Логово тьмы. Цикл ВОИН

Глава 14

Случай со странным мертвецом в кузне и убийством одного из чужаков переполошил всю деревню. Люди у колодца собрались хмурые, перепуганные, в основном мужики. Женщин, детей и девок, от лиха подальше, решили держать в домах. Пока все не образуется и чужаки наконец не уедут.

– Никто из наших вашего не убивал, – уверенно сказал низкорослый пожилой староста.

– Знаю, – спокойно ответил Жур, слепо уставившись в пространство над головами собравшихся. – А что взяли плату за худое дело, пусть боги с вами разбираются.

В устах слепого это прозвучало не просто мрачно, а до ледяного ужаса страшно. По толпе будто прокатилась короткая волна.

Стоящий рядом Микулка поежился, хотя ему вовсе не было жалко никого из собравшихся. Хотелось не дожидаться небесного возмездия, а самому, сразу, жестоко и скоро наказать виновных в гибели Мякши. Никому нельзя спускать с рук худые дела, иначе безнаказанное зло силится и плодится, пронизывая мир уродливыми корнями.

Но Жур об этом был иного, странного, как всегда, мнения. Иногда Микулку это раздражало сверх всякой меры, но почтение к возрасту волхва не позволяло выразить чувства словами. Хотя порой очень хотелось. Микулка припомнил недавнее наставление Жура о том, что насилием зла не одолеть. Глупость какая… Чем же его тогда побеждать? Целоваться с врагами, что ли? Или стоять и глядеть, как злодей убивает, ворует, калечит? Или ждать, когда ленивые боги соизволят принять участие в жизни людей и наказать поганца? Микулка считал, что своя рука гораздо верней непонятной божественной воли. А главное, быстрей.

– Мне нужно знать, кто из ваших этим днем выехал из деревни, – прервал его мысли Жур. – Как только мы узнаем приметы, сразу справим тризну по Мякше и уедем. Всем от этого будет лучше.

Народ стоял тихо, осторожно, украдкой оглядываясь. Словно пытаясь убедиться, что знакомцы все рядом.

– Мужики все на месте, – уверенно сказал староста.

– Может, жена от кого сбежала? – насмешливо спросил Микулка.

Староста покачал головой:

– Нет, наши все здесь. И бабы, и девки. Если бы жена или дочь у кого пропали, уже крику было бы…

– Этого быть не может, – по-прежнему спокойно произнес Жур. – Кто-то из деревни все же уехал, прихватив коня и мечи, скованные чужаком. Вам лучше знать, кто это мог быть.

Староста только пожал плечами. >

– Народ весь здесь, – кивнул он и насупился.

– Врет… – шепнул Микулка. – По глазам вижу, что врет.

– Погоди. – Жур отстранил его за спину могучей ладонью.

Один из мужиков, стоящих в первом ряду, усмехнулся.

– Чубика нет, – сказал он, и народ вокруг заметно повеселел, кое-кто даже засмеялся.

– Нашел время дурачиться! – прикрикнул на него староста. – Не время нынче для шуток.

– А чего? – пожал мужичок плечами. – Он спросил, я ответил.

По толпе снова прокатился смешок.

– Кто этот Чубик? – насторожился Жур.

– Дурачок местный. Шатается где хочет, иногда даже в лесу без всякого страха ночует. Вреда от него никакого, а ума, наверное, у курицы больше.

– Дурачок? – сжал губы Жур. – Что же вы раньше молчали?

– Да что о нем говорить? Он и мухи не обидит, да и ездить верхом не может. Совсем дурной, его на пожаре бревном по голове угадало, так он с того времени едва с десяток слов связать может. Никто ему не указ. Кормят добрые люди…

– Каков он из себя?

– Крепенький. Три десятка весен точно ему стукнуло, а может, и боле, но на вид и двадцать можно дать, и все сорок. К тому же седой он. Сутулый очень.

– Готовьте тризну, – сказал Микулка. – Если в память о витязе чего пожалеете, то я гнева богов ожидать не стану. Ясно?

Староста кивнул и тут же принялся раздавать указания. Он понимал, что отделался легко. Главное, чтобы чужаки поскорее уехали, а там все наладится. Пусть гоняются за дурачком, если хотят, ему до этого дела нету. А выставить еды и меда на тризну – не такая большая вира с деревни. Могло кончиться и хуже.

Ратибор сам не понял, отчего проснулся. Может, что-то приснилось нехорошее, да не запомнил, а может, просто сработало чутье, выработанное беспокойной жизнью. Он открыл глаза и тут же сощурился от яркого солнца. Пришлось перевернуться на бок и потереть лицо, разгоняя остатки сна.

Мары у костра не было, хотя ее время стоять в дозоре. Волк посапывал рядом. Ратибор вскочил на ноги и пристально огляделся.

Кони мирно пощипывали траву, в костре догорали объедки.

– О чем задумался? – раздался за спиной голос Мары, и стрелок обернулся резче, чем сам хотел.

– Ты где пряталась? – изумился он.

– Я не пряталась, – смутилась девушка. – Я под обрывчик пошла. По нужде. До чего же неудобно в портках…

– Тьфу ты… – Ратибор вытер ладонью лоб. – Где тебя выучили ходить так бесшумно?

– Во мне веса меньше, чем в половине тебя, – улыбнулась Мара. – Мне легче.

– Ладно.

Он растолкал Волка и принялся седлать коня.

Вскоре все было готово – мешки с поклажей увязаны, оружие приторочено к седлам, а отдохнувшие кони полны желания двигаться дальше. Хотя коням, конечно, было все равно, но вид у них был боевой, задорный.

– Поехали! – Ратибор взобрался в седло и подогнал коня пятками.

Путники снова выехали на солнечную тропу, отдохнувшие кони так и рвались перейти на рысь, но низкие ветви позволяли ехать лишь шагом. Наконец тропа кончилась, и лошади, похрапывая, вышли на простор черниговской дороги. Тут уж их сдерживать не стали, пустили рысью.

Уже через версту лес снова загустел настолько, что мир погрузился в красно-желтые сумерки. Толстые стволы деревьев выпирали из подлеска и возносили обширные кроны на головокружительную высоту – взгляд затруднялся различать детали. Казалось даже, что легкие облачка плывут порой ниже верхушек.

– Голова кружится. – Мара глянула вверх. – Будто смотришь не на верхушки деревьев, а в облака.

– Скоро это кончится, – пообещал Волк. – Лес загустеет, и взгляд не проникнет выше двух вытянутых рук. Вообще не будет разницы, день или ночь.

И действительно, древесные ветви становились толще, листья на них кудрявились, будто клочья желтой и красной пены, а лапы елей выглядели уже не зелеными, а совсем черными. Да и елей таких Мара отродясь не видела – в ветвях любой можно было терем построить.

Еще и вечер не наступил, а дорога погрузилась в самую настоящую ночь, только не в черную, какая бывает зимой, укутанной тучами, а чуть желтоватую, светлую, какая бывает летом при полной луне. Только теней не было, отчего глазам было трудно оценить верное расстояние и мир стал плоским, будто хорошо нарисованным. Смолкли голоса почти всех птиц, теперь в вышине раздавались только хрипловатые выкрики, которые и на птичьи-то были почти не похожи. То и дело ухали совы. И вдруг, словно отточенным лезвием, воздух разорвало криком выпи.

– Тут озеро переходит в теплые болота без конца и без края, – нахмурился Ратибор. – Одним богам известно, что и кто там водится. Да и боги время от времени забывают, для чего сотворили эти болота. Так что тут пополам – от богов половина, а половина от Ящера.

– И вы бывали на этих болотах? – поежилась девушка.

– Заносила нелегкая пару раз. – Певец довольно сощурился.

– Все бы тут было нормально, – сказал стрелок, – если бы не эта вечная ночь. В других местах между днем и ночью есть подлинное равновесие – летом дня больше, а зимой ночи. Но тут не бывает ни зимы, ни весны, да и дня тоже никто не видывал. Лето и осень. И ночь. Поэтому нормального зверья тут с огнем не сыщешь, а живут сплошь какие-то выродки и нежить. Но другой дороги на Чернигов все равно нет, так что богатыри без хлеба никогда не останутся – то грамоту отвезти, то купцов проводить.

– А вы ездите бесплатно, – усмехнулась Мара.

– Счастье не в деньгах, – вздернул подбородок Волк.

– А в чем?

– В доблести.

Ратибор фыркнул, но Волк только выше задрал подбородок.

– А почему здесь такой лес густой? – поинтересовалась девушка. – В других местах самый обычный, а чем дальше на полуночь от Киева, тем гуще и гуще…

– Ты слыхала, что были времена, когда от края земного диска и почти до самого Киева лежал толстенный ледяной щит?

– Вот такой толщины? – Мара во всю ширь раскинула руки.

– Гораздо толще. Жур говорит, что тысячу раз по

столько.

– Не бывает такого льда, – покачала головой девушка. – Даже в самую суровую зиму не было.

– А в древние времена был. И зима тогда была круглый год, оттого и намерзло. До самого Киева лед маленько не дополз, а тут уже был очень толстый. Так что, когда он начал таять, случился потоп.

– Понятное дело. – Мара кивнула. – Ежели столько льда растопить.

– Ну да. Потоп был такой, что без лодки или плота шагу нельзя было сделать, а когда вода маленько сошла, тут везде остались огромные озера и болота. Вот и наросло на них. Воды много, а деревьям что еще надо?

Коням надоело скакать рысью, и Ратибор первым перевел лошадь на шаг. Теперь звуки леса, странные и незнакомые, слышались гораздо отчетливей, а редкий топот копыт полностью тонул в толстом ковре опавшей листвы.

– Это еще ничего, – вспомнил Волк. – А как-то мы тут ехали поздней осенью, так листьев навалило столько, что дорога стала почти непроезжей. Прямо замело все, хуже чем снегом.

– Мне кажется или дымом попахивает? – осторожно спросил Ратибор.

Волк намочил слюной кончик носа и принюхался тщательней.

– Верстах в трех отсюда топят печь, – уверенно заключил он.

– Ты в своем уме? – Стрелок постучал пальцем по лбу. – Может, все же костер?

– От костра дым совсем по-другому пахнет. Этот дым идет из трубы, покрытой сажей толщиной в палец. С десяток лет ее точно не чистили.

– Тут что, кто-то живет? – удивилась девушка.

– Да, – коротко ответил Ратибор и остановил коня. – Но не всегда. Я думал, на этот раз проскочим. Аннет.

Остановились и остальные – витязи оба хмурые, а на лице Мары удивление пополам с беспокойством.

– Ну… Дым… – пожала она плечами. – Что тут такого?

– Человек тут жить не может. Да и незачем человеку забираться в такую глушь.

– Если это только не особенный человек, – еще мрачнее заключил Волк. – Но если тот, о котором мы подумали, то запросто мимо него не проедем.

Мара тоже нахмурилась. Уж если такие витязи стерегутся, значит, для других там место вообще непосильное.

– Рассказали бы хоть… – пожала она плечами.

– Про Бабу-ягу слышала? – не очень охотно спросил Ратибор.

– Краем уха, – призналась девушка. – Говорят, она младенцев ест.

– Тоже бывает, – кивнул стрелок. – Но и проезжими путниками не брезгует.

– Но уж не страшнее же она жряка!

– Страшнее, – холодно сказал Волк. – Жряк – это тварь безмозглая, а у Яги есть разум, да к тому же такая сила к волшбе, что любому волхву и не снилась. Даже Журу, я думаю. Яга сама из перволюдей, жила здесь с потопа, знает самые потаенные законы мира. И пользуется ими как хочет. Единственное, чего она не может, – это читать мысли, а иначе бы с ней вообще никто не смог бы справиться.

– Значит, кто-то справлялся?

– Было дело. Есть у бабки один недостаток, только им и можно воспользоваться. Если ее кинуть в огонь, то все ее силы уходят на то, чтобы не сгореть. Так что, пока из пламени не выберется, волхвовать не может.

– Да как же ее можно в огонь? – испугалась девушка.

– Почти никак, – ответил Волк. – Мало кому удавалось.

– А объехать никак нельзя? – спросила она.

– Можно, – недобро усмехнулся Ратибор. – Ты думаешь, как мы на эти болота попали в тот раз, про который Волк рассказывал? Тоже сдуру решили врага обойти. Больше не хочется.

– Можно пожить у озера, – предложила Мара. – Там дождемся Мякшу, Микулку и Жура.

– Нельзя. – Ратибор покачал головой. – Озеро далеко от дороги, так что они запросто могут мимо нас проехать. Но главное даже не в этом – выручать из беды их потом придется. Так что лучше проехать и предупредить, чем потом…

Он не договорил, глянув на Волка.

– Погоди-ка… – Стрелок пристально глянул на друга.

– На мне что, цветы выросли? – покосился певец.

– Не… – хитровато усмехнулся Ратибор. – Пока не выросли. Но у тебя ведь может кое-что другое вырасти, а нам это сейчас бы очень пригодилось.

– Это ты о чем? – Мара вытянула шею от любопытства.

– Погоди, – успокоил ее стрелок. – У нас важная беседа намечена.

– Экий ты… – обиделась девушка. – Как в дозор, так я равная, а как секреты…

– Ладно, – пожал Ратибор плечами. – Ты оборотней боишься?

Мара вздрогнула и покрутила пальцем над головой, призывая Рода в защиту.

– Кто же их не боится? – шепнула она.

– Вот все так, – нахмурился Волк. – Ну чего нас бояться? Ну да, может у меня волчья шерсть вырасти, но вред-то от этого какой?

– Никакого, – успокоил друга стрелок. – Даже польза.

Мара побледнела и не могла понять – улыбаться ей глупой шутке или валиться с седла без чувств. Валиться не хотелось – высоковато. Улыбаться было особенно нечему, поэтому она замерла и помалкивала, надеясь, что все разрешится само собой.

– Хочешь, чтоб я в волчьем обличье все разведал? – Певец слез с коня.

– Так будет вернее, – кивнул Ратибор. – Пешего или конного заметить проще, а волков тут, сам понимаешь, как мух в деревне.

– Если не отличит.

– Раньше тебе это с рук сходило.

– Давненько я в волчей шкуре не бегал, – вздохнул Волк. – Ладно, так действительно лучше будет.

Он присел уже было на корточки, но Ратибор на него шикнул:

– Девку перепугаешь до смерти. До леса, что ли, трудно дойти?

Певец вздохнул и скрылся в лесу.

– Он что, правда может? – тихонько спросила Мара.

– Запросто, – кивнул стрелок. – Точнее, по-простому. Без всяких пней, топоров и прочей волшбы. Присел, обернулся – и дело с концом.

– А одежка?

– На нем остается. Жур говорит, что он даже не совсем волком становится. Ну… Знаешь, я сам в этом не понимаю ничего ровным счетом, но Волк вроде слишком сильно верит, что становится зверем. И все вокруг не сговариваясь видят его в зверином обличье. Даже следы за ним остаются волчьи. Но Жур слепой, и его не обманешь. Он видит самую суть вещей.

– Какой же тогда с этого толк, если он взаправду не становится зверем? – пожала плечами Мара.

– Нет никакой разницы, – серьезно ответил Ратибор. – Если абсолютно все, кроме Жура, видят, что он стал зверем, если они ощущают клыки на собственном горле, если им приходится путать следы, чтоб уйти от его нюха, значит, он и вправду становится волком. Иначе как доказать обратное?

Девушка задумалась.

– Но он ведь все то же самое мог бы сделать и без того!

– Нет. Прежде всего ему нужно убедить себя в том, что стал зверем. Иначе как убедить других?

Волк привычно присел на корточки и почувствовал, как шерсть с затылка постепенно расползается по всему телу, как лицо вытягивается в морду, как руки и ноги превращаются в мощные когтистые лапы. Сердце забилось чаще, как у всех зверей по сравнению с человеком. И тут же уши уловили звуки, которых раньше не слышали, а в ноздри ворвались тысячи запахов, каждый из которых обозначал свое.

В глазах мир тоже изменился – теперь желтоватая тьма не мешала глядеть, да она и не была желтоватой. Цвет перестал иметь всякое значение, зато все стало более четким и выпуклым, позволяя с поразительной точностью оценить расстояние.

Волк коротко рыкнул и сорвался с места, оставив позади вихрь опавшей листвы. Бежать на четырех лапах было легко и приятно, мышцы рывками катались под косматой шкурой, мокрый язык приятно увлажнял врывающийся в грудь воздух. Для такого сильного зверя три версты не расстояние. Так, побегать для удовольствия.

Кое-где уже позабытый солнечный свет все же прорывался сквозь ветви тусклыми пятнами, в таких местах роился гнус, от которого приходилось отфыркиваться на бегу. Волк влетел в очередной вихрик мошек и несколько раз чихнул, прикрывая глаза. И только он отчихался, как в ноздри буквально ударил человеческий запах.

Остановившись, Волк увидел сначала острие стрелы, потом древко, потом лук и только в последнюю очередь разодетого молодца в красном кафтане, широких штанах, сапогах и шапке, отороченной соболем. Кафтан на нем изрядно потрепался, а сапоги прохудились от сырости, так что вид был средним между жалким и смешным.

– Ты че, сдурел? – резко остановившись, рыкнул Волк, не теряя при этом звериного облика. – Зайцев тебе для охоты мало?

Молодец несколько опешил, он явно не думал, что звери могут сносно объясняться по-человечески. Правда, оставалось непонятным – стоит отвечать или нет?

– Какого Ящера ты на меня уставился? Лук убери! – прорычал Волк и присел на задние лапы.

Молодец повиновался, с глуповатым видом опустив лук. Стрелу он сунул обратно в подвешенный за спиной колчан.

– В этом лесу все волки говорящие? – наконец поинтересовался он.

– Да уж хрен там, – фыркнул Волк. – Поди сыщи. И какого лешего тебя занесло в чащобу?

– Заблудился, – признался молодец.

– Ну ты даешь… – выдохнул Волк и закашлялся совсем по-человечески.

Звериная глотка была мало приспособлена к извлечению таких звуков.

– Тут три десятка шагов до черниговской дороги. – Он мотнул мордой в нужную сторону. – Налево будет Чернигов, направо Киев. А тебе куда надо?

– А я знаю? – пожал плечами незнакомец. – Батька мой, царь древичей, что живут на полуночь от большого болота, видать, к старости совсем умом тронулся. Он и раньше был веселого нраву, особенно когда наберется медом по горло, а тут его что-то совсем разобрало. Видать, с похмелья прихватило сильнее обычного, так он меня призвал и говорит: мол, стар я стал, того и гляди помру ненароком. Но говорят, есть в лесу между Киевом и Черниговом яблоня, на которой растут молодильные яблоки, вот они-то от такой хвори помогут наверняка.

– Рассол бы ему помог. – Волк задумчиво почесал задней лапой за ухом. – Хотя кислое яблоко тоже бы впору пришлось.

– Так а. где его взять? – вздохнул молодец. – Я уже по этому лесу бродил и вдоль, и поперек, с дороги сбился, кафтан разорвал, коня потерял, сам от голода едва на ногах держусь. Думал, волка съем, а попался, на тебе, говорящий. А без коня совсем худо.

Он бросил печальный взгляд на остатки сапог.

– Да… – Волк почесал другой лапой за другим ухом. Блохи на нем появлялись вместе с волчей шерстью – у всего есть свои недостатки.

– Знаю я тут одно место, – прорычал он. – Там растет яблоня вполне приличная. Яблоки на ней кислющие до слез, но твоему папаше как раз такие и нужны. Помолодеет враз.

– Да мне бы уже хоть какие-то, – с надеждой поднял взгляд царевич.

– Ладно. Мне как раз по пути. Только знаешь, там можно в передрягу попасть. Это я тебе наперед говорю, чтоб потом не обижался.

– Что за передряга?

– Ну… – Волк наморщил морду и фыркнул. – Время от времени яблоки можно даром взять, но бывает, что у них вдруг хозяин объявляется. Сейчас как раз так и выходит, так что ты не очень вовремя. Может, чем-то платить придется, а чем – неизвестно.

– Хуже не будет, – поспешил согласиться царевич.

– Как тебя звать-то? – запоздало поинтересовался Волк.

– Иваном.

– Христианин, что ли? – Волк подозрительно покосился.

– Да спасут меня боги! У нас, у древичей, обычай такой – давать царским детям- имена от деревьев. Меня назвали от ивы Иваном, среднего брата зовут Ельником, а старшего Дубицем. Еще сестрица у нас есть – Ольха.

– А чего же отец только тебя припряг?

– Не только. Он всех сыновей отправил за яблоками, но мы у Чур-камня разъехались на три стороны, каждый в разном месте счастья искать. Меня вот сюда занесло.

Волк встал на четыре лапы и отряхнулся, как собака, вылезшая из воды.

– Ладно, царевич, пойдем, покажу тебе яблоню. Заодно узнаю, какое у старухи сегодня настроение, а то от этого очень много зависит. —

Они пошли на север, Иван с трудом пробирался через подлесок, сквозь который Волк проскальзывал серой тенью.

– Не отставай! – рыкнул он. – Время с тобой только даром трачу.

– Сил нет! – пожаловался Иван. – Все ноги сбил. Погоди, сделай милость.

Волк понял, что молодцу и впрямь худо. Не до шуток. Но он не хнычет, не причитает, хоть и царский сын. Такому помочь не зазорно.

– Ладно. – Волк дождался прихрамывающего царевича. – Садись мне на спину. Ухи осторожно, Ящер тебя задери! Чай, свои бы так дергать не стал!

– Прости заради богов! – Иван уселся на крепкую спину и горстью ухватил жесткую шерсть на загривке.

– Голову нагни, – посоветовал Волк. – Не то морду ветвями так разнесет…

– У людей это место называется лицом, – поправил царевич.

– То, что останется после хлестких ударов, лицом уже не назовешь, – фыркнул Волк и прыгнул вперед.

Иван оказался совсем не тяжелым, прямо как девица, и нести его было легко. Волк поддал жару, чувствуя, как мышцы налились прежней силой, а жилы стали крепкими, словно проволока, из которой вяжут кольчуги. Дымом пахло все сильнее, и Волк уже понял, что не ошибся – впереди человеческий дом. Ну, почти человеческий. Достаточно человеческий, чтобы его можно было назвать домом.

Несмотря на легкую ношу, Волк начинал дышать все тяжелее, во тьме под деревьями его глаза горели жутковатым зеленым светом, а листья летели из-под когтей ворохом, выпуская в воздух запахи прошлогоднего тления. Вокруг трухлявых пней и деревьев виднелись огромные грибы, в основном мухоморы, но иногда можно было заметить и другие, а некоторые истекали вонючей слизью и слабо светились в темноте.

Чем сильнее сгущался лес, тем больше в нем становилось светящихся тварей – слизняков и червей, ползающих по грубой коре вековых деревьев. Волк их успевал замечать и дивился, а Иван только трясся и ругался малопонятными ругательствами, поминая никому не ведомых черных богов.

– Что у вас за вера такая? – на бегу рыкнул Волк.

– В каждом дереве живет бог.

– Понятно, – фыркнул певец и начал потихоньку сбавлять ход. – Слезай, тут пять десятков шагов осталось.

Теперь дым не только ощущался обонянием, но и был виден глазами – чуть более светлая пелена во мраке.

– Вон там. – Волк мотнул мордой в нужную сторону. – Иди договаривайся. Только это… Хозяйка в избе странноватенькая. У нее настроение от погоды зависит, а от настроения – все остальное.

Иван вышел на поляну, над которой ветви смыкались почти непроницаемым для солнца сводом. Посреди стояла изба. Не на земле стояла, как всякий нормальный дом, а на двух толстых пнях с похожими на когти корнями. Видно, затапливало тут по весне, да и зверье чтобы не лазило. Пни были светлые, без коры, и здорово напоминали куриные ноги. А чуть поодаль действительно росла яблоня. На вид самая обыкновенная, но царевичу уже было без разницы – хотелось поскорей воротиться домой, отдать отцу яблоки, отмыться, поесть и пойти миловаться с девками. Заодно и братьям доказать, что он хоть и младший, а на престоле будет смотреться не хуже их.

Сказы про Бабу-ягу он слыхивал, хоть и не верил, так что без чувств падать не собирался, а только удивленно заломил шапку и присел, разглядывая толстые бревна, на которых стояла изба. Входа в дом видно не было, он был повернут в другую сторону.

– Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом, – пробормотал Иван слышанное в сказке заклятие.

Избушка не шелохнулась. Зато с обратной стороны по лесенке спустилась старуха, кряхтя и опираясь на толстую суковатую клюку.

– Чего надобно? – близоруко сощурилась она на Ивана.

– Отец послал меня за яблоками молодильными. – Царевич с ходу перешел к делу. – Надо принесть, уважить отца.

– Ишь… Какой быстрый. Тебе в детстве что, сказок не сказывали? Сначала службу сослужи, а потом хапай. Эх, молодые да скорые…

– Да я разве против? – смутился Иван. – Говори, что надобно делать?

– Старая я, – пожаловалась старуха. – Сил нет за домом ухаживать. Нашел бы ты мне девку работящую, я бы тебе яблок дала столько, сколько унес бы.

– Мне столько не нужно.

– Возьмешь сколько надо, но работницу, будь любезен, доставь, – грозно притопнула бабка. – Не то съем!

Выглядело это не очень уж страшно – старуха была совершенно дряхлой, едва на ногах держалась. Поняв, что молодца на испуг не взять, она успокоилась и продолжила как ни в чем не бывало:

– Раньше у меня все было иначе… Из окрестных селений водили ко мне девок в обучение, учила их прясть, готовить, да и другим девичьим надобностям тоже учила. А плату брала работой. Но потом мужики всюду власть взяли, теперь не считают, что девкам чему-то надо учиться. Будто они с рождения все должны знать. А это и девкам в тягость, и мне. Уныло одной. Трудно.

– Неужто когда-то власть у баб была? – удивился Иван.

– Была, была. А Мокошь была главной богиней над людьми и другими богами. Но потом сила стала цениться больше ума, вот и вывернулось все наизнанку.

– Да ладно тебе! Всяк знает, что любой мужик будет умнее любой бабы.

– Ну так если их дальше печи и горшка да детской колыбели не отпускать, откуда знанию взяться? А без знания откуда ум? Сами вы их такими сделали, еще и кичитесь. Ладно, тебе этого все равно не понять, а даже если поймешь, все равно не поверишь. Так что веди ко мне девку, забирай яблоки и живи как знаешь.

– Силой ее волочь, что ли?

– Как сумеешь, – хитро ухмыльнулась старуха и не спеша, покряхтывая скрылась в доме.

Царевич уныло побрел туда, где спрятался Волк.

– Ну что? – раздалось из кустов утробное рычание.

– Не дала она мне яблок. Девку ей, работницу, надо привесть. А где ее взять? Да и кто захочет жить в такой глухомани?

Волк вылез из кустов и задумчиво облизнулся.

– Выход всегда можно найти, – прорычал он. – Есть девки, для которых родной дом хуже темницы.

– Так они либо в Киеве, либо в Чернигове. А я пеший!

– Незадача… – Волк уселся и обвернулся хвостом. – Ладно, ты тут обожди немного, я попробую для тебя кое-что сделать. Ну, в смысле яблок добыть Да не бойся ты, постой немного!

Не дожидаясь ответа, он сорвался с места и исче в темноте.

– У бабки настроение доброе. – Волк сообщш, друзьям радостную весть уже в человеческом обличье. – К ней молодец пришел с совершенно дурацкой просьбой, так она его не то что не съела, а даже в бревно превращать не стала.

– Ого, – удивился Ратибор. – Повезло. Надо пользоваться, пока не переменилось чего. Поехали, скорее всего, в этот раз отделаемся легко.

– Погоди… – Волк не стал залезать в седло. – Я тебе про молодца говорил… Беда у него, надо выручить.

– Нашел время другим помогать, – фыркнул стрелок. – Сам ведь меня давеча обвинял, что я от Микулки дурной добротой заразился.

– Не фыркай! Действительно человеку худо. А для помощи много не надо, важно только, чтоб мы с Ма-рой первее тебя в избу попали. Нам этой участи не миновать все равно, а царевичу жизнь облегчим.

– Что-то ты темнишь… – нахмурился Ратибор.

Волк коротко рассказал о случившемся и поделился мыслями, как из этого выкрутиться самим да еще помочь доброму молодцу. Мара ничего против не имела.

– Тоже! – кивнул Ратибор. – Вы двигайте, а я с лошадьми подтянусь чуть позже.

На этот раз Волк обернулся зверем прямо при девушке. Чего стесняться, если ей на его спине скакать?

– Держись только крепче да голову пригибай.

Мара с опаской оглядела жутковатый облик нового знакомого и осторожно устроилась на лохматой спине. Волк сорвался с места и длинными прыжками помчался на север, туда, где поджидал царевич Иван.

Увидев выскочившего из темноты Волка с красавицей на спине, он опешил. Так и присел от изумления.

– Э-э-э… – только и смог протянуть Иван. – Быстрехонько ты управился.

– А что тут бегать-то? – Волк прилег на опавшие листья, помогая девушке сойти. – До Киева и обратно.

У царевича челюсть отвисла.

– И что, она согласна к бабке в работницы? Такая краса? И чего она в мужской одежде?

– Есть у нее в этом свой интерес, – прорычал Волк.

– Нет уж, ты погоди! – Царевич сдвинул шапку на лоб и почесал затылок. – Такая девица в лесу пропадать не должна. Негоже это.

Он собрался с духом и вымолвил, обращаясь к Маре:

– Иди за меня замуж! Я ведь не просто так, а царский сын все-таки.

– Эдак мы с тобой не договаривались, – вместо девушки ответил Волк. – Хрен тебе по самые уши, а не такую жену. За яблоками шел, яблоки и бери, неча рот шире ворот разевать. Да и какой ты, к лешему, царский сын, когда уже почти всей Русью правит Владимир? Развелось царей, как лягушек в болоте…

Иван притих – возразить было нечего.

– Жаль, – вздохнул он. – А то была бы красивая сказка…

– Так тебе жена нужна или сказка? – беззлобно оскалился Волк. – Хотя, если не будешь дураком, сможешь и жену взять, и историю красивую рассказать, почти не соврав ничего.

– Это как? – заинтересовался Иван.

– Веди девку к старухе, – посоветовал Волк. – Бери яблоки и езжай домой. А когда приедешь, начинай рассказывать все, как было. Сразу героем станешь, а за героя любая женой пойдет.

– Добрые ты советы даешь, – кивнул царевич. – Как девицу-то звать?

– Не твоего ума дело, – буркнула Мара и первой пошла через лес.

– А ты говоришь, что у меня имя странное. – Иван посмотрел на Волка и шагнул следом за девушкой. – Но уж не такое, как у нее… Вообще нив какие ворота…

Волк рыкнул ему вслед и почесал лапой за ухом. Теперь оставалось лишь ждать. Вдруг он сморщил морду, так что усы вздыбились, встал и подкрался к самому краю поляны. Иван уже вовсю рвал яблоки в подаренное бабкой лукошко. Ни самой Яги, ни Мары видно не было, скорее всего, старуха сразу увела девушку в дом.

– Эй, царевич! – прорычал Волк. – Хватит грабить дерево, а то по дороге рука оторвется от тяжести. Подь сюда.

Царевич оценил взглядом количество яблок и, решив, что действительно хватит, пошел на зов.

– Тебе конь нужен? – без предисловий спрсил Волк.

– Еще бы! – Иван даже чуть подпрыгнул, отчего шапка съехала на ухо.

– Могу добыть, – уклончиво сообщил Волк и чуть отвернул морду. – Только обычного коня тут днем с огнем не сыщешь, есть только волшебный.

– Да ну? – Царевич поправил шапку.

– Точно. Я бы и рад тебе его так отдать, но есть богами установленный закон, что волшебного коня задаром отдавать нельзя, а то с новым хозяином страшная беда приключится.

– И что нужно дать взамен?

– Что-нибудь ценное, – не моргнув черным глазом, ответил Волк.

Царевич пожал плечами и начал стягивать с пальца золотой перстень с камнем.

– Не пойдет, – рыкнул Волк. – Я же видел, у тебя царская гривна на шее.

– Да где же ты видел коня, который таких денег стоит! В этой гривне не гривня весу, а целых три!

– Ладно, царевич, извини, – фыркнул Волк. – Пойду я. Меня волчица ждет, волчата голодные. Пищат.

– Нет уж, ты погоди! Как же я пешком-то?

– Ну, дошел же сюда.

– Так я коня потерял в пяти верстах отсюда и то все ноги избил! А обратно уж куда дальше! Да еще с яблоками. Давай я тебе на спину сяду, ты меня до дому и донесешь. Что тебе, когда ты до Киева доскакал чуть ли не в один миг. Еще и девку успел разыскать…

– Нет уж. Я же говорю, у меня семейных дел выше ушей. Волчица и так мне хвост отгрызет за то, что я шляюсь без дела и к обеду оленя не завалил. У меня знаешь какая волчица? Зверь! Кстати, если она узнает, что это ты меня отвлекал да еще из лука выцеливал…

– Э… – забеспокоился Иван. – Ты ей лучше не говори.

– Ну уж нет. Своей волчице я врать не могу. Да к тому же волки ложь знаешь как чуют? Ладно, все, побежал я. Довезти тебя не могу, коня волшебного ты брать не хочешь…

– Ну, жалко ведь три гривни за коня! За эту цену можно четырех обычных коней взять, еще и останется. В самом Киеве небось можно домик купить…

– Немножко не хватит, – прикинул Волк. – Разве что очень скромненький.

– А в чем волшебство его состоит? – на всякий случай спросил царевич.

Заранее Волк ответ не придумал, поэтому пришлось некоторое время погонять блох, подыскивая верное слово.

– Вообще-то это даже не конь, – наконец нашелся он. – Это заколдованная девица невиданной красоты.

– Красивее, чем эта? – Иван мотнул подбородком в сторону избушки.

– Раз в десять. И ласковая она очень была. За что и пострадала. Был у нее отец очень строгий, тоже, кстати, царь, и держал он ее в затворничестве. А девка уже не девочка – глядела она через окошко, как парни с девками хороводы водят да по кустам милуются, и тосковала ужасно. Вот в такой тоске она решила, что пойдет за любого, кто ее выручит. Да еще представила, как будет его миловать и разными способами ублажать. Род как увидал ее мысли, чуть с Мирового Дуба не грохнулся. Разозлился за бесстыдство такое и превратил ее в коня…

– А почему не в кобылу? – удивился царевич.

– Сгоряча, – рыкнул Волк. – Раньше он за такие дела только мужиков наказывал, поэтому заклятие у него было наготове – на превращение в коня. Для кобылы нужно другое, а выдумать со злости разве получится? Короче, заклятие действует до тех пор, пока девицу какой-нибудь царевич не полюбит всем сердцем, причем в конском обличье.

Иван слушал жадно,, то и дело сглатывая слюну.

– А ты не врешь? – все же спросил он.

Волк посмотрел на него жалостливо и спросил:

– Ты говорящих волков до этого видывал?

– Нет, – признался царевич. – Ладно, пожалуй, волшебного коня я в. озьму. А долго будет его при-весть?

– Одна лапа там, другая уже здесь, – пообещал Волк. – Тут бежать-то всего в тридевятое царство.

– К вечеру хоть вернешься? Но Волк уже скрылся в кустах.

– Моргнуть не успеешь, – донесся оттуда удаляющийся рык.

Без седока на спине бежать было легче, и очень скоро Волк выскочил на дорогу, перепугав лошадей. Он обернулся человеком, отряхнул пыль с куртки и коротко сказал Ратибору:

– Дай мне самого худого коня.

– Это еще зачем? – удивился стрелок.

– Надо. Он еще спрашивает! Все эти кони – моя собственность, под залог моего дома взяты. С ними что хочу, те и делаю.

– Ладно тебе орать… Бери рыжего, он уже пятую версту хромает. Понятно, почему меняла его отдал…

– Очень хорошо, что отдал. – Волк взял повод и повел коня через лес.

Тот добром идти не хотел, артачился, фыркал. Но с удилами разве поспоришь? Вскоре и шорох листьев под копытами стих, не в силах пробиваться через лохматые ветви.

Волк довел коня шагом почти до самой поляны, но дальше тот уже идти наотрез отказался, стал ржать и вставать на дыбы.

– Тихо, тихо… – Волк привязал повод к суковатой ветке, присел и тут же обернулся зверем.

Он пробежал совсем немного и наткнулся на задумавшегося о жизни Ивана.

– Все, ждет тебя конь.

– Уже?! – подскочил царевич.

– Тут, в двух шагах.

Иван осторожно прошел в глубь леса и действительно увидел тощего рыжего скакуна с такой грустной мордой, будто его собрались вести на бойню.

– Вот это и есть волшебный конь? – Молодец явно собирался отдать гривну за нечто более внушительное.

– Он самый, – кивнул мордой Волк. – На вид неказист, зато сколько в нем кроется…

– Погоди, да онхром на правуюпереднюю ногу…

– А как ты думал? Если бы сам за столь краткое время добрался из тридевятого царства, небось хромал бы на обе ноги.

Иван посмотрел на прохудившиеся сапоги и задумался.

– Надо было помедленнее.

– Тебя не поймешь, – фыркнул Волк. – То поскорей, то помедленнее. Ты уж определись. Хотя уже поздно, конь доставлен, как было прошено. Гривну давай.

– Куда тебе ее?

– На шею мне вешай. Да не бойся, если бы хотел, я бы давно тебя слопал.

Иван нехотя закрепил гривну на объемистой волчьей шее и отвязал повод от ветки.

– В добрый путь, – рыкнул Волк. – Дорога прямо. И не забудь, что, пока коня не полюбишь, он в девку не обратится.

– Спасибо тебе, Серый Волк, – со вздохом ответил царевич и вскоре скрылся среди ветвей.

Лес погрузился в первозданную ^тишину – звуки остались далеко наверху. Уделом этого леса были тишина и мрак. Не верилось, что над всем этим в чистом голубом небе сияет солнце. Даже привычного поскрипывания деревьев не было слышно – деревья были слишком толстыми, чтобы качаться.

Но звериный слух звуки все-таки улавливал. Они смешивались с запахами и тем немногим, что могли видеть глаза. Слышно было, как под слоем опавшей листвы пробираются мыши, как чавкает крот, пожирая крупного дождевого червя, слышна была далекая поступь ежа – слишком шумная для такого скромного зверя.

Волк коротко шевельнул ушами и тремя могучими прыжками одолел расстояние до края поляны. Из трубы избушки по-прежнему валил дым, а если прислушаться, можно было уловить отзвуки разговора Мары со старухой, но слов разобрать было нельзя. Волк дождался, когда до ушей донесется топот копыт и Ратиборова ругань, после чего обернулся человеком и пошел к избе.

– Исполать хозяюшке! – вежливо и громко сказал он у окна, закрытого ставнями. – Пригласишь ли в дом путника?

Ставни со скрипом распахнулись, и в отсветах печного пламени появилось сморщенное лицо Яги.

– Вот вы сегодня расходились-то… – пробурчала она. – Бывает, седмицу никого не дождешься, а то вдруг как медом помазали. За каким же ты Ящером пожаловал? Тоже за яблоками?

– Яблоки мне ни к чему, – признался певец. – От них только живот крутит. Мне бы воды напиться, отужинать да заночевать.

– Может, еще чего? – подозрительно сощурилась бабка.

– Нет, только это.

Яга задумчиво почесала кончик длинного крючковатого носа, припухшего и красноватого, какой бывает от большого количества когда-то выпитой худой браги.

– Ступай-ка ты, витязь, наверно, своей дорогой, – с явной грустью в голосе сказала она. – Не могу я тебя на ночь оставить.

– Это отчего же так?

– Сегодня взяла я себе работницу, молодую девицу. Как же я вас в одной избе вдвоем ночевать оставлю? А понесет она от тебя, что мне с приплодом делать?

– А то я не знаю, что ты с ним делаешь, – сурово глянул на бабку Волк. – Ишь, девкой она меня заманить решила…

– Э… Постой, – опешила Яга. – Ты откель такие подробности знаешь?

– В стране Сунь горбатая лошадь живет, она мне и рассказала. Так можно заночевать или нет?

– Ты постой, не спеши. Не буду же я тебя даром пускать…

Волк уже понял, что настроение у бабки было не таким хорошим, как показалось вначале, – хитринка была в глазах, злая и непредсказуемая. Хорошо, что не поехали мимо избы, надеясь лишь на авось! По всему видать, тут дело серьезное.

– Погоди, я сейчас выйду, – сказала Яга и скрылась за хлопнувшими ставнями.

Заскрипела лесенка, загрохотала по деревянным ступеням клюка.

– Подь сюда, – раздался в темноте старческий голос.

Волк подошел, осторожно ступая. Хотел руку на меч положить, потом понял – глупо. Булатом с пер-волюдьми воевать бессмысленно, у них другая сила. Иначе бы они никогда не пережили ледник, не справились бы с огромными медведями и страшилищами о двух хвостах, имея оружием одни лишь дубины.

– Я тебя могу съесть, – предупредила старуха.

– Знаю, – кивнул певец.

– Но не буду. Мне в людском мясе не сыть важна, а сила. В тебе ее очень мало. Почти нет. Ты уже старый, все твои пути давно определены. Сила лишь в неизведанности, в непредсказуемости. В том, что может быть, а не в том, что было и есть.

– Так чего ты хочешь?

– Это ты царевичу девку привел?

– Я. – Врать Яге было бессмысленно.

– Твоя девка?

– Отчасти.

– Девственница?

– Не знаю. Я ее тела еще не ведал.

– Но хочешь?

– Да, – еще честнее ответил певец.

– А любишь ее?

Волк промолчал, с ужасом поняв – он просто не знает, что такое любовь. Бабка будто бы поняла, нахмурилась, соображая.

– Если придется, чью жизнь оставишь, ее или свою? – пристально взглянула она.

– Ее.

– Почему?

– Честь не позволит бросить в беде ту, что мне доверяет.

Старуха рассмеялась, будто ворона закаркала, ее лицо качнулось, почти исчезнув во тьме.

– Так дело в этом? – Мрак допустил ее слова до ушей.

– Я не знаю. Я привык отдавать свою жизнь за чужую.

– Это не любовь… – прошелестела Яга. – Любовь – это когда ты не можешь допустить смерти другого человека по тем же причинам, что и своей собственной смерти.

– Своей смерти я не боюсь.

– Значит, ты никого не любишь. Тот, кто любит, боится своей смерти не меньше, чем смерти любимого человека. Потому что это одно и то же.

– Врешь ты все, бабка.

Из темноты снова раздалось хриплое карканье.

– Хочешь взять эту девку? – отсмеявшись, спросила Яга.

– Нет. Против воли никогда не возьму.

– А если она сама захочет?

– Отказать было бы глупо, – усмехнулся певец.

– Тогда оставайся, другого раза не будет.

– Волхвовать вздумала? – усмехнулся Волк. – Нет уж, старая, такого счастья мне не надо. Волхвовство ничуть не лучше принуждения. Это одно и то же.

– Волхвовство бывает разное… – прошипела старуха. – Ты бы хотел узнать, что она о тебе на самом деле думает?

– Ну… – Певец почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок страха.

Он действительно не знал, хочет этого или нет. Точнее, знал, что хочет, но что-то мешало самому себе в этом признаться.

– Всякая девка скрывает настоящие чувства, – почти в ухо прошептала Яга. – Любит или ненавидит, на взгляд не определишь. Если не боишься узнать правду, могу сделать так, чтоб она и словом и делом ее высказала. Если любит, этой ночью станет твоей, если нет, погонит. Но зато ты точно будешь знать, как оно есть на самом деле. Хочешь?

– Хочу, – одними губами ответил Волк.

– Тогда пойдем в дом. Но и ты веди себя честно.

– Погоди! – Певец удержал ее за клюку. – Тебе это все зачем нужно?

– Сейчас незачем, – ухмыльнулась старуха. – Но если вы сегодня ляжете вместе, то у вас родится дочь, которую ты потом приведешь мне в обучение. До того, как она впервые познает мужчину. Это плата за правду. А детей у вас и без того будет столько, сколько захочется.

– А если я потом передумаю?

– Не передумаешь. – Яга выдернула клюку, будто ее пытался удержать малый ребенок. – Никто ни разу не нарушал договора со мной. Идем!

Она застучала палкой по лестнице. Волк помотал головой, стряхивая наваждение, и поплелся следом.

Внутри избы места было немного – четыре стены, печка, стол, пара лавок и широкая полать прямо у печки. Никакого света, кроме гудевшего в очаге пламени. Полумрак. Пахло старыми шкурами, древесной смолой, дымом и волшебством. Сухой травой пахло и каким-то курением, которого Волк не знал.

Мара собирала метелкой сор у печи, ее белая рубаха казалась живой в отсветах пламени. Колыхалась, играя тенями и светом и округлыми формами тела. Иногда свет очага пронизывал ткань насквозь, очерчивая упругую грудь и гибкий стан.

– Исполать тебе, витязь, – с поклоном обернулась она.

– Не делай вид, будто вы впервые увиделись, – сухо хохотнула старуха. – Этот витязь тебя и привел. Неужто вы думали, будто я поверю, что глуповатый царевич где-то в лесу отыскал девку так быстро?

– Она все знает, – махнул рукой Волк. Мара отложила метлу.

– И что вы задумали? – Бабка поставила клюку у печи и присела на лавку.

– Просто проехать хотели, – пожал плечами певец. – Мимо тебя это сложно.

– А царевича откель взяли?

– Сам забрел.

– И вы решили над Ягой посмеяться? – покосила взглядом старуха.

– Не посмеяться, а разузнать твое настроение.

– А… Понятно, – хохотнула Яга. – Разузнали? Ну, есть я вас теперь точно не буду. Дам испытание.

– Какое? – нахмурилась Мара.

– Сейчас отужинаем и спать, а завтра поутру приберете дом, почистите дымоход, соберете грибов, добудете мяса и можете ехать.

– Добро, – согласился Волк. – А что на ужин?

– Кашу сварите.

– А воду где брать? – Он уже закатывал рукава куртки.

– Там ручей за поляной. – Старуха махнула рукой. – Ведро в углу.

Волк йзял ведро, скрипнул дверью и спустился по лесенке, мягкая трава и опавшие листья зашуршали под сапогами. Медленно, чтобы не вызывать подозрений, певец дошел до края поляны, аккуратно поставил ведро, присел и обернулся зверем. Мир туг же ударил в уши и ноздри – тысячи запахов, тысячи звуков.

Он прыгнул – тело вытянулось в струну. Еще прыжок, другой, третий – и ветер засвистел в прижатых ушах. Бег из тьмы в свет, из ночи в желтоватые сумерки. Кони захрапели и вздрогнули.

– Пр-р-р! – прикрикнул на них Ратибор.

Волк выскочил на дорогу и даже не стал тратить время на смену обличья.

– Жди до утра.. Не вмешивайся, – рыкнул он другу и снова скрылся в кустах.

– Н-да… – Стрелок похлопал перепуганного коня по шее. – Час от часу не легче.

Волк отыскал ведро по запаху – пахло зеленой сыростью. Будучи зверем, он не видел цветов, но мог оценивать их обонянием. Воздух свистел в груди от быстрого бега, пришлось даже лечь в траву, но долго лежать было некогда. Встал он уже человеком и, пошатываясь, побрел вдоль поляны. Мышцы подрагивали от каждого шага.

Ручей, громко журча, бил из-под корня пятиоб-хватного дуба, напившаяся земля впитывала влагу медленно, так что лужа разлилась довольно большая. Волк ругнулся и по щиколотку залез в воду, сразу же промочив сапоги. Ведро плюхнулось, накренилось и начало наполняться. В темноте мерцал лишь неясней блик, медленно поднимающийся к кромке. Певец вынул полное ведро и двинулся к избе, расплескивая крупные брызги.

Мара уже перебрала крупу и высыпала в горшок, от Волка не ускользнуло, как неуловимо она вздрогнула, завидев его. Глаза Мары, неестественно огромные, смотрели странным блестящим взглядом, будто зрили по ту сторону Яви. И движения девушки были особенно плавными, будто она спала с открытыми глазами. В избе пахло волшбой. Не зельем колдовским, не мышиным пометом, а самой волшбой, как она есть, – изменением мира. Неуловимо изменилась прозрачность воздуха, по-другому забилось пламя в печи. Яга сидела на лавке спокойно, посапывала, будто дремала, а затем и вправду уронила голову на доски стола, устроила щеку поудобнее и засопела, словно спящая. Огонь полыхнул и рассыпался искрами.

Волк почувствовал легкое, едва уловимое томление в груди, как от ожидания чего-то желанного. Он не понял, но заподозрил, что волшба может действовать не на одну только Мару, но и на него. И что? Ему тоже придется говорить правду и делать все так, как думает?

Почему-то от этой мысли стыд горячо прикоснулся к щекам. От Мары хотелось услышать правду, а самому говорить не хотелось. Слишком темные помыслы? Гнать их! В правде должно быть равенство, а то, может, у Мары в мыслях тоже не так светло… Надо быть готовым и к этому.

Старуха сказала, что девушка покажет свое отношение и словом и делом. Понятно, если любит, а если нет? Метлой по спине? Не хотелось бы.

Он налил воду в горшок, Мара осталась стоять рядом.

– Ухват в углу, – сказала она почти шепотом. Рукав ее рубахи коснулся его руки. Запах волос завихрился, смешиваясь с запахом дыма. Они пахли цветом кувшинки и чистотой теплого озера, Ра-тиборовым взглядом и взглядами тех, кто смотрел на нее до него. Сердце рванулось в груди и забилось, как пес на цепи. Дергалось, разгоняя кровь до свиста в ушах.

Надо было взять ухват, но не было сил отойти. Сердце стучало, стучало, по коже побежали сверху вниз сладкие волны. Мара чуть подтолкнула Волка. Не отстранила, а просто напомнила, что горшок надо все же поставить в печь. Волк помог, пламя охватило круглобокий горшок, раскидав по стенам желтоватые отсветы.

Мара и Волк остались стоять, глядя в огонь.

Бабка посапывала, приплюснув щеку к столешнице. Огонь полыхал.

– Закипит не скоро, а сварится и того позже, – совсем тихо шепнула Мара.

Волк почувствовал, что она тихонько дрожит. В комнате словно струился дым, но гарью не особенно пахло. Это был даже не дым, а лишь марево в воздухе. Он не решился взять ее за руку, но она сама нащупала его ладонь и сжала тонкими пальцами, погладила – едва ощутимо.

– Не по себе мне. Не пойму, не то страшно, не то чудно как-то… Будто мне снится все. И избушка, и огонь, и старуха эта странная, – сорвалось с девичьих губ.

– А ты не бойся. Я же рядом. – Волк едва не коснулся губами кончика ее уха.

– Да… – заторможенно сказала Мара. – И верно… Только не стыдно ли это?

– Что стыдно? – сдерживая дыхание, спросил Волк. – Жур говорил, что стыдно, это лишь когда ты сама себя укоряешь за что-то. А за что бы тебе себя корить?

– Нет, – вздохнула Мара. – Люди не то говорят. Стыдно, когда не по правилам. Стыдно ложиться с мужем, пока не взяла с него клятву перед Лелей. Нельзя же, как кривичи, три раза вокруг куста обвести и тут же в траву.

Волк улыбнулся, чувствуя, как горячее тело Мары становится все более мягким и доверчивым.

– Леля – это не кумир на капище, – сказал он, жарко дыша. – Она везде, где есть любовь. Я могу поклясться ее именем, что буду с тобой и не брошу ради другой. И не дам другому мужу покуситься на тебя…

– Не надо! Я еще не собралась замуж пойти, – слабым голосом остановила она его. – Но уж больно люб ты мне! Так что сдержать я себя не в силах! Не стыдно ли это?

Волк рывком обнял ее за талию и притянул к себе:

– Нет, Марушка! Какой же в том стыд?

Но огромные глаза Мары вдруг еще более потемнели, и, словно что-то вспомнив, она отстранилась:

– Бабка проснется.

– Давай рогожу повесим, – предложил певец. – Она нас прикроет. А бабка точно не проснется! – Волк шептал, захлебываясь словами.

Он сорвал рогожу и примерился, как можно повесить ее поперек. Кроме бечевы, на которой сушились травы, ничего не приметил. Не долго думая, набросил рогожу на бечеву – сухие темные листья закружились в воздухе и опустились на пол. В голове шумело и плыло, как от сильного хмеля, даже казалось, будто пол покачивается под ногами.

– Здесь хорошо? – спросил он.

– Да, – еле слышно ответила Мара.

Он снова обнял ее и принялся целовать, уже ощущая своей. Девушка не отвечала, но и не отбивалась. Не шептала ласковых слов, но и не гнала. Волк оттеснил ее за рогожу, прижал к бревнам стены. Его руки скользили по ее телу, пытались забраться под рубаху.

– Подожди… – Мара чуть отстранилась и ослабила пояс.

Волк стал лихорадочно избавляться от куртки.

Ратибор достал из мешка кусок солонины и пожевывал, глядя, как в непроглядной тьме трепещут отсветы из печной трубы. Вдруг кони забеспокоились, пришлось встать и привязать их.

– Ну что вы, что вы… – ободрил их стрелок. – Не отдам я вас никому на съедение. Перетопчутся. Пусть друг дружку поедом жрут.

Он почувствовал, как волосы на голове затрепетали, но не х) т ветра, а сами собой. Так бывает, если потереть руку о шерсть.

– Так… – Ратибор привстал – Похоже, бабуль-ка порезвиться решила.

Он цыкнул на коней и мягким шагом двинулся к избушке, подошвы мяли траву совершенно бесшумно, лишь иногда сухой лист невнятно шелестел под ногой. Было так тихо, что стрелок явственно слышал голос пламени, бушующего в жаркой печи. И еще что-то торопливое, размйтое, суматошное. Голоса и шорох.

Ратибор уже слышал подобную возню – она была очень похожа на звуки, с которыми торопливо собираются люди, желающие улизнуть так, чтобы ни одна живая душа не успела их задержать.

– Ящер… – ругнулся Ратибор.

Рука сама собой потянулась к мечу, но в этом не было ни малейшего смысла. Против бабкиной волшбы не устояла бы и целая рать. Одна надежда, что Яга не чувствует Ратибора в глубокой занятости. С ней такое бывает, иначе можно было бы вообще не дергаться.

Стрелок усмехнулся, нащупав ногой первую ступеньку лесенки. Даже если бы ничего нельзя было изменить, он все равно бы попробовал выручить Мару. Или вместе жить, или вместе помирать. Все остальное Ратибора никак не устраивало.

Он знал, что дверь скрипнет, когда откроется, поэтому прятаться дальше не имело смысла. Он ударил в тяжелые доски, и дверь отлетела, как от порыва ветра, открыв темное нутро избы.

– Эх… – выдохнул Ратибор и перескочил через порог.

Старуха, сгорбившись, стояла почти у двери, отодвинув клюкой уголок подвешенной на веревке рогожи. За рогожей шевелились тени, но Ратибор не стал задерживать на этом внимание, хотя сердце нехорошо ёкнуло. Он собрал все силы, рванулся к Яге, подхватил ее легонькое высохшее тело и швырнул в жерло печи. Внутри полыхнуло, завыло. Не тратя времени попусту, стрелок задвинул очаг бронзовой крышкой и подпер ухватом.

– Быстрее в лес! – крикнул он в темноту.

– Да ты умом тронулся? – раздался из угла голос Волка с надрывной визгливой ноткой.

– Бегом, я сказал! – Ратибор зло сорвал рогожу вместе с веревкой.

Мара лежала, путаясь в рукавах куртки и бессмысленно улыбалась. Нагота ее смотрелась в этот момент нелепо, даже дико, совсем не так красиво, как на озере. Вдруг взгляд девушки прояснился, и лицо разом побледнело.

– О боги! – слетело с омертвевших губ, и Мара упала без чувств.

– Так вот во что мне не надо было вмешиваться! – рявкнул Ратибор.

Волк лихорадочно напяливал куртку. Ратибор, сдерживая ярость, ткнул певца кулаком, и тот поспешно вылетел вон.

Стараясь не смотреть на наготу Мары, стрелок натянул на нее порты, рывком затянул пояс и, похлопав по щекам, взвалил на плечо. Скорее из избы.

Кони были привязаны, и Волк лихорадочно распутывал затянутые Ратибором узлы на поводьях.

– Скорее! – буркнул он из кромешной тьмы. – Сейчас бабка вылезет из печи, и будет нам…

Словно в ответ на его слова поляна осветилась ярким заревом пламени. Из печной трубы вырвался вихрь искр и взлетел ввысь.

– Да быстрее же!

Мара со стоном подняла голову, Ратибор опустил ее на землю. Она уже сносно стояла на ногах, к лицу начал возвращаться румянец.

– Сможешь скакать? – спросил Ратибор, пряча глаза.

– Скорее вы! – Волк сорвал коня первым и, низко пригнувшись к гриве, понесся к дороге, положившись лишь на чутье лошади.

– Да! – кивнула Мара, и стрелок помог ей влезть на коня.

– Ну!!! – выкрикнул Ратибор и хлестнул лошадь. – Хей, хей, хей!

Девушка скрылась из виду. Стрелок стукнул коня пятками, и в этот миг из трубы вырвался высокий язык пламени. Конь фыркнул и сразу сорвался в галоп, подминая грудью подлесок. Желтые листья вихрем закружились в отблесках света.

Выскочив на дорогу, Ратибор расслышал удаляющийся в сторону Чернигова топот копыт. Три удара пятками, и Ветерок послушно перешел в широкий галоп, в ушах засвистел упругий воздух. Микулкин конь оказался хоть и грузен, но гораздо резвее покупных скакунов – стрелок очень быстро догнал друзей.

– Вперед! – рявкнул он на скаку. – Не останавливаться, пока у коней пена с губ не пойдет! Кони в лес ломиться не станут, по дороге поскачут!

Несмотря на толстый слой увядающих листьев, дорога грохотала под копытами лошадей. От напора ветра и тряски говорить было немыслимо, оставалось только изредка перекрикиваться короткими фразами.

За спинами полыхнуло особенно ярко, и свет упруго рванул воздух, будто это был не свет, а порыв злого ветра. Листья вокруг зашумели и посыпались вниз трепещущими тенями, словно тысячи нетопырей вылетели из своих гнезд. И тут же воздух наполнился клокочущим воем, высоким и резким, от которого волосы шевельнулись разом по всей коже, и заломило зубы, и уши сдавило, словно ладонями.

– Не уйдем! – резко выдохнул Волк, едва удерживаясь в седле.

– Да уж прямо! – зло сощурился Ратибор и оглянулся.

Под Марой конь шел хуже всего – то ли устал, то ли не привык скакать галопом в темноте без дороги. Ратибору приходилось придерживать Ветерка, хлестать лошадь под Марой и подгонять криком и гиканьем. Девушка прильнула к шее коня, вцепившись в гриву до белизны пальцев.

Вой, доносящийся с поляны, становился громче и громче – теперь все кости дрожали, а в глазах поплыли белесые туманные пятна.

– Что это? – выкрикнула Мара.

– Ступа, – коротко выкрикнул Ратибор. – Что?

– Ступа. Бабка в ней летает по воздуху.

– Ой! Не уйдем… – простонал Волк.

Теперь вой раздавался почти за спинами, и, обернувшись, Мара заметила летящую следом ступу, в которой сидела Яга и правила помелом, загребая воздух то в одну, то в другую сторону. Вокруг ступы бешено кружился вихрь желтых листьев – это он выл и свистел на разные голоса.

– В лес! – надрывно закричал Волк. – Надо в лес уходить. Там по воздуху не полетаешь!

– Стой! – Ратибор едва успел удержать лошадь Мары за повод. – В лес нельзя – звери. Не догонит она нас!

– Почему? – Волк удивленно придержал коня..

Ответить Ратибор не успел. Летящая ступа вдруг замерла в воздухе, будто налетев на невидимое дерево, а Бабу-ягу выбросило из нее, как камень из ромейской катапульты. Старуха кувыркнулась несколько раз в воздухе и, поминая древних духов, зашуршала высокими ветвями в темноте леса. До путников долетели только ее метла и глухой удар из чащи, когда бабка наконец коснулась земли. Ступа так и осталась висеть в воздухе, ворочая вокруг себя тугой вихрь из листьев и пыли.

– Отпусти ступу! – приказал Ратибор Волку. Сам он соскочил с седла, подобрал метлу и сломал

о колено.

– Как? – не понял певец.

– Сам увидишь. – Ратибор отбросил подальше обломки метлы.

Волк с опаской подъехал к качающемуся вихрю, в центре которого на небольшой высоте подергивалась деревянная ступа. Она напоминала разъяренного пса на привязи, и когда Волк пригляделся, он заметил во тьме веревку, держащую ступу за днище. Он вынул из ножен меч и полоснул по пеньковым волокнам, те лопнули со звоном и свистом, а ступа взревела и быстро скрылась во тьме над головами.

– Теперь пора давать деру, – улыбнулся стрелок, запрыгивая в седло.

– На обратном пути бабка нас со свету сживет, – нахмурился Волк.

– Что-нибудь придумаем, – беспечно отмахнулся Ратибор, разгоняя коня. – Веревку только жаль… Теперь, если что, ни на скалу толком не влезть, ни через пропасть не перебраться.

– Поезжай забери, – усмехнулся Волк. – Как ты ее вообще успел привязать?

– Жить захочешь, успеешь, – фыркнул стрелок. Такого ответа Волк от него не ожидал. Впервые за

долгие годы дружбы и совместных скитаний Ратибор заговорил о спасении собственной шкуры. Волк надулся и поскакал следом.

Видимо, правду говорят люди, что с появлением девки приходит конец мужской дружбе. Сильно изменился Ратибор за последние дни. Сильно.

Когда кони выдохлись и перешли на облегченную рысь, стрелок чуть обернулся через плечо.

– Чего надулся? – спросил он у Волка. – Что по морде получил? Так мало…

– Чего надо, того и надулся. Сам говорил, что девка с кем хочет, с тем и идет. За что ж по морде-то? – Волк потер зашибленную скулу. – Я ж тебя не бил, когда вы из озера вышли? А кто знает, что вы там делали?

Ратибор промолчал. Глянул на Мару.

– Ладно тебе! – бросил он певцу. – Скажи лучше, где конячку оставил?

– Продал… – фыркнул Волк, поправляя воротник куртки, под которым тускло блестела гривна.

– Царевичу хромую конячку всучил? Да еще за тройную гривну? – с укором спросил Ратибор, но в глазах его забегали озорные искры. – Совести у тебя нет.

– На себя посмотри! У друга дом забрал, на коней выменял, и еще совести хватает в чем-то меня упрекать. – Волк окончательно обиделся и отвернулся.

Лошади шли хорошо, только конь под Марой начал отставать. Ратибор велел перейти на рысь, а затем и на шаг, чтобы дать отдохнуть лошадям и собственным изрядно уставшим спинам.

– Скоро начнется Большая плешь, – сказал он. – Можно будет отдохнуть.

– Там леса нет? – не поднимая глаз, спросила Мара.

– Есть, – холодно ответил стрелок. – Просто пореже и не смыкается над головами.

– Ночью там звезды видно, – добавил Волк. – А днем небо и солнце. Правда, после этой плеши лес еще гуще становится Так почти до самого Чернигова.

Он поравнялся с девушкой, и они поехали рядом, колено в колено. Ратибор отвернулся и чуть подогнал коня, чтобы парочка осталась за спиной. Чтобы не видеть… Еще бы лучше не слышать. Он пару раз ударил коня пятками и отъехал вперед настолько, что до ушей доносилось лишь притопывание копыт и не-внягная речь. Стрелок опустил голову и расслабил плечи – ему не впервой было спать прямо в седле. Когда лошадь идет по дороге шагом, можно о ней не думать.

Мысли то и дело возвращались к случившемуся б избе, но Ратибор их старательно отгонял, потому что сам не мог разобраться в собственных чувствах. С одной стороны, понятно, что все заварилось на старухиной волшбе, но с другой… Кто знает, что была за волшба и как на что повлияла. И успела ли повлиять? Может, Мара по доброй воле сняла портки перед Волком? А может, старуха навела чары.

В конце концов, запутавшись окончательно, Ратибор разозлился. Глупо думать о том, чего не можешь понять, глупо и бесполезно. Да к тому же Мара – девица вольная и сама может выбрать себе пару. Возможно, оно и к лучшему, раз уж само так вышло. Волк – верный соратник, значит, и мужем, скорее всего, будет верным. Себя Ратибор не очень-то представлял в роли мужа, а мысль о собственных малых детях и вовсе вызывала растерянность, замешенную на самом настоящем страхе.

Но разум разумом, доводы доводами, а чувства говорили иное. Чувства велели злиться и мысленно упрекать Мару за беспечность, а Волка за то, что умудрился оказаться чем-то лучше его самого. Плюнуть хотелось на все, на войну эту бесконечную, на неустроенную походную жизнь, хотелось еще быстрее разогнать коня и оставить все прошлое за спиной. Уехать куда-нибудь, где его никто не знает, и стать кем-то другим, даже ремеслу выучиться. Ремесел много, может, к какому из них и есть способности.

Ратибор уже всерьез размечтался, чем бы ему именно хотелось заняться в новой жизни, как звук звонкой затрещины, раздавшийся за спиной, вывел его из сонного оцепенения.

– Иди ты к лешему! – выкрикнула Мара. – Сама бы я с тобой никогда!.. Хоть бы совесть имел, не напоминал о постыдном. Воспользовался старухиной волшбой и вообразил неизвестно что!

– Я ее не просил волхвовать! – Голос Волка дрожал от обиды.

– А мне почем знать? – не унималась девушка. – Просить может и не просил, а воспользоваться был рад.

– Я же не знал, не ведал..

Мара не ответила, только конь под ней начал чаще перебирать ногами. Ратибор не стал оглядываться, сделал вид, что спит, как и спал, но теперь едва мог сдержать улыбку. Не злорадную, скорей торжествующую. Сердце отпустило, и дышать стало легче. Он любил, когда все выходило по справедливости.