Магия отступника

ГЛАВА 21 РЕЗНЯ

Я томился в ожидании всю эту долгую дорогу к городу. Войска мальчика-солдата, закутанные в тяжелые меха, с трудом продвигались по рыхлому снегу, вытянувшись позади нас длинной муравьиной цепочкой. Гернийская пехота, с неуместной гордостью подумал я, не обратила бы лишнего внимания на подобный переход, но для спеков это оказалось новым и неприятным опытом. Ночная тьма, глубокий снег и гнетущий холод быстро остужали их боевой пыл.

Мальчик-солдат сомневался, все ли его войско сумеет пройти до конца этот последний участок пути, но потом решил, что думать об этом не стоит. У людей, дошедших с ним сюда, были на то свои причины: одни мечтали о мести гернийцам, другие надеялись уничтожить Геттис и остановить танец Кинроува, третьи, по молодости лет, полагали, что им предстоит захватывающее приключение. Если кто-то вдруг решит повернуть обратно, он ничем не сможет этому помешать. Все здесь были добровольцами, ведь у спеков нет способа заставить человека заниматься чем-то месяц, не говоря уже о годе. Я вновь предположил, что мальчик-солдат пытается привить спекам гернийский подход, чуждый их культуре. Думаю, он почувствовал эту мою мысль.

— Это необходимо — мрачно подумал он. — Чтобы сражаться с бессердечным и злобным врагом, мы должны перенять его стратегию. Мы должны принести в Геттис ту войну, которую они узнают. Всякий, кто уцелеет сегодня и сумеет выжить дальше, должен рассказывать о спеках, ведущих кровавую и безжалостную войну против всех гернийцев. Так должно быть. Мне это не нравится. Но я доведу дело до конца.

Я не ответил ему, изо всех сил подавляя лишние мысли о городе, форте или Спинке с Эпини. Я старался унять беспокойство о том, прислушался ли Спинк к моим словам. Мальчик-солдат не должен заподозрить, что Геттис предупрежден. Если я буду терзаться страхами и надеждами, он может проникнуть в мои мысли. Я сомневался, многое ли сумею спрятать от него, если он будет настроен решительно.

Утес уверенно, даже охотно шагал вперед через холод и тьму. Должно быть, он узнал эти места и теперь мечтал о теплой конюшне и доброй порции овса. Мы продвигались вперед: колонны тащились следом, напоминая скорее вереницу каторжников, чем войско на марше. Стоял такой мороз, что сухой рассыпчатый снег скрипел под сапогами. Когда мы добрались до более утоптанной части дороги, наше продвижение слегка ускорилось.

Стоило Геттису показаться вдали, как воины чуть оживились. Слышались приглушенные похвальбы и жестокий смех молодых людей, предвкушающих резню. Даже в столь поздний час в городе, раскинувшемся вокруг стен форта, светилось несколько желтых огоньков. Сам Геттис, тихий и недвижный, глубоко спал, и мое сердце сжалось. Предупреждение осталось без внимания. Я не видел ни лишних часовых на стенах, ни пылающих факелов — никаких признаков того, что форт в большей степени настороже, чем обычно. Замысел мальчика-солдата осуществится. Он вырежет жителей Геттиса во сне.

Мальчик-солдат кратко переговорил с Дэйси и сержантами, освежая в их памяти детали плана. Он напомнил им про тишину, скрытность и согласованность. Дэйси возьмет на себя город, пока мальчик-солдат попытается провести людей в форт. Воинов разбили на пары, каждая из которых должна была найти и поджечь собственную цель. Дэйси прикоснулась к каждому факелу и стрелам с плетенками, связывая их магией; когда придет время, она их воспламенит. Она прекрасно владела огненным колдовством и, несмотря на все железо Геттиса, рассчитывала, что справится со своей задачей. У каждого из лучников-поджигателей была своя мишень, мальчик-солдат хотел сжечь сторожевые башни. Остальные воины займутся первыми этажами зданий, а потом примутся убивать тех, кто выбежит наружу, спасаясь от огня. По его замыслу пожары вспыхнут одновременно в стольких местах, что гарнизон с ними не совладает. Если магия Дэйси не сработает, воинам придется положиться на горшочки с углями, которые они с собой захватили. Такой способ не позволит поджечь одновременно много зданий, но мальчик-солдат рассчитывал, что и этого должно хватить.

В заключение он напомнил всем, что они встретятся в конце Королевского тракта. Когда все были готовы, он кивнул, пожелал воинам удачи, и силы разделились. Отряд Дэйси рассредоточится, чтобы просочиться в город со всех сторон. Их целями станут жилые дома, постоялые дворы, бордели, склады и магазины.

Мальчик-солдат отправится вперед, чтобы снять часового у ворот. Как только путь будет свободен, его отряд хлынет внутрь и рассредоточится, готовя факелы, чтобы поджигать здания, и оружие, чтобы убить всякого, кто высунется оттуда во тьму и холод. Сам он запалит конюшни: как только его воины увидят там пламя, они расправятся с намеченными им целями и вернутся к нему.

Еще до того, как мы подошли к окраинам Геттиса, Дэйси и ее люди растворились в ночи. Мальчик-солдат остановился и шепотом отдал последние распоряжения. Его воины тоже слились с тенями. Вскоре он поехал дальше, в одиночестве — съежившийся от холода путник на крупной лошади. Улицы вокруг нас оставались пустыми. Он дождался того часа, когда даже таверны закрываются на ночь, а их хозяева гасят фонари. Широкие копыта Утеса почти неслышно ступали по заснеженной мостовой. Я почувствовал себя призраком, вернувшимся на место собственной гибели, когда мы неторопливо миновали знакомый перекресток. Холод ночи не шел ни в какое сравнение со стужей, охватившей мое сердце, когда я проезжал его.

— Вот я и не понимаю, почему ты считаешь, что чем-то им обязан. Здесь бы тебя и убили, не убереги тебя магия народа. Но ты все еще считаешь себя одним из них. Я-то думал, ты будешь жаждать отмщения.

Я не нашелся, чем ему ответить, и потому смолчал. Почему я не испытываю ненависти к этим людям? Возможно, дело в том, что я слишком хорошо их знал. Я прекрасно понимал, что за страхи объединили ту толпу и какие силы способны превратить достойного человека в животное. Следует ли навеки осудить человека за то, что он сделал одной безумной ночью? Останется ли он хорошим солдатом, каким прожил пятнадцать лет жизни, или бездумным соучастником убийства, которым пробыл лишь час?

Я отбросил эти бесплодные размышления. Возможно, я действительно мягкотел и малодушен, как полагали мальчик-солдат с моим отцом. Возможно, весь мой гнев и жажда мщения ушли мальчику-солдату, а мне осталось лишь усталое понимание людей, пытавшихся меня убить.

За нами следовал немалый отряд, но, даже зная о них, я не мог расслышать ни звука. Если спеки в чем-то и преуспели, так это в умении подкрадываться незаметно.

Мальчик-солдат подъехал к воротам. В холодной тихой ночи рядом с будкой часового ровно горел факел. Должно быть, сам страж задремал в тесном укрытии, скорчившись у пузатой печурки. Я чуял слабый запах дыма, а близость железа пощипывала кожу мальчика-солдата, словно легкий солнечный ожог. В тени внутри будки кто-то заворочался, и часовой выбрался наружу с ружьем наперевес.

— Стой и назовись! — крикнул он.

Темнота и холод поглотили его оклик, словно тот не имел ни малейшего значения.

Мальчик-солдат придержал Утеса и воззрился на стража сверху вниз. Улыбнулся. Часовой посмотрел мне в глаза, покосился на коня и снова вскинул взгляд. Когда его лицо вновь запрокинулось вверх, оно побелело куда сильнее, чем могло бы от холода, а челюсть его отвисла.

— Во имя доброго бога! — хрипло прошептал он и осекся.

Это произошло одновременно. Я узнал часового, а он — меня.

Это был тот самый тип, что заламывал Эмзил руки за спину, пока другой рвал с нее платье. Он был здесь в ночь, когда меня убили, и теперь смотрел на всадника на знакомом ему коне и, застыв от ужаса, думал, что видит призрака.

— Я сожалею, сожалею, — беспомощно забормотал он.

И пока часовой таращился на меня, мальчик-солдат наклонился, одной рукой сгреб его за капюшон, а другой небрежно чиркнул по его открытому горлу медным ножом. Все произошло так быстро, что Утес даже не испугался. Мальчик-солдат пустил коня шагом. Когда мы отъехали, часовой, хрипя и корчась, рухнул наземь, и его кровь залила утоптанный снег. Словно следующие за нами тени, объявились спеки и просочились в ворота. Мигом позже они вновь исчезли, рассыпавшись по форту — каждый со своим заданием.

Мальчик-солдат ехал дальше. Он убрал окровавленный нож в ножны также спокойно, как и обнажил его. Он ехал, а мне казалось, что я все еще там — наклонившись с широкой спины Утеса, плавно провожу ножом по беззащитной плоти. Последние слова часового эхом отдавались у меня в ушах: «Я сожалею, сожалею». Правда ли он сожалел о содеянном, или это чувство внушил ему я сам в ночь, когда меня пытались убить? Меня потрясло, что я способен размышлять об этом, когда один из солдат моего полка валяется позади в луже собственной крови.

— Я этого не делал, — пробормотал я, словно молитву. — Я этого не делал, не делал.

— Верно, — шепотом согласился мальчик-солдат, — но ты хотел. Считай это подарком. Вернувшейся частичкой своей мужественности.

Холодность его слов поразила меня. Они смешались с памятью тела о том, как острое лезвие скользнуло по горлу часового, о легком сопротивлении распадающейся плоти, о том, как вдруг распахнулись его глаза, закатившиеся к звездам, когда он умер. В тот миг я понял, как сильно нам с мальчиком-солдатом не нравилось то, чем мы стали. Нас расщепило так, что каждому чего-то не хватало, чтобы сделаться тем, кем он хотел. Моя беспощадность отделилась от способности к сопереживанию. Каждый из нас был лишь частью человека. Но единственный способ для меня снова стать целым — перестать существовать и слиться с ним. Соединиться с предателем, который только что убил одного из своих товарищей-солдат и терзался при этом не больше, чем я — потроша рыбу. Стать единым целым с врагом.

Словно в кошмарном сне, я был не в силах помешать мальчику-солдату. Знакомые улицы Геттиса ночью были тихими и пустынными. Он направился к зданию штаба, даже не пытаясь скрываться, — ехал по середине улицы, словно король, возвращающийся за принадлежащей ему по праву короной. В этом был свой смысл. Если кто-то еще бодрствует и выглянет в окно на стук копыт, то увидит лишь закутанного в плащ одинокого всадника, медленно едущего по улице. Ничего, вызывающего опасения. На углу возле лазарета мальчик-солдат спешился и повел Утеса в поводу.

Геттис не походил на западные города. Там гернийцы возводили здания из камня с известковым раствором. Здесь, на восточных рубежах, мы строили почти исключительно из дерева. Мальчик-солдат, как и каждый из его воинов, нес под плащом три смоляных факела. Он вытащил их и прислонил к сухим доскам в стене здания, потом накрыл их ладонями, зажмурился и воззвал к магии. На миг он ощутил вбитые в дерево гвозди, затем глубоко вздохнул, сосредоточил свою ненависть на факелах и выплеснул силу. Он с легкостью справился с тем, что никак не получалось у меня. Факел вспыхнул. Мальчик-солдат нагнулся над ним, укрывая от случайных порывов ветра руками и телом. От первого факела занялись два других. Холод высушил здание. Слитное пламя лизнуло грубое дерево и облупившуюся краску. Едва разогревшись, доски затлели. Огненные язычки медленно взбирались по стене. Он заклинил один из факелов в щели между досками, чтобы настойчивое пламя подпитывало пожар, и оставался рядом, пока не увидел, как огонь охватывает заднюю стену здания. Тогда он встал и, прихватив оставшиеся факелы и ведя в поводу Утеса, поспешил вдоль по переулку к конюшням и горе соломы рядом с ними.

Он ткнул в нее факелом, и куча почти сразу же занялась. От нее потянулся дымок, а в следующий миг пламя рванулось вверх, вознося в ночное небо искры и кусочки тлеющей соломы. Свет и жар последовали тотчас же. Стена конюшни начала парить, а затем и задымилась.

Свет от этого огня послужил сигналом для Дэйси и его воинов. Увидев, что он успешно поджег конюшню, она выпустила магию, воспламенившую прочие факелы. Я ощутил исходящий от нее выплеск силы. Я знал, хотя и не мог этого видеть, что повсюду в форту и Геттисе внезапно зажглись огни. У мальчика-солдата оставался еще один факел. Больше не тревожась о том, что его могут заметить, он подвел Утеса к телеге между парой домов и с нее забрался в седло. Высоко подняв факел, он направился к казармам. По пути к нему начали присоединяться другие спеки, стекавшиеся из улочек и переулков, и их причудливые тени плясали на стенах домов. Из темноты вынырнул ухмыляющийся Семпайли с луком и зашагал у стремени мальчика-солдата.

— Наконец-то мы увидим, как хлынет их кровь — уверенно заявил он.

Удары тяжелых копыт Утеса по утоптанному снегу и шорох меховых сапог спеков оставались почти единственными звуками в ночи. Изредка потрескивали и шипели пылающие факелы. Воины двигались молча и так тихо, как умеют только спеки. Но по-прежнему никто из них даже и не пытался таиться.

Мальчик-солдат придержал Утеса и обратился к своим людям. Разделив их на три отряда, два он отправил к зданиям двух других казарм, дальше по главной улице. А сам целеустремленно двинулся к ближайшему. Я сразу же узнал его. Здесь расквартирован отряд капитана Тайера. Меня замутило. Не потому ли, что мальчик-солдат опять собрался за меня мстить, он избрал своей целью именно эту казарму?

— Пожар! — донесся издали женский крик. — Пожар! Вставайте, вставайте! Пожар!

Где-то в городе огонь взобрался по стене дома и озарил округу красноватым светом. Склады, полные запасенного сена, вдруг полыхнули, и крыша их буквально взорвалась. В несколько секунд дым, словно разлившийся поток, хлынул по улицам, пока ошметки горящей соломы уплывали в холодное ночное небо. Опустившись, они запросто могут поджечь другие дома, внеся свою лепту в общую неразбериху.

Где же Спинк? Почему он никого не предупредил? Неужели и они с Эпини, и Эмзил с детьми спят? Проснутся ли они прежде, чем дым вползет в дом и удушит их? Проснутся ли вообще горожане, одурманившие себя тоником Геттиса, или так и сгорят во сне?

— Ты уже достаточно натворил! — крикнул я мальчику-солдату, пока он приближался к казарме.

Один ее угол уже пылал. Распахнулась дверь. Солдат выскочил наружу, на ходу натягивая штаны.

— Пожар! Пожар! — кричал он. — Вставайте! Выходите! Пожар!

— Просто забери своих воинов и уходи. Ты поджег форт в стольких местах, что они не сумеют потушить все пожары. Геттис сгорит. Дай хоть кому-то из них возможность спастись. Разве ты не хотел, чтобы они сбежали и сообщили всем о нападении спеков?

— Они должны рассказать о спекской войне против них, а не о случайном пожаре, который быстро распространился и сжег город. Мы здесь вскрываем нарыв. Стисни зубы и помолчи, пока я делаю то, что должен!

Семпайли уже вскинул лук, направляя стрелу на дверь. Раздался негромкий щелчок, похожий на треск рвущейся бумаги, и выскочивший солдат рухнул на снег, цепляясь за древко, торчащее из его груди. Только теперь он заметил нас и, к его чести, попытался криком предупредить товарищей. Однако из его горла вырвались лишь хрип и кровавые брызги, запятнавшие его подбородок и снег вокруг. Из дверей выбежали еще двое полуодетых солдат и свалились со стрелами в груди, перегородив выход.

В казарму вели две двери. Воины мальчика-солдата окружили обе. Подожженное по крайней мере с трех сторон здание уже хорошо разгорелось. От другой двери донесся жуткий крик, когда человек, спасшийся от огня, погиб от удара меча. Пламя взвивалось в ночное небо. Изнутри слышались крики, грохот опрокинутой мебели и кашель. В здании было всего два окна. Одно брызнуло осколками, когда сквозь него вылетел стул. Человек, хотевший выскочить следом, опрокинулся навзничь со стрелой в горле. Он был встречен криками ужаса, но в окно уже ринулся следующий — и остался умирать на снегу, подбитый стрелой Семпайли.

Не знаю, сколько солдат спало в казарме той ночью. Возможно, кое-кто из них задохнулся в дыму. Но все, кто выскакивал в дверь или окно, погибали, не пройдя и пары шагов. Это была бойня, а не сражение, поскольку ошеломленные и ослепшие от дыма солдаты едва ли осознавали, что происходит. Спасаясь от удушливой гари и пламени, они слишком поздно понимали, что снаружи их ждет второй, не менее опасный враг. За дверями высились груды тел, а изнутри доносились мольбы о помощи и крики горящих заживо людей.

Я не мог отвернуться. Не мог отвести взгляд. Мне отчаянно хотелось вырваться из тела мальчика-солдата и сбежать туда, где я не узнаю о происходящем. Утес переминался с ноги на ногу и мотал головой. Ему не нравились пламя, дым, крики и кровь. Но, как и мне, ему приходилось оставаться на месте и наблюдать. Мальчик-солдат крепко держал поводья. Мучения для нас обоих продолжались.

В эти бесконечные мгновения я постепенно переродился. Пока я смотрел, как эти люди умирают столь нелепо — полуодетые, ослепленные дымом, ошеломленные, — они вдруг сделались моими товарищами, моим полком. Что бы они ни причинили мне, это основывалось на их грубоватом представлении о правосудии. Это не было справедливым, и я понимал это, — но они-то нет. Мой полк не был толпой, загнавшей меня в угол и пытавшейся убить. Оглядываясь назад, я понимал, что лишь около дюжины человек охотно участвовали в том безумии. Остальные оказались невольными свидетелями или потрясенными зеваками. Я не стану осуждать мой полк за действия немногих его солдат, обуянных страхом и гневом.

Теперь я знал, во что они превратились, когда ими завладел дух толпы, поскольку увидел, как сам веду себя. Лишенный способности к сопереживанию, мальчик-солдат показал мне, каким может стать любой человек, когда им правят ненависть и страсть. Каким стал я сам, если говорить прямо. Он это я, и глупо это отрицать. Я сам мог бы поступить так же, как он, если бы возненавидел кого-то столь сильно, чтобы забыть о том, что это живой человек.

Случайное воспоминание всколыхнулось во мне. Мне было около четырнадцати в то лето, когда вдруг — то ли из-за погоды, то ли еще из-за чего — расплодилось немерено крыс. Они наводнили амбары и склады, а когда начали появляться даже на кухне, терпение отца лопнуло. Он послал за Крысоловом, прозванным так из-за того, что он со своей сворой терьеров мог избавить от грызунов любое поместье всего за несколько дней. Когда тот прибыл, мы со старшим братом увязались за ним и его непоседливыми собаками к амбарам. Крысолов велел отцовским людям убрать оттуда все припасы.

— Уберите-ка ноги с пола! — предостерег он нас.

Мы с братом забрались на один из ларей с ногами.

— Убейте их всех, ребятки! — крикнул Крысолов, и терьеры рассыпались по амбару.

Они сновали туда-сюда, обнюхивали углы и стены, рылись в каждой дыре, возбужденно повизгивали и, соперничая, огрызались друг на друга. И сам Крысолов не терял времени даром, убирая преграды с пути псов. Вилами он приподнимал края шатких досок. Собаки бросались на кишащих там крыс: ловить, рвать и швырять. Каждую тварь они хватали, яростно встряхивали и отбрасывали в сторону, уже устремляясь за следующей. Тушки разлетались и падали вокруг, а Крысолов открывал терьерам одну нору за другой.

Как мы с братом тогда смеялись! Так, что едва не свалились со своего насеста в месиво внизу. Крысолов отчаянно заплясал, когда спасающаяся тварь попыталась взобраться по его ногам. Одна из собак схватила ее за голову, другая поймала хвост, третья вцепилась посередине, и они разорвали ее на части, окатив моего брата струей крови. Он утирал лицо рукавом, и мы задыхались от хохота. Крысы, крысы и еще крысы; дикие прыжки, визг, брызги крови. Крысы бегут, прячутся и скалят желтые зубы, когда их загоняют в угол.

Вот потеха.

Лицо мальчика-солдата застыло в той же жестокой усмешке, что и в тот давний день. Он истреблял паразитов, вторгшихся в его владения, и ничуть не жалел их, когда они падали и умирали.

Пламя вдруг взревело и объяло крышу. Кровельная дранка и горящие стропила начали рушиться, страдальческие вопли сделались громче. Затем с внезапным грохотом крыша провалилась внутрь. Все закончилось. Ночная тьма сомкнулась вокруг нас, когда маяком пылавшее над головой пламя вдруг как бы свернулось и угасло. Мальчик-солдат тряхнул головой, словно бы просыпаясь, и огляделся по сторонам в поисках новой цели. Вокруг затаилось еще много крыс, которых следовало истребить.

Повсюду в городе и форту раздавались крики: призывы на помощь, предсмертные вопли и стоны отчаяния. Пламя вступило собственной партией, шипя и потрескивая. Город заполонили неверные отблески и мечущиеся тени. Конское ржание все еще доносилось из огненного ада, в который превратились конюшни. Воздух загустел от дыма, летящего пепла и искр. Со стороны тюрьмы доносилась пальба — что там происходит? Когда сделалось ясно, что в казармах не осталось никого живого, мальчик-солдат вскинул руку над головой.

— Идем! — закричал он. — Следуйте за мной!

Он послал вперед Утеса, охотно убравшегося подальше от огня. Я молился о том, чтобы мы уже оставили Геттис, чтобы спекская жажда крови оказалась утолена. Но мальчик-солдат повел нас вглубь форта. В сумраке я с трудом понимал, где мы находимся, но вскоре стало ясно, что он направляется на звук выстрелов. Пламя и дым сообща превратили ночь в туманно-кровавый закат. Мы миновали темный переулок. Оттуда выскочил какой-то юнец, возможно солдатский сын, одетый лишь в ночную рубашку. Спекский воин оказался у него за спиной. Он проткнул мальчишку копьем, пригвоздив его к земле, а затем покончил с ним ударом в голову. Мальчик-солдат даже не замешкался. Он вел своих людей вперед. Краем глаза я заметил, как солдат выдернул копье из тела юноши и поспешил вслед за товарищами.

Я вдруг обратил внимание, что слышу уже не случайные выстрелы, а залпы. Я загорелся надеждой. Кто-то объединился и навел порядок, по крайней мере, в части войск. Эта же мысль пришла в голову и мальчику-солдату. Хмурясь, он подозвал Семпайли и приказал ему собрать остальных воинов и привести на соединение с его отрядом. Его подручный коротко кивнул и скрылся в темноте и дыму. Мальчик-солдат направлялся к тюрьме.

Изначально он собирался одновременно поджечь тюрьму и выпустить заключенных, чтобы усугубить беспорядки. Думаю, я раньше его понял, что произошло. Бывшие узники при встрече со спеками не обратились в бегство, а вооружились, кто чем смог, и атаковали чужаков. Либо они не осознали, что те намеренно освободили их, либо просто встали на сторону земляков, столкнувшись с дикарями, чьи намерения оставались неизвестными. В любом случае спеки не были готовы к тому, что заключенные набросятся на них с такой яростью.

Часть форта, где содержались каторжники, выстроили так, что со сторожевой башни было видно и тюрьму, и внешнюю стену.

Позже я выясню, что часть заключенных потушила пожар у ее подножия, а остальные ввязались в рукопашную со спеками, не позволив им прорваться внутрь. Отвага узников дала охране время навести порядок в своих рядах и отступить на верхние этажи башни. Пламя плясало на ее крыше — по меньшей мере одна из огненных стрел попала в цель. Однако солдат, удерживающих башню, пожар не отпугнул. С занятой ими позиции длинные ружья позволяли вести по спекам прицельную стрельбу. Открытое пространство вокруг башни сплошь усеивали трупы, и многие из них принадлежали дикарям. Когда мы приблизились, мне стало ясно, что узники и их тюремщики объединились, поскольку теперь стрельба велась и с нижних этажей. Пока у обороняющихся не выйдут боеприпасы, спекам это укрепление не захватить.

Я это знал. Значит, понимал и мальчик-солдат.

Его спеки же, судя по всему, не сумели оценить ситуацию. Мы еще не успели подойти, а горстка скорее храбрых, чем здравомыслящих воинов выскочила на открытую площадку и натянула луки, метя в высокие окна башни. Иначе им было вовсе не достать до цели, но защитники-то только того и ждали. Издали донеслась команда «Огонь!» и следом — залп длинных ружей. Ни один из спеков не уцелел. Четверо корчились в судорогах, и лишь один пытался отползти в спасительную тень. Щелкнул еще один выстрел, и он затих. Мальчик-солдат содрогнулся всем телом, словно пуля попала в него самого.

Холодящее понимание накрыло меня с головой. Если в башне есть хоть один меткий стрелок, он в меня попадет. Я могу погибнуть в любой миг. Ужас вгрызся в меня изнутри, словно я проглотил крохотного острозубого зверька. Тем не менее я не колебался. Я подавил страх, ничем его не выказав, и не стал предупреждать мальчика-солдата.

«Добрый бог, — взмолился я вместо этого, — пусть это случится сейчас. Пусть все закончится».

Я не сомневался: стоит мальчику-солдату пасть от пули, и его воины разбегутся.

Ружья в башне снова полыхнули залпом; как ни странно, звука я не запомнил. Между вспышкой и ударами железных пуль минула тысяча сожалений о том, что моя жизнь подошла к концу, и сотня прощаний. Слева от меня с воем скорчился воин, хватаясь за раздробленное колено. Справа — рухнул без единого звука. Прямо передо мной градом посыпались пули, взрывая снег и наст. В меня попали? Я замер в ожидании боли.

Мальчик-солдат ждать не стал. Он натянул поводья, поворачивая голову Утеса, и пришпорил его.

— Отступаем! — крикнул он по-гернийски, чертыхнулся на том же языке и перешел на язык спеков: — Бежим! Возвращайтесь и держитесь подальше от открытых мест и света. Назад!

Глупец, он и не подумал научить своих людей, как следует отступать, сохраняя порядок. В своей самонадеянности он и представить себе не мог, что им это понадобится. А теперь его необдуманный приказ и откровенное бегство с поля боя пробудили в спеках страх, и те слепо бросились следом за ним. Я услышал еще один залп и вопли за спиной. Кое-кто из воинов не прислушался к его предупреждению и в спешке ринулся вслед за ним по открытой площадке, спасаясь от опасности.

Почти в тот же миг я услышал звук, прежде никогда так меня не радовавший. Пропела труба, призывая к оружию. И, о чудо, издали, из-за стен форта, ей отозвалась другая, а затем и скомандовала атаку. Надежда, едва не умершая во мне парой минут ранее, внезапно воспрянула. Первая труба прозвучала вновь, где-то в форту и, казалось, уже гораздо ближе. С башни слышались торжествующие возгласы. Вновь залп усеял землю вокруг нас пулями. Некоторые, с лишней толикой пороха в заряде или просто более удачливые, пронзили скрывшие нас тени и нашли несколько случайных целей. Трое воинов взвыли от боли, а один вдруг рухнул и замер неподвижно.

— За мной! — прокричал мальчик-солдат, пуская Утеса рысью.

Уговаривать его воинов не пришлось. Они бежали с ним рядом. Пляшущее пламя и густой дым, еще недавно служившие им союзниками, теперь превратились во врагов. Мальчик-солдат свернул было вбок, но прямо перед ним горящее здание покачнулось и рухнуло поперек дороги в жгучем облаке искр. Это оказалось слишком даже для спокойного Утеса. Он привстал на дыбы и горестно заржал. Мальчик-солдат был постыдно близок к падению из седла, пока не справился с конем и не отвернул его в сторону. Но теперь его воины смятенно метались во мраке впереди, преграждая ему путь. Ему пришлось протискиваться сквозь их сутолоку.

— Дорогу! — выкрикивал он. — Дорогу!

Пока он проталкивался между ними, вновь пропела труба, еще ближе. Форт казался ему лабиринтом зданий и улиц, тем более запутанным, что часть прежде свободных проходов преграждали горящие обломки. Мальчик-солдат выругался, его явно охватывало смятение.

— Надо прорываться к воротам, — крикнул он через плечо, когда ему удалось протиснуться сквозь толпу своих воинов. — Нельзя дать им запереть нас в форту!

Он вновь пустил Утеса рысью, а спеки устремились за ним. Он кипел от ярости и бессилия, сознавая, что не сможет собрать рассеянные силы, не сможет дотянуться до всех воинов и приказать им выбираться из форта.

Отступали мы сквозь кошмар. Как он и задумывал, огонь распространился. Улицы застилал дым, дорогу усеивал тлеющий хлам. Вперемешку с ним валялись и мертвые тела: по большей части гернийцы, но попалась и пара спеков. Один раз я заметил мать с младенцем у груди, держащую за руку девочку постарше. Когда она увидела, что мы сворачиваем на улицу в ее сторону, она молча бросилась бежать, таща ребенка за собой. Они нырнули в узкий переулок и, когда мы проезжали мимо, уже скрылись из виду, но никто не попытался их преследовать. Теперь мальчик-солдат был настолько же полон решимости вывести своих воинов из форта, как прежде — в него проникнуть.

Утес не меньше прочих жаждал выбраться из этого ужасного места. Мой мирный старый конь грыз удила и неуклюже подпрыгивал, стремясь перейти с тяжелой рыси на галоп. Мальчик-солдат сдерживал его, покрикивая на воинов, чтобы те не отставали. Следует отдать ему должное, он мог бы бросить их и сбежать. Он не оставил своих людей в беде. И не его вина, что он успел пересечь перекресток, когда из тени слева грянул залп, от которого рухнуло несколько человек, бежавших следом за ним. Вспугнутый Утес рванулся вперед, а спеки, увидевшие, как падают их товарищи, с воплями бросились назад. Мальчик-солдат резко осадил коня, развернул его и пустил следом за спасающимися бегством спеками. Ему повезло, что стрелки в засаде перезаряжали ружья. Утес шарахался от распростертых тел, но все же миновал их и нагнал перепуганных воинов.

— Держитесь ближе ко мне! — кричал мальчик-солдат. — Придется идти к другим воротам.

Он глянул вверх, надеясь определить свое местоположение по звездам. Затянувший небо дым этого не позволял. Наследующем перекрестке он свернул — наугад, я полагаю, — и повел воинов дальше. Эта часть города почти не пострадала, здесь располагались менее важные здания, избежавшие поджогов. Я молился о том, чтобы здешнее население попряталось по домам, а мальчик-солдат сосредоточился на бегстве и никому не причинил вреда. Отблески пламени, пылающего в нескольких улицах отсюда, зловеще плясали на окнах припавших к земле строений. То ли жители уже сбежали, то ли молча затаились внутри, потушив свет. Мы никого не встретили, и никто не преграждал нам путь.

Воздух становился чище, но тьма лишь сгущалась. Никто и не подумал прихватить с собой факел, пока вокруг полыхали пожары. Мальчик-солдат проклял собственную глупость, а затем, хрипя от усилий, призвал магию — и начал светиться. Полагаю, я один знал, чего ему стоили эти чары в городе, столь полном железа. Даже гвозди в стенах домов, мимо которых мы проезжали, рвали и трепали магию. Исходящее от мальчика-солдата сияние позволяло его воинам следовать за ним, но не освещало дорогу ему самому. Я подумал, что это сделало его превосходной мишенью для каждого, кто его увидит, но оставил эту мысль при себе.

Еще поворот, и неожиданно перед нами оказались ворота. Створки были открыты, по бокам горели факелы, словно приглашая нас покинуть город. Странно, что часовые не проснулись от пожаров и труб. Так или иначе, видно их не было. За распахнутым зевом прохода нас ждали свобода и спасение. Это были северные ворота форта, которыми пользовались реже всего. Мы шутили про них, что они ведут в «никуда». За ними лишь узенькая окраина города отделяла нас от пустошей. Северная сторона форта была меньше всего защищена от ветров. Здесь всегда наметало больше снега и вьюги выли громче. Лишь беднейшие лачуги ютились к северу от форта, и в основном тут селились вдовы и сироты умерших заключенных. Эти домики оставались темными, совсем не пострадав от пожаров. Незначительность и бесполезность здешних жителей спасла их от внимания спеков. Тенистые укрытия извилистых улочек манили к себе. Облегчение расцвело в сердце мальчика-солдата.

— За мной! — приказал он своему потрепанному войску, понукая Утеса к вялой рыси.

Мальчик-солдат проехал в ворота, и мигом позже вокруг него столпились его воины. Они прорвались за стены форта. Мальчик-солдат огляделся, прикидывая, куда двигаться дальше. И тут он приметил тусклый блик, отражение лунного, приглушенного дымом света в пряжке чьего-то ремня. Годы обучения у сержанта Дюрила не прошли для него даром. Он рывком опрокинулся с седла вбок, оставляя тушу Утеса между собой и засадой, и сразу же погасил магический свет. Вспышка, треск выстрелов, и рой рассерженных пчел прожужжал над ним. Утес отчаянно заржал, когда одна из пуль вырвала клок мяса из его холки. Клубы дыма поднялись от ружей и смешались с гарью пылающих зданий. К ним примешивалась вонь тухлых яиц.

За спиной мальчика-солдата вопили воины. Они не заметили отблеска на пряжке, не успели упасть на землю, избегая смертоносного града. Он прошелся по ним, как коса по хлебным колосьям. Устояли лишь те, кого защитили тела товарищей. На земле корчились и метались раненые.

— Первая шеренга, перезарядить ружья, — донесся справа знакомый голос. — Вторая шеренга, вперед.

Таким голосом Спинк мог бы отвечать урок в классе, настолько он казался бесстрастным. Он не видел меня? Или не узнал? Погибну ли я по команде своего лучшего друга? Я искренне на это понадеялся. Время словно застыло на своем пути.

— Готовься…

— Рассейтесь! — рявкнул воинам мальчик-солдат. — Возвращайтесь на место встречи!

Те, кто еще мог двигаться, бросились врассыпную. Он и не посмотрел им вслед. С силой и ловкостью, которым явно подсобил всплеск магии, мальчик-солдат вновь вспрыгнул в седло.

— Целься…

Он развернул коня к строю солдат и сильно его пришпорил. Удивленный Утес рванулся вперед. Прежде чем Спинк отдал приказ стрелять, мы врезались в первую шеренгу. Строй раздался перед нами, люди прыснули в стороны, прозвучало несколько случайных выстрелов. В свете их вспышек я мельком заметил объятое ужасом лицо Спинка. Он смотрел на меня, широко распахнув глаза, чувствуя себя преданным. Его губы беззвучно выговорили одно душераздирающее слово: «Невар!» Он навел на меня пистолет. Его смертоносное дуло нацелилось мне прямо в грудь. Спинку оставалось лишь спустить курок.

Он этого не сделал.

Затем мальчик-солдат прорвал их строй и галопом пронесся по темной боковой улочке. Даже если бы он и захотел осадить Утеса, у него вряд ли получилось бы. Огромного коня никогда не готовили для сражений, а эта ночь стала для него чередой сплошных ужасов. Как только у него появилась возможность сбежать в темноту, он ею воспользовался. Мальчику-солдату оставалось лишь надеяться, что выжившие спеки последовали его примеру. Для тех, кто уже был мертв или умирал, он не мог ничего сделать. Лишь теперь, запоздало, он задумался, как обойдутся гернийцы с его ранеными, попавшими в плен.

— Ты поджигал дома их семей? Они найдут женщин и детей, подстреленных или зарубленных мечом? Тогда с ними и обойдутся как с убийцами женщин и детей, — ответил я на его невысказанный вопрос.

Думаю, в этот миг ему хотелось умереть не меньше, чем мне самому.