Магия отступника

ГЛАВА 11 ЗИМОВЬЕ

Запах жарящейся рыбы потихоньку выманил меня из глубокого забытья.

Я вынырнул из него, выдернув с собой память о странном сновидении. Я сидел в кабинете отца. Сам он в халате и шлепанцах устроился перед камином в мягком кресле. Его волосы были опрятно расчесаны, но так, что я заподозрил в этом дело не его рук. Он выглядел как человек, который днями не выходил из дома. На столе рядом с его локтем стояла миска с поздними яблоками, их аромат наполнял помещение. Лицо отец прятал в ладонях — он плакал. Его волосы поседели, а на руках выступили жилы. За год, что меня не было дома, он состарился на добрый десяток лет.

Он заговорил со мной, не глядя в мою сторону. Голос его звучал странно и не слишком внятно.

— Почему, Невар? За что ты меня так ненавидишь? Я любил тебя. Судьба сделала тебя единственным сыном, которого я мог по-настоящему назвать своим, единственным, кто последовал бы по моим стопам как солдат и офицер каваллы. Только ты мог прославить наше имя. Но ты все разрушил. Ты опозорил меня и себя. Почему? Почему ты уничтожил себя? Мне назло? Или потому что ненавидел все, чем я был? В чем я ошибся? Почему не сумел воодушевить тебя? Неужели я был тебе настолько плохим отцом? Почему, Невар? За что?

Его вопросы напоминали ливень, леденящий и безжалостный. Они пропитали меня виной и смущением. Он был так несчастен и уязвим, так глубоко и безнадежно погрузился в свою скорбь.

— Я делал все, что мог придумать, чтобы ты захотел измениться, Невар. Но ничто тебя не трогало. Даже когда я отнял у тебя имя и дом, ты не сказал, что хотел бы попытаться еще раз. Ты не сказал, что сожалеешь о том, что сделал! Ты так и не вернулся. Неужели ты так сильно меня ненавидишь? За что, сын? Почему ты не смог стать тем, кем тебе суждено было стать? Почему не смог принять то, что я заслужил для тебя, и радоваться этому?

В том сне я молчал. Я даже не был уверен, что действительно там присутствовал. Может быть, я наблюдал за ним через окно. Возможно, это окно было в моем сознании.

Я проснулся в замешательстве. Аромат яблок сменился запахом рыбы, я замерз, и огонь меня не согревал. Мой отец не станет плакать по мне, он сам меня прогнал. Я протер слипшиеся веки. Голова моя по-прежнему болела, но не так сильно, как раньше. Я был голоден и страшно хотел пить. Открыв глаза, я увидел, что Оликея вернулась и развела костер побольше. На камнях рядом с углями пеклись две прекрасные жирные рыбы. Еда. Свет. Немного тепла. Что за чудесные вещи.

Но, глубоко вздохнув и попытавшись сесть, я понял, что еще изменилось. Лихорадка отступила. Ранки все еще мерзко зудели, а когда я поскреб одну, с нее содралась корочка. Но жар спал. Я тяжело вздохнул.

— Вода есть? — услышал я собственный хриплый голос.

— Ты пришел в себя! О, хорошо. Ликари, принеси воды.

Мальчик больше не спал за моей спиной. Он вышел на свет, держа в руках мех с водой.

— Я сторожил, пока ты спал, — гордо сообщил он мне.

Я улыбнулся. Но когда попытался его поблагодарить, вдруг понял, что не я управляю телом. Мальчик-солдат тепло улыбнулся Ликари моими губами, но не произнес слов благодарности, которые сказал бы я. Он просто кивнул ему, взял из его рук мех и принялся жадно пить холодную сладкую воду.

Я разорвал с ним связь. Он явно понял, что я снова от него отделился. Он ухмыльнулся еще шире, поскольку на время я слился с ним, но не стал сражаться. Я даже не заметил, что в эти минуты существовал отдельно от него.

— Я чувствую себя окрепшим, — вслух произнес он, и я с неудовольствием решил, что обращался он не столько к Оликее и Ликари, сколько ко мне.

Я отстранился от него, наблюдая в молчании, как Оликея заканчивает готовить рыбу и делит ее на троих. Они жадно поели, едва дав еде остыть, прежде чем проглотить ее. Потом Оликея с гордостью показала ему полную горсть грибов с клейкой кожицей. Формой они напоминали пальцы, и в тусклом колеблющемся свете костра казались желтыми. Их вид вызывал у меня отвращение, но мальчик-солдат глубоко вдыхал их заманчивый аромат.

— Мед мага, — гордо пояснила Оликея. — Очень питательные для магии. Никогда не видела их столько сразу. Я нашла их прямо на верше, целую семейку. Они восстановят твои силы и поставят тебя на ноги.

Оликея и Ликари остались голодными, но не выказали ни малейшего желания разделить с ним эту пищу. Они внимательно наблюдали за тем, как мальчик-солдат взял один из студенистых грибов и положил на язык. Мое тело незамедлительно отозвалось: по нему пробежала дрожь, кожа покрылась мурашками, а волосы на голове и руках встали дыбом. В следующее мгновение я попробовал мед мага. Его назвали так за цвет, а не вкус. Тот оказался не столько неприятным, сколько невнятным, лишь с легкой мускусной ноткой. Когда мальчик-солдат разжевал гриб, было похоже, что он набил рот передержанным желе. Не слишком аппетитно. Но когда он его проглотил, мое тело содрогнулось вновь. Ощущение оказалось столь сильным, что я не был уверен, понравилось ли оно ему. Однако он взял следующий гриб и положил в рот.

Ощущения становились острее и длились дольше с каждым новым грибом. На пятом я, кажется, расслышал шепот Оликеи: «Смотри, как он светится силой!» — но не обратил особого внимания на ее слова, так сильно меня захватила эта еда.

Когда последний кусочек исчез, я остался сидеть, дрожа всем телом. Все мои чувства болезненно обострились, но осязание просто подавляло, словно протянулось вовне моей кожи, как трепещущие кошачьи вибриссы. Я замечал смещение воздушных потоков в пещере, щербинки на камне, на котором сидел, и даже уловил движение воздуха, когда мимо пролетело какое-то насекомое. Пока я сидел, мои чувства обострялись все сильнее. Я видел в темноте с четкостью, превосходившей мой взгляд при дневном свете. В то же время меня переполнила беспокойная энергия, требующая, чтобы я немедленно встал и занялся чем-нибудь, чем угодно. Мальчик-солдат резко поднялся.

— Пора идти дальше, — объявил он, и собственные слова прозвучали у меня в ушах ревом труб не когда он их произнес, а когда ко мне вернулось прежде чуть слышное эхо.

— Наполни мех, сверни одеяло и собери наши вещи, — взволнованно велела Оликея Ликари. — Сейчас мы пойдем быстроходом, готова поспорить.

Силы настолько переполняли его, что ему было трудно ждать. Думаю, Оликея ощутила его нетерпение, поскольку она схватилась за мою руку, стоило мне только подняться.

— Иди, иди быстрее, — подозвала она Ликари, — возьми его за другую руку.

Мальчик подбежал ко мне и вцепился в мою свободную руку так, словно от этого зависела его жизнь. Возможно, так оно и было. Магия струилась по мне, словно огонь по жилам.

В четыре шага мы вырвались из темной, промозглой пещеры к свету дня и пронизывающему ветру. Небо плотно застилали тяжелые серые тучи, но свет все равно казался ослепительно-ярким. Мальчик-солдат резко замер, и, только когда Оликея и Ликари сильно рванули меня за руки, прежде чем остановиться тоже, я понял, какую скорость мы развили.

Когда мальчик-солдат оглянулся, я увидел вход в пещеру, из которой мы выбрались, как длинную трещину на неровной поверхности скалы. Мы стояли на утоптанной тропе на склоне холма, поросшего высокой пожелтевшей травой и увядающим утесником. Тропа сбегала в закрытую ложбину, густо заросшую вечнозелеными деревьями. В полудюжине мест над их верхушками поднимался дым только затем, чтобы его тут же развеял холодный ветер. Сбегающая с гор быстрая река делила долину надвое, даже с такого далекого расстояния я слышал ее голос, низкий и жадный. Она спускалась с крутого склона, с глухим ворчанием и грохотом увлекая за собой камни. Ее вода побелела от каменной пыли. Она прорезала долину, словно острый нож. Вдалеке, над ее искристым устьем, вставало солнце. Я никогда прежде не видел столь ослепительного зрелища.

— Это океан? — потрясенно спросил мальчик-солдат, и я задался этим вопросом вместе с ним, предположив, что наконец вижу то место, куда стремится Королевский тракт.

Оликея взглянула на далекую воду и пожала плечами.

— Это великая вода. Никто никогда не обходил ее кругом, хотя, говорят, если идти на север достаточно долго, там будут острова, на которых можно побывать. Они холодные и каменистые, годятся только для птиц и тюленей, едящих рыбу, но не для народа. Для нас лучше всего подходит эта долина. Она всегда была зимовьем.

— Почему?

— На той стороне гор листья в лесу опадут, там негде будет укрыться ни от света, ни от холода. Здесь же деревья никогда не сбрасывают иголки, и под их пологом всегда уютно и сумрачно. Снег в долине выпадает, наверное, раз в пять лет, но даже тогда не задерживается надолго. Тут бывают дожди, иногда сильные, но, думаю, дождь все-таки приятнее снега и мороза. Поздней осенью и ранней весной в реке полно рыбы, а в лесу оленей, и зимой нам не приходится голодать.

— Тогда почему вы не живете здесь круглый год?

Она посмотрела на мальчика-солдата, как на непроходимого тупицу.

— Тут нет деревьев предков, и расти они не хотят, даже когда мы принесли сюда саженцы. И летом здесь сплошные туманы, дожди и наводнения. Иногда люди пытаются остаться здесь, думая, что они слишком старые для перехода или что тут им будет лучше. Они не слишком-то процветают, а иногда и не выживают.

Мальчик-солдат склонил голову. Ее слова щекотали его сознание, пробуждая воспоминания, которыми с ним делилась Лисана. Он поднял голову и окинул долину взглядом.

— Там. Вон те столбы дыма, — указал он. — Это ведь наша деревня, верно?

Его зрение оставалось таким же небывало острым, как и осязание. Он разглядел мшистые крыши и маленькие фигурки, суетящиеся вокруг. Густые хвойные деревья скрывали большую часть деревни, и я не мог определить, насколько это крупное поселение. Пока мальчик-солдат смотрел на нее, с деревьев вдруг сорвалась стая стервятников, облетела ее кругом и с громким карканьем направилась к нам.

— Да. И, судя по количеству дыма, большинство наших родичей уже вернулись туда. Я-то думала, они еще в месте сбора около устья, обменивают товары. — Оликея разочарованно покачала головой. — Мы опоздали. Все наши уже сходили на ярмарку и успели вернуться. Какой позор! У всех остальных будут новые украшения и зимняя одежда, а мне придется обходиться тем, что осталось с прошлого года.

— Вот уж не думал, что тебя заботят наряды. — Мальчик-солдат кивнул на ее почти обнаженное тело.

— Летом нет нужды стеснять себя такими вещами. Но сейчас-то? — Она обхватила себя руками и содрогнулась. — Человеку должно быть тепло. И если женщина преуспевает, ей тепло в красивой одежде.

— Мы пропустили торговые дни? — уныло спросил Ликари, и скорбь на его маленьком личике надрывала мне сердце.

— Там, наверное, еще задержались несколько кланов, но лучшие товары уже разобраны. Посмотри в долину. Видишь, сколько дыма? Народ вернулся в свои зимние дома. Торговля окончена. — Оликея произнесла эти слова, словно приговор.

Ликари еще сильнее помрачнел и погрузился в печальное молчание.

— У нас все равно нет ничего на обмен, — напомнил мальчик-солдат, пытаясь, видимо, проявить рассудительность. — Мы прошли бы лишнее расстояние только затем, чтобы с завистью разглядывать красивые вещи, которых не сможем получить.

— Это у тебя нет ничего на обмен, — косо посмотрела на него Оликея. — В моем мешке было достаточно. Я отдала его отцу, чтобы он отнес его сюда, когда меня позвали позаботиться о тебе. Я все продумала заранее. В прошлом году клан Сполсин предлагал чудесные плащи из тюленьей шкуры. Теплый и гладкий пятнистый мех, который защищает от воды. Я собиралась выменять такой для себя. А теперь мне придется обходиться старым плащом из волчьей шкуры. Надеюсь, за лето до него не добрались клещи! В том году червяки сожрали тюленьи сапоги Фирады. Она бы осталась без зимней обуви, если бы Джодоли не обменял свою магию на новые сапожки из лосиной шкуры с лисьей опушкой.

В ее голосе слышалась явная зависть. Определенно, ее сестре куда больше повезло с великим.

— А ты подумала о том, в чем буду ходить зимой я, когда выбрасывала мою старую одежду?

— Лучше уж остаться голым, чем носить мерзкие гернийские тряпки, — возмутилась она. — Мне было бы стыдно, если б ты показался народу в таком виде! Я лучше попрошу у моего отца его старую одежду.

Мальчик-солдат поморщился. Покалывание в его крови начало стихать. Он замерз на холодном ветру, но перестал тратить магию. Я мельком заглянул в его мысли — он сберегал ее всю, что ему удалось накопить.

Моя рука начала зудеть. Мальчик-солдат покосился на нее и поскреб. Меня привело в ужас то, что я увидел, но он перевел взгляд на Оликею и сменил тему разговора.

— Как я выгляжу? — поинтересовался он. — Рисунок сохранился? Мне нравятся мои руки. Хорошо, что я не слишком много чесал их и не испортил узор.

Я чувствовал его удовлетворение и гордость, но сам испытывал лишь ужас и отвращение. Теперь действие уколов кристаллом и черной слизи стало очевидным. Мою кожу густо испещрили пятна-шрамы от ранок и последующего воспаления. Я превратился в спека.

Я никогда не предполагал, что дети спеков рождаются с чистой кожей, считая пятна врожденной определяющей особенностью этой расы, отделяющей ее от гернийцев и жителей равнин. Мне стало не по себе от понимания, что они сознательно метят себя, что это скорее культурное, чем природное отличие. Мальчик-солдат бесповоротно заклеймил мое тело способом, провозглашающим, что я больше не герниец. Жир и без того изменил мой облик почти до неузнаваемости. Это было еще хуже. Даже если каким-то чудом мне удастся обрести власть над собственным телом и вернуть себя в прежнюю форму, моя кожа останется по-спекски пятнистой навсегда. Я бессильно наблюдал за тем, как моя жизнь все дальше уплывает из моих рук. Я подозревал, что мальчик-солдат испытывал двойное удовлетворение от этого поступка. Он пометил себя как спека, преследуя собственные цели. И одновременно нанес мне сокрушительный удар, лишний раз утвердив свое право на тело. Наверняка он ощущал мое отчаяние и радовался ему.

Оликея с сомнением покосилась на его лицо, затем медленно обошла вокруг, словно выбирая лошадь на ярмарке. Когда она снова встала перед ним, в ее глазах читалось одобрение.

— Я уже метила детей — вот Ликари, например, — и ты мог бы заметить, что я нанесла рисунок плотно, так что, когда он вырастет, узор останется привлекательным. С тобой было труднее, ведь ты уже взрослый и потерял столько жира, что твоя кожа висит складками. Возможно, когда ты снова располнеешь, узор окажется не слишком красивым. Но вряд ли. Твоя спина напоминает чешую речной форели, а плечи я сделала как у горного кота. Жаль, что ты не дал мне пометить лицо. Но и так вышло очень неплохо. У тебя маскировка, как у охотника и дичи сразу, и очень яркая. И то, что они выступили так заметно, добрый знак.

Она улыбнулась, довольная своей работой. Но затем удовольствие исчезло с ее лица, и она поджала губы.

— Но стыдно подумать, что тебе придется предстать в таком виде перед нашим кланом, не говоря уже о Кинроуве на зимнем собрании. Невар, мы должны откормить тебя как можно скорее. Иначе нельзя.

— Я тоже так считаю, — согласился мальчик-солдат.

Его слова меня не удивили, но я окончательно упал духом.

— Тогда пойдем в деревню? Если ты перенесешь нас быстроходом, доберемся туда за несколько мгновений. — Она нахмурилась, щурясь. — Хотелось бы убраться со света. Даже в это время года, когда облака плотные, словно хороший мех, у меня кружится от него голова.

Мальчик-солдат молчал. Он явно о чем-то думал, но его мысли оставались для меня недосягаемы, и мне не хватало духу в них проникать.

— Скоро я вас туда отправлю, — наконец заговорил он вслух, словно приняв непростое решение. — Но я не могу показаться народу в таком виде.

— В таком виде? — озадаченно переспросила Оликея.

— Тощий. Нищий. С едва зажившими отметинами на теле. Не хочу, чтобы они видели меня таким, чтобы так обо мне думали. — В его голосе явственно слышалось страдание. — Если я покажусь им сейчас, мне никогда не достичь того положения, какое мне нужно. Они вообще не примут меня в расчет.

— И я тебя предупреждала снова и снова! Но ты меня не слушал!

Голос Оликеи звучал удовлетворенно и в то же время сердито из-за того, что ее мнение полностью подтвердилось. Но говорили они о совершенно разных вещах. Оликея думала о высоком положении, почестях и дарах. Я не очень четко улавливал мысли мальчика-солдата, но подозревал, что он сосредоточен на стратегии. Его следующие слова обдали меня холодом, поскольку их я много раз слышал из уст отца.

— Если я хочу командовать, я должен выглядеть так, как будто уже принял командование, когда они меня впервые увидят. Даже если мне придется отложить свое прибытие в деревню. Когда мы войдем туда, я должен быть хорошо откормлен. Все мы должны выглядеть процветающими. Если я приду в клан сейчас, они увидят во мне жалкого попрошайку, лишние хлопоты для себя.

— И что же мы можем с этим сделать?

— Не ходить, — отрезал он, — пока я не буду готов. И пока ты не будешь готова.

— Пока я не буду готова? Я уже готова. Я уже более чем готова к тому, чтобы отправиться в свой уютный домик. У моего отца есть еда, и он со мной поделится. Нужно столько всего сделать, чтобы подготовить дом к зиме. Я должна снять и вытрясти спальные шкуры, проветрить зимние меха. — Неожиданно она смерила меня крайне странным взглядом. — Раз я твоя кормилица, думаю, пока что ты будешь жить со мной.

Она еще раз оценивающе на меня посмотрела, как будто я был крупным предметом мебели и она прикидывала, помещусь ли я в ее гостиной.

— А Ликари живет с тобой? — спросил ее мальчик-солдат.

— Иногда. Настолько, насколько ребенок живет с кем-то одним. Похоже, он предпочитает дом моей тети и частенько бывает у моего отца или Фирады. Он ребенок и живет там, где хочет. Никто не откажет ребенку в еде и месте у огня.

— Конечно, — согласился я.

Мальчик-солдат явно был удивлен не меньше моего. И так же странно доволен. Мне казалось замечательным такое положение вещей, когда ребенок может выбирать, где ему жить, и никому не придет в голову его прогнать. Когда любой житель деревни даст ему место для ночлега и накормит. Я вдруг вспомнил про детей Эмзил — что ж, они нашли такой прием в доме Спинка.

— Я тоже его кормилец! — неожиданно, но настойчиво напомнил мальчик. — Я буду жить с великим.

— Неужели ты думаешь, я позволю вам обоим путаться у меня под ногами? — возмутилась Оликея. — Мне хватит забот с ним одним!

— Я буду не путаться под ногами, а тоже о нем заботиться. Я же остался его охранять, пока ты ходила за рыбой. Разве я не приносил ему еду, не тащил всю дорогу воду и его одеяло? Это мое место, и я его не отдам.

— Хорошо, — недовольно уступила она. — Мой домик слишком тесный для нас троих, но, думаю, мы как-нибудь поместимся.

— Если потребуется, я его расширю, — неожиданно объявил мальчик-солдат. — Но сегодня я туда не пойду. Пойдешь ты, Оликея. Возвращайся домой, собери все для обмена и сразу же отправляйся на ярмарку.

— Но… но лучшие товары уже разобрали. Дорога до моего дома займет полдня, а потом еще два, а то и три дня ходьбы до ярмарки. Все уже уйдут. А ты чем займешься? — спросила она с подозрением, словно ожидала от него какого-то подвоха.

— Со мной останется мальчик. И мы тоже отправимся на ярмарку и там с тобой встретимся. Так что, выходя, прихвати для нас лишние спальные шкуры. Зима стремительно наступает, и я не хочу мерзнуть по ночам.

— Это какая-то бессмыслица. Я устала, а у тебя нет никаких припасов. Давай пойдем ко мне, хорошенько отдохнем и поедим горячего. А потом, когда ты немного оправишься, перенесешь нас на ярмарку быстроходом.

Оликея провела рукой по волосам и подняла взгляд к затянутому тучами небу, обеспокоенная светом и мечтающая поскорее отправиться в путь.

Он задумался. Его явно искушала мысль о горячей еде и ночи отдыха в тепле, но в конце концов он покачал головой. Гернийским жестом, как я вдруг осознал. Он впитывал все больше и больше моей сущности, и я испугался, не значит ли это, что я теряю себя, отдавая ему.

— Нет. Я предстану перед нашим кланом не раньше чем смогу сделать это с гордостью, — пояснил он вслух. — Я твердо решил, что в нашу следующую встречу Джодоли увидит меня толстым и процветающим.

— И как ты собираешься этого добиться? — поинтересовалась Оликея. — И что подумают обо мне остальные, если я вернусь без тебя?

— Я еще не вполне уверен, но это не твоя забота. Если кто-нибудь спросит про меня, скажи, что я послал тебя вперед. А пока думай лишь о том, что твое желание исполнится — ты сможешь побывать на ярмарке. Иди, иди уже. Мы с Ликари найдем тебя там.

— Меня будут много расспрашивать, когда я вернусь в деревню без вас обоих.

— Просто улыбайся и обещай им приятную неожиданность. Скажи, что мальчик со мной в безопасности. И отправляйся на ярмарку. Встретимся там через четыре дня.

— Четыре дня?

— Ты говорила, что тебе нужно выспаться. Ты будешь там раньше нас. Похваляйся великим, которого ты нашла. Торгуй безоглядно, словно тебе нет нужды искать выгодные сделки, словно ты несказанно богата.

Оликея нахмурилась и неуверенно стрельнула глазами. Она хотела вернуться в свой дом, хотела отдохнуть, а затем отправиться на ярмарку, чтобы застать хотя бы последние торговые дни. Но любопытство грызло ее, словно ненасытная блоха.

— Что ты задумал? — потребовала она ответа.

— Я задумал прибыть на ярмарку через четыре дня и произвести впечатление на всех. Включая тебя.

— Но если я туда пойду, буду всем про тебя хвастать и опрометчиво обменивать товары, а ты не придешь, я буду выглядеть глупо!

— А если так поступишь и я приду, ты прослывешь женщиной с великим даром предвидения.

Она молча смотрела на него.

— Я понимаю, это риск, Оликея. И только тебе решать, пойдешь ты на него или нет.

Она еще мгновение стояла, сомневаясь, потом развернулась на пятках и зашагала в сторону деревни. Мы смотрели ей вслед. Затем мальчик-солдат опустил голову и встретился с неуверенным взглядом Ликари. Оликея ушла, даже не попрощавшись с ним, не говоря уже о том, чтобы предупредить, как за ним следует приглядывать. Я вспомнил Эмзил, старавшуюся не доверять мне детей даже на пару минут. Но Оликея явно относилась к Ликари как к независимой личности, способной принимать собственные решения или не соглашаться с решениями других. Я не был уверен, что одобряю такое положение вещей, но этого ребенка оно, судя по всему, устраивало.

Не услышал ли мальчик-солдат отголоски моих мыслей? Он заглянул Ликари в глаза.

— Ты хочешь пойти со мной? Или вернуться в деревню вместе с матерью?

Малыш вытянулся в струнку.

— Я твой кормилец. Ты сказал, что я пойду с тобой, и я пойду.

— Хорошо.

Мальчик-солдат бросил последний взгляд вслед Оликее. Солнце светило на ее кожу, но она, уверенная в себе, точно львица, спускалась по тропе к деревне. Вскоре она вошла под укрытие деревьев и скрылась из виду.

— Что ты собираешься делать?

— Охотиться. Ты мне поможешь. И есть. Много. А потом, когда я стану настолько толстым, насколько это возможно за четыре дня, мы отправимся быстроходом на ярмарку. И там я буду торговать.

Он удивленно склонил голову.

— А чем ты будешь торговать?

— Пока еще не вполне уверен. А что считается ценным?

Ликари нахмурил брови и с серьезным видом задумался над ответом.

— Табак. Табак всегда хорошо идет. И меха. Красивые вещи. Всякие вкусности. Ножи.

— Думаю, мне стоило спросить об этом твою мать, пока она не ушла.

— Наверное. А почему ты все время называешь Оликею моей матерью?

— Ну, она же и есть твоя мать, разве нет?

— Думаю, так. Но звучит как-то странно. — Он огляделся по сторонам и встревоженно добавил: — Нам стоит уйти под деревья. Я начинаю обгорать.

— Я тоже заметил, особенно отметинами.

Вся моя кожа сделалась чувствительнее к свету, но образовавшиеся пятна заметно жгло даже после столь краткого пребывания на солнце. Мальчик-солдат медленно зашагал по тропинке вслед за Оликеей, и Ликари вприпрыжку двинулся рядом.

— А как обычно называют Оликею, когда говорят с тобой?

— Оликея.

— И даже ты не зовешь ее матерью?

Мой вопрос, похоже, его озадачил.

— «Мать» — это что, а не кто, — ответил он через некоторое время.

— Ясно, — проговорил мальчик-солдат, и мне показалось, что я тоже понял.

Ветер все нарастал, обрушиваясь на нас сверху. Мальчик-солдат оглянулся назад, туда, откуда мы пришли. Вершины гор над пещерой, из которой мы вышли, уже укрывали снежные шапки. Его вдруг кольнула вина.

— Ты, должно быть, замерз. Мне стоило отправить тебя с Оликеей.

— Зима идет. Зимой всегда холодно. Ветер будет не такой резкий, когда мы войдем под деревья.

— Тогда давай поспешим, — предложил мальчик-солдат.

Пронзительный ветер жалил его обнаженную кожу почти так же, как свет. Ликари мог рассуждать о том, что зимой всегда холодно, но он не видел причин мерзнуть без особой необходимости.

Даже когда мы оказались под укрытием деревьев, он все равно не согрелся, и я вдруг усомнился в разумности его решения. От прежней жизни у него сохранилось только одеяло. Ликари тащил их скудные пожитки: мех для воды, кремень с огнивом, нож и еще несколько мелочей в поясной сумке. Но сам он не владел ничем, словно новорожденный младенец. Я вспомнил, что они выбросили мою поношенную одежду, и пожалел о своем жалком имуществе, словно о растраченном попусту сокровище. Нас терзали голод и холод, дотягиваясь когтями даже до моего сознания. О чем он думал? Почему не пошел с Оликеей? Сейчас мы бы уже согрелись и поели. Ликари, похоже, не разделял моих сомнений, а терпеливо, как собака, брел за мальчиком-солдатом.

Этот лес отличался от того, что рос по другую сторону гор. Он был более зеленым и пышным, в основном хвойным, и в мшистой тени густо разрастались папоротники. Я оказался неожиданно рад царящему здесь полумраку. Черничные кустики дразнили меня запоздалой листвой. И пахло здесь иначе, сыростью и зеленью, куда сильнее, чем по ту сторону гор. А еще здесь заметнее были человеческие следы. Дорожка, по которой мы шли, была хорошо утоптана, время от времени от нее ответвлялись узкие тропки, словно притоки, вливающиеся в крупную реку. На деревьях резвились жирные серые белки. Одна замерла посреди ствола и принялась нас бранить, размахивая хвостом и громко возмущаясь нашим появлением в лесу. Будь у нас моя праща, вскоре мы наслаждались бы жарким из белки. Видимо, краешек этой мысли коснулся мальчика-солдата, поскольку он замешкался и едва не полез рукой в несуществующий карман. Затем он потряс головой и двинулся дальше. У него было на уме что-то другое. Но что могло действовать на него сильнее, чем потребность в пище? Я знал, что он голоден. Это терзало его, как прежде меня. Но сейчас его тянуло вперед что-то другое. Я попытался выяснить что, но он закрыл от меня свои мысли.

Мы шли уже около часа, когда мальчик-солдат вдруг замер, оглядываясь, точно гончая в поисках потерянного следа. Тропинки здесь не было, но, заметив несколько крупных деревьев, он коротко сам себе кивнул и свернул вбок. Ликари посмотрел на утоптанную дорожку, уводящую к его родной деревне, тихонько вздохнул и последовал за ним.

Мальчик-солдат двигался не слишком уверенно и часто останавливался, а однажды мы даже вернулись по своим следам, а затем пошли немного в другом направлении. Когда мы выбрались к быстрому ручью, преградившему нам путь, он улыбнулся. Оба наклонились и напились ледяной воды.

— Куда мы идем? — спросил Ликари, утерев губы тыльной стороной кисти.

— В прежний дом Лисаны, — к моему удивлению, ответил ему мальчик-солдат. — Мне трудно отыскать дорогу — с тех пор, как она здесь жила, многое изменилось. Молодые побеги превратились в могучие деревья, старые тропинки заросли мхом и папоротниками, а люди протоптали новые. Это сбивает меня с толку.

— Старой великой? Лисаны? Она теперь дерево?

— Но она не всегда была деревом. Много лет назад она жила неподалеку отсюда. Она рассказала мне о своем доме. Лисана вообще много со мной разговаривала в давних видениях. А потом стала моей наставницей.

И любовницей, мог бы добавить он, но не стал.

— Ты думаешь, ее дом все еще стоит здесь, после стольких лет?

— Может, и нет. Посмотрим.

Я попробовал подобраться к мыслям мальчика-солдата поближе. Не знаю, почувствовал ли он меня. Я пытался вести себя тихо и неприметно, словно ребенок, заглядывающий через отцовское плечо в недописанное письмо.

Он сохранил воспоминания Лисаны и сверялся с ними, как с картой. Тропа к ее дому огибала холм и дальше проходила между двумя огромными деревьями. Сохранилось из них только одно, от второго остался пень, похожий на торчащий из земли гнилой зуб. Мальчик-солдат прошел между ними и остановился в задумчивости. Дальше вверх по склону, решил он, поскольку помнил, как она любовалась живописным видом на долину.

Она покинула деревню, став великой. Там обитало слишком много несбывшихся надежд. Ее возлюбленный не пожелал стать кормильцем великой и жить в тени ее могущества. А она не хотела видеть, как мимо ее двери будут каждый день носиться его дети. Она так и не выбрала себе кормильца. О ней заботились жители деревни — весь ее клан гордился тем, что вырастил великую. Их стараниями она ни в чем не нуждалась. Еда, украшения, спальные меха, убаюкивающая музыка по вечерам, способствующие размышлениям благовония — ей стоило лишь пожелать чего-то, и она это получала. В ответ она верно служила своему народу.

У нее было все, кроме простой жизни, о которой она некогда мечтала. Все, кроме мужчины, отвернувшегося от нее, когда ее коснулась и наполнила магическая сила.

Я вдруг невероятно ей посочувствовал. Я считал, что у меня нет с ней ничего общего, но, заглянув через мысли мальчика-солдата в ее воспоминания, обнаружил, насколько похожи наши судьбы.

Ее дом возвели из прочных кедровых стволов. Крыши подобных строений обычно резко заострялись к середине, а их края почти касались земли. Крыли их бревнами, а щели конопатили мхом, и с течением лет на них разрастались папоротники и грибы. Она поощряла их рост. Ее дом был живым, самим воплощением леса, дающего ей силу. Это казалось закономерным.

Он дважды прошел мимо. Я заметил дом первым и теребил его сознание, пока он наконец не обернулся. Он искал строение, каким она его помнила, просторным, но укромным, с ведущей к нему протоптанной тропинкой. Но все это давно исчезло. Я угадал его остатки в заросшем буйной зеленью холме.

В этом дождливом лесу дома строили из кедра не прихоти ради. В благоприятных условиях его древесина не гниет, в неблагоприятных — гниет очень медленно. Дом Лисаны был возведен из толстых просмоленных бревен. Но даже так время и погода взяли свое. Много лет назад переднюю стену прорезали два оконных проема и дверь, но постепенно ползучие лозы затянули их спутанным занавесом, а щели со временем заполнил мох. Мальчик-солдат нашел дверь на ощупь, нажимая на зазеленевшую стену рукой, пока она не подалась.

Ликари молча наблюдал, как он по локоть погружает руку в густую листву и вытаскивает ее обратно. Это оказалось непростым делом: корни были жесткими и деревянистыми, а мох густым, но в конце концов мальчику-солдату удалось прорвать достаточно большую дыру, чтобы заглянуть внутрь. Он смотрел в темноту, пахнущую сыростью и гниением. Почти нагой Ликари начал дрожать.

— Разведи нам костер, пока я занимаюсь этим, — предложил мальчик-солдат, и Ликари, с облегчением кивнув, умчался собирать сухие сучья и хворост.

Мальчик-солдат расчистил дверной проем, осторожно вошел в дом и поморгал, давая глазам привыкнуть. Потолок и стены еще держались, но лес уже проник внутрь. Спутанные бледные корни проникали сквозь стены, по сути укрепляя их, и свисали с потолка. Земляной пол под ногами был сырым. Он различал смутные очертания того, что осталось от имущества Лисаны. Вот это, у стены, некогда было кедровым сундуком, а осевшая груда, поросшая мхом и плесенью, высится на месте кровати. Он нашел одно из окон и принялся расчищать его, чтобы впустить в дом больше света. Каменный очаг посреди комнаты, любовно сложенный без раствора, сохранился, но дымоход был забит. Близился вечер. Мальчик-солдат выглянул сквозь низкую дверь наружу. Ликари развел небольшой костер и устроился рядом на свернутом одеяле.

— Иди-ка сюда! Видишь? Заберись туда и расчисти дымоход. Тогда мы сможем занести огонь внутрь. Сегодня ночью нам будет немного уютнее.

Малыш заглянул в сумрачный дом и с отвращением сморщил нос от запаха сырости и вида деловито суетящихся жучков и бледных корней, свисающих с потолка.

— А ты не можешь просто обратиться к лесу и попросить его приютить нас на ночь?

С его стороны это было дерзостью, но мальчик-солдат не стал обращать на это внимания.

— Могу, но на это уйдет магия. Мне нужно ее копить, а не тратить. Так что сегодня мы переночуем здесь.

Я чувствовал, что это не единственная причина. Его любимая когда-то жила здесь. Он смотрел на помещение, которое любой герниец счел бы обычным погребом, и видел уютный дом, освещенный и согретый огнем в очаге, полный всевозможных удобств, которые пристало иметь великой. Его заимствованные воспоминания поражали. Он помнил медные кастрюли и посуду из зеленого стекла, гребни из слоновой кости и серебряные заколки для волос. Но его воспоминания о ее достатке были окрашены грустью. Наверное, только он знал, как одинока она была. Не считал ли он, что сумеет как-то это исправить, поселившись теперь в ее доме?

Пока Ликари прилежно дергал и тянул кусты, корни и мох, забившие дымоход, мальчик-солдат медленно обошел комнату. У Лисаны не осталось наследников, к которым перешло бы ее имущество, не было даже любимого кормильца, имевшего право забрать три предмета по собственному выбору. Поэтому, по обычаю, касающемуся полных магии людей, ее дом после ее смерти стал запретным местом. Магия имеет свою цену и не исчезает бесследно, полагали спеки. Этот дом был оставлен в том же виде, в каком его в последний раз покинула Лисана. Она умерла по ту сторону гор. Она знала о близящейся смерти и осталась там, рядом с выбранным ею деревом. Ее младший брат и трое кормильцев остались с ней, верные до конца, чтобы посадить ее слабеющее тело к стволу и охранять до тех пор, пока жадные корешки не проникнут в нее, питаясь ее соками и остатками личности.

Он знал это почти так же ясно, как если бы все произошло с ним самим. Эти воспоминания отдала ему Лисана. Так что он подошел туда, где прежде висела полка, и пошарил по полу среди обломков давным-давно сгнивших досок. В конце концов он нашел лампу из мыльного камня. Он вышел наружу и почистил ее осыпавшимися кедровыми иголками. На ярмарке он обязательно добудет для нее масло. Он держал ее в ладонях, чувствуя, как она согревается от прикосновения. Лисане нравилось сидеть снаружи теплыми осенними вечерами, когда ее мягкий свет рассеивал сумрак.

Мальчик-солдат глянул на небо сквозь кружевной кедровый полог. Быстро темнело. Если они собираются сегодня ужинать, ему придется отправиться на охоту прямо сейчас. Он стиснул зубы. Теперь, когда он нашел дом, ему не хотелось отсюда уходить. Он мечтал любовно восстановить строение таким, каким оно было прежде, увидеть, как отсветы огня в очаге пляшут по бревенчатым стенам, отдохнуть на кровати, на которой спала она, и пить из ее чашек. Он тосковал по ней со страстью, граничившей с одержимостью. Он страдал от любви и одиночества так, что мне стало его жаль.

Однако, несмотря на это, он взял себя в руки, как учил его мой отец, когда он был тем же мальчиком, что и я сам. Он посмотрел на Ликари, который по-прежнему уныло выдергивал из дымохода корни и мох.

— Моя праща все еще у тебя?

— Я сберег ее для тебя, — заулыбался малыш.

Он пошарил в поясной сумке и сбросил вниз лоскут кожи, обмотанный длинными ремнями. Мальчик-солдат ловко поймал ее и собрался идти.

— Хочешь, чтобы я для тебя поохотился?

Мальчика-солдата ошеломил его вопрос. Ему это даже в голову не пришло. Он быстро принял решение.

— Нет. Спасибо. Закончи с дымоходом, а потом почисти очаг изнутри и перенеси в дом огонь. И собери немного дров на ночь. А я постараюсь добыть нам что-нибудь на ужин.

Малыш стоял, склонившись над трубой, и смотрел на него. Он ничего не ответил. Мальчик-солдат повернулся и неохотно пошел прочь от дома. Ему не хотелось, чтобы Ликари приводил в порядок очаг, он предпочел бы сделать это сам, оставив каждый камень лежать на своем месте, как это было при Лисане.

— Великий, это несчастливое место! Пожалуйста, не бросай меня здесь одного! — закричал ему вслед малыш, не успел он пройти и дюжины шагов.

Мальчик-солдат остановился и удивленно обернулся.

— Почему это место — несчастливое?

— В этом доме жила великая, которой больше нет. Нам здесь не место. Прийти сюда незваными — ужасная примета. Неважно, что ее уже давно тут нет. Несчастья по-прежнему остаются здесь. — На последних словах его голос сорвался, и он плотно сжал губы, чтобы они не дрожали.

Мальчик-солдат стоял неподвижно, вслушиваясь в шорох холодного ветра в зарослях болиголова и иголках кедра.

— Меня пригласили, — ответил он наконец. — А ты мой кормилец. Меня здесь не ждут никакие несчастья, и тебя тоже.

Ликари промолчал. Я посмотрел на него и вдруг вспомнил, насколько же он на самом деле юн. Мальчик-солдат не стал тратить время на подобные мысли. Быстро темнело. В это время дня зверья еще много, но долго это не продлится. Я мог жалеть малыша, оставшегося наедине со своими страхами, но мальчик-солдат просто предположил, что он с ними справится.

Он оказался удачливым охотником. Я ощутил, как он позаимствовал мой навык и опыт обращения с пращой. Чувствовалось это странно, как будто он пустил мне кровь, чтобы напиться ее. В то же время он не мог воспользоваться нашей связью, не открывшись при этом мне. Я мельком увидел его замысел: он останется здесь, в доме Лисаны, и будет есть сколько сможет все четыре дня, а затем отправится быстроходом на ярмарку. Он рассчитывал набрать за это время достаточный вес, чтобы произвести впечатление на собравшихся там людей. Было там и что-то еще, что-то, что он охранял гораздо тщательнее. Я не разглядел этого, но понял, что он предвкушает это с волнением, но и со странным сожалением тоже.

Он шел по лесу, разнившемуся с тем, что раскинулся по ту сторону гор, настолько же, насколько тот отличался от моей родной степи. Это стало для меня откровением. Я считал, что все леса похожи. Было так странно увидеть, что они отличаются друг от друга так же, как города. По эту сторону гор преобладали хвойные деревья — по большей части кедры и ели. Их иглы устилали землю, и с каждым вдохом я чувствовал их смолистый запах. Я проходил мимо муравейников вышиной мне по пояс, с первого взгляда они казались всего лишь грудами ржаво-коричневых иголок. Здесь росли папоротники и грибы, потрясающе разнообразные. Он, опираясь на воспоминания Лисаны, узнал в каких-то из них питательные для магии, собрал их и съел. Мое нежелание полагаться на заимствованные таким образом знания ничуть его не волновало. Когда он проглотил последний кусочек, тихое гудение магии в моей крови зазвучало громче. Дальше он шел, довольно улыбаясь. Его явно обрадовало, что он способен сам о себе позаботиться.

Первый замеченный им заяц сбежал, потому что он не додумался заранее запасти камней на снаряды. Он нашел ручей и снова залез в мои воспоминания, чтобы набрать камней подходящего размера и веса. Меня это возмутило. У него были собственные секреты, которые он от меня оберегал. Почему я должен делиться с ним умениями, над совершенствованием которых я так усердно трудился? Я закрыл от него свое сознание.

Он ненадолго задержался у ручья, чтобы напиться и сделать несколько пробных бросков из пращи. Поначалу у него получалось не слишком хорошо. Он выбрал мишенью ствол дерева. Первый камень ушел далеко в сторону, второй едва задел кору, а третий и вовсе не вылетел из пращи, а упал у его ног. Я чувствовал его разочарование и терзающий его голод. Он нуждался в моих знаниях.

Я уступил, рассудив, что, если он не поест, страдать будет мое тело. Когда он снова потянулся к моим воспоминаниям, я сам предложил ему то, что ему требовалось знать, — не только как встать и когда выпустить камень, но и само «чувство» пращи. Следующие два снаряда ударили в ствол с громким, приятным моему слуху стуком. Он ухмыльнулся, пополнил запас камней и двинулся дальше с неожиданно хищнической повадкой.

Следующего зайца он убил с одного броска и с удовлетворением подобрал с земли обмякшую тушку. Зверек оказался крупным и разжиревшим к зиме. Довольный, он направился обратно к дому. Сегодня у них на ужин будет свежее мясо. Одним зайцем ему не насытиться, он, казалось, мог бы съесть еще четырех таких же. Но он достаточно приглушит голод, чтобы уснуть. Завтра он пошлет за едой еще и мальчика. Завтра, пообещал он своему бурчащему желудку, будет день изобилия. А на сегодня придется удовольствоваться одним жирным зайцем. Он ускорил шаг в сгущающемся сумраке.

Он учуял запах дыма еще из-за деревьев, а вскоре увидел в окне мерцающий свет. Зима с ее короткими днями и долгими ночами надвигалась все ближе. С внезапным уколом страха он вспомнил, как плохо готов к холодам, но тут же стиснул зубы. У него есть еще четыре дня. Четыре дня, чтобы подкормиться и найти товары на обмен. Ему нужна зимняя одежда и возможность постоянно получать еду от преданного клана. Но ничего из этого он не добьется, если покажется на ярмарке как костлявый попрошайка.

— Могущество легче дается тому, кто выглядит могущественным, — произнес он вслух.

Я ужаснулся. Еще одно наставление моего отца. Неужели вся его суровая мудрость, которую он передавал мне в надежде сделать из меня хорошего офицера, будет обращена против Гернии и моего короля? Предателем, горько подумал я. Отступником.

Неожиданно я обрадовался тому, что умер для своего мира. Мне от всей души хотелось, чтобы и Эпини не знала, что я все еще жив, чтобы никто не знал. С внезапной тошнотворной уверенностью я осознал, что все мои знания будут употреблены против моего собственного народа. Как бы трусливо это ни прозвучало, я не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что именно я за это в ответе. Если бы мое сердце мне принадлежало, оно, должно быть, тоскливо сжалось бы. Но мне, увы, приходилось покорно сносить удовлетворение мальчика-солдата, шагавшего к дому Лисаны.

Откуда-то появился стервятник, видимо привлеченный запахом убитого зайца, с громким карканьем уселся на коньке крыши и уставился вниз яркими жадными глазками.

Ликари сидел, сжавшись в комочек, перед хижиной, у маленького костерка, который он затеплил чуть раньше. Он выглядел несчастным и одиноким, а заслышав шаги мальчика-солдата, испуганно вскинул широко распахнутые глаза.

— Что ты делаешь тут, снаружи? — строго спросил мальчик-солдат.

— Жду тебя, — поежившись, выдавил Ликари.

— Значит, дело не в боязни несчастий? Не в том, что ты сомневаешься в моих словах?

Малыш уставился на свои босые ноги. Пожалел ли его мальчик-солдат? Следующий его вопрос прозвучал мягче.

— Ты сделал все, что я просил? Принес воду и дрова? Очистил очаг от мха и земли?

— Да, великий, я сделал все, как ты велел.

— Ладно. Нам повезло. Охота была удачной, и у нас на ужин будет славный жирный заяц. Ты умеешь свежевать и разделывать зайца?

— Я видел, как это делала Фирада, — замешкавшись, ответил Ликари. — Я мог бы попытаться.

— Может, в другой раз. Сегодня я покажу тебе, как это делается.

Про себя он подумал, что не хочет потерять часть мяса из-за неловкости малыша.

— У нас нет горшка, чтобы его приготовить.

— Ты прав. Возможно. Идем-ка в дом. Посмотрим, не найдется ли там чего.

Из воспоминаний Лисаны он знал, что у нее был любимый горшок из обожженной глины, покрытый изнутри белой глазурью и украшенный снаружи черными лягушками на темно-синем фоне. И как раз подходящего размера. Мальчик-солдат подошел к месту, где она хранила его, и под смятым ковром толстого мха его пальцы нашарили лишь черепки. Он вытащил один и протер. На нем все еще была видна половина скачущей лягушки. Поблизости лежал позеленевший серп из жестоко изъеденной временем меди — все, что осталось от некогда великолепного горшка.

Это его необъяснимо огорчило. Чего он ожидал? Сколько поколений назад Лисана жила здесь? С его стороны было неразумно рассчитывать, что ее вещи сохранились. Меня удивило, что ее хижина вообще устояла. Почему же его так разочаровало то, что глиняный горшок не дожил до наших дней?

Когда он вместе с мальчиком устроился на корточках снаружи и они принялись разделывать зайца, я понял. Он хранил память Лисаны, и печаль из-за разбитой посудины принадлежала не только ему, но и ей тоже. Она очень любила и берегла этот горшок, и почему-то для нее было важно, что он все еще существует. Словно, постепенно осознал я, сохранность ее вещей означала продление ее жизни.

Поняв это, я вдруг разделил с мальчиком-солдатом его чувства. Как будто я был рисунком, обведенным по наброску. На какую-то долю мгновения я стал мальчиком-солдатом и, если бы расслабился, мог бы с ним слиться, раствориться в нем, как соль, размешанная в воде. На единственный миг слабости эта мысль показалась мне невероятно соблазнительной, но тут же я дернулся, точно рыба, попавшаяся на крючок, и освободился. Я бросился прочь от него, не обращая внимания на то, что устремляюсь в темноту. Я погрузился настолько глубоко, что он не мог до меня дотянуться, туда, где меня не доставали воспоминания Лисаны. По крайней мере, попытался. Но от его голоса мне убежать не удалось.

— Рано или поздно я одержу победу, — медленно улыбнувшись, тихо проговорил он.

— В чем? — спросил Ликари.

— Во всем, — ответил мальчик-солдат. — Во всем.