Магия отступника

ГЛАВА 7 УЛЬТИМАТУМ ЭПИНИ

Мальчик-солдат показывал дорогу. Оликея нехотя следовала за ним, а Ликари, нагруженный припасами, тащился позади.

— Что ей от тебя понадобилось? — сердито спросила она сразу же, как только села.

— Она в опасности, — пояснил мальчик-солдат. — Я должен ей помочь.

Не дожидаясь ответа, он двинулся вперед. Тело его затекло и казалось чужим после стольких месяцев, когда он был очень толстым. Хотя и с болью, он заставлял ноги сгибаться и спешить. Деревья шептали ему, подгоняя шелестом листвы и тихим шуршанием голосов.

— Он опоздает…

— Все мы, не только Лисана…

— …она сама виновата, что разделила его…

— Почему страх не остановил ее? Как ей удалось зайти так далеко?

— Украденная магия. Она горит ею.

— Урони на нее сук. Вдруг это убьет ее.

Спина мальчика-солдата взмокла, и пот сочился ручейками по всему телу, находя все новые складки, где можно задержаться, и все новые места, чтобы стирать их в кровь. Он упрямо шагал вперед. Тело сделалось легче, а мышцы остались сильными, но сам себе он казался старым и измученным. Сердце отчаянно колотилось в груди. Не успевшая усвоиться пища неприятно хлюпала в животе. И тем не менее он заставлял себя спешить.

Позади Оликея не смолкала ни на миг: о чем-то напоминала ему, предупреждала, мешая прислушиваться к шепоту. Сама она, судя по всему, его не различала или принимала за шелест ветра в листве.

— Ты делаешь глупость. Зачем тебе идти к Лисане? Что ей может быть от тебя нужно? Ты истратишь всю свою силу — и что мы будем делать ночью? Нам что, придется ждать здесь еще целый день, пока ты не отдохнешь и не поешь как следует, прежде чем мы сможем вернуться к народу? Большинство кланов уже прибыли в зимние поселения и вскоре отправятся на торговые побережья. Я хочу быть с ними, когда они соберутся на ярмарку. Когда все кланы сходятся на зимовье, всегда бывает много бесед, пиров, танцев, музыки и торговли. Если мы желаем всем этим насладиться, не стоит прибывать туда измотанными. И мне совсем не хочется впервые показывать тебя там тощим как скелет и полумертвым. Нам и так придется провести несколько дней в моей хижине, прежде чем мы отправимся на ярмарку. Я должна подготовить тебя, чтобы ты пользовался уважением. Невар! Ты меня совсем не слушаешь! Да сбавь же ты шаг.

Несмотря на всю его слабость, она поспевала за ним с большим трудом. Я понял, что он воспользовался быстроходом, чтобы сократить расстояние между собой и Лисаной. Он тратил не так уж и много магии, но деревья казались слегка размытыми, а почва под его ногами — не такой твердой. Оликею и Ликари влекло следом за ним. Почуяв дым, он вдруг удвоил усилия, поглощая магию, как если бы обладал безграничным ее запасом. В два огромных шага мы очутились перед пнем древесного стража.

Эпини сгребла в огромную груду листья, сухие и недавно опавшие. Кузина стояла, довольно ощерившись, и наблюдала за тем, как густой белый дым поднимается от крошечного костра, который она развела у основания пня Лисаны. Рядом ждал запас сухих веток, чтобы подкормить пламя, когда оно разгорится.

Сама Эпини выглядела пугающе. Пряди волос выбились из кос, заплетенных, судя по их виду, несколько дней назад. На ней было бесформенное зеленое платье, скроенное в расчете на беременность, а поверх округлившегося живота был протянут потрепанный кожаный ремень с инструментами. Сбоку с него свисала фляга. Она за что-то зацепилась платьем, разорвав юбку, и подол, похоже, так и волочился за ней, пока она шла сюда по лесу. На него налипли сухие листья и мелкие прутики, словно шлейф из грязи. Эпини закатала рукава, обнажив предплечья. Ее лицо блестело, а ворот и спина платья вымокли от пота. Руки она перепачкала грязью и сажей, пока разводила костер. Когда я приблизился, она как раз утирала лоб тыльной стороной кисти, оставляя на нем темную полосу. Открытая кожаная сумка валялась на земле около нее. Несмотря на свой растрепанный вид. Эпини сочилась энергией.

— Гори! — выкрикнула она низким, безумным голосом, стиснула зубы, и я услышал, как они скрипнули. — Гори, мошенница, шлюха магии. Сгори — и умри навсегда. Навсегда, как Невар. Я сделала, как ты просила! Сделала все, что ты потребовала: ты обещала, что спасешь его тогда! Но ты соврала! Ты позволила Невару умереть! Лживая, мерзкая сука!

Слова лились из нее, точно густая кислота. Она неловко нагнулась, сгребла охапку веток и швырнула на тлеющие листья, осевшие под новым грузом. На миг я подумал, что огонь задохнулся, но тут дым стал гуще, и из груды хвороста вынырнул крошечный язычок пламени, принявшийся жадно лизать пень.

Все это время Лисана в облике толстой пожилой женщины с седыми прядями в волосах стояла спиной к пню, раскинув руки в тщетной попытке его защитить. Ее бестелесное присутствие ничем не могло помочь. Босые ноги Лисаны и подол ее платья из коры с мшистым кружевом охватило пламя. Не думаю, что она его чувствовала, но все же громко закричала, когда огонь коснулся ствола.

С последнего дождя прошло много недель, и лес стоял сухим. Неожиданно я понял, что означали прошептанные мне слова. Огонь не боится магии. Крошечные искорки плясали во вздымающихся потоках жара, на кусочках обуглившихся листьев. В опасности оказалась не только Лисана. Если этот огонь наберет силу, он может поглотить весь горный склон и долину деревьев-предков.

Мальчик-солдат обладал всеми моими воспоминаниями, он знал ее имя и наш язык.

— Эпини! Остановись! Прекрати это! Ты убьешь нас всех!

Он кинулся вперед и принялся сбивать пламя босыми ногами. Он разбросал костер, открыв тлеющую листву воздуху, и огонь с громким треском, похожим на смех, взвился вверх. Ошеломленная Эпини даже не пыталась ему помешать. Она смотрела на него, широко разинув рот.

— Потуши его, потуши! — визжала Лисана.

Не думаю, что Оликея с Ликари слышали ее, но они тоже поняли, чем грозит пожар. Не тревожась об ожогах, мальчик-солдат затаптывал огонь по краям. Оликея сорвала с пояса сумку с едой и принялась сбивать пламя ею. Но именно Ликари сбросил с плеча тяжелый мех с водой и, открыв и стиснув его, направил струю в самое сердце огня. С их появлением Эпини отступила в сторону. Теперь она стояла и ошеломленно смотрела, как они разбрасывают ее костер, заливают его водой, а потом затаптывают уцелевшие языки пламени. Через несколько мгновений опасность пожара миновала. Оликея едва не всхлипывала от ужаса, а Ликари радостно пританцовывал. Мальчик-солдат осел на землю, заметил еще один тлеющий уголек, сгреб пригоршню сырых листьев и затушил его. Все трое перепачкались в саже и копоти.

— Я тебе говорила! — сердито крикнула Лисана, обращаясь к Эпини. — Говорила, что сдержала слово. А даже если бы я его не сдержала, это сделала бы магия. Магия не лжет и не обманывает. Вот, видишь его? Видишь? Невар жив. Ты получила то, о чем торговалась. Невар жив!

Мальчик-солдат повернулся к ней, и Эпини уставилась на него. Ее взгляд скользнул по его истощенному телу, но, думаю, не менее сильно ее потрясла его нагота. Со стороны он выглядел пятнистым существом с обветренным лицом и руками и бледной, обвисшей кожей в тех местах, где тело не успело обгореть. Она вспыхнула румянцем и постаралась смотреть мне в лицо. Я сгорал со стыда, но мальчик-солдат едва ли обратил внимание на то, что она видит его без одежды.

— Невар? — с видимым сомнением спросила она. — Неужели это ты?

— Это я, — солгал он.

И впервые я полностью осознал, в каком положении оказался. Эта другая сущность управляла моим телом. Полностью. И использовала его, как хотела, вовсе не принимая меня в расчет. Я бросился на выстроенные им стены, изо всех сил сражаясь за власть над собственной плотью. Я ощутил его презрение к Эпини и вспомнил, как она помогла мне победить его, когда мы сражались впервые. Он смотрел на нее и видел старого врага, вернувшегося, чтобы доставить ему очередные неприятности. Я же видел свою кузину, опустошенную горем, грязную, уставшую, измученную жаждой, зашедшую на многие мили от дома. Ее отягощала первая беременность, и я знал, что она нелегко ее переносит. Ей следовало оставаться дома, в безопасности, со Спинком, Эмзил и ее детьми. Я считал, что позаботился об этом. Когда я изменил воспоминания всех, кто был тогда в толпе, когда отправил Спинка и Эмзил домой относительно невредимыми, мне казалось, что я все это для нее устроил. Я знал, что, если я попытаюсь остаться, если хотя бы задумаюсь о том, чтобы вернуться к людям, которых знаю и люблю, магия найдет способ отнять их у меня.

Две ночи назад она едва не сделала это. Если бы я не уступил ей, если бы не воспользовался ею и не покорился, Эмзил изнасиловала бы толпа на улицах Геттиса. Спинк, конечно же, погиб бы, пытаясь спасти ее и защитить меня. Что бы тогда ждало Эпини с ее нерожденным ребенком и маленьких детей Эмзил? Неизбывная скорбь — первую, утраты и нищета — последних. Вот почему я пошел на эту жертву. Все, что я сделал, — я сделал ради того, чтобы их спасти.

Но вот Эпини здесь, во враждебном лесу в милях от дома, растрепанная и с диким взглядом. А человек, облаченный в мою плоть, притворяется мной. Она вытаращилась на меня, пытаясь осознать, что же видит.

— Ты голый, — вымученно заметила она, — и ты больше не толстый. Что с тобой случилось? Как это могло произойти за ночь? Как ты сумел выжить? Спинк и Эмзил видели тебя мертвым. Спинк сказал, что тебя забили до смерти на улице его товарищи, солдаты из его полка. Знаешь, что с ним из-за этого сталось? Знаешь, как он теперь ненавидит все, чем прежде гордился? На глазах у Эмзил закончилось все, на что она только начинала надеяться. И вот ты здесь. Живой. Я не понимаю, Невар! Я ничего не понимаю!

Она сделала пару неуверенных шагов ко мне и, если бы я раскрыл ей объятия, бросилась бы мне на шею. Но мальчик-солдат этого не сделал. Он стоял перед ней, нагой и равнодушный, сложив руки на груди.

— Зачем ты пришла сюда? — сумрачно поинтересовался он. — Чего ты хочешь?

— Зачем я… что? Я пришла отомстить за тебя, болван! Заставить ее страдать за твою смерть так же, как страдаем все мы. Заставить ее пожалеть о своем предательстве, наказать магию за то, что она не сдержала слова. Чего я хочу? Я хочу обратно свою жизнь! Хочу, чтобы, когда муж поворачивается ко мне, он смотрел на меня, а не сквозь меня. Хочу, чтобы Эмзил не хмурилась и не кричала на детей. Чтобы она перестала плакать по ночам. А еще чтобы мой ребенок родился здоровым и счастливым, и не в доме, где изо дня в день мы претерпеваем приступы отчаяния или страха. Вот чего я хочу. Вот зачем я пришла сюда. Я знала, что ничего не добьюсь, но решила, по крайней мере, убить хоть кого-то из тех, кто все у меня отнял.

Мне казалось, что я умираю. Я бился о мысленные преграды мальчика-солдата, пытаясь вырваться на свободу. Мне хотелось обнять Эпини и утешить, хотелось хоть как-нибудь ей помочь. Как видно, все, что я пытался сделать для нее, отвернувшись от Геттиса, в свете дня оказалось пустым и корыстным. Я ничего не решил, уступив магии, лишь заставил их страдать от горя и чувства вины, которых ни один из них не заслуживал.

— Я не позволю тебе убить ее, — холодно сообщил он. — Тебе следует просто вернуться домой. Никому не говори, что видела меня. Смирись с тем, что я мертв. И уезжай из Геттиса. Возвращайся на запад, где самое место тебе и всему твоему племени.

Пока он говорил, он поднял взгляд на Лисану, но мне непонятным образом казалось, что он ее не видит. А самое странное заключалось в том, что, по моим ощущениям, Лисана определенно видела меня. Я смотрел на нее его глазами, умоляя о милосердии, о малой толике доброты к моей кузине. Что она сделала им, не считая того, что пыталась поддержать и защитить меня? Почему она должна страдать из-за магии?

— Как видишь, гернийка, — мягко заговорила с ней Лисана, — я сказала тебе правду. Магия держит слово. Невар не умер.

Эпини повернулась и посмотрела на меня. Она слегка покачнулась и приоткрыла рот, глаза ее побелели. Я видел однажды лошадь, загнанную почти до смерти. Эпини напомнила мне то несчастное животное, как если бы ее удерживала на ногах сила скорее воли, чем тела. Она долго разглядывала меня, затем повернулась к Лисане.

— Не пытайся обмануть меня. — Голос ее звучал тускло. — Это не Невар. Я знаю Невара, и это не он. Ты забыла, что магия коснулась и меня? Что я могу посмотреть на его ауру и увидеть, что с ней что-то не так? Тебе не удастся обмануть меня снова, древесный страж. Я намерена убить тебя или умереть, пытаясь это сделать.

Она наклонилась. Только теперь я заметил маленький топорик, которым она рубила хворост. Рядом с мощным пнем древесной женщины он казался забавной игрушкой. Но эту игрушку сделали из железа, и от ее близости мою кожу жгло. Когда Эпини подняла его над головой, оскалив зубы в гримасе ненависти, мальчик-солдат бросился между нею и пнем и перехватил ее за запястье. Он стиснул пальцы, и топорик выпал. Когда она попыталась выцарапать ему глаза, он поймал и вторую ее руку и, несмотря на свое изможденное состояние, легко ее удержал. Эпини нечленораздельно зарычала и начала брыкаться, но он терпел ее пинки.

— Она лишилась ума, — заключила Оликея с таким ужасом в голосе, словно недостойное поведение Эпини позорило и ее саму. — Убить ее будет только милосердно.

Она говорила по-спекски, обращаясь к мальчику-солдату. В ее голосе не прозвучало злости, и меня охватила дрожь. Она действительно считала, что ему следует прикончить Эпини, словно больную собаку. Она подошла ближе, собираясь подобрать топор, и я испугался, что она сейчас вонзит его лезвие Эпини в спину.

— Нет! — завопил я. — Лисана, помоги мне! Прошу тебя! Не позволь им убить Эпини! Я этого не вынесу!

Я не издал ни единого звука, поскольку не владел ни губами, ни языком, ни легкими. Я обращался к ней не словами, но потоком мыслей, не требовавшим слов, точно так же, как общались друг с другом Эпини и Лисана. Это говорило мое сердце, безголосое в этом мире. Я мог только умолять и угрожать, не в силах помешать происходящему. Мои руки удерживали кузину беспомощной в ожидании смерти.

Лисана смотрела на разыгрывающееся перед ней действо. Сопротивление Эпини постепенно слабело, широкая ладонь мальчика-солдата удерживала оба ее запястья, и она едва не висела в его хватке. За ее спиной Оликея подняла топор. Ликари смотрел на происходящее с напряженным вниманием ребенка, наблюдающего за непонятными поступками взрослых. Топор начал опускаться.

«Эпини!» — беззвучно закричал я.

Случайный лучик света скользнул по падающему лезвию.

Мои бессильные угрозы не тронули Лисану. Мальчик-солдат смотрел на ее пень, и мне опять показалось, что мы с ним видим ее по-разному.

«Если я помогу убить собственную кузину, я сойду с ума! Моей ненависти к нему не будет предела. Сможет ли мальчик-солдат послужить магии, если в глубине его души будет лопотать безумец?»

Когда древесная женщина медленно покачала головой мне в ответ, мое сердце замерло.

— Остановись, — вымолвила она.

Теперь, когда я знал цену такой магии, я увидел, чего стоило ей это усилие. Присутствие древесного стража ослабло, но она добилась того, чего я хотел. Оликея заколебалась и выронила топор, упавший наземь за спиной Эпини. Мальчик-солдат не отпустил мою кузину, но хотя бы поставил на ноги. Она высвободила из его хватки одну руку и прижала ее к животу в одновременно защитном и поддерживающем жесте. Когда он разжал пальцы на втором запястье, она с трудом отступила от него на несколько шагов и разрыдалась. Обеими руками она обняла живот, словно баюкая его. Смотрела она не на мальчика-солдата, а мимо, на пень древесного стража.

— Почему? — требовательно спросила она у Лисаны. — Почему ты сделала это с Неваром? Почему мой кузен, почему я? Мы не совершали преступлений против твоего народа. Почему ты дотянулась до него издалека, за столько долгих миль, чтобы сделать его заложником такой судьбы? Почему?

Лисана напряглась. Ее суть на миг дрогнула, а потом словно сгустилась, когда она собрала остатки сил.

— Вини в этом кидона, а не меня! — резко возразила она. — Это он взял твоего кузена и попытался сделать из него воина, чтобы обратить против меня. А я — я проявила милосердие. Я могла вырвать его душу из тела, и он умер бы во всех мирах. Если бы я не подумала предложить его магии, он бы давно уже был мертв. Магия предпочла его сохранить. Не я. Я не знаю, почему она так решила. Но она его выбрала и теперь взяла себе. Тебе стоит с этим смириться, гернийка. Точно так же, как он должен принять свою судьбу и стать единым для магии. Ничто не может этого изменить. Магия всегда сохраняет то, что забрала себе.

Наверное, только я смог различить давнюю покорность в ее словах. Ее саму избрала и так и не отпустила магия. Она тоже прожила жизнь вовсе не так, как мечтала.

«Прошу тебя, — мысленно обратился я к Лисане, надеясь, что она все еще способна как-то влиять на мальчика-солдата. — Пожалуйста, дай мне поговорить с Эпини. Позволь мне отправить ее домой. Подари мне это маленькое утешение, прежде чем я должен буду уступить воле магии».

Мальчик-солдат пристально смотрел на пень.

— Лисана? — позвал он, и в голосе его прозвучала бесконечная тоска.

Он не обращал внимания на всхлипывающую женщину и на озадаченно хмурящуюся Оликею. Он подошел к пню и положил на него ладони.

— Лисана? — повторил он.

Он сердито оглянулся на Эпини. Я чувствовал его искреннее возмущение тем, что гернийка может видеть его возлюбленную и разговаривать с ней, в то время как он способен разглядеть лишь пень поваленного дерева.

Лисана тяжело вздохнула.

— Я глупа, — проговорила она, — и знаю, что еще пожалею об этом. Что ж, говори с ней. Я тебе помогу.

Я надеялся, что она что-то сделает с мальчиком-солдатом и я снова получу власть над собственным телом, но она либо не могла, либо не доверяла мне настолько. Меня пронзило странное холодное чувство, словно меня, как кожу, содрали с собственной жизни. В следующий миг я увидел Лисану гораздо четче и вспомнил, как она призвала меня из камеры. Тогда я должен был поговорить с Эпини. Теперь же я смотрел на кузину и не знал, что ей сказать. Я мог видеть мальчика-солдата так же, как видела его Эпини. Это поражало. Он носил мое нагое, обожженное солнцем тело совсем иначе. Я бы никогда не принял такой позы, никогда бы не чувствовал такого безразличия, стоя без одежды перед кузиной. Но с другой стороны, лишившись жира, мое лицо стало почти таким же, как и тогда, когда я отправлялся в Академию. Несмотря на обвисшие складки кожи на щеках и подбородке, я выглядел куда моложе, чем когда-либо за прошедший год. Мои светлые волосы были неопрятно взъерошены, но с тоскливой болью я вспомнил, что некогда был привлекательным молодым человеком. Охватившая меня неожиданная скорбь по этой утрате поражала своей силой. Я никогда не полагал себя тщеславным, но мне нравилось, что мне улыбаются девушки. Моим глазам предстало искаженное воспоминание о высоком, статном кадете, каким я был прежде. Словно нож вонзился мне в сердце.

Эпини подняла глаза на Лисану и, когда ее взгляд коснулся моего призрачного образа, задохнулась. Она протянула руку, словно пытаясь дотронуться до меня.

— Невар? — спросила она.

Мальчик-солдат мрачно покосился на нее и наклонился ближе к пню.

— Лисана? — взмолился он, но никто из нас не обратил на него внимания.

Я понял, что должен сказать. Только правда могла ее успокоить, и я не стал ей врать.

— Эпини, Эпини, дорогая моя. Да, это я. Я здесь. Мне так жаль. Я сделал то, что должен был сделать. Я магией принудил Спинка и Эмзил поверить в мою смерть. Я заставил толпу считать, что они получили свое и забили меня до смерти. И тогда я ушел. Только так я мог бежать, только так мог отделить свою жизнь от ваших.

— Но…

Ее глаза широко распахнулись от удивления, она перевела взгляд на мальчика-солдата в моем теле, а потом снова на меня.

Я говорил торопливо, не позволяя ей себя перебить, поскольку хорошо знал Эпини. Стоит ей открыть рот, и мне уже не удастся вставить ни слова.

— Магия не позволит мне остаться. Неужели ты не понимаешь? Она загнала меня в угол и не дала выбора. Если бы я попробовал остаться, толпа забила бы меня. Эмзил, возможно, выжила бы после изнасилования, но я в этом сомневаюсь. И мы с тобой знаем, что Спинк вынудил бы их убить его, потому что не смог бы просто смотреть. Магия хотела сделать возвращение в Геттис невозможным для меня, хотела заставить меня бежать в лес и исполнить ее волю. Она победила.

Эпини дышала тяжело: день стоял жаркий, а она изрядно устала. Ее плечи поднимались и опускались, и, пока я говорил, новые слезы хлынули по ее грязным щекам. Я думал, она плачет из-за меня, но ошибся.

— Мы с тобой знаем, что Спинк не позволил бы им забить тебя до смерти без того, чтобы ввязаться в драку. Это против его природы. И все же, Невар, ты заставил его поверить, что он это допустил, а сам отделался несколькими синяками. Эмзил, должно быть, тоже так считает, она настаивает, что он пожертвовал тобой, чтобы спасти ее. Они оба несчастны. Прошлой ночью Спинк впервые решил, что ему нужен тоник Геттиса. Ром и опиум. Он сумел уснуть, но наутро ему лучше не стало. Поэтому он принял половинную дозу и отправился на службу. Он был не вполне в себе. Эмзил до беспамятства напоила зельем детей и напилась сама: они все еще спали, когда я уходила. Я не знаю, что с ними станется. Спинк так долго справлялся с тоской и ужасом, насланными магией. Теперь, когда он дважды сдался, я боюсь, его защитные стены рухнут. Не думаю…

Эпини смолкла, словно ее собственные страхи были слишком ужасными, чтобы говорить о них вслух.

— Неужели ты не понимаешь, Невар? — всхлипнув, сердито спросила она прежде, чем я успел заговорить. — То, что ты для нас выбрал, никому не поможет! Магия все равно уничтожит нас, только это займет больше времени. — Она перевела взгляд на Лисану. — Так что я повторю: «сделка», предложенная тобой, была обманом. Я сделала то, о чем просила ты, о чем просила магия, а взамен у меня забирают все.

— Я не управляю магией, — сдержанно ответила Лисана. — Она поступает так, как лучше для народа.

Ее слова прозвучали холодно, но мне показалось, что ее тронуло сказанное Эпини.

— Ты ее видишь? Можешь с ней говорить? — ожесточенно спросил мальчик-солдат.

— Она вон там, — хмуро посмотрела на него Эпини. — Ты ее не видишь?

— Как я уже сказала, я не могу повлиять на волю магии, — пояснила ей Лисана. — Мальчик-солдат не видит меня, а я могу говорить только с той его гранью, которая является Неваром. Возможно, таково наше наказание за провал. Или простое последствие разделения души. Одна половина часто обретает возможности за счет другой. — Она замешкалась, а потом добавила, понизив голос: — Я и не предполагала, что он так долго останется разделенным надвое. Думаю, целым он бы добился успеха.

— Я ее не вижу. Я ее не слышу. Я не могу к ней прикоснуться… — В голосе мальчика-солдата звучала нескрываемая тоска, и Оликея, стоявшая за его спиной, выглядела оскорбленной.

Я знал, в чем дело, хотя и не вполне понимал.

— Я сохранил эту часть. Сохранил ту часть себя, которая позволяет мне видеть и разговаривать с древесной женщиной в этом мире. Потому что… — Я замешкался в поисках объяснения и предположил: — Потому что эта часть всегда принадлежала в основном мне. Когда мальчик-солдат был с тобой, он находился в твоем мире. И мне приходилось тянуться туда, чтобы говорить с тобой из своего.

— Ты думаешь? — переспросила меня Лисана с неподдельным интересом.

Эпини обессиленно опустилась на мох и убрала пряди волос со взмокшего лица.

— Какая разница? Все пошло прахом. В этой жизни ни для кого из нас больше ничего не осталось. Неважно, кого ты любишь и в каком мире, Невар. Ни ты, ни тот, кто сейчас владеет твоим телом, не обретете радости и покоя. А я должна вернуться домой, где медленно рушится мое счастье.

— Эпини, — проговорил я быстро — прежде чем успею передумать, прежде чем Лисана успеет меня перебить. — Иди домой к Спинку. Расскажи ему правду. Я применил к нему магию. Он не совершил ничего трусливого. Я использовал его, чтобы Эмзил оказалась в безопасности.

— И он, разумеется, мне поверит, — ответила Эпини, и сквозь печаль в ее голосе явственно пробилась ирония. — И не решит, что я сошла с ума…

— Он поверит тебе, если ты предоставишь ему доказательства. — Я на миг задумался. — Попроси его отправиться на кладбище и поговорить с Кеси. Пусть спросит, не приснился ли тому странный сон утром после моей смерти. И не валялась ли моя сабля на полу, когда он проснулся. Если он не солжет, Спинк получит свои доказательства. — Я замешкался, но добавил: — Если потребуется, попроси его поговорить с разведчиком Тайбером. Он видел меня тем утром, когда я бежал. Я бы предпочел, чтобы ему не напоминали о нашей встрече, но, если у Спинка останутся сомнения, пусть спросит Тайбера.

Эпини по-прежнему тяжело дышала, так что ее плечи вздымались и опускались.

— А Эмзил? — потребовала она ответа. — Как насчет Эмзил?

— Думаю, ей лучше считать, что я мертв.

— Почему это? — возмутилась Эпини.

Я замешкался. Даже мне самому эта причина казалась порожденной тщеславием.

— Потому что она упряма. Я думаю, она может отправиться меня спасать, если вдруг решит, что я от всего отказался ради ее безопасности. Если она узнает, как сильно я люблю ее, она может рискнуть собой.

Эпини потерла глаза ладонями. Сажа и слезы смешались, покрыв ее лицо грязной маской.

— Возможно, я знаю ее в чем-то лучше, чем ты. Кроме всего прочего, она здравомыслящая женщина и ценит детей превыше всего остального в своей жизни.

Она смолкла, и я понурился. Она сказала вполне достаточно, чтобы я понял.

— Но я считаю, — добавила Эпини, — ей будет очень важно узнать, что ее любили так сильно — хотя бы единожды в жизни.

Я обдумал ее слова. Мне вспомнилось, как много значило для меня то, что прошептала мне Эмзил в ночь, когда я бежал из Геттиса. Эпини была права. О таком стоит знать, даже если ему не суждено осуществиться.

— Тогда можешь сказать и ей тоже, — уступил я. — И можешь ей сказать, что я любил ее. И все еще люблю, хотя и вынужден покинуть.

Эпини сдавленно фыркнула.

— Не только могу, но и скажу, Невар. Я не забыла, как глупо и неловко себя чувствовала, когда выяснила, сколько времени вы со Спинком скрывали от меня то, что ты в Геттисе. С Эмзил я так не поступлю!

— Я сожалею, — от всей души признал я.

Она повернулась к мальчику-солдату. Тот смотрел на нее пристально, пугающе пустым взглядом. Ему хотелось обвинить кого-нибудь в собственной неспособности увидеть древесную женщину, но он никак не мог решить, кого именно. Меня потрясло то, насколько неприятным может казаться мое собственное лицо. Злость глубже прорезала его морщины, заставив меня задуматься, не часто ли я выглядел так, сам того не подозревая. Эпини перевела глаза с него на Лисану.

— Он знает, что происходит? Что ты позволила мне поговорить с настоящим Неваром?

— Он никогда не был глуп, — пояснила Лисана с некоторой гордостью в голосе, — но, как и Невар, страдает от незавершенности. Это возможно, когда душа разделена: одна часть ее становится вспыльчивой, а другая — нерешительной. Одна часть склонна к театральным сценам, в то время как другая не показывает почти никаких чувств. Одна действует не задумываясь, другая думает, бездействуя.

Эпини переводила взгляд с меня на мальчика-солдата.

— Звучит разумно, — спокойно заметила она.

— Я знаю, что здесь происходит, — вмешался мальчик-солдат. — Только не понимаю, почему она это допустила. Постарайся извлечь из этого все, что сможешь, гернийка. Больше такого не повторится.

Он скрестил на груди руки.

— Чего ты ждешь? — встряла Оликея. — Мы потушили огонь. Тебе стоит убить эту женщину и уйти. Посмотри на нее. Она хилая. Она похожа на веревку с завязанным узлом. Как может настолько тощая женщина быть в тягости? Сделай это, и покончим с ней, мальчик-солдат. Ты попусту тратишь силы, необходимые тебе, чтобы быстроходом перенести нас этой ночью к народу.

Говорила она по-спекски. Не думаю, что Эпини поняла смысл слов, но презрение в ее голосе было невозможно ни с чем спутать. Кузина пригладила волосы и отвернулась от нее, ничего не ответив и даже словно бы не замечая ее. Не знаю только, уловила ли Оликея это гернийское оскорбление.

— Он прав, — подтвердила Лисана. — У тебя мало времени. Невар, ты попросил меня об этом. Ты обещал, что сможешь отослать ее домой. Договаривай, что ты там хотел ей сказать. Тебе давно пора отправляться.

— Отослать меня домой! — повторила Эпини, и в ее запавших глазах вспыхнули искорки гнева. — Отослать меня домой? Я что, собака, которой достаточно рявкнуть: «Домой!» — и она послушно потрусит куда велено?

— Нет! — поспешно проговорил я. — Нет. Все совсем не так. Эпини, ты должна меня выслушать. Здесь ты ничем не можешь помочь. Возвращайся домой к Спинку, Эмзил и ее детям. Сделай для них все, что сможешь, успокой их. Расскажи им правду, если считаешь, что правда их утешит. А главное, позаботься о себе и собственном ребенке. И, если получится, помоги моей сестре. Мне уже ничего не сделать для Ярил.

— Что? Что ты собираешься делать? И почему ты разговариваешь со мной таким странным образом вместо того, чтобы… Почему в твоем теле — он?

— Честно говоря, не знаю. Думаю, эта часть меня сейчас сильнее, и поэтому он поступает, как считает нужным. А я нахожусь там, где был он после того, как я одержал над ним верх.

Лисана молча кивнула.

— Невар, ты должен постараться стать сильнее! Ты должен сразиться с ним и вновь овладеть собственным телом. Возвращайся в Геттис. Посмотри на себя. Ты похудел. Теперь ты можешь стать настоящим солдатом.

— Эпини, подумай! С тем же успехом я могу стать висельником — стоит им понять, что им не удалось убить меня в тот раз. В Геттисе мне больше нечего делать.

— Он не в силах превозмочь мальчика-солдата, — тихо добавила Лисана. — Его время прошло. У него была возможность, но он потерпел неудачу. Его решения ни на что не повлияли. Теперь он должен уступить, стать частью мальчика-солдата, и пусть тот попробует сделать по-своему. Им нужно объединить усилия.

Лицо Эпини изменилось, став жестче, и в ее глазах вспыхнуло нечто крайне похожее на ненависть.

— Я не позволю вам его уничтожить, — отрезала она. — Он будет с тобой сражаться, и я тоже. Мы сильнее, чем тебе кажется. Он заберет обратно собственное тело и вернется к нам. Я знаю, что так и будет.

— Нет — покачав головой, спокойно и терпеливо возразила Лисана. — Не будет. С твоей стороны мудрее будет послушаться его. Возвращайся домой. Позаботься о тех, о ком можешь. Когда родится твое дитя, уезжай отсюда и вернись на земли, принадлежащие твоему народу.

Эпини спокойно посмотрела на Лисану.

— Я не откажусь от Невара. Если хочешь, чтобы я уехала, тебе придется вернуть мне кузена.

Лисана не улыбнулась и не нахмурилась, ее лицо ничего не выражало.

— Я уверена, что, объединившись, они преуспеют там, где прежде оба потерпели поражение. Я уверена, что тогда он примет задачу, поставленную перед ним магией, и, когда справится с ней, захватчики покинут наши земли. Я предлагаю тебе возможность уберечь себя и собственное дитя. Уходи сейчас, прежде чем тебя прогонят. Я не знаю, как магия избавит наши земли от чужаков, но не думаю, что это пройдет мирно. Мягкость и убеждение уже были испробованы и не дали результата. Их время прошло.

— Я не откажусь от Невара, — повторила Эпини, будто сомневалась, что Лисана слышала ее или обратила на ее слова внимание. — И не верю, что он сдастся. Он будет бороться, а когда накопит достаточно сил, отберет собственную жизнь у мальчика-солдата и вернется к нам.

Я попытался придумать какой-нибудь ответ.

— А если он не справится, — добавила она, улыбнувшись мне, — тогда следующим летом, когда дни станут длинными и жаркими, а лес сухим, я сожгу ваши деревья. Все.

Она словно бы вдруг успокоилась и сложила руки перед собой. На меня она не смотрела вовсе. Ее лицо и ладони были в грязи, платье испачкано и порвано, волосы выбились из прически и спадали на лицо. Но печаль и боль как будто покинули ее, не оставив ничего, кроме решимости. Она напоминала сверкающий клинок, вытащенный из потертых ножен.

— Вот она, благодарность гернийцев, — холодно заметила Лисана. — Магия сдержала слово. Я показала тебе твоего кузена, живого, как и было обещано, и даже помогла вам попрощаться. Я предложила тебе бежать на запад вместе с твоим ребенком. А в ответ ты грозишься нас уничтожить.

Мальчик-солдат не мог слышать Лисану, но мне на миг показалось, что он ей ответил.

— Сейчас я ее убью — сообщил он, и Оликея сурово кивнула. Едва ли Эпини поняла смысл слов, произнесенных им по-спекски, но угрозу в них расслышала. Впрочем, ее это не поколебало.

— Ты можешь меня убить — подтвердила она. — Не думаю, что это окажется слишком трудно для тебя.

Она вздернула подбородок — словно подставляя удару горло. Взгляд она не отрывала от глаз Лисаны и больше ничего не произнесла. Однако угроза повисла в воздухе, невысказанная и оттого лишь более тревожная.

— Убей ее, — тихо согласилась Оликея, и в ее голосе звенели страх и жажда. — Этим.

Она достала из поясных ножен кинжал и протянула ему. Лезвие оказалось черным и блестящим — обсидиан. Память шевельнулась во мне. Он был остер точно бритва — нож, подобающий магу, который не должен касаться железа.

Мальчик-солдат взял кинжал из рук Оликеи и беспомощно заозирался по сторонам, словно в поисках указаний. Он не мог слышать Лисану. Не мог спросить у нее совета, а бесстрашная готовность Эпини принять то, что ее постигнет, явно его беспокоила. Я видел, как он пришел к выводу, что чего-то не учитывает. Я не знал, так ли это, или же Эпини просто блефует. Мне хотелось спросить ее, но выказывать эти сомнения не стоило. Я попытался слабо улыбнуться в ответ на ее улыбку, но, кажется, потерпел неудачу. Мальчик-солдат принял решение и ударил. Я ощутил его намерение за миг до того, как он его осуществил. Сразу после этого произошли одновременно две вещи. Я ему помешал. Не знаю как, но мне удалось остановить его руку на полпути к цели. Это ошеломило его и вдобавок сожгло часть и без того скудного запаса магии. Видимо, я использовал его магию против него, чтобы не позволить ему ранить Эпини. Удивился я не меньше его самого.

А Эпини, несмотря на неуклюжесть, вызванную беременностью, резко пригнулась и бросилась к топорику, который выронила Оликея. Она ударилась о землю сильнее, чем намеревалась, всхлипнула от боли, но тут же выпрямилась, сжимая в руке оружие и сверкая зубами в победоносной улыбке.

— Давай проверим, что будет, если тебя ударить холодным железом! — угрожающе предложила она и изо всех сил швырнула топориком ему в голову.

Обух с неприятно глухим звуком ударил ему в лоб, и мальчик-солдат упал. Не знаю, что послужило тому причиной — сила ее броска или воздействие железа на его тело, но он содрогнулся, и глаза его закатились. Ликари потрясенно разинул рот. Оликея взвизгнула, точно ошпаренная кошка, и набросилась на Эпини.

А я беспомощно наблюдал. Я оказался хуже, чем просто бесплотным, — то тело, на которое я мог надеяться повлиять, валялось без сознания. Оликея была выше Эпини, мощная, более привычная к физическому труду, не скованная одеждой или беременностью. Она кинулась на мою кузину, как кошка на добычу. Эпини метнулась в сторону, но все равно опрокинулась под натиском Оликеи. Обе визжали — столь жуткого звука мне прежде слышать не доводилось. Эпини выкрикивала слова, которых, по моим представлениям, не могла знать, и сражалась с поразительной силой и яростью. Она защищала нерожденного ребенка не в меньшей мере, чем себя. Оликея оказалась сверху, но Эпини извивалась в ее хватке, пока не дотянулась до ее лица и не пролила первую кровь, пробороздив ногтями лицо и грудь врага. Одежда не только стесняла ее, но и защищала от мелких повреждений, а когда моя кузина перекатилась в сторону, подтянула ногу вверх и ухитрилась лягнуть Оликею в живот, обувь тоже показала себя несомненным преимуществом.

Пока ее противница пыталась отдышаться, Эпини торопливо отползла подальше. Я решил было, что она пытается сбежать, но, когда Оликея наконец пришла в себя и бросилась за ней, моя кузина уже снова подобрала валявшийся на земле топорик. Оликея, полагая, что угрожают ей, вырвала кинжал из безвольной руки мальчика-солдата. Однако Эпини не бросилась на нее, а вместо этого прижала лезвие своего оружия к горлу моего бессознательного тела.

— Назад! — прорычала она. — Назад, или ни одна из нас его не получит! Он будет мертв.

Они говорили на разных языках, но угроза была так же очевидна, как лезвие у горла мальчика-солдата.

Именно в этот миг я вдруг осознал, что они сражаются за меня. Эта мысль меня потрясла.

Оликея застыла на месте. Эпини замерла, склонившись над мальчиком-солдатом с холодным железом, едва не касающимся его горла. В ее позе сквозило что-то дикое и хищное. Затем она вдруг задохнулась, тихонько застонала от боли и, положив руку на живот, принялась бережно его гладить, словно утешая.

— Ты его не убьешь — мигом позже заявила Оликея. — Он твой двоюродный брат.

Эпини пристально глянула на нее, затем покосилась на меня.

— Она говорит, что ты не убьешь меня, потому что я твой двоюродный брат, — перевел я.

— Нет, — резко возразила Эпини. — Сейчас это не он. Мой двоюродный брат вон там. — Свободной рукой она указала на мою бестелесную сущность, парящую возле Лисаны. — А это… это существо в его теле, сотворено древесным стражем и магией. Когда-то оно, возможно, и было его частью, но она превратила его в нечто глубоко чуждое Невару. И я лучше убью его, чем буду смотреть, как оно притворяется моим кузеном. Без малейшего сожаления. Я не позволю этому чудовищу изображать из себя Невара Бурвиля.

Я смотрел, как Оликея выслушивает поток незнакомых слов. Нужды в них не было: она понимала все необходимое по лезвию, нависшему над моим горлом.

— Мальчик-солдат настолько же брат тебе, как и Невар Бурвиль, — вмешалась Лисана. — Когда он пришел ко мне, посланный старым кидона, чтобы убить меня, я захватила его и разделила его душу. Отрицай это, если хочешь, но мальчик-солдат неотделим от твоего двоюродного брата. Чтобы составить целое, нужны обе половины. Ты не сможешь изгнать его из тела. Убей его — и ты убьешь и знакомого тебе Невара. Хочешь ли ты уничтожить его, только чтобы помешать мальчику-солдату воспользоваться его телом?

Оликея не слышала Лисану, она встала и начала медленно обходить Эпини, держа кинжал наготове.

— И что же ты станешь делать теперь, тощая гернийская пигалица? Убей его, и я тебя прикончу. Я больше тебя и сильнее. Ты знаешь, что победа будет моей. Как долго ты сможешь просидеть над ним, угрожая ему топором? И что станешь делать, когда он очнется?

— Я не знаю, — ответила Эпини, обращаясь к Лисане, а не к Оликее. — Похоже, мы зашли в тупик. — Мигом позже она добавила: — Если Невару все равно не суждено вернуть себе тело и жизнь, а меня в любом случае прикончат, значит, ни один из нас ничего не потеряет, если я его сейчас убью. Ты согласен?

Я молчал, обдумывая ее вопрос. Я не знал, что со мной станется, если Эпини убьет мое тело. Заботило ли меня это? Немедленного ответа я не нашел. Большую часть жизни у меня были цели, к которым я и шел. Что у меня осталось теперь? Похоже, как и Эпини, я оказался в тупике. На краткий миг я встретился взглядом с кузиной и увидел в ее глазах любовь — но еще и решимость и смирение.

Моему телу это не сулило ничего хорошего. Я медленно кивнул ей, и она перевела взгляд на Лисану.

— Видишь?

— Чего ты хочешь, гернийка? — резко спросила Лисана после долгого молчания. — Что нужно сделать, чтобы ты оставила это место и никогда больше сюда не возвращалась?

Эпини на миг задумалась, и я заметил, что ее рука дрожит. Должно быть, она уже устала держать топор.

— Ты хотела сказать — чтобы я ушла, не убив его, — уточнила она наконец.

— Да, — отрезала Лисана.

— Говори со мной! — возмущенно потребовала Оликея. — Я здесь. И я могу тебя убить!

Она угрожающе взмахнула кинжалом.

— Заткнись! — рявкнула Эпини и коснулась лезвием топора горла мальчика-солдата.

В глотке у того что-то булькнуло, и Оликея отшатнулась, продолжая сверлить Эпини яростным взглядом.

— Она опасна, Эпини. Будь осторожна. Она убьет тебя, если сможет.

— Знаю, — хрипло признала Эпини. — Возможно, мне придется убить твое тело. — Ее глаза и щеки были мокры от слез, но лицо выражало лишь гнев. — Что может быть хуже, Невар? Неужели я должна сдаться, скуля и умоляя о милосердии? Сомневаюсь, что она его проявит. Раз уж я должна потерять все, что, по крайней мере, они за это заплатят. Они заметят, что я здесь есть; на меня не наступишь, словно на муравья.

Отчаянная отвага ее слов глубоко тронула меня.

— Тебе следовало родиться сыном-солдатом своего отца, — тихо заметил я.

— Он очнулся! — громко крикнул Ликари.

Я едва не успел забыть, что он тоже здесь. Мальчик держался в стороне, наблюдая, но почти ничего не говоря и не предпринимая. Теперь же он показывал пальцем на мое тело. Мои веки дрогнули, а руки проскребли по мшистой земле.

Эпини могла не понять, что сказал Ликари, но его тон остерег ее. Она опустила топор ниже, так что его лезвие прижалось к горлу мальчика-солдата. Он издал невнятный протестующий возглас. Я не знал, что его вызвало — порез от острого лезвия или обжигающее прикосновение холодного железа. Эпини склонилась к нему так низко, что он не мог видеть ничего, кроме ее лица. Он озадаченно моргнул, а потом уставился на нее.

— Не шевелись. Слушай меня, — тихо прорычала она. — Вели женщине с ножом и мальчику с мехом для воды уйти. Скажи, что ты не хочешь, чтобы они мне повредили. Отошли их к ручью, пусть ждут там, пока ты к ним не придешь. Больше ничего не говори. Я узнаю, что ты скажешь. Если ты что-то добавишь или опустишь, я тебя убью. Ты меня понял?

Он облизнул губы и закатил глаза, чтобы увидеть Оликею. Эпини без колебаний сильнее прижала лезвие к его горлу. Я смутно ощутил, как оно прорезало мою кожу, и, гораздо острее, — не то горячий, не то ледяной поцелуй железа. От него сочилась кровью моя магия, и это было куда больнее, чем крохотная ранка на шее.

— Пожалуйста, не надо! — прохрипел мальчик-солдат. Эпини ослабила нажим, но топорик не убрала.

— Говори, — спокойно велела она ему.

— Оликея, Ликари, спускайтесь к ручью. Ждите меня там. Ничего пока не делайте, просто ждите.

Эпини покосилась на меня, и я подтвердил, что он подчинился ее приказу.

— Он сделал, как ты сказала. Приказал им спуститься к ручью и ждать там.

Оликея готова была взбунтоваться. Ликари, изнывающий от любопытства, тем не менее послушно повернулся и направился прочь.

— Неужели я должна оставить тебя на ее милость? — возмутилась было Оликея.

— Иди, — перебил ее мальчик-солдат. — Просто уходи, иначе она меня убьет. Оликея, я лучше разберусь с этим, если тебя здесь не будет. Спускайся к ручью. Жди меня там.

— О да, ты запросто справишься! — прорычала Оликея и, уставившись на Эпини, попятилась, держа наготове обсидиановый клинок. — Однажды, гернийка, мы еще встретимся. Только ты и я. — Затем она гневно набросилась на Ликари: — Почему ты еще здесь? Он велел нам ждать у ручья. Вот это мы и должны делать.

— Они с мальчиком уходят, — поспешно растолковал я происходящее, прежде чем Эпини глянула на меня, — я не хотел, чтобы она отвлекалась от Оликеи. — Но она пригрозила, что еще с тобой расквитается.

— Прекрасно, — рассеянно ответила Эпини, и в голосе ее звучало напряжение.

Она не сводила глаз с Оликеи и Ликари, пока они не скрылись из виду. Ей было неудобно склоняться надо мной, прижимая к шее топорик, — мешал живот. Было заметно, что ей трудно оставаться неподвижной, легко касаясь лезвием моего горла, со всем весом ее тела, давящим на согнутые колени.

— И что теперь? — негромко спросила Лисана. — Что ты будешь делать теперь? Думаешь, все закончилось? Думаешь, мальчик-солдат позволит тебе просто взять и уйти после того, как ты угрожала лесу?

Эпини сдула с лица волосы и взглянула на нее.

— А ты полагаешь разумным спрашивать меня об этом? Проще всего мне будет перерезать ему горло и уйти. К тому времени, как они поймут, что он не придет, я буду далеко.

— Думаешь, лес так легко тебя отпустит? — возразила Лисана.

— Нет, — вздохнула Эпини, — я не думаю, что лес или магия отпустит хоть кого-то из нас. Она хочет невозможного. Хочет повернуть время вспять, хочет вернуться в те годы, когда гернийцы приходили сюда лишь затем, чтобы покупать меха, а потом возвращались назад. Этого не случится. Не может случиться. И до тех пор пока магия будет требовать именно этого, решения не будет. Ни для кого из нас.

Я перевел взгляд со склоненной головы Эпини на капли пота, катящиеся по моему собственному лицу, а затем на Лисану. Эпини была права. Стоило мне об этом подумать, как я ощутил, что словно бы начал таять. Магия слабела. Лисана устала, а в моем теле сил осталось слишком мало, чтобы ими воспользоваться.

— Эпини! Я таю. Прости. Я делал то, что считал разумным, но это никому не помогло. Даже мне самому. Прощай. Я любил вас всех так сильно, как только мог. Уезжай, если получится. Все уезжайте.

Неожиданно я оказался в собственном теле, глядящем на Эпини снизу вверх. Должно быть, она различила меня в глазах мальчика-солдата, поскольку мягко проговорила:

— Ты не дал ему убить меня. Помни, что ты смог это сделать. Верь, что в конце концов ты снова найдешь в себе эту силу и одержишь над ним верх. А пока — мне очень жаль, Невар. Я уверена, на моем месте ты сделал бы то же самое. А еще, знаешь, ты это действительно заслужил.

Она подняла топор, но, прежде чем я успел пошевелиться, перехватила его. Обух обрушился на мой лоб прямо между глаз — и больше я ничего не запомнил.