они оставили позади последние хижины и теперь неслись по пустошам. Уже в самом конце протоптанной в снегу тропы мальчику-солдату удалось осадить коня. Тот пробежал еще несколько шагов и резко встал, задыхаясь и хрипя. Взмокшую шею Утеса перечеркивала темная кровавая полоса. На боку также осталась запекшаяся кровь — эту рану мальчик-солдат заметить не успел. С гулко бьющимся сердцем, тяжело дыша, мальчик-солдат смотрел назад, на пройденный путь, и пытался сообразить, что ему теперь делать.

Красный свет пламени отражался в клубах дыма над головой, придавая округе, а в особенности Геттису, странный оранжевый оттенок. Вместе с зарей пришел и ветер, несущий пепел и золу. Мальчик-солдат потер покрытое копотью лицо, моргнул, закашлялся и повернул Утеса к предгорьям. Конь заметно устал. Мальчику-солдату пришлось пришпорить его, чтобы заставить двигаться вверх по склону по нетронутому снегу. Ближе укрыться было негде. Через покрытые низким кустарником холмы он сможет незаметно добраться до оговоренного места встречи. Теперь он действовал, заботясь уже не о чести, победе или поражении, а лишь о крайне насущном вопросе: как пережить ближайшие десять минут.

На первом же заметном взгорке он придержал Утеса и оглянулся. Дым все еще поднимался высокими столбами от почерневших развалин, а в полудюжине мест вовсю полыхало пламя. Сторожевая башня над тюрьмой тоже еще горела. Высоко над головой мельтешила огромная стая ворон. А еще выше кружили стервятники, безошибочно узнаваемые даже издали. Звуки битвы и дым всегда привлекали падальщиков. Им все равно, чем пировать: спеками, гернийцами или жженой кониной. После этой бойни им всем хватит пищи. Мальчик-солдат яростно оскалился, потом вздохнул и вновь перевел взгляд вниз, на дымящиеся форт и город.

Отсюда он видел, что нанес серьезный удар и тому и другому, но до полного уничтожения, о котором он мечтал, оставалось далеко. Людям удастся найти здесь убежище, да и стены форта, хотя и обугленные во многих местах, а в одном и до сих пор тлеющие, все же не слишком пострадали. Каваллу, расквартированную в Геттисе, ночное нападение скорее разъярит, чем устрашит. Он потерпел поражение. Серьезное поражение. Пока он наблюдал, небольшой отряд всадников под полковыми знаменами выехал из города, объезжая окраины. Мальчик-солдат предусмотрительно послал Утеса за холм, скрываясь из виду. Он чувствовал себя трусом из-за того, что сбежал в одиночку. Где теперь его люди? Несколькими днями раньше он презирал их, полагая, что заслуживает под свое начало лучших войск. Быть может, правда в том, что именно таких солдат он и заслуживает, столь же зеленых, как и он сам, столь же неспособных учесть все возможные случайности. Он повел в бой не обученные войска, а шайку грабителей. И если он хоть что-то понимает в гернийцах, те вышлют карательный отряд еще прежде, чем будут потушены пожары. Пора уходить самому и уводить остатки армии в безопасное место.

Мальчик-солдат стиснул зубы. Он бросил свои войска — нехотя, но бросил. Теперь он высмеивал собственную глупость. Он рассчитывал ворваться в город, нанести сокрушительный удар, исчезнуть, а затем вернуться и завершить дело. Вместо этого — вот он здесь, один, как и все его воины. Оставалось надеяться, что они не забудут вернуться на место встречи. Он будет ждать их там. Большего он ни для кого сделать не может.

Светало. Утес пробирался по рыхлому снегу в неглубоких лощинах между холмов, извилистым путем направляясь к месту встречи. Мальчик-солдат надеялся, что его воины сообразят не попадаться никому на глаза, пока добираются до леса предков. Он старался не думать о них — бредущих пешком, по непогоде, к которой они не привыкли, измотанных, голодных, замерзших и, возможно, раненых. Он заставил себя забыть о собственных нарастающих голоде и усталости, о стуже, находившей каждую прореху в его одежде. Когда понадобится, он взглянет им в лицо. А пока ему следует добраться до места встречи живым.

Дважды его извилистый путь выводил его чересчур близко к дороге. Время от времени он слышал гневную перекличку труб. Гернийская конница выслеживала отставших налетчиков. Он пытался подбодрить себя размышлениями о том, как умело прячутся в лесу спеки, но я напомнил, что летние уловки могут и не сработать зимой. На скелетах кустов не осталось покрова листвы. Люди оставляют в снегу следы.

Утро уже было в самом разгаре, когда мальчик-солдат добрался туда, где они разбили лагерь прошлой ночью. Поначалу его порадовало, что первым сюда прибыл кто-то другой. Он узнал лошадь Дэйси и нескольких ее воинов. Он стиснул зубы от одной мысли, что она, возможно, преуспела там, где он потерпел неудачу: город пылал, а ей, похоже, удалось отступить, сохранив порядок в войске. Дэйси сидела на поваленном бревне, спиной к мальчику-солдату, у крохотного костерка. Он учуял запах готовящейся пищи и, несмотря на бурчание в желудке, нахмурился. Сейчас не следовало разводить костров — ничего, что могло бы выдать их местоположение.

Все эти размышления улетучились прочь, стоило одному из кормильцев Дэйси, сидевшему у ее ног, заметить его. Он радостно вскрикнул, вскочил на ноги, бросился через снег к мальчику-солдату и умоляюще протянул к нему руки, до локтей красные от свежей крови.

— Я не могу остановить кровь, великий, а она говорит, что ее магия ушла, — забормотал он, еще не добежав до стремени Утеса. — Они ранили ее железом! Скорее, скорее сюда, ты должен ее вылечить!

Как же они верили в него — и совершенно неоправданно. Воин попытался перенять окровавленной рукой поводья Утеса. Однако могучий скакун уже достаточно натерпелся. Он вскинул голову и даже слегка привстал на дыбы. Мальчик-солдат успел высвободить одну ногу из стремени, готовясь спешиться. Когда Утес вновь опустился на все четыре ноги, он неловко соскользнул с его спины. Каким-то чудом он устоял и даже ничего себе не вывихнул, но ему пришлось отступить в сторону, в глубокий снег, чтобы сохранить равновесие. Он отмахнулся от попыток стража Дэйси его поддержать.

— Куда ее ранили? — резко спросил он. — Покажи.

От отчаяния у него замерло сердце. Мальчик-солдат мало что знал о том, как лечить огнестрельные раны, но сейчас не мог этого показать. Он направился к Дэйси вслед за ее кормильцем. От бурлящего котелка с кашей расходились волны ароматного пара. Он обернулся в его сторону, невольно прикрыв глаза. Он страстно тосковал по еде, едва не сходил с ума от голода. Воин явно это заметил.

— Великий, пожалуйста, позаботься о ней. А я пока приготовлю для тебя пищу.

Ему следовало бы приказать, чтобы они немедленно потушили огонь. Однако он лишь оцепенело кивнул и повернулся к Дэйси. Та выглядела ужасно и словно бы и не заметила его. Она сидела на бревне, ссутулившись и сцепив руки на животе. Другой кормилец стоял перед ней на коленях прямо в снегу, отбросив меч. Когда мальчик-солдат приблизился к ним, молодой человек поднял на него взгляд, в котором стыл едва сдерживаемый страх. Обеими руками он прижимал к ноге Дэйси сочащуюся красным тряпицу.

— Кажется, кость сломана, — пробормотал он дрожащим голосом. — Ты можешь ее исцелить?

Нет.

— Дай мне взглянуть на рану.

Дэйси не издала ни звука, когда мальчик-солдат неловко опустился перед ней на колени. Ее лицо побелело сильнее, чем могло бы от холода. Вокруг ступни снег растаял от алой крови.

— Принесите мне какую-нибудь веревку: тетиву, шнурок, кожаный ремень, что угодно, чем я смогу обвязать ей ногу. И еще небольшую палочку, — велел он другому кормильцу, а юноше, который прижимал к ее ноге тряпицу, приказал: — Прижми сильнее. Надави на нее.

— Но ей от этого больно! Именно тут кость и сломана.

— Нельзя допустить, чтобы она истекла кровью. Держи крепче, — приказал мальчик-солдат.

Пальцы юноши сжались, но осторожно, как будто он держал яйцо. Слишком слабо, чтобы остановить ток крови. Мальчик-солдат раздраженно потянулся к нему, собираясь накрыть его руки своими и усилить их хватку, но невольно отпрянул от раны. Железо. Железо огнем жгло его магию. Он не мог даже вообразить, какие муки испытывает Дэйси, хотя та сидела неподвижно, с бесстрастным лицом. Ее глаза смотрели прямо перед собой.

— Дэйси? — тихо позвал он. Ее кормилец покачал головой.

— Ей пришлось нас оставить, чтобы избежать страданий. Если мы причиним ей слишком сильную боль, она вернет ее нам обратно. Но пока что ей удалось обрести покой.

Мальчик-солдат коротко кивнул. Он не вполне понял, но решил, что это не имеет значения. Наконец второй кормилец принес ему длинную полосу ткани и палку. Дэйси чуть содрогнулась и застонала, когда он в первый раз коснулся ее ноги. Мальчик-солдат затянул жгут повыше колена и начал проворачивать палку. Сдерживая тошноту, он наблюдал, как ткань все глубже и глубже врезается в пухлое бедро.

— Убери руки. Кровь остановилась? — спросил он кормильца, стоявшего рядом на коленях.

Тот осторожно отнял тряпицу, а затем убрал еще один промокший насквозь лоскут. Рана все еще сочилась кровью, но уже не так сильно. Мальчик-солдат ощутил, что больше не в силах стоять на коленях.

— Хорошенько промой и перевяжи заново. Одному из вас придется при этом держать палку. Чуть позже надо будет ослабить жгут и проверить, остановилась ли кровь. Если пойдет снова, затянете обратно. Сейчас важнее всего — не дать ей истечь кровью до смерти.

Они в ужасе уставились на него.

— А ты не исцелишь ее магией? — заговорил первым тот, что держал жгут. — Она могла лечить всякие раны и болезни. Ты разве не можешь?

— Только не с железом в ране. Я не могу даже дотронуться до нее. Нам придется доставить ее к ущелью, а потом домой, где умелые целители извлекут пулю.

Оба кормильца выглядели испуганными.

— Но… ты сможешь переносить ее, когда в ней железо? Как мы доставим ее туда?

— Я попробую. Если быстроход окажется мне не под силу, мы доставим ее туда на лошадях так быстро, как только сможем. Большего я сделать не могу.

Оба кормильца уставились на него, один даже разинул рот в разочаровании. Он не оправдал их надежд, говорил их вид. Сегодня на него так смотрели не впервые. Мальчик-солдат отмел прочь воспоминание о лице Спинка и попытался встать. Ему казалось, что он не сумеет, пока кто-то не поддержал его под руку. Мальчик-солдат повернулся и увидел Семпайли.

— Рад видеть, что ты благополучно добрался сюда, великий. Я привел остальных — всех, кого смог.

Мальчику-солдату пришлось обернуться к людям, собравшимся вокруг, пока он пытался помочь Дэйси. Их он бросил на произвол судьбы. Они стояли и смотрели на него. Их пятнистую кожу выпачкала копоть, грязь, а кое у кого и кровь. Выражения их лиц были как у любого измотанного солдата — неважно, вкусившего победу или потерпевшего поражение. Они замерзли, устали и проголодались, они видели то, на что никому не стоило бы смотреть, и делали то, чем никому не следовало бы заниматься. Он ожидал найти на их лицах гнев, разочарование и горечь поражения, но если они и испытывали такие чувства, то ничем этого не показывали. У них не было опыта в военных делах. Возможно, они не знали, расценивать произошедшее как победу или поражение.

Тут только он понял, что они считали его вправе уехать и бросить их спасаться поодиночке. Он был великим, исполненным могущества и сам устанавливал законы. Это не гернийские солдаты, привыкшие ожидать от своих командиров определенного поведения. Между ним и этими людьми не было никаких соглашений. Они ждали от него лишь того, чего он мог им дать. Мальчик-солдат твердил им снова и снова, что им следует повиноваться ему и нельзя бежать с поля боя. Но он никогда не обещал им, что не оставит их, если обстоятельства обернутся против них.

Так что они и не ждали этого от него. Такой подход ценился у гернийцев, а не у спеков. И все же мальчика-солдата терзало, что он не соответствовал подобным взглядам и ожиданиям.

— Возможно, в глубине души ты в большей степени герниец, чем полагаешь сам. И не годишься командовать этими воинами, — подтолкнул я мысль к краю его сознания.

— Заткнись!

Его ненависть ко мне, к своей гернийской части, ударила меня с такой силой, что я завертелся волчком в пустоте. Я едва сумел удержаться за собственное представление о себе.

Прошло время, прежде чем я вновь получил доступ к миру. Меня окружала темнота. Мальчик-солдат двигался быстроходом по заснеженному лесу. Позади Утес тащил самодельную волокушу. Один из кормильцев Дэйси вел его в поводу. Другой нес рядом факел. Я всматривался в темноту глазами мальчика-солдата. С нами было не больше дюжины воинов. Он понес настолько тяжелые потери? Мне казалось, в лагере Дэйси я видел еще людей, но, возможно… Стоило мне воспрянуть духом, как мальчик-солдат разбил мои надежды.

— Тебя не было несколько дней, глупец. Я быстроходом привел наших воинов обратно к ущелью. Потом Джодоли помог мне доставить к Дэйси знахаря, и тот сумел вытащить железо из ее ноги. Теперь мы везем ее туда, где ее ждут тепло, еда и отдых.

Что-то в его голосе выдало мне то, что он попытался скрыть.

— Она все еще близка к смерти. Ее рана заражена.

Мальчик-солдат вновь ударил по мне, но уже не так сильно. Из этой слабости, хотя и завертевшись в пустоте, я вывел, что он замерз, крайне голоден, а его магия почти истощилась. Тише паука, я восстановил равновесие и подобрался к его воспоминаниям о жалких последних днях.

Он потерпел сокрушительное поражение. Почти треть его небольшой армии погибла или попала в плен. Я был прав насчет гернийцев. Они выследили и пристрелили всех отбившихся спеков, кого сумели найти. Они по чистой случайности не обнаружили Дэйси.

— Но где остальные? — спросил Кинроув, как только мальчик-солдат привел остатки армии к проходу.

Тот не смог ему ничего сказать. Они прочли ответ по его лицу.

— Итак, мы проиграли. — Джодоли даже не скрывал ужаса. — И теперь, когда они знают о том, что мы с ними воюем, в нас начнут стрелять, как только увидят. Мы не сможем обратить против них даже танец Пыли. У нас была единственная возможность преуспеть, застав их врасплох и уничтожив. Больше ее нет. Теперь они будут постоянно ждать нас с железом наготове. Ненависть и гнев гладкокожих теперь иссякнут не раньше, чем они загонят нас на самый край земли.

Мальчик-солдат стоял перед ним, и его рот был полон пепла. Он ничем не смог ему возразить.

Кинроув улыбнулся — печально, но и с удовлетворением.

— Вы с Дэйси полагали, что знаете путь лучший, чем мой танец. И куда он нас завел? Сколько танцоров придется мне взять у народа теперь, чтобы защитить деревья предков? — Он повернулся к Джодоли и заговорил с ним, выбросив из головы мальчика-солдата как мага, лишенного мудрости. — Придется оставить тебя здесь, Джодоли, чтобы вернуть наших воинов домой. А я должен немедленно вернуться к моим танцорам, чтобы по возможности усилить магию танца и подготовиться к новому призыву. Ярость частично защитит захватчиков от моей магии. Если я не сумею остановить и запугать их сейчас, они прорвутся сквозь мои преграды и уничтожат деревья предков просто назло нам. Еще они могут выследить тех, кто остался по эту сторону гор, вплоть до нашего тайного прохода. Я попытаюсь возместить ущерб, нанесенный народу парой самоуверенных юнцов.

Вот так запросто Кинроув вернул себе ореол власти и могущества. Величайший из великих отвернулся и тут же удалился быстроходом, прихватив с собой ближайших подручных — некоторых в разгар какого-то дела. Джодоли так и не взглянул на мальчика-солдата. Фирада подошла и встала за его плечом, сердито щурясь.

— У меня много дел, — сообщил великий. — Выбери целителя, и я помогу тебе перенести его быстроходом к Дэйси. Я сделаю все, что смогу, для людей здесь. На большее у меня не хватит сил.

Джодоли повернулся к мальчику-солдату спиной и пошел прочь.

Стоило ему решить, что ничто не погрузит его глубже в отчаяние, за его спиной заговорила Оликея.

— Итак, мы проиграли. Я навсегда потеряла сына ради танца Кинроува.

Мальчик-солдат не обернулся, чтобы встретиться с ней взглядом. Его плечи поникли под бременем ее слов. Она подошла ближе, и он уже ждал ее гнева. Однако Оликея лишь легонько коснулась его плеча.

— Я приготовлю для тебя еду, пока тебе не пришлось идти обратно, — тускло предложила она.

Одно слово. «Мы». Несмотря на печаль в ее голосе, несмотря на явное смирение с его провалом, она сказала «мы». Самая малая толика утешения, какую он мог себе представить, но большей ему никто не предлагал. Слезы обожгли глаза мальчика-солдата. Это пробудило в нем еще более глубокий стыд, напомнив о личной цене его поражения. Несмотря на голод, холод, усталость и отчаяние, в нем вспыхнула искра решимости. Пусть он и потерпел поражение во всем остальном, в этом он проиграть не может.

Не знаю, заметил ли мальчик-солдат, что я шарю в его памяти, или сам об этом вспомнил.

— Я сделаю, что должен, — тихо сказал он, словно собирался с духом, чтобы выполнить принятое решение.

— Что ты задумал? — спросил я его, но он не счел нужным мне отвечать.

Опустив голову, чтобы укрыть лицо от холодного ветра, мальчик-солдат двинулся дальше. Темный лес рябил, проносясь мимо в запинающемся ритме его быстрохода. С каждым шагом из него истекала магия, словно кровь, хлещущая из рассеченной жилы. У него почти не осталось запасов. Похоже, он услышал мою мысль.

— Я доставлю нас туда, — упрямо пробормотал он.

Кто-то из воинов оглянулся на его приглушенное замечание, но ничего не сказал.

Уже совсем стемнело, когда мы добрались до ущелья. Лагерь казался почти пуст. Но костер приветственно горел, и Оликея подогревала на нем суп. Как только мы прибыли, кормильцы и охранники Дэйси бросились к ней. Они развели собственный костер, ее уже поджидало ложе из лапника, застеленное мехами, а также разнообразнейшая и вкуснейшая еда. Мальчик-солдат проводил их взглядом. Ему почудился упрек в том, как поспешно они забрали Дэйси из-под его опеки. Они явно считали, что он подвел ее, и, вернув ее, не хотели иметь с ним больше ничего общего.

Он понурился и повернулся к собственному костру и ожидавшей его Оликее. Она уже приготовила для него постель из лапника и одеял, хотя и не столь пышную, как у Дэйси, но вполне удобную. Кормилица помогла ему снять часть верхней одежды и подала мягкие теплые тапочки вместо заледеневших сапог, которые сама стащила с его ног. Подогрела воду, чтобы он умыл лицо и руки, и нашла ему мягкую тряпицу вместо полотенца. Даже столь простые удобства могут доставить огромное облегчение. Молча, с мрачным выражением лица, она жестом предложила ему сесть, пока она подает еду. К его удивлению, Джодоли и Фирада устроились рядом.

— Я считал, вы уже отправились домой, — довольно резко заметил мальчик-солдат.

— Я подумал, тебе может потребоваться помощь, чтобы доставить домой Дэйси и ее кормильцев, — сухо ответил Джодоли. — В последний раз, когда я тебя видел, ты выглядел очень усталым.

Так и было. Он слишком устал, чтобы цепляться за свой гнев. Мальчик-солдат смиренно вздохнул.

— Честно говоря, я с радостью приму твою помощь, — просто согласился он.

— Значит, утром, — подтвердил Джодоли.

Оликея подала всем подогретую еду, и некоторое время они молча ели. Суп вышел густым от мяса и грибов. С каждым глотком к мальчику-солдату возвращались тепло и силы. Он глянул на большой костер Дэйси. Кормильцы суетились вокруг нее, словно пчелы, ухаживающие за маткой. Хотя она вернулась к ним, приглушенный гул их голосов звучал скорее тревожно, чем успокоенно.

С тех пор как они встретились после битвы, Дэйси не сказала мальчику-солдату ни слова. Ее кормильцы несколько раз повторили, что она удалилась в другое место, чтобы спастись от терзавшей ее боли. Но даже после того, как железную пулю извлекли, великая не вернулась обратно. Он видел рану. Пуля раздробила кость и застряла там. Знахарь, вытащивший ее, убрал также мелкие осколки кости, очистил рану и наложил повязку. Он не одобрил жгут мальчика-солдата, но с радостью отметил, что Дэйси чувствует уколы в пальцы ноги.

— Теперь, когда железо убрали, она начнет себя исцелять, — уверенно заявил один из стражей.

Мальчик-солдат в этом сомневался. Ее уход в себя мог быть вызван не только болью. Дух ее мог оказаться ранен серьезнее, чем нога. Он слышал истории о молодых солдатах, которые так и не оправились полностью после первого сражения. Из скупых рассказов ее стражей он выяснил, что поджог города и избиение разбегающихся жителей прошли «успешно», если здесь уместно это слово. Дэйси увлеченно устраивала пожары и лично убила владельца постоялого двора и трех его взрослых сыновей, когда они прямо в ночных рубашках выскочили наружу тушить пламя.

Но также страж упомянул о женщине, которая выбросила из верхнего окна здания младенца, пытаясь спасти его, прежде чем сама в горящей сорочке спрыгнула навстречу смерти. Сам он погнался за двумя ребятишками, которые, держась за руки, босиком бежали по улице. Он охотно рассказывал о содеянном, заново переживая краткое удовлетворение местью, и мальчик-солдат согласился с тем, что это было необходимо. Но теперь он усомнился, понимала ли Дэйси толком, в чем состоит ее задача и чему она станет свидетелем в набеге на Геттис. По своей природе и обычаям спеки не были народом воинственным или жестоким. В их собственных поселениях редко случались споры, и те разрешались не насилием. Он гадал, была ли Дэйси готова зайти так далеко ради спасения своего народа. Я не слишком ей сочувствовал. Она своими глазами увидела, к чему привела ее ненависть. Хорошо. Пусть она теперь это осознает.

— Другого выхода не было — возразил мне мальчик-солдат. — Гернийцы принудили нас к этому. Мы испробовали все, что смогли придумать, чтобы заставить их уйти или хотя бы уважать наши владения. Нам пришлось так поступить.

— Но все прошло не так удачно, как ты задумал, — ответил Джодоли, принявший высказывание мальчика-солдата на свой счет. — Мы узнали об этом от других воинов. По их словам, когда они оглядывались, город и форт еще пылали, но не так, чтобы сгореть дотла. И что ты теперь намерен делать? Ждать подходящего случая, чтобы еще раз попытаться застать их врасплох?

Мальчик-солдат покачал было головой в гернийском жесте, запоздало осознал это и замер.

— Больше мы их врасплох не застанем. У нас была лишь одна возможность незаметно проскользнуть в форт, не подняв тревоги. Я ею воспользовался, но многого не добился. Если мы повторим попытку, нас встретят меткие стрелки на стенах и дозорные на башнях. Нас перебьют прежде, чем мы хотя бы приблизимся к ним.

— Тогда, — спросил Джодоли после долгого молчания, — каким будет наш следующий шаг?

Мальчик-солдат отметил слово «наш» и едва не улыбнулся. Он не мог решить, оскорбиться ему или радоваться. «Наш» замысел? Джодоли не подвергался опасности и почти не участвовал в обсуждениях. Но если он хочет, чтобы его считали частью замыслов мальчика-солдата, возможно, тому стоит принять его как союзника. Он склонил голову над тарелкой с супом и молча принялся за еду, не торопясь с ответом. Я ощущал, как пища воздействует на его тело, как восполняется запас магии. Наконец он вернулся мыслями к заданному вопросу.

— Каким будет наш следующий шаг в уничтожении захватчиков? — уточнил он.

— Да.

— Не знаю. Магия не дает мне этого понять.

Остальных явно потрясло то, что он признал это вслух. А я ощутил лишь холодное жесткое удовлетворение. Я и сам не понимал, чего добивается от меня магия. Если же мальчик-солдат открыто и прямо признает собственную неосведомленность, может, это означает, что все происшедшее было одной огромной ошибкой. Спеки возлагали на него великие надежды, но, возможно, напрасно. Может быть, сама магия ошиблась.

— Но я видел это во сне, — повторил Джодоли прежние пугающие слова. — Ты избран магией. Тебе назначено совершить что-то, что прогонит захватчиков и спасет народ.

Мальчик-солдат отставил пустую тарелку на обледеневшую землю. На него вдруг накатила страшная усталость. Ему до тошноты надоела жизнь, в которую его ввергли.

— Магия давала мне задания, — равнодушно отозвался он. — Я выполнил каждое. Я позволил магии смотреть моими глазами. Подал знак присланным в город танцорам Пыли. Я подробно писал в книжке, а потом оставил ее, когда ушел от захватчиков. Я хранил камень, а когда пришло время, отдал его. Простые, даже порой дурацкие задания. Ни одно из них ничего не изменило. И уже дважды, я действовал не по велению магии, а так, как считал полезным для народа. Впервые — когда сжег всю свою магию, чтобы лес поглотил Королевский тракт. И снова — когда повел воинов на Геттис. Но все, что я сделал, по приказу магии или по собственной воле, ни к чему не привело. Больше у меня идей нет. Думаю, задача, которую, по общему мнению, я должен решить, мне не под силу. Так что я предпочту посвятить себя тому, с чем могу справиться.

Не уверен, что Оликея хотя бы слушала его. В ней словно бы что-то умерло, оставив после себя пустоту, как в глазах Дэйси. Она перестала жить и лишь продолжала двигаться. Оликея потянулась, чтобы забрать пустую тарелку мальчика-солдата и вновь ее наполнить. Однако он поймал ее запястье. Он держал ее руку не как любящий мужчина, а, скорее, как старший брат, желающий подбодрить сестренку.

— Я собираюсь вернуть Ликари домой к Оликее. — Он взглянул ей в лицо и поправился: — Я собираюсь вернуть Ликари к нам домой. И если это единственное, чего я могу добиться в жизни, так тому и быть. Магия не давала мне такого задания, но я сам его избрал.

Обе женщины хранили тяжкое молчание, но глаза Фирады наполнились слезами. Она наклонилась и взялась за другую руку Оликеи. Казалось, Джодоли не заметил, насколько для них важно это предложение.

— И как ты это сделаешь? — резко спросил он. — Кинроув призвал его танцевать, и он ушел. Мы уже говорили тебе. Ты не можешь просто его забрать. Он не останется. Он даже не сможет нас узнать. — С недовольным видом он отстранился от огня и пищи. — Невар, ты слишком часто говоришь о том, как ты распорядишься своей силой, всякий раз полагая, что тебе известно больше, чем магии. Вы с Дэйси были уверены, что способны разрушить Геттис, хотя магия вам этого не приказывала! А теперь ты собираешься каким-то образом украсть Ликари. Жестоко с твоей стороны давать им надежду. Магия забрала Ликари. Как ты можешь использовать магию против нее самой, чтобы вернуть мальчика? Может ли нож порезать себя или огонь — себя сжечь? Нет! Когда ты поймешь, что всякий раз, ставя себя над магией или выступая против нее, ты ошибаешься? Что ты обречен на поражение? — Он потряс головой и продолжил, понизив голос: — Мы с Кинроувом зря согласились вам помочь, пусть даже и против воли. Нам следовало возражать до последнего. Ни я, ни он больше не повторим эту ошибку. Какую бы глупую затею ты ни лелеял, не думай вовлечь в это меня или мою кормилицу.

Никогда прежде я не слышал от Джодоли столь резких упреков. Его слова больно задели мальчика-солдата. Он кипел от гнева и негодования, но не находил достойного ответа.

— Мне не нужна твоя помощь, — наконец выпалил он, сам понимая, насколько по-детски это прозвучало.

Его гордость была уязвлена. Сейчас ему остро хотелось совершить что-нибудь, что покажет его последователям, чего он стоит. Я гадал, не попытается ли он выступить против Кинроува. Заручившись поддержкой Дэйси, он может снова прервать танец. Это было бы глупостью с его стороны. Они растревожили Геттис — так мальчишка тычет палкой в осиное гнездо. И теперь лишь танец Кинроува помешает гернийцам выслеживать и истреблять спеков по всему лесу. Его остановка станет гибельной для всего народа.

Пока они с Джодоли смотрели друг на друга, от кучки людей, собравшихся вокруг Дэйси, долетел слитный вой. Неверие в нем мешалось с болью. На миг все замерли, а потом Фирада с Оликеей вскочили на ноги и бросились к соседнему костру. Мальчик-солдат поднялся куда медленнее, вглядываясь в причитающую толпу.

— В чем дело? — с трепетом спросил он.

— Она мертва, — ровным голосом ответил Джодоли. — Умерла зимой — меньшего везения для нее и представить трудно. Придется действовать быстро.

— Я не понимаю, — выговорил мальчик-солдат, но внутри него эхом отдавались совсем другие слова.

«Джодоли прав. Это все моя вина. Я подвел и ее тоже». В глазах у него начало темнеть, не от усталости, и он испугался, что вот-вот потеряет сознание. Чем больше он пытался исправить ситуацию, тем хуже она становилась. Дэйси стала героиней для собственного клана, и не только для него. Она освободила танцоров Кинроува, а потом отправилась сражаться за свой народ. То, что она умерла теперь, прежде чем смогла хотя бы вернуться обратно с пусть и скромной, но победой, ввергнет спеков в отчаяние. Непрошеная трусливая мысль обдала мальчика-солдата холодом. Это может обратить против него всех спеков. И куда ему идти? К кому обратиться за кровом и пропитанием? Джодоли тревожили другие вещи.

— Зима — самое неподходящее время для смерти великого. Тело Дэйси необходимо отнести в долину, к предкам. В это время года они по большей части спят, избранному ею дереву будет непросто ее принять. И еще труднее будет их соединить. Часть ее может оказаться потеряна.

— Потеряна? — эхом отозвался мальчик-солдат.

— Придется поторопиться. Чем быстрее она окажется рядом с деревом, тем лучше. Хорошо бы ее тело не успело окончательно остыть. Надеюсь, в свой срок я умру, когда мое дерево уже примет меня, а мой клан соберется вокруг и будет петь. Дэйси придется уйти в дерево почти в одиночестве, зимой, и лишь немногие смогут петь ей. О, это недоброе предзнаменование.

Джодоли даже не подошел ко второму костру убедиться, что его предположение оправдалось. Вместо этого он впервые на моих глазах оделся сам, запахнув плащ, все еще сырой и промерзший после дневного путешествия. Прежде чем мальчик-солдат успел потянуться за своей одеждой, несколько кормильцев Дэйси устремились к нему. Его буквально впихнули в накидку и сапоги. Оликея помогала им. Все кормильцы плакали, делая свое дело. Я никогда прежде не видел, чтобы спеки двигались так быстро и слаженно. К тому времени, как мальчик-солдат оказался одет, обернутое тканью тело Дэйси уже уложили на волокушу. Когда он собрался выяснить у Джодоли, что произойдет дальше, великий сурово оборвал его:

— Не отвлекай ее разговорами. Не говори ничего, что может привлечь ее внимание. Забудь на время о своих обидах и гневе. Сейчас не наше время, а ее. Молчи и смотри, как великая уходит в свое дерево.

Вот так холодной темной ночью они покинули скромное укрытие скального ущелья и вновь двинулись к лесу деревьев предков. Джодоли указывал им путь. Лошадь тащила волокушу с телом Дэйси. Двое усталых кормильцев, остававшихся с ней, вновь сопровождали ее, вместе с прочими ее людьми, ждавшими в пещере. Последним шел мальчик-солдат.

Джодоли сразу же прибег к быстроходу, и мальчик-солдат его поддержал. Вместе они вели погребальный отряд сквозь ночь. Мальчику-солдату приходилось нелегко. Это был его пятый быстроход за последние несколько дней, и явно самый трудный из-за того, что им нужно было перемещать с собой мертвое тело Дэйси. Я не мог понять, отчего так выходит: равно как и почему при быстроходе намного проще вести лошадь в поводу, чем ехать на ней верхом. Мальчик-солдат устал, он терзался унынием и скорбью. Он был признателен, что Джодоли управлял магией быстрохода, а ему оставалось лишь помогать. Ноги его казались свинцовыми, страшно ныла спина. Он постоянно ощущал острые уколы боли по обе стороны от позвоночника. Я безжалостно нарисовал ему картинку подвесного моста, чьи тросы рвутся от перегрузки.

— Оставь меня в покое, — жалко огрызнулся он.

И дальше я ехал молча.

Когда мы добрались до долины деревьев предков, короткий зимний день уже разгорелся. Было холодно, но далеко не так, как ночью, когда мы напали на форт. Ветер теребил верхушки деревьев. Потревоженный снег рушился на землю потоками или комьями, но по большей части воздух оставался неподвижным под пологом переплетенных ветвей, игольчатых и голых. Как только мы достигли долины, Джодоли прервал быстроход. Теперь нас вели кормильцы Дэйси, а мы все тянулись следом длинной замерзшей вереницей. Никто не разговаривал. Слышались лишь редкие крики птиц, хруст наста под нашими сапогами и тот шум, с которым Утес тянул волокушу. Помимо этого, остальные сохраняли тишину, и мальчик-солдат тоже. Грохот его собственных мыслей казался столь громким, что он вряд ли сумел бы уследить за разговором, если бы даже нашел в себе силы что-то сказать. Кормильцы Дэйси целеустремленно шагали через лес, и он следовал за ними.

Наконец они подошли туда, где переплетение ветвей казалось пореже. Между двумя огромными обугленными пнями пророс побег каэмбры. Давным-давно молния убила и сожгла два могучих дерева, проделав в лиственном пологе прореху. Через нее на землю падало достаточно солнечного света, чтобы там пробился новый росток. Ближе к краю просвета поднялась еще пара молодых побегов. Кора дерева Дэйси была гладкой и серо-зеленой, а ствол — не толще бочки. Молодое деревце по меркам спеков. Вокруг насыпался высокий сугроб. Джодоли остался у тела Дэйси, пока ее кормильцы и стражи убирали снег. Они сгребали его руками и ногами, пока из-под него не показался промерзший слой палой листвы и мха. Они вернулись к волокуше за телом Дэйси лишь после того, как расчистили вокруг ствола круг футов десяти в поперечнике.

Джодоли отступил в сторону, и мальчик-солдат последовал его примеру. Кормильцы работали деловито, но со всем почтением. Один из них острым ножом распорол на спине Дэйси одежду от шеи до пояса. Несколько стражей перенесли тело от волокуши к выбранному дереву. И перед тем как прислонить его к стволу, один из кормильцев чиркнул ножом вдоль ее позвоночника, от шеи до копчика. Кожа слегка разошлась, но крови не было. С бесстрастной деловитостью мужчина расширил разрез. Когда они прислоняли тело Дэйси к дереву, он постарался прижать рану к коре как можно плотнее.

— Иногда зимой, когда деревья погружены в глубокий сон, — еле слышно пояснил Джодоли, — прикосновение крови к коре может их пробудить. Мы надеемся, что так и случится с деревом Дэйси.

Они закрепили ее у ствола длинными полосками кожи. Ее ноги они вытянули вперед, а руки прижали к телу. Один из кормильцев связывал ей колени и щиколотки, пока другой прихватывал последними витками ее горло и лоб. Закончив, кормильцы отступили в сторону и молча стали ждать.

Ожидание затянулось.

В этой неподвижности зарождалось едва заметное напряжение. Я не был уверен, чего именно они ждут, но ощущал всю серьезность ситуации. Немалое время спустя один из стражей шагнул вперед. Он встретился взглядом с главным кормильцем, закатал рукав и протянул вперед обнаженное предплечье и в другой руке нож.

— Может, теплая кровь разбудит… — начал он, но его прервал радостный вопль.

— Там! — с явным облегчением воскликнул другой кормилец.

Мы все уставились на тело Дэйси, но я ничего не заметил. Однако мигом позже уголок ее рта дернулся. Я не был вполне уверен, что действительно это видел, но затем ее голова слегка качнулась.

Рядом со мной облегченно вздохнул Джодоли.

— Дерево приветило Дэйси, — объявил он.

Ее кормильцы зашевелились, обмениваясь взглядами. Снова хлынули слезы, но теперь это были слезы облегчения — такие проливают, когда после трудных родов на свет все же появляется живой младенец. На смену муке пришла радость, а затем и умиротворение. Кормильцы торопливо принялись за работу. Они с головы до ног укутали Дэйси в одеяло. Смочили ткань водой из мехов и примяли ее по форме тела.

— Теперь оно замерзнет, — пояснил Джодоли, — и защитит ее, так что падальщики не растащат то, что по праву принадлежит дереву. Все прошло лучше, чем я рассчитывал. Конечно, я предпочел бы видеть более радостное воссоединение, но и этого достаточно. У Дэйси есть дерево.

Кормильцы и стражи начали засыпать укутанное тело снегом. Джодоли отступил чуть подальше, и мальчик-солдат тоже, но не вслед за великим, а отошел к краю поляны. Он глянул вверх, в сумрак под пологом из сплетающихся ветвей каэмбр. Стоило ему повернуться к прогалине спиной, как сразу потемнело, а лес сделался таинственнее. Так, что ему даже померещился зовущий его тихий голос.

— Невар. Нева-ар.

Мужской голос. Мальчик-солдат быстро обернулся, оглядывая лес. Он никого не заметил.

— Невар, — послышалось более отчетливо, — сукин ты сын, ты что, не собираешься здороваться?

Бьюэл Хитч. Его насмешливый голос было невозможно ни с кем перепутать.

Мальчик-солдат медленно повернулся к ближайшему дереву. Это была молодая каэмбра, примерно того же возраста, как та, с которой только что соединилась Дэйси. С отчаянно заколотившимся сердцем он шагнул к стволу. Наступил на что-то твердое под снегом и сразу же отпрянул назад. Это не было веткой. Кость. Кость ноги.

— Они оказали мне огромную честь. Не великому, не спеку. Но ее клан знал, что я послужил магии как мог, так что они принесли меня сюда и дали мне дерево. Я так и не смог поблагодарить тебя, Невар, так что займусь этим сейчас. Спасибо, что сдержал слово, даже узнав, как я тебя подставил. Спасибо, что позволил спекам забрать мое тело из того деревянного ящика и принести сюда.

— Бьюэл… — Мальчик-солдат произнес это имя вслух вместе со мной.

Не знаю, какую часть моего «я» — гернийца или спека — больше потрясло то, что мой друг и предатель все еще живет здесь. Мальчик-солдат сдернул тяжелую рукавицу и прижал ладонь к коре дерева.

— Осторожнее! — предостерег Бьюэл, появляясь передо мной столь же четко, как если бы на его костях все еще оставаласьплоть. — Это молодое деревце, и я прожил в нем лишь несколько месяцев. Сейчас оно довольно крепко спит, но если вдруг проснется голодным, то набросится на тебя, как змея на крысу. Вот оно как. Нет, вы только посмотрите на него. И кто из нас сделался местным, старина? Пятна и все такое.

— Я вовсе не тот, за кого ты меня принимаешь — возразил мальчик-солдат.

Бьюэл усмехнулся. Он выглядел не совсем так, как я его помнил: сделался выше, мускулистее, волосы его были причесаны. Я вдруг осознал, что вижу его собственное, улучшенное представление о себе. У меня перехватило дух от того, как по-новому я увидел теперь Лисану. Пусть я и удивил мальчика-солдата, разделив с ним эту мысль, но следующие слова Бьюэла поразили меня куда сильнее. Он покачал головой, еще шире расплывшись в своей призрачной ухмылке.

— О нет, старина. Теперь ты именно тот, за кого я тебя и принимал. Если не больше.

Он склонил голову набок и искоса заглянул мне в глаза, не прекращая улыбаться. И я вдруг понял, что он видит меня таким, какой я есть, но в то же время и мальчика-солдата. Он сочувственно покачал головой.

— Ты все еще в непростом положении, дружище, без сомнения. Может, в еще худшем, чем в нашу последнюю встречу, хотя в это трудно поверить. Ты простил меня? Или нет?

Его улыбка померкла, и лицо посерьезнело. Я растерялся. Простил ли я его? Но как бы я смог? Он убил женщину и добился того, чтобы подозрения пали на меня. Он распустил слухи, настроившие горожан против меня настолько, что толпа пыталась меня растерзать. Его принудила к этому магия. Но даже зная это…

— Я понимаю тебя, — ответил за нас обоих мальчик-солдат. — Когда ты настолько хорошо понимаешь человека, прощение перестает иметь значение. Ты сделал, что должен был. Бьюэл Хитч. Выполнил приказ магии.

Бьюэл по-прежнему смотрел на нас. Нет. На меня. Он ждал.

— Мне не за что прощать Бьюэла Хитча, — произнес я там, внутри. — Меня предал не он, а магия.

Я ощутил, как нахмурился мальчик-солдат, и понял, что он расслышал мои слова. А когда Бьюэл вновь ухмыльнулся — убедился, что и он тоже их не пропустил.

— Без разницы, кто это сделал, Невар, — мне жаль, что так вышло. Но я не могу сожалеть о том, что я этим купил. Об этом.

— Тебе нравится быть деревом?

Позади меня остальные уже заканчивали свою работу. Тело Дэйси укутали в замерзающее одеяло и засыпали снежным саваном. Ее кормильцы разглаживали снег, словно тонкое покрывало на спящем ребенке.

— Быть деревом, — улыбнулся он. — Пожалуй, можно сказать и так.

Он вздохнул, но не удрученно, а, скорее, с удовлетворением от полноты собственной жизни.

— Невар! — окликнул меня Джодоли.

Мальчик-солдат обернулся к нему, и великий жестом подозвал его. Остальные выстраивались кольцом вокруг Дэйси и ее дерева и ждали, что он к ним присоединится.

Когда он зашагал прочь, Бьюэл заговорил нам вслед, обращаясь ко мне. Он еще не окреп в своем дереве. Его голос стихал по мере того, как мы удалялись от него, но слова все же долетали до меня.

— Оно того стоит, Невар. Неважно, что она у тебя отнимет. Неважно, от чего ты откажешься. Неважно, что тебе придется сделать. Оно того стоит. Уступи, старина. Отдайся магии. Ты не пожалеешь, обещаю.

Мальчик-солдат коротко кивнул. Я замер в упрямой неподвижности у него внутри.

«Нет».

Он отвернулся от каэмбры и сугроба, который, если приглядеться, все еще повторял очертания сидящего человека. Остальные собрались вокруг дерева, где такой же, только гораздо больший снежный курган стал могилой для Дэйси. Мальчик-солдат направился к ним. Пока он пробирался сквозь снег, к нему присоединился Джодоли. Он заговорил так, словно между ними не было ссоры или она не имела сейчас никакого значения.

— Хорошо, что дерево ее приняло. Дэйси выбрала его три года назад, едва поняв, что станет великой, и ежегодно навещала его, даря ему свою кровь, чтобы оно пробудилось и признало ее. И все же в морозную погоду иногда случается так, что дерево не принимает тело великого. И тогда уже никто не сможет ему помочь.

— А что происходит теперь?

— Теперь мы споем ей на прощание. Наши песни напомнят ей, кем она была, чтобы, когда дерево ее заберет, воспоминания Дэйси остались яркими. Конечно, петь следовало бы всему ее клану, а не паре кормильцев и горстке стражи. Но мы здесь, Невар, с нашей стороны было бы мудро почтить ее долгими песнями, такими долгими, какие мы только сможем спеть обо всем, что нам о ней известно. Ты понимаешь?

Он имел в виду, что это будет мудро с политической точки зрения.

— Думаю, да. Я прослежу за тобой и сделаю все, что смогу.

— Вот и хорошо. Давай присоединимся к ним.

Происходящее настолько отличалось от гернийских похорон, насколько это вообще возможно. Мы встали в кольцо вокруг дерева и взялись за руки. Нам пришлось оголить ладони на морозе, поскольку считалось крайне важным кожей касаться друг друга. Спустя пару мгновений я понял почему. Я ощутил магию, текущую по кругу из сцепленных рук, словно мы все держались за трубу, сквозь которую — сквозь нас — течет вода.

Петь начали кормильцы, как и полагалось им по праву. Это было не столько пение, сколько речитатив, без мелодии и рифм. Первый пересказал все, что смог вспомнить о Дэйси: с того дня, как впервые встретил ее, до самой ее смерти. Он говорил нараспев, пока его голос не охрип настолько, что он не мог больше произнести ни слова. Когда он наконец смолк, его сменил второй кормилец, тоже вспомнивший, как он встретился с Дэйси и как служил ей много дней. Он старался не повторять того, что уже рассказал его товарищ. Тем не менее еще до того, как кормильцы закончили петь, короткий зимний день подошел к концу.

Однако ночь не принесла передышки. Речитатив продолжался, его подхватывал один страж за другим, и каждый лелеял свои воспоминания о Дэйси, напоминая умершей женщине, как она выглядела и разговаривала, что ела и как одевалась, как смеялась над забавными событиями или печалилась из-за горестей. Далеко не все воспоминания были добрыми. Некоторые рассказывали о детстве Дэйси, жестоко обращавшейся с младшими ребятишками. Другие — о ее вспыльчивости во взрослом возрасте. Некоторые плакали, говоря о Дэйси и о том, что они ее потеряли, а потом вдруг кричали и смеялись, вспоминая о ней. Один подробно рассказал о том, что она делала в день битвы. Я сжался, когда он заговорил об увиденных ими смертях и о тех, кого она убила своей рукой. Страж не жалел подробностей. Следовало проговорить вслух все, чтобы оно сохранилось в памяти умершей женщины.

Я узнал о жизни Дэйси куда больше, чем прежде. Когда очередь наконец дошла до Джодоли, мальчик-солдат уже не мог представить, что тут еще можно добавить. Джодоли рассказал о том, как он впервые встретил Дэйси, уже великой, а потом, подробно, о той ночи, когда она освободила танцоров Кинроува. Он говорил о разделенных с ней трапезах и о подарках, которыми они обменивались как великие народа, добавляя все новые и новые подробности.

Ступни и икры мальчика-солдата отекли, он страшно закоченел. Лишь магия, текущая от руки к руке, позволяла ему вытерпеть это испытание. Его собственные запасы подпитывали ее, но в то же время она вытягивала силы из каждого в кругу и передавала ему.

Уже заметно стемнело, когда Джодоли наконец умолк. Вокруг царил суровый мороз, от которого на лице мальчика-солдата растрескивалась кожа. Волоски у него в ноздрях сделались жесткими и колкими, и он едва чувствовал собственные ноги. Хуже того, не осталось ничего, о чем он мог бы вспомнить, а Джодоли предупреждал, что он должен, по крайней мере, попытаться говорить о Дэйси долго.

Казалось, ему уже не о чем было рассказывать, и все же мальчик-солдат справился с задачей. Он начал с того, как впервые увидел Дэйси в лагере Кинроува и как она отнеслась к нему. Он вспомнил, как она освободила танцоров Кинроува, а когда заметил, что ее стражам и кормильцам нравится слушать о ее доблести, расцветил рассказ подробностями. Он не утаил, что Дэйси невзлюбила его с первого взгляда и угрожала ему — и это, как мне показалось, стало новостью для многих собравшихся. Но, как и те, кто говорил прежде, он не попытался что-то выпустить или смягчить — ни в повествовании о первой встрече, ни о том, как мало сочувствия проявила Дэйси, когда танец призвал Ликари. Он рассказал о подготовке к битве, о последних мгновениях перед тем, как они отправились выполнять каждый свою задачу, и об их следующей встрече, когда он увидел ее раненой и глядящей в одну точку. О том, как он оставил ее с верными кормильцами, пока сам ходил за знахарем, и о том, как они быстроходом вернулись с ней к ущелью, где она и скончалась.

Когда его рассказ подошел к концу, вокруг было совсем темно. В прореху в лесном пологе заглядывали искорки звезд, а ночной ветер швырялся снегом нам в лица. Когда мальчик-солдат умолк, величественная тишина леса вокруг поглотила нас. Магия все еще струилась по сцепленным рукам, но уже не могла отвлечь его от претерпеваемых лишений. Мучительно ломило закостеневшие спину и ноги, он замерз и проголодался. Хуже того, он понимал, что его ждет еще один быстроход, прежде чем он может надеяться на облегчение своих страданий. Но остальные по-прежнему стояли молча, держась за руки, и ему ничего не оставалось, кроме как следовать их примеру. Мальчик-солдат понимал — они чего-то ждут, но даже не представлял, чего именно.

Все шагнули к дереву, и он вместе с ними. Снова и снова, пока они не сгрудились вокруг ствола и укрытого снежным саваном тела Дэйси. Магия вдруг сильнее хлынула по их рукам, связывая их воедино. Темноту рассеяло странное свечение — мерцали все, и даже лес вокруг превратился в колоннаду мягкого света. Каждое живое существо вносило свою лепту во всеобщее сияние. Он ощутил Дэйси, сосредоточившуюся в дереве. Она находилась внутри: каждая частица, каждый миг жизни, каждое воспоминание, которое они с ней разделили. Она родилась в нем заново, со смехом осознавая новую жизнь. Цельная и умиротворенная, она неразборчиво поблагодарила нас и растворилась в удовлетворенном единении со своим деревом.

Но на этом все не закончилось. Мальчик-солдат ощущал каждого, кто находился здесь, через хватку его рук, и бытие окружающих их деревьев, и даже медленный могучий поток жизни в почве у себя под ногами, поток, который наполнил его и согрел, унимая боль утраты. И пока это продолжалось, он был един с лесом деревьев предков, со спеками, с народом. Слезы обожгли его глаза. Он был одним из них. Это его народ, и, когда придет срок, его будет ждать здесь дерево. Второй побег, выросший из рухнувшего ствола Лисаны. И он укоренится среди всей этой мудрости и общей жизни. И, как если бы его мысль призвала ее, он ощутил нить, связывающую Лисану с огромным единым целым, далекую нить, одну среди многих, сияющую собственным особенным светом. Он стремился к ней, но заговорил со мной другой голос.

— Видишь, что я имел в виду, старина? Оно того стоит. Теперь я ощущаю это, все время ощущаю.

Мальчик-солдат не обратил внимания на бестелесный голос Бьюэла Хитча. Он изо всех сил тянулся к Лисане, а она рвалась ему навстречу. На долгий миг их сознания соприкоснулись, слились, а потом, словно горящие поленья, рассыпающиеся, когда их пожирает пламя, вновь распались. Мы вновь вернулись в льдистую темноту черного леса. Далекие звезды не могли ни согреть нас, ни рассеять мрак, а ветер, прорывающийся сквозь древесные кроны, осыпал нас залежавшимся на ветвях снегом.

— Дерево приняло Дэйси. Нам пора уходить и оставить их, — объявил Джодоли.

Так мы и поступили.