Логово тьмы. Цикл ВОИН

Глава 11

Закат уже догорал, но отвыкшие от света глаза ломило вышибающей слезы болью. Ратибор вытер лицо изодранным рукавом и попробовал оглядеться, но пока видно было неважно – цветные пятна да полыхающее огненным маревом небо. Наконец пятна в глазах поблекли, и стрелок недовольно уселся на корточки. Мара лежала рядом, медленно приходила в себя, все еще сжимая рукоять меча, покрытую густой зеленой слизью, но пальцы расслабились, готовые отпустить непосильную тяжесть. Ноги Ветерка в двух шагах справа уходили вверх лохматыми колоннами. Ага… Значит, и Волк где-то рядом. Скорее всего, в седле.

– Ну и кто мне объяснит, что случилось? – пробурчал Ратибор, оглядывая прилипшую кмечу чешую.

Волк действительно сидел в седле, но, судя по выражению лица, мог просидеть там еще год, не в силах шевельнуться после увиденного. Хотя оно и понятно – не каждый день у тебя под носом прямо из воздуха появляются люди.

– Ты чего на меня с мечом кинулся? – устало спросила девушка, даже не посмотрев на Волка. – От чешуйчатых тварей отличить не смог?

– Это я кинулся? Во дает! Нет, Волчара, ты только послушай… Подхожу к ней, а она хвать меч из ножен… И на меня.

– Вот дурень! – не на шутку вспылила Мара. – Сдался ты мне сотню лет! Нет, мужики, видать, все одинаковые – только и ждут подвоха. А ведь этот явно из лучших… Волк! Привязал бы мой меч как-нибудь, а то тяжко тащить.

Мара протянула оружие навершием вперед. Волк с готовностью взял оружие и снова поразился: откуда ж у Мары меч Витима?

– Погодите! – наконец вымолвил он. – А вы не думаете, что я знаю чуть меньше вашего? Я, конечно, слышал, как вы там орали. Но только ничего не понял.

Оба сразу умолкли, Ратибор даже затылок почесал от неловкости.

– А… Ты извиняй, друже-. Счас я тебе с самого начала… – Он обтер клинок о траву, махнул рукой и небрежно засунул недочищенный меч в ножны. – Значится, так…

Пришлось рассказывать с того, как увидел Мару. Про Витимов меч говорить не стал, знал, что Волк и сам не без глаз, приметил. Выложил историю Мары, потом начал про густеющий лес. По ходу дела выяснилось, что Ратибор не такой уж плохой следопыт, как думают некоторые, он, оказывается, сразу отличил Ветерка по звуку и сразу, опять-таки по звуку, понял, что что-то не то. По описанию битвы с лесными тварями стало ясно, что стрелок всю дорогу буквально прорубался через сплошную стену из клыков и когтей, а Мара только визжала со страху и тыкала мечом в пустоту.

Девушка только улыбалась тихонько, слушая, как Ратибор старательно опускает места, где его поступки могли быть растолкованы не так, как ему бы хотелось.

– Хорош врать-то! – не выдержал Волк. – Чего дальше-то было?

– А? – Ратибор замолчал, словно на стену наткнулся. – Чего? Пусть теперь Мара рассказывает, ей, наверное, лучше знать.

Он снова вытянул меч, понюхал брезгливо и принялся вытирать более тщательно. Слизь и правда воняла гадостно, но Волк хорошо знал соратника и видел, что его рука сжимает рукоять боевым хватом. И моргнуть не успеешь, как сталь превратится в воплощенную смерть. Интересно, кого же он так стережется? Странно…

Девушка поведала историю своими устами, но Ра-тибору в ней места почти не было. Стрелок слушал и дивился, как ловко у девки выходит складывать сказку. Ни одного худого слова не сказала – все как есть, да только, если послушать, выходило так, что Ратибор только бурчал и мешался под ногами.

К концу рассказа Мара вздохнула и, понизив голос, добавила:

– Я голос услышала. Вроде как ниоткуда. Мол, чтоб вернуться в свой мир, надо коснуться наверши-ями мечей. Вот и решила попробовать. А этот… – она указала на Ратибора, – возьми да и кинься на меня с мечом. Ну и что мне оставалось? Насилу отскочила, а тут на меня как напрыгнут… Еле отбилась, пока твой соратник мух ловил. Потом коснулись на-вершиями, раз… И лежим тут.

Ратнбор, бормоча невнятную песенку – наверное, собственного сочинения – обтирал меч, хотя клинок и так был уже чище обычного. Только Волк знал, что соратник сейчас напряжен как никогда.

– Интересно… – Стрелок наконец отбросил пучок травы, но меч в ножны так и не сунул. – А раньше ты этот голос слыхала?

– Ну…

Мара понимала, что скрыть от витязей ничего не удастся, и все же боялась поведать самую сокровенную свою тайну. Люди не любят необычного… Вот так сболтнешь языком кому ни попадя, а потом пожалеешь не раз. Чуть где беда, сразу начнут шептаться, мол, у Мары меч говорящий, может, это он ей насоветовал лихо чинить… Раз необычное, значит, пахнет бедой.

После краткого молчания она покачала головой:

– Нет.

– Так «нет» или все-таки «нет»? – сощурившись, переспросил Ратибор и покачал натертый до блеска меч, ловя отблеск уже низкого солнца.

Волк вдруг понял, что если стрелок не услышит правды, то зарубит Мару не сходя с места. Просто на всякий случай.

– Эй, не горячись! – спохватился он. – Погоди ты! Дай отдышаться девке. Погляди, у нее рана на плече.

– У меня тоже. – отрезал Ратибор. – Ну? Я слушаю!

Меч снова блеснул.

– Ты что, совсем одичал? – не на шутку обеспокоился певец. – Остынь! Какое может быть лихо от девки?

Ратибор промолчал, только зыркнул исподлобья. Было видно, что его терпению быстро приходит конец.

– Да… – еле слышно ответила Мара.

– Яснее, – ледяным голосом потребовал стрелок.

– Он часто со мной говорил. С того дня, как нашла меч.

– Врешь… Не могла ты его найти. Если он с тобой говорит, значит, завещан по всем правилам. Иначе его не отличить от простой железяки. Ну? Кто завещал?

– Слушай! Чего ты разорался? Я же тебя не спрашиваю, где ты свой меч взял? – вдруг повысила голос Мара. – Тоже мне, храбрец! Дождался, когда я меч Волку отдам, и насел! А ты б пытал, пока я его в руках держала!

Ратибор нахмурился, его пальцы, сжимающие рукоять, побелели от напряжения.

– Так скажешь али жить тебе надоело?

– Да ты с ума, что ль, сошел! Сдурел совсем, Ящер тебя дери! – воскликнул Волк. – Что ж ты на безоружную девку кидаешься!

– А ты молчи! – рявкнул Ратибор. – Когда лихо будет, помянешь меня! – И сноваобернулся к Маре: – Так скажешь, где меч взяла?

Мара вздохнула и, глядя на Ратибора не то с сожалением, не то с разочарованием, молвила:

– Витязь один завещал…

– Я что, из тебя буду каждое слово вытягивать? – вспылил Ратибор. – Говори яснее и не дури! Поверь я таким серьезным давно не был, а раз теперь стал значит, есть причина.

– Да что ты пристал! – не выдержала девушка. – Говорю ведь – нашла! Я от тетки ехала… Увидел; кровь на дороге и следы в пыли, будто дрались двое Я телегу остановила, вошла в лес, а там кровью вся трава залита. Черная.

– Ну? – Ратибор подогнал ее, чтобы собралась с мыслями.

– В одном месте травы не было, дерн был снят, будто копали. Земля свежая, еще теплая. Любопытство меня взяло, я копнула рукой пару раз, а там булат. Меч.

– Этот самый?

– Да. Я не могла не взять, вещь дорогая… Вдруг совсем рядом зашевелились кусты, яоторопела, даже бежать не смогла. Пригляделась – за ними витязь в белой рубахе, а на животе пятно, темно-красное. Я подойти побоялась, а он всего одно слово сказал: «Завещаю». И умер. Я опомнилась, лишь когда села в телегу.

– Одна была? – уже спокойнее спросил витязь.

Мара поняла, что гроза миновала, и охотно ответила:

– Да…

Стрелок нехотя засунул меч в ножны и повернулся к Маре спиной, но вдруг развернулся и спросил, глядя прямо в лицо:

– Как выйти с того поверха мира, мы знаем… А как войти? Тебе голос не говорил?

– Нет, – покачала головой девушка.

– Так узнай!

– Он молчит.

Ратибор безнадежно махнул рукой:

– Ладно. Пошли!

И он первым побрел в сторону Киева.

– Далеко нам идти? – недовольно спросил он Мару.

– Напрямую было бы верст пять, но придется топь обходить, – сказала Мара. – Да еще тут явно что-то не то со сторонами света. Непонятно, куда идти. Не через топь же!

– А не леший бы с ней? – фыркнул стрелок. – Волчара, может, махнем напрямик, а? Тебе хорошо на лошадке, а мою небось твари темного мира доедают уже. Десяток верст пехом – удовольствие ниже среднего, с моими-то ногами. Да к тому же полуночь с полуднем вроде не перепутались, а вот с заходом и восходом явно какая-то беда. Так что лучше всего прямиком до самого Киева.

– Сам коня проворонил… – буркнула Мара.

– Что? – Ратибор недовольно посмотрел на нее. – Больно много разговариваешь!

– Да перестаньте вы грызться! – воскликнул Волчара и, остановив Ветерка, спешился. – Мара! Садись на коня, а я пехом побегу, а то Ратибору одному невесело.

Ратибор усмехнулся:

– Ну-ну! А не боишься, что она снова деру даст на последнем коне?

– Дурак ты, Ратибор! – ругнулся Волк. – Оне тебя от таких чудищ спасла, а ты…

Ратибор усмехнулся и нехотя согласился:

– Смотри! Мне что? Пусть едет. Девка все-таки. Только потом не кори меня.

– Спасибо, Волк, – тепло сказала Мара и подошла к скакуну.

Но прежде, чем сесть в седло, она присела на корточки и, прихватив подол, надкусила его с левогс боку. Потом взяла покрепче двумя руками и рванула

Витязи отвели глаза, увидев в образовавшейся прорехе оголенную выше колена девичью ногу. Мара легко вскочила верхом и пояснила, протягивая рук> за поводом:

– Так удобнее будет.

– Ну да… – задумчиво согласился Ратибор. – Так что? Пойдем напрямик?

– Вы с ума сошли, – испуганно прошептала Мара. – Это же Звериная Топь! Там худое место, все говорят. Гиблое.

Волк боялся поднять глаза, чтобы не наткнуться взглядом на гладкую, не тронутую солнцем ногу Мары.

– Вот глупая, – не оборачиваясь, усмехнулся Ратибор. – Ты знаешь, какое у Волка чутье? Через любую топь пройдет, даже сапог не замарает. А мы за ним пристроимся. Верно?

– Можно попробовать. – Несмотря на явную лесть, Волк остался доволен.

Волк взялся за левое стремя, чтобы удобней было идти, а Ратибор за правое. Под ногами уже начинало хлюпать, Ветерок недовольно вертел мордой, но шел послушно, подгоняемый ударами пяток по ребрам. Закат догорел дотла, и теперь верхушки деревьев втыкались в быстро чернеющее небо, пробитое иголками звезд. Лес почти не шумел, только иногда взлетали с ветвей перепуганные путниками птицы.

Мара ехала угрюмая, задумчивая, и чем дальше уходили в лес, чем больше становилось воды под ногами, тем мрачнее и испуганнее становилось ее лицо. Наконец девушка не выдержала:

– Может, обойдем?

– До чего же все девки вредные, – безнадежно вздохнул Ратибор. – И то им не так, и это… Но чтоб я в обход пошел – не дождетесь! Во-первых, устал, во-вторых, жрать охота сверх всяких сил.

– Когда ты уже наешься? – усмехнулся Волк.

– На твоей тризне, – огрызнулся стрелок.

– Как вы не понимаете! – рассердилась девушка. – Это место не топью страшно.

– А чем тогда? – без особого интереса спросил Волк.

– Ну… Люди разное говорят. Говорят, что звери тут топятся.

– Н-да… – уже откровенно улыбнулся певец. – Ветерочек, ты топиться не собираешься?

Пехом топать скоро пришлось всем. И Мара спешилась и отдала повод Волку. Чтобы не брести по колено в воде, прыгали с кочки на кочку, а коня приходилось тянуть за собой чуть ли не волоком. Луна еще не поднялась над лесом, но темнота Волку ничуть не мешала, он шел уверенно, изредка пробуя воздух ноздрями.

– Скоро суше станет, – принюхавшись, сказал он. – Топко лишь здесь, дальше идет обычная земля. И чего этой топи бояться? Мы и похуже болота видали.

Едва он это молвил, вдруг потянуло таким студеным ветром, что путники перепуганно остановились. Ветер быстро окреп, в густой траве забушевали волны, как в море, одежда хлопала и ничуть не защищала от пронизывающей стужи. Расступившиеся деревья шумели, как бурная река в половодье.

– А это еще что такое? – скрестив руки от холода, встревожился Ратибор. – Ну и шуточки у Стри-бога…

По небу пробежала явственная рябь, словно сорвавшийся ветер погнал по нему невысокие волны, звезды замерцали испуганно, жалко. Тут уж путники перепугались не на шутку. Волк глянул в небеса и бледнеющими губами прошептал сквозь завывания ветра:

– То ли это запоздалое похмелье после пира, то ли мир собирается стать с ног на голову…

– На похмелье не больно похоже, – ежась, возразил Ратибор. – Такое разве что после мухоморной настойки привидится. Так что скорее миру надоело стоять на ногах.

– Или его кто-то решил опрокинуть добрым пинком… – предположила Мара.

Ветер трепал ее платье особенно беспощадно, казалось, вот-вот невидимые руки сорвут с нее одежку и бросят в вертящиеся вихри опавших осенних листьев.

Внезапно ветер стих, как ножом отсекли. Воздух на краткий миг стал совсем непрозрачным, будто черная густеющая смола. Мара испугалась, что не может вдохнуть, и захлебнулась собственным криком. Но сердце не успело стукнуть дважды, как мир снова раздался вширь, а живительный воздух хлынул в сжатую клещами страха грудь.

Друзья без сил повалились в густую траву, закашлялись… И тут над ними раскололось небо. Словно тонкий ледок на озере – треугольные осколки расползлись, оставляя под собой кромешную беззвездную черноту, перемешались и с почти ощутимым грохотом стали на место, поменяв местами правое и левое.

Все трое, устав бояться, продолжали лежать в траве, а Ветерок как ни в чем не бывало мирно срывал губами тонкие листья и прядал длинными мохнатыми ушами.

– Ящ-щ-щер… – первым подал голос Волк. – Чем дальше, тем интереснее становится жить. Эй, Ратиборушко, ты когда-нибудь такое видал?

– Да было пару раз… – уклончиво ответил стрелок. – Сарацины показали, как хмельной дым вдыхать, так я навдыхался до того, что небо мне точ-нехонько на макушкугрохнулось. Могу даже шишку показать.

– Иди ты… – попробовал приподняться Волк. Жуткая тошнота судорогой перехватила горло, мир

покачнулся и завертелся в глазах, будто колесо, в которое на ярмарке садят белку. Певец со стоном повалился в траву и болезненно зажмурил глаза.

– У-у-у-у… – жалобно простонал он. – Что-то мне совсем худо… Понять не могу. Голова кружится, как от хренового хмелю, а ведь столько я даже не выпью. Стоит глаза приоткрыть, как наизнанку выворачивает.

– А если не открывать? – задумчиво поинтересовался Ратибор.

– Тогда вроде добре. Жить можно, по крайней мере.

– Эй, Мара… – осторожно позвал девушку стрелок. Глаза открывать он не собирался, дорожил съеденным. – Ты там живая?

Короткий утробный звук вместо ответа оказался красноречивее слов. Ратибор только поморщился, а Волк подумал, что иногда закрытые глаза • — преимущество. Не портят впечатление.

– Да что же тут происходит? – с невыразимой безысходностью спросил он. – Нам что теперь, так и лежать, словно жукам на спине? Ни шевельнуться, ни пер… не перевернуться, говорю. Ящер бы все это побрал…

Трава была мягкой, сочной, совсем не осенней. Ратибор подумал, что в ней можно лежать без конца, даже умереть можно тут, тихо, от старости. И остаться… Теплый ветер будет гнать волны, холодный ронять желтые листья и снег, а потом талые воды омоют корни травы и побелевшие кости. Был в этом понимании какой-то особый, невыразимый покой, а все существующее казалось не более чем странным и ничего не значащим сном. Бредом. Суетой никчемной.

Вставать не хотелось. Незачем. Не все ли равно, кто и за что будет сражаться в этом бредовом сне? И кто победит? Ничего от этого не изменится. Важна только эта трава, мягкость и посвист ветра в длинных стеблях. И еще закрытые глаза. Зачем вообще младенцы их открывают? Глупые… Если бы люди рождались сразу взрослыми и умными, они бы глаза ни в жисть не открыли.

Странная, еле ощутимая тревога тронула сердце. Но Ратибор настолько увлекся смакованием покоя и равнодушия, что мало внимания обратил на эту едва ощутимую льдинку. Ему удивительно нравилось думать про людей с закрытыми глазами, лежащих в густой высокой траве.

С закрытых глаз мысли естественным образом переметнулись на слепцов, а с них на одного конкретного – Жура. Стрелок даже разозлился, что в его мечты так грубо влез никчемный и совсем посторонний образ, не связанный со всеобъемлющим мировым покоем. И эта злость на кратчайший миг настолько вывела его из равновесия, что он услышал какой-то далекий голос, не вяжущийся с приятным и спокойным шелестом перемешанной с ветром травы.

Опять отцовским голосом заговорил меч.

И тут же Ратибора снова что-то толкнуло в приятное и беззаботное зеленое море, простирающееся до самых краев земного диска и в самую глубину души. Голос начал стихать, но стрелок по наитию понял – беда. Он вдруг почувствовал себя не на травяном ковре, а в бушующем зеленью океане, а далекий голос, как одинокий остров, оставался последней надеждой на спасение.

Стрелок мысленно рванулся навстречу отцовскому голосу, но какая-то огромная зеленая тень упруго оттолкнула его душу обратно. И тут Ратибора проняло… Он понял, что кто-то или что-то мешает ему сделать желаемое. Этого было достаточно. Иначе как нападением посчитать это было уже невозможно. И выход, подсказанный длинной чередой встреченных в жизни опасностей, оказался очевиден до острой душевной боли – драться. Он так привык. К этому его приучили с детства.

Стрелок напрягся и попытался скинуть нахлынувшее оцепенение. Голос стал громче, но внятности в нем не прибавилось – ничего не разобрать. И снова удар, будто зеленую сетку на голову накинули, все стало глухим, равнодушным, неявным.

Ратибор мысленно разорвал лохматый покров, но сумел расслышать всего два слова, сказанные голосом отца: «Не сдавайся!»

Этого было более чем достаточно. Стрелок вдруг представил в собственных руках длинный и узкий огненный меч, рассекающий пространство острыми лезвиями пламенеющего клинка. Меч представлялся так ярко, словно ладони действительно сжимали тяжелую бронзовую рукоять, даже огненные резы виднелись на огненном булате. Синее пламя на ярко-оранжевом. «И ты вместе с нами…»

– Ну… Подходите… Твари… – сквозь зубы прошептал Ратибор, покрываясь холодной испариной.

И они кинулись. Сразу три, с разных сторон. Ни формы, ни цвета существ Ратибор разглядеть не сумел, только поразился, что не спит, а видит сон, который слишком похож на явь. Он не понимал, как это можно – лежать в траве и в то же время биться в каком-то упругом, будто вода, пространстве. Словно душа отделилась от тела и теперь рассекает тьму огненно-ярким клинком, а само тело, оцепеневшее, неподвижное, лежит совершенно беспомощным, вонзив пальцы в жирную черную грязь.

Вообще-то он и раньше дрался во сне – с самого детства. С возрастом менялись только причины этих отчаянных битв. В детстве бился за славу, чуть позже за девок, а когда погиб отец, мстил за отца.

На самом деле он так и не нашел убийцу, но почему-то очень явственно представлял его лицо. До сих пор. Им так и не удалось сойтись в поединке, но Ратибор столько раз убивал врага во сне, что отец в Вирые мог чувствовать себя отомщенным. Однако теперь сон был совершенно иным. Вместо ясного и знакомого образа врага – безликая туша, вместо одного – трое. Да и сам сон казался куда реальнее, чем странная явь в перевернувшемся мире.

Сделав несколько безуспешных выпадов, стрелок сквозь сон сообразил, что таким мечом можно и не махать. Странное оружие жило собственной жизнью, мягко освещая пространство на пару шагов вокруг – за границами света была абсолютная темнота. И в этой темноте пряталось нечто, что не кусается и не грызет, но все равно нападает. Трое. Только сейчас нападать не спешат, притаились. Ратибор откуда-то знал, что главная сила меча именно в свете, создающем границу. Не в ударе, а в том страхе, который нагоняет оружие на врагов, не смеющих перейти через грань света и тьмы. И несмотря на то что меч этот ничем не был похож на его, Ратиборов меч, почему-то подумалось, что некая связь все же есть. Словно у стального клинка есть собственная душа и именно она проявляется в странном сне. Она – стерегущая и грозная, предназначенная для отражения натиска» неведомого врага, того врага, с которым доселе сталкиваться не приходилось.

Ратибор не знал, как обращаться с таким врагом, – меч знал. И, создав границу из света, он словно рассек пространство на то, что внутри, и то, что снаружи. Это было гораздо действеннее любого удара. Невидимые и неощутимые враги неохотно отползли в глубину сна, а сам сон стал белым, как предутренний туман, клубящийся над рекой. Затем и вовсе прозрачным, как сама река. Ратибор вынырнул из него и, ничего не понимая, широко распахнул глаза.

Стихающий ветер гнал волны в высокой траве, меч спокойно лежал в ножнах, но мир вокруг вертелся колесными спицами.

– Вот зараза… – тихо прорычал стрелок. – Отчего же голова-то так кружится?

– Я, кажется, знаю… – еле живым голосом ответила Мара.

– Что-то слишком много ты знаешь. – У Рати-бора не осталось сил даже на то, чтобы как следует съязвить.

– Не знаю, а вижу. Я глаза раньше всех открыла и закрывать не стала. Вот и увидала то, от чего вы прячетесь. У меня поначалу тоже все колесом вертелось, а теперь успокоилось, только покачивается, как лодка в неспокойной реке.

– Ну? – нестройными голосами поторопили Волк с Ратибором.

– Вот вам и «ну». Левое с правым снова стали на место! В глазах-токартинка прежняя, аголова осмыслить не может, вот и крутится все, как на ярмарочном шесте. Точнее, крутилось. Сейчас уже вроде проходит.

– Ты уверена? – морщась, но не закрывая глаз, поинтересовался стрелок.

– В том, что проходит, или в том, что левое с правым?

– Да плевать мне, проходит у тебя что-то аль нет! Как ты узнала про смену сторон?

– На Стрибогову Сосну поглядела. Чего уж проще! Сейчас она стоит так, как ей и положено.

Ратибор усилием воли попробовал остановить безудержное вращение. Получалось плохо, хоть плачь. Ладно, если у Мары уже унялось, значит, уймется и у него.

Он впервые пожалел о съеденном за день.

Через некоторое время мир перестал кружиться перед глазами, но желудок все равно никак не хотел опускаться ниже кадыка. Ратибор попробовал приподняться – получилось. Но даже сидение на корточках принесло такое невыразимое страдание, что снова пришлось прилечь.

– Тьфу… – Стрелок сплюнул в сторону. – Вол-чара, ты там как?

– Живой…

Ратибор раздвинул траву и глянул на лежащего рядом друга – лицо у того даже в темноте выглядело желтым.

– Пойдет. Вставай давай, а то уснешь ненароком.

Волк со вздохами и ахами уселся на корточки, потом даже осмелился встать. Качало его безудержно, но на ногах устоял.

– Сколько тут еще топкого места? – поднимаясь на ноги, спросил стрелок.

– С версту, не боле. Может, даже меньше. Но сухое место я уже носом чую, так что к Киеву лучше всего напрямик.

– Надо огонь высечь, – сказал было Ратибор, но осекся. – Вот леший! Сколько добра-то пропало… Жуть! Конь со всеми мешками остался по ту сторону. Там и мой лук у седла, и ножны Мары, и огниво… Вот же зараза… И еда тоже там.

– Ладно тебе убиваться, – неприязненно фыркнул Волк. – Было бы из-за чего.

– Да уж хрен там. Денег нет, а ты добром раскидываешься. Послушай, девица… – вкрадчиво произнес Ратибор, обернувшись к Маре. – А тебе точно неизвестно, как мы на тот поверх мира попали?

Мара неуверенно опустила взгляд, но стрелок ухватил ее за рукав:

– Я слушаю очень внимательно. Если знаешь, как оттуда выбираться, то должна знать и как туда попадать.

– Мне голос про то ничего не сказал, – тихо качнула она головой.

– Эй! – резко обернулся Волк. – Друже, ты что совсем умом тронулся? Девица тут при чем? Отпусти ее, говорю!

– Засохни! – неожиданно резко гаркнул Ратибор

– Сдурел? – Волк даже глаза вытаращил. – Ты сейчас на Витима похож, тот тоже в каждом слове опасность видит. Или в молчании. Ему без разницы помнишь?

– Изыди, говорю. Ты слишком мало ведаешь, что£ влезать в наш разговор.

– Отпусти ее. – Голос Волка прозвучал непреклонно.

– Иди к лешему, – сверкнул глазами стрелок. – Мара, я слушаю.

– Отпусти. – Девушка всхлипнула, не подымая глаз. – Я ничего не знаю, честно.

Луна светила так ярко, что можно было разглядеть каждую мелочь. Мара плакала. Слезы текли по щекам, и в каждой капельке светилась яркая желтая бусинка, словно самоцветные камни рождались в печальных глазах.

Мара попробовала отдернуть руку, но Ратибор держал ее цепко, как в потешных боях на льду. Он почувствовал, что Волк двинулся к нему. Защитник…

– Отвянь, – не оборачиваясь фыркнул стрелок. – Сам ведь не знаешь, во что лезешь.

– Мне плевать, – напряженно, но с показным спокойствием молвил певец. – Девку не тронь. Ради богов прошу.

– Отвяжись, сказал!

Волк ударил как раз тогда, когда Ратибор ожидал. Удар был добрый, но певец мог бы сечь намного быстрее – то ли не оправился от головокружения, то ли специально давал другу шанс. Поэтому стрелок был уверен, что это не всерьез, просто демонстрация намерения. Ну и леший с ним.

Ратибор резко толкнул Мару, и, ^когда Волк замер, чтобы не повредить упавшую под ноги девку, выхватил свое оружие, и со свистом рассек воздух. Два клинка, высекая искры, встретились над их головами. И луна погасла.

Наступила полная темнота.

– Ящер… – раздался удивленный голос певца.

– Ты еще не раздумал мне кишки выпускать? – ехидно спросил Ратибор.

– Куда луна-то делась? – Уверенный голос Волка подернулся легкой тенью испуга.

Он опустил меч; но в ножны не вложил – напряжение неизведанности не давало расслабиться ни на миг, даже живот начало сводить. Шутка ли, столько всего в один день!

Тьма начала расплываться неясными образами – глаза привыкали к густой жирной тьме.

– Лешак ее знает… – с облегчением опуская оружие, пожал Ратибор плечами. – Сегодня уже ничему не удивлюсь. В другой мир проваливались, небо на куски разлеталось, левое и правое менялись местами. А тут всего лишь луна пропала. Хоть бери и сказку складывай.

– Найдется кому сложить, – убежденно фыркнул певец. – Мара, у тебя все хорошо?

Девушка не ответила.

– Мара, ты где?! – В голосе Волка послышалось такое надрывное беспокойство, какого до сих пор за ним не замечалось.

Ратибора легонько кольнуло в душе – сколько соли вместе съели, а за девку беспокоится сильнее, чем за проверенного соратника. Еще и с мечом кидается.

– Я тут… – еле слышно вымолвила девушка, и по голосу стало ясно, что даже такая короткая фраза далась ей совсем не легко. – А вот вы где?

И до Ратибора, и до Волка дошло одновременно.

– Чтоб меня! – хором воскликнули они.

– Ящер-р-р-р… – от себя прибавил певец.

– Зараза, – привычно сплюнул стрелок.

Взгляд уже обвыкся с темнотой, и подкрадывающиеся огоньки алых глаз теперь виднелись отчетливо. Было их много – на двоих хватит, еще и останется.

Мара тоже все поняла и не смогла удержать нервный смешок:

– Сам ведь туда хотел, Ратиборушко!

– Нет, вы только поглядите, она еще и смеется! Вот вылезу…

– А вылезай! Я тебя тут уже жду!

Ратибор посмотрел на Волка. Несмотря на дурацкое положение обоих, он улыбался, словно раскрашенная скоморошья маска. Очень даже похоже, особенно в темноте.

– Ты хоть помнишь, как выбираться? – ехидно спросил певец. – А то что-то слишком много желающих закусить конское мясо человеческим.

– Нашел с чего трястись, – стараясь говорить ровно, скривился Ратибор. – Я знаешь сколько этих тварей сегодня наколотил? Тут столько нету. Зато теперь мы точно знаем, как ходить туда-сюда. С того света на этот. Точнее, наоборот.

– Мы? Это ты погорячился, друже. У меня уже ум за разум заскакивает, а связать одно с другим не могу.

– Это оттого, что ты не знаешь с мое. – Стрелок довольно сощурился. – Я тут уже второй раз, так что у меня есть что связывать, а у тебя нет. Вот и весь сказ.

– Ну так поделись! – настороженно оглядываясь на приближающихся тварей, передернул плечами Волк.

– Видишь ли… Мы, пока тебя по лесу искали, с Марой немного повздорили. Не понравилось ей, как я подошел. Ну… Она на меня и накинулась, будто кошка. Но кошка-то хоть с когтями, а эта с мечом. Я уж и так уворачивался, и эдак, все не хотел свой меч в ход пускать, а она рубит и рубит. Ты бы что делал, а? Во… Я тоже рубанул. Голова ведь не чужая. Тем более она мне очень идет, все говорят.

– И что? – поторопил Волк, не спуская взгляда с десятка мерцающих глаз.

Несмотря на расстояние, шуму от тварей было достаточно – визжали, урчали, хрипели на все голоса, словно ледоход на реке.

– Ничего. Я тогда сразу ничего не понял и разницы не почувствовал. Только сейчас дошло. Мы с Марой тогда два колдовских меча скрестили, и оба оказались тут. Теперь с тобой то же самое.

– Ладно, я понял. – Певец говорил торопливо. – Давай выбираться отседова. Как там, навершиями, да?

– Чего спешишь, будто голый в баню? – расправил плечи стрелок. – У нас тут добра осталось, а ты решил сматываться.

– Какое добро? Ты сдурел? Нет уж, моя шкура стоит дороже, чем твое огниво и лук. Мало палок в лесу? Сделаешь новый. Пойдем! Ящер… Не видно ничего в потьмах…

– Мечом осторожней, а? – дернулся Ратибор. – Им бриться можно, а ты его мне под ребра… Не го рячись, отсюда до того места, где мы с Марой лошад ку оставили, не больше версты. От лошадки наверня ка мало осталось, а вот лук, огниво и стрелы вполн можем сыскать.

Одна из тварей была намного резвей остальных -кинулась из темноты, с рычанием разбрызгивая п< сторонам тягучие белые слюни. Волк с перепугу снес ей полголовы, но она еще дергалась во мраке и звучно скребла когтями сухую землю, истекая зеленой жижей.

– Фу… Ну и дрянь, – удобнее перехватив меч, пожаловался певец. – Никогда не думал, что придется подыхать из-за чьей-то жадности. Огниво он пожалел! Тьфу…

– Да, что-то их тут многовато… – осмотрелся Ра тибор. – Трусливый ты до ужаса, но ведь друг все-таки. Давай сюда навершие, будем сматываться, а тс и впрямь еще загрызут ненароком.

Они соединили рукояти мечей, мир дрогнул, и яркий свет луны выбил из глаз болючие слезы.

– Ну что? – ехидно спросила Мара. – Нагулялись?

Она стояла с мечом в руке, готовая ко всему.

За ехидством сквозило явное облегчение – не очень-то ей хотелось оставаться одной в самой середке Звериной Топи.

– Ладно тебе! Зато мы знаем способ, как туда и обратно ходить, – похвастался стрелок. – Мало ли зачем пригодится… Может, это стоит даже больше, чем огниво. Хотя и огниво жаль. Н-да… Знали бы раньше, не пришлось бы с Микулой лезть на киевскую стену. Ее, поди, на том поверхе мира и нет. Очень удобно.

– А твари? – Волк задумчиво осмотрел перемазанный клинок.

– Люди порой во сто раз страшнее. Чего меч-то вытащила? Не трону я тебя…

– Плохо без ножен, – вздохнула Мара и снова прикрепила меч к седлу.

– Купим, – отмахнулся стрелок. – Как только деньги появятся. Слышь, Волчара, может, все же наймемся к Владимиру татей ловить? Опыт есть.

– Поглядим. Надо Жура с Микулкой дождаться, тогда все прояснится. Пойдем-ка лучше, а то таким ходом и к утру до Киева не доберемся.

Волк ухватил Ветерка за повод и уверенно потянул на север. Под ногами хлюпало все меньше, кочки превратились в небольшие островки, а через четверть версты вода стала отступать, оставляя глубокие омуты и заболоченные озерца. Луна в них отражалась гладко, как в зеркале из почерневшей от древности бронзы, лишь иногда покрывалась кругами от упавшего с дерева листа.

Когда Ветерок перестал вязнуть копытами, в седло снова усадили Мару.

Топь отступала к западу – оттуда несло болотистой гнилью, за редкими деревьями мерцали блуждающие огоньки, в траве полыхали гнилушки. Нехорошим светом, призрачным. Быстро холодало, иногда легкий ветер рябил широкие, заросшие ряской лужи, заставляя облик луны колебаться и дробиться на тысячу мелких отблесков. Пахло густой травой, тиной и страхом, небо было равнодушным, даже звезды мерцали не так усердно, словно ровненькие, пробитые в небесном своде дырочки. Мало их было, луна не давала им места.

– Жутковато тут, – поежилась девушка. – Аж морозом по коже.

– Это ты россказней про худое место наслушалась, – отмахнулся Ратибор. – Всякие страсти, упыри, водяные… Чушь это все. Ну откуда посреди топи упырь? Тем более на том месте, которое все за худое держат? Для того чтоб упырь получился, прежде всего нужен покойник, лучше всего утопленник. Ну а кого лешак сюда понесет? В самую середку-то? Вот если бы мы утопли…

– Не каркай, – осек его Волк.

Он шел осторожно, в своей манере, держась правой рукой за стремя.

– Нет, я это к тому, что таких дуралеев, как мы, мало сыщется. Так что упырей тут быть просто не может. Вот если водяной, тогда дело другое, но и то вряд ли – ночь слишком лунная. А они света не любят, пока зима не наступит. Кстати, Волчара, ты видал, как водяные на льду греются?

– Ну.

– Вы что, водяных видали? – Мара забыла про страх, такой ее разобрал интерес. – И какие они?

– Обычные. – Стрелок с удовольствием размазал по щеке одного из последних в этом году комаров. – Летом они бурые, правда, может, оттого, что дохлые. Живых я летом не видал никогда, только когда рыбарям в сети попадаются. Они ведь по жаре в глубине сидят, а к берегу подползают только вечером, ребенка задушить зазевавшегося или девку для потехи стянуть.

Девушка брезгливо поморщилась.

– А зачем они детей душат? – поинтересовалась она.

Про девок спрашивать не стала, видела от водяного приплод. Волхвы таких детей приносили в жертву Чернобогу, мол, нам чужого не надо – что от Чер-нобога, то к Чернобогу и вернуться должно.

– Они детьми сытятся, – охотно пояснил Ратибор. – У них мясо нежнее. А рот у водяного такой, что кусками туда не запихнуть ничего. У него верхняя губа с нижней срослась мясистыми наростами, так что сосать он может, а кусать нет, хотя зубы там – дай бог каждому. Вот водяные и ловят детей, душат и утягивают на дно. Там они под корягами тухнут помаленьку, а когда хорошенько размягчатся, так самый вкус.

Девушка скривилась, прикрыв рот кулаком.

– Ты бы языком не гонял ветер впустую, – буркнул Волк. – Ты же девице рассказываешь, а не собутыльнику в корчме.

– Она покрепче собутыльников будет, – пожал плечами» стрелок. – Одному я рассказал, а его так вывернуло, что не то что ужин показался, а до самого завтрака дело дошло.

– Слушай, Ратиборушко… – не выдержал певец.

– Ну да. Мы с тем собутыльником…

– Ты про водяных рассказывал, – напомнила Мара.

– А чего про них рассказывать? – удивился стрелок. – Разве что про то, как на льду зимой греются. Это да. Зимнего света они почему-то не боятся, вылезают на лед прямо днем. Их, зеленых, очень хорошо на снегу видно. Жирные, бугристые, в бородавках все. Храпят от удовольствия и шкрябают когтищами снег. Иногда так храпят, что под лед проваливаются. Сам видал. Зимой они почти не опасные, только если подойти. Тогда кидаются и душат.

– Ужас какой, – снова поежилась девушка.

Словно в ответ на ее слова далеко на западе завыла проседающая топь и почти сразу рядом ухнула выпь, да так громко, что все трое вздрогнули. По лужам пробежала рябь, заставляя колыхаться отраженное блюдо луны. Снова заурчала проседающая размокшая глина, смешанная с вековым торфом. На этот раз совсем близко, ближайший омут запузырил-ся, словно кипящий котел, даже пар пошел, свившись в туманное облачко. Запахло тухлятиной, в траве проскочили синие огоньки. Мара почувствовала, что руки стали холодными, непослушными, Ветерок тоже забеспокоился, захрапел, будто почуяв запах охотящейся волчьей стаи.

– Тише, конячка… – успокоил его стрелок. – Ничего тут страшного нет, одни звуки. И запах противный.

Ветер почти стих, деревья попадались все чаще – то ли остров большой, то ли топь кончается.

– Это остров, – уверенно сказал Волк. – Там дальше опятьвода. Может, лучшезаночуем на сухом?

– Без огня? – надулся Ратибор. – Говорил же, что огниво понадобится! Нет же – твари, твари. Вот и приходится теперь переться по темноте. Тьфу…

– Нет, не надо тут оставаться. – Тон Мары стал просительным. – Солнце еще встать не успеет, а мы уже будем в Киеве. А то по свету мне стыдно – платье разорвано.

Конь снова фыркнул, но на этот раз намного спокойнее. Ветер почти стих, едва колыхал верхушки травы.

На острове разбежалась кривоватая березовая роща, а посреди, на небольшом лысом бугорке, стояла старая, почерневшая от времени береза, желтеющая тонкими листьями в свете луны.

– Так… – сощурился Волк. – Место худое. Лысая горка и береза в середке. От таких мест добра не жди, это я точно знаю. Обойдем?

– По воде? – поднял брови стрелок, – Надо ли? Проскочим быстренько, да и леший с ним.

Конские копыта застучали по сухому, трава тут была короткая, словно кошачья шерсть, но гораздо менее густая, шаги почти не глушила, так что звук разлетался отчетливо до самого леса, вспугивая спящих птиц и притаившихся в траве зайцев. Мара каждый раз вздрагивала, когда черная тень срывалась с ветвей и, хлопнув крыльями, мелькала на фоне огромного лунного диска.

Комаров на острове оказалось почему-то больше, чем на болоте, над низкими кустами стояло густое неприятное гудение, в звездах путались десятки кувыркающихся нетопырей, смахивая с небесного купола холодную звездную пыль. От нее сверкала трава. Или это луна светила до неприличия ярко.

Береза в центре пригорка стояла словно живая – желтые листья сыпались с ветвей едва не сплошным потоком, но меньше их не становилось, да и землю они покрывали ровным, но не очень толстым ковром. В свете луны, несмотря на почти полное безветрие, дрожала каждая веточка, и, если прислушаться, можно было услышать ровный, бархатный шелестящий шум.

– Помер тут кто-то, что ли? – принюхался Волк. – Мертвечиной попахивает.

Ратибор, держась за стремя, почувствовал, что Мара дрожит мелкой дрожью.

– Ничего не чую, – стараясь выглядеть беззаботным, ответил он. – Это болото так воняет. Пойдем скорее.

Девушку не надо было упрашивать, она чуть стукнула коня пятками, и Ветерок перешел на неспешную рысь.

Лес распугивал тишину: шуршали ветви, шуршали листья, шуршала павшая листва под ногами. Точно так шумит мелкий грибной дождик – не сильно, но настойчиво. Было очень светло, но свет был холодным, призрачным, и все выглядело объемным и плоским одновременно, будто вырезанным из бересты и расставленным что дальше, что ближе.

Путники миновали серединную березу, а за ней роща стала совсем редкой, видно было даже, как блестит луна, отражаясь в воде где-то далеко впереди.

– Смотрите, лось! – неожиданно сказала Мара, указав рукой чуть на запад.

Волк на ходу слегка повернулся и разглядел шагах в ста здоровенного матерого лося, стоявшего словно идолище, совершенно неподвижного в свете луны.

– Не боится, – без особого удивления сказал певец.

Лось стоял чуть боком, повернув в сторону путников огромную, тяжелую морду. Один рог был обломан наполовину, отчего его голова чуть косилась от неравной тяжести; второй, будто обросшая пальцами лопата, влажно поблескивал в сочащемся лунном свете. Ноги лося на четверть погрузились в блестящую воду, и казалось, что это не зверь вовсе, а рубленое изваяние, вплавленное в черное блестящее стекло.

– Жаль, лука нет, – вздохнул Ратибор, чуть отстав, чтобы увидеть животное. – Мяса бы на две седмицы хватило. Еще бы и продали за деньги.

Островок скоро кончился, и снова пришлось брести в сверкающей желтыми бликами воде. Мара спешиваться не стала – не глубоко, а Ветерок шел уверенно, бодро.

– Красиво как! – не удержалась девушка. – Сколько видно, столько вода. Будто зеркало серебристое.

– Тебе хорошо в седле, – недовольно фыркнул стрелок.

Новые сапоги набухли от воды, стянув не зажившие от ожогов ступни, ноги вязли, и их приходилось силой вытягивать из жирной прилипающей грязи. Хотя вода совсем не глубокая, не достает даже до верха сапог. Но идти тяжело, неудобно.

Лось остался позади, только морду неслышно повернул вслед за путниками.

– Присесть удастся не скоро, – уныло вздохнул Волк. – Хотя нет, вон там уже не блестит, видите? Наверное, там топь и кончается.

– Скорей бы уже… – напряженно ссутулилась Мара

Ее золотистые волосы переливались'в свете луны, рассыпаясь по плечам живым теплым сиянием. И ярким лунным светом светилась белизна кожи в разрыве сарафана.

Волк поймал себя на мысли, что поглядывает на нее украдкой, хотя таиться вроде бы нечего. До чего же красивая… Сил нет. Певец почему-то представил ее совершенно раздетой, но от этого она не стала ни хуже, ни лучше, даже доступней не стала – молчаливая, таинственная. Будто зыбкий лесной дух с жаркой кровью богов в жилах. Ее хотелось коснуться, обнять, но не захапать по-мужицки, а лишь приласкать, чтобы хоть немного унять затаившуюся в глазах грусть. Ей хотелось петь песни, хотелось представлять ее рядом, близкую, отдающуюся, но даже i> мыслях не хотелось перейти от мечтаний к делу.

Волк снова глянул на запретную голую ногу и вздохнул, переполнившись неизведанным доселе волнением.

Конь шел уверенно, бодро, словно ему нравилось брести по бабки в воде, а липкая грязь совершенно не мешала напористой поступи. Волк так призадумался, что оступился о кочку и, потеряв пальцами стремя, плюхнулся коленями в грязь.

– Ящ-щ-щер! – выругался он. – Подождите!

Мара остановила коня и обернулась, легкая улыбка коснулась точеных губ. Ратибор и вовсе расхохотался.

– Вот вам и упырь! – гоготал он. – В грязи, тиной пахнет! У-у-у-у! Ну, порычи, Волчара!

– Иди ты к Ящеру, – поднимаясь, огрызнулся певец.

Вдруг стрелок умолк, словно его заткнули, даже следа от улыбки не осталось. Волк никак не ожидал такого после столь безобидных слов.

– Ты чего, обиделся? – удивился он. – Сам хохочешь, потом обижаешься…

Но через пару мгновений стало совершенно понятно, что Ратибор смотрит не на него, у Мары тоже улыбка пропала. Они смотрели куда-то за спину Волка, и у того мурашки по спине поползли от быстро заползшего под рубаху ужаса. Но оборачиваться не стал – вдруг подшучивают? Опять начнут гоготать… Перетопчутся!

– Лось, – выдавил из себя Ратибор безобидное слово, но таким тоном, что у Волка волосы стали дыбом.

В свете луны стало отчетливо видно, как побледнела Мара, даже тени пролегли по щекам.

Вроде не шутят.

Волк не спеша встал, обернулся и… замер. Шагах в тридцати у них за спиной стоял лось – неподвижный, молчаливый, как призрак, с обломанным рогом и склоненной к отражению луны головой. Тот самый.

– Что это с ним? – запинаясь, прошептал певец. – Может, он хворый? Чего он увязался за нами-то?

Лось не ответил. Даже не шевельнулся, только глядел на луну тупым безразличным взглядом. В глазах ничего не отражалось, а шерсть, наоборот, блестела, словно намазанная жиром, и когда Волк пригляделся, сразу понял, что это не шерсть вовсе, а голая мокрая кожа.

– Да он плешивый весь… – Губы слушались плохо. – Точно хворый. Пойдем-ка отсюда, а то еще подцепим какую заразу.

Он взялся за стремя, и Мара снова стукнула коня пятками, сапоги зачавкали по мелководью, унося их все дальше от середины Звериной Топи.

– Странный лось, – буркнул Ратибор. – Не был бы хворым, я бы его голыми руками… Мяса было бы…

– По-моему, он странный какой-то, – высказала Мара то, в чем каждый боялся признаться. – Есть в нем что-то жутковатое, правда?

– Лось как лось… – передернул плечами Ратибор. – Ну, больной. Что с того? Ты же сама говорила, что хворые и старые звери в этом болоте топятся.

И тут же в его голове две мысли соединились в одну, он отпустил стремя, отступил на шаг и медленно обернулся.

– Постой-ка, – с дрожью в голосе приказал он девушке.

Лось продвинулся вперед еще на десяток шагов, но никто из путников не заметил когда. Теперь зверь глядел на них неотрывно, и все трое с ужасом разглядели в больших лосиных глазах разгорающееся алое пламя.

– Да это же… – коченея от страха, начал Волк. Лось слегка приоткрыл пасть, и в воду звучно

шлепнулась вывалившаяся оттуда лягушка. Вывалилось и еще что-то – полужидкое, темное, но певец разглядывать это не стал.

– Упырь, – подытожил Ратибор.

Он помолчал пару мгновений, а затем выкрикнул во все горло:

– Спасайся кто может!!!

Паники он не терпел, поэтому предпочитал в крайних случаях начинать ее сам.

Последнее, что успели разглядеть все трое перед тем, как пуститься в бегство, были огромные, желтые, кинжаловидные клыки, медленно вылезающие из челюстей травоядной пасти.

Этого хватило всем, даже Ветерок вздыбился и рванул так, что Мара едва удержалась в седле. Лось как будто только этого и ждал – сорвался с места с клокочущим трубным ревом, от которого по воде побежала отчетливая сетка ряби.

Луна светила ярко, настойчиво, весело, рисуя во всем блестящем отражение огненной стрелы, перечеркнувшей дорогу с востока на запад. И если бы она могла видеть, то разглядела бы с недосягаемой высоты три рвущиеся на север точки, оставлявшие на воде след как от разрезающей волны ладьи. А следом за ними одну, явно массивную, бездушно-настойчивую, догоняющую путников с несвойственной живым тварям прытью.

Для лося воды словно не существовало, он мерно и мощно рвал копытами болотное дно, быстро сокращая расстояние до беглецов. Рев от него стоял такой, что, наверное, в Киеве было слышно. В животе у Волка от этого рева задвигались кишки.

– Не уйдем! – задыхаясь от бега, крикнул Ратибор – Надо в разные стороны!

Упрашивать никого не требовалось – Волк отпустил стремя и зигзагами стал уклоняться на запад, спотыкаясь на особо глубоких местах, Мара изо всех сил ударила коня пятками, и Ратибор, не удержавшись за стремя, кувыркнулся в грязную воду. Тут же с тяжелым плеском поднялся, словно выпрыгнувшая из пруда рыба, и что было сил рванул на восток, изредка загребая руками для большей прыти.

Лось пронесся мимо, будто Ратибора и не было, – в тупой упыриной башке больше одной добычи никак не удерживалось, а поскольку Мара не изменила направления, чудище выбрало именно ее. Поняв это, стрелок немного успокоился и прибавил ходу, уходя от опасного места. Оставались, правда, два важных вопроса. Долго ли упырь будет пожирать девку с конем и можно ли за это время успеть уйти на приличное расстояние? Был и еще один, сейчас куда менее важный, – как потом среди болот найти Волка.

Страх настолько заглушил сознание, что за стрелка теперь думал и действовал глубоко сидящий в душе зверь – насмерть перепуганный, дикий, заботящийся только о спасении собственной шкуры. Такого с ним еще не было. Даже какое-то облегчение нахлынуло – все равно против такого огромного упыря биться нет никакого толку. Никто не осудит, еще и героем назовут, если ноги сумеет унести. А если упырь Мару сожрет, то все просто станет на свои места, она ведь и так была в жертву назначена, значит, боги просто решили забрать свое. Леший знает какие боги – белые, черные. Без разницы. Зато не надо будет в любой момент ждать удара в спину, разгадывать недомолвки, растолковывать молчание. Но даже в мгновения наивысшего страха где-то глубоко в душе не успокаивалось и чисто человеческое чувство – совесть. Она не дала Ратибору отбежать и на два десятка шагов, остановила, будто вкопала в липкий придонный ил.

– Води его кругами! – изо всех сил крикнул он девушке. – Он тяжелый, быстро не повернет!

Ветерок, несмотря на дикий испуг, сразу же подчинился впившимся в губы удилам. Роняя хлопья розовой пены, он стал забирать широким кругом к востоку. А вот лося и впрямь начало заносить. По прямой скакать он был молодец, но с поворотом тяжелая безмозглая туша справлялась худо. Копыта оскальзывались. Мара поняла, что малая надежда на спасение у нее теперь есть, и принялась неистово колотить коня пятками. Ветерок поддал, разбрызгивая ногами стоялую воду.

Ратибор понял, что долго коню так не выдержать, – все же тварь живая, а не бездушная нежить. Нужно было переходить к решительным действиям. Он попытался найти взглядом Волка, но искрящиеся лунные блики скрадывали движения, превращая болото в призрачное мерцающее марево. Вот леший… Придется надеяться только на себя.

Правда, в голове не было ни единой, даже самой крошечной ниточки к спасению, даже намека не было, что такая ниточка где-то есть. Казалось, мысли застыли, скованные мерным движением конских и лосиных ног, бушующим плеском и безысходностью отчаянной скачки. Закольцованный ужас, содержащий в середке смерть.

Ратибор даже не сразу понял, что стоит точно в середине образовавшегося пенного круга, упыриными зубами разрывающего пространство на то, «что внутри, и то, что снаружи. Стоит как врытый дубовый столб. Как каменная баба посреди дикой степи. Размеры земного диска съежились для него до размеров очерченного в уме круга, и тут Ратибор понял, что впервые в жизни остался совершенно один. И еще он понял нечто такое, в чем никогда не признался бы себе, если бы не стоял в середине очерченной пеной Вселенной. Он понял, что готов умереть за эту незнакомую девку, даже ни разу ее не коснувшись. Даже если она достанется кому-то другому. Даже если…

Ветерок потерял все силы, споткнулся и кубарем полетел в воду, подняв к луне высокий фонтан брызг. Мара упала чуть дальше, а лось, не сумев сразу остановиться, проскакал еще шагов двадцать, замер и медленно обернулся к жертве.

Девушка еще не успела подняться, когда Ратибор, преодолевая отчаянное сопротивление воды, рванулся к ней, не имея никаких мыслей о том, что делать дальше. Он даже не сразу сообразил, что держит в руке меч. Зачем – непонятно.

Даже с человеческим упырем биться – еще та задача, а уж такую тушу порубить на куски… Просто немыслимо. Глупо. Но ему хотелось стать между Марой и смертью. По крайней мере, умереть раньше нее.

Слева с ржанием встал на ноги Ветерок, Ратибор покрепче перехватил меч и поднял его повыше. В Вирый так в Вирый, к Ящеру, значит, к Ящеру. Семи смертям все равно не бывать.

Первобытный страх достиг в нем какого-то немыслимого предела, за которым уже не страх вовсе, а лишь полное понимание бытия. Чувствовалась каждая мышца в собственном теле, каждая кость, каждый звук кругом. Даже течение мыслей стало ощутимым, и Ратибор понял, что сейчас он смог бы вдесятеро больше, чем без этого страха, поднимающего волосы на затылке. И еще он понял, что сам стал границей между жизнью и смертью. Той гранью, которая и есть Явь.

Вот только даже удесятеренных сил не достало бы против такого врага.

Стрелок подумал, что из-за этого куска тухлятины три меча останутся без новых владельцев – завещать некому. И что толку, если душа перейдет в булат, когда булат этот навсегда врастет в ил, соржавеет и превратится в труху? Это показалось страшнее смерти, и Ратибор вывалился из пьянящего состояния великого страха, снова сменившегося слепым отчаянием.

Конец.

Упырь издал трубный рев и, пуская гнилую слюну, двинулся к замершим жертвам. У Ратибора похолодели руки, и он впервые в жизни без боя опустил меч. Бессмысленно. Упыря не убить ударом меча, его надо рубить в клочья, но даже отрубленное продолжало… Жить? Скорее, двигаться. Имея своей единственной целью убийство.

Жур проснулся внезапно, но сон от яви отличался так мало, что волхв не сразу пришел в себя. Узнавание мира наступало медленно, постепенно. Первое, что он понял, – утро еще не настало. Кожа не ощущала рассветного тепла, где-то совсем рядом ухала ночная птица, а последний сверчок одиноко пел в залитой росой траве. Второе ощущение – спутники рядом. Оба.

Микулка тревожно дышал во сне, Мякша сопел ровно, спокойно, Жур смог представить блуждающую на его губах улыбку. Девки небось снятся, что еще в таком возрасте?

Волхв не стал вставать, наоборот, расслабился, позволяя окружающим силам природыИЗеспрепятствен-но проникнуть в тело. Ветер. Едва заметный, робкий, но по-осеннему холодный, тихонько пробежал по волосам. Трава сквозь одежду ощутилась живой и мягкой, земля источала чуть заметные остатки накопленного летом тепла. Жур начал растворяться в пространстве, чтобы ощутить неощутимое, увидеть невидимое. Он не мог понять, какая тревога заставила его вывалиться из заботливых объятий сна. Он хотел знать. Но чтобы знать, нужно было понять, ощутить всем телом, всем разумом, как делал это не раз.

Высоко в небе, растворяя в желтом свете редкие звезды, висела луна – теперь Жур знал это точно, он даже видел дрожание зыбких глубоких теней. Видеть не мог – ощущал. Всем телом, насквозь пронизанным знанием бытия.

Но в отличие от прочих он видел не только луну, не только черное небо, освещенное холодным светом, но и саму Правь, целостную и понятную, живущую по своим, от века неизменным законам. Легко знать, когда умеешь понять…

Жур видел Явь и видел Навь, как ее отражение в темной воде, он знал пути пролетающих в небе журавлей, летящих в жаркие страны, он мог бы нарисовать на песке сетку ходов, прорытых старым кротом у соседнего дерева. Теперь он даже точно знал, что снится Мякше. Н-да… Раньше ему тоже снилось такое. Давно.

Острое ощущение опасности нахлынуло с новой силой, и теперь стало понятно, почему сон не смог удержать Жура. Немой холодок тревоги будит не хуже шепота в ухо, не хуже, чем холодные брызги дождя, – без глаз невольно начинаешь чувствовать то, к чему зрячие остаются слепы.

Ловить ощущение – это почти то же, что ловить ветер: можно почувствовать, даже понять, но ухватить, рассмотреть дано очень немногим. Жур это мог. Еще пару мгновений назад он уловил направление.

Опасность шла с юга.

Отчетливая тревога пробегала по нарисованному ощущением небу, затмевала звезды, созданные в уме пониманием мира. Жур не просто чувствовал опасность, он видел ее, как зрячие видят тучи, гонимые ветром по разбрызганным звездам, как видят волны, шуршащие в спелой ржи.

Зрячий бы уже давно привстал, чтобы рассмотреть подробности происходящего, но Жур не спешил – знал, что подробности не снаружи, а внутри. Зрячим это понять трудно. Поэтому они ничего и не видят. Он ощущал мир вокруг себя целиком, одновременно, остро, постепенно раздвигая границу ощущений. Иначе никогда бы не смог разобрать причину тревоги.

Ничей разум не может воспринять весь мир целиком, поэтому приходится выбирать. Жур отстроился от Мякшиного сна, от роющего землю крота, от журавлей, от всего бесполезного, что не имело отношения к опасности.

Это дало возможность управлять ощущениями. Жур не торопился проснуться полностью, сохраняя зыбкую невесомость тела и необходимую молчаливость ума, которые и позволяли беспрепятственно чувствовать Правь. Теплая тишина, которая наступила в нем, позволяла отчетливо видеть невидимое и слышать неслышимое за тысячи верст и тысячи лет, ^быть всюду и нигде, всегда и никогда. Сначала в нем раздался чей-то крик, рожденный страхом. Слепая волна ужаса толкнула в сердце, едва не вытолкнув из необходимого покоя, следом он ощутил чье-то сдавленное дыхание, руку, сжавшую меч, резкий запах конского пота и болотного ила. Резкие лунные тени плеснули зигзагами по ряби воды. Топь.

Пропало.

Чей-то ужас был настолько силен, что чуть не Иышиб Жура на поверхность Яви. Он снова отрешлся, растворив в Прави границы тела и ума. Теперь он знал, что это зов о помощи. Знал, что это происходит сейчас где-то на юге. Туда летели журавли. Там болото, из которого торчат полусгнившие стволы деревьев.

Ужас, исходящий оттуда, был настолько силен, что мешал Журу видеть, и он вернулся назад. Теперь, чтобы узнать, где происходит битва и кто кричит, ему надо было подойти к этому месту издали, не совершить ошибки. Жур выбрал высоту. Земля стремительно рванулась вниз и пропала бы в темноте ночи, если бы ночь имела для него хоть какое-то значение.

Цвета для Жура уже давно имели другое значение, чем для способных видеть глазами.

Осенние леса тускло тлели остывающим розовым светом, накопленным опадающей листвой за лето, земля на пашнях дышала тяжелым красноватым оттенком, города и селения выглядели остывающими углями. Не потому, что там горели лучины или костры, а оттого, что люди, сбитые в кучи, согревали землю до красноты. Так видел Жур.

Перед его взором распахнулось пространство от Рипейских гор до Таврики. Немного южнее Киева он заметил постепенно стягивающееся жерло пробоя между Навью и Явью. Это выглядело дырой, но Жур знал, что человеческий разум, даже доведенный до невероятной остроты ощущений, не в состоянии представить щель в триедином пространстве, соединяющую два несовместимых мира. Легче было увидеть дыру в небесах – как отображение объема реальности на плоской холстине художника.

Жерло пробоя стягивалось, похожее на срастающуюся колотую рану, оставляло рубцы, струпья и отголоски вселенского треска миров, сталкивающихся на границе. В проломе полыхало призрачное разноцветное пламя неведомых бушующих сил, и Жур знал, – так говорил Зарян, – что в этом пламени сгорают даже звезды, вбитые богами в небесный свод.

Но сам Жур давно уже понял, что боги не вбивали в небо серебряных гвоздей, что звезды – это нечто совсем иное, горящее жаром, рядом с которым пламя лучины холоднее самого холодного льда.

Отголоски ужаса, упругие его волны чувствовались даже здесь, но не настолько, чтобы выбить волхва на скупую поверхность Яви. Теперь Жур был к ним готов. Теперь он понял причину этого ужаса, почувствовал, распознал, хотя мог бы догадаться и сразу. Пролом между Явью и Навью сам по себе не стоит затраченных сил, он нужен лишь как проход – уйти самому или провести в мир тварей, обитающих в темных просторах Нави.

Каждое из этих чудищ могло запросто выкосить не один такой город, как Киев, и никто не смог бы их остановить. Никто, кроме волхвов, чьим предназначением было стоять на защите Света против постоянного напора Тьмы. Не каждый из них, но избранные знали, как биться с порождениями Нави. Иначе у людей вообще не осталось бы никакой надежды.

Жур знал темных тварей лучше других, за десятки лет познания Прави он научился чувствовать их сквозь Границу, изучил повадки, дал имена самым страшным. И теперь его насквозь пронзило знакомое ощущение, усиленное в сотни раз, – два чудовища перешли Границу через пролом. Кто-то вызвал их, кто-то провел.

След одного, не самого страшного, терялся то ли во времени, то ли в пространстве – сейчас это было не важно, поскольку одна из самых опасных тварей оставалась здесь, на болоте.

И перед тем как отступить под напором страха, выдавливающего из молчаливого понимания мира, Жур успел почувствовать еще кое-что важное. Мечи. Два знакомых и один ни разу не виденный, но тоже выкованный при помощи Камня.

И тогда он со всей ясностью понял, почему тревога пронзила все его существо, – опасности подвергались не просто витязи Стражи, а друзья. И может, вся его жизнь, все умения назначены лишь для того, чтобы предотвратить нависшую угрозу. Наконец-то судьба дала возможность не просто вырваться из лап Зла, но и отомстить за все унижения, пережитые в страхе и слепоте!

Если бы Жур мог, он бы заплакал – сердце сжалось горячим трепещущим комом, и понимание мира дрогнуло, начало разбиваться на тысячи не связанных между собой осколков. Пришлось снова расслабиться, растворить в ширине Прави сознание, радость и боль, остановить мир, как раззадорившуюся на скаку лошадь. Видение вновь обрело ясность.

Жур снова ощутил молчаливый шепот миров, всю глубину пространства – от края до края. Он еще не знал, чем может помочь, – сначала нужно было четко понять, какая именно тварь вырвалась из логова Тьмы на просторы Яви.

Ощущение не подвело – он знал ее имя.

Зарян называл этих чудищ Раздирами, и в этом была глубокая правда. Старик всегда мог передать ощущение словом, может, именно поэтому и имел власть, недоступную многим смертным.

В бою с Раздирой человеку не оставалось ни малейшего шанса, пусть даже людей двухсотенная дружина, пусть лаже это не дружина, а целых три витязя Стражи. Это была самая опасная тварь темной серебряной сотни, хотя внешне и походила на обычного упыря. Она не имела тела в привычном понимании слова, поэтому вынуждена была вселяться во всякую падаль. В отличие от тупого упыря она имела не только острющие клыки, но и отточенный разум, во многом превосходящий человеческий. И это делало ее в сто раз более страшной, чем самый мощный болотный упырь.

На этот раз она вселилась в тушу утонувшего лося, чтобы иметь больше веса для раздирных прыжков, которые и были ее самым опасным оружием. Счастье, что полную силу не набрала, еще не раздирала пространство и время, а пыталась достать людей и коня обычным лосиным бегом. Но еще немного, и биться против нее станет совершенно бессмысленно – Раздире дана власть пожирать куски времени и пространства, оставаясь вне того и другого одновременно.

Подумав, Ратибор все же поднял меч. Может, и глупо, но помирать без всякого боя просто стыдно. Предки в Вирые потом засмеют. Или у Ящера. Рати-боровых предков хватало и там и там^.

К его удивлению, лось нападать не спешил, стоял, сопел, внутри него что-то клокотало, словно вода в огромном, вскипающем котле. Ратибор всем существом почувствовал, что в упыре копится какая-то непонятная сила, но что это за сила и зачем она – понятия не имел. Не до раздумий было. Просто подгнившие упыриные глаза все сильнее наливались жарким малиновым пламенем, будто ветер раздувал и без того раскаленные угли.

Два десятка быстрых ударов сердца Ратибор стоял неподвижно, и тягучий лунный свет медленно капал с острия меча, разбрызгиваясь по поверхности топи.

Лось рванулся неожиданно, слишком резво для такой туши, но стрелок видал противников и по-сноровистее – отскочил раньше, чем чудище одолело половину прыжка.

Прыжок. Широкий веер брызг. Кувырок. Снова на ноги.

Больно. Ударился плечом в притопленную корягу.

От лося брызг оказалось намного больше, но не это испугало Ратибора, а то, что чудовище споткнулось, подвернув передние ноги. Упыри никогда не спотыкаются. Никогда! Они просто не могут споткнуться, потому что не имеют разума, даже инстинктов, они не оценивают пространство, а существуют в нем, оставаясь хоть и движущейся, но частью мертвого мира.

Лось споткнулся, не рассчитав прыжок, но не упал, только сделал несколько лишних шагов и резко обернулся. С единственного рога полетели густые капли болотной жижи. Он взвыл с такой мощью, что на Ратиборе затрепыхалась одежда, уши заложило, а сердце замерло. Но это боялось тело – сам Ратибор уже ничего не боялся.

Он был удивлен, ошарашен, но бояться на пороге смерти – только время зря тратить.

– Эй, тухлятина! – с веселым остервенением крикнул стрелок, отвлекая внимание от Мары.

На самом деле это было довольно глупо – упыри никогда не обращают внимания на крик, а кидаются к той жертве, которая ближе. Как железная рыба суньских корабельщиков, подвешенная на шелковой нити, – всегда показывает головой на север, кричи не кричи.

Мара была вдвое ближе, но чудовище даже морду к ней не повернуло, внутри него клокотало все сильнее, от шкуры начал подниматься горячий пар. Теперь стало окончательно ясно, что это какая-то совершенно непонятная тварь. Упыри холодные, как жабы, а этого так и распирает, того и гляди – лопнет с натуги.

В чем-то лось вел себя как оборотень: плохо владел телом, словно только что обернулся, выказывал явные признаки ума. Но в то же время это был явный упырь. В кого же еще превратиться дохлому лосю?

Ратибор никак не мог поймать ощущения этой твари. А как биться, если не чувствуешь противника? Чудище не выказывало ни голодного равнодушия, как жряк, ни яростного остервенения диких зверей, ни расчетливой человеческой злобы. Оно жило только ему понятными чувствами, словно все происходящее было просто игрой. Вот только Ратибор не знал правил.

Пар начал валить из ноздрей лося, глаза полыхали так, что по воде разбегались багряные отсветы. Он бросился даже чуть медленнее прежнего, но на этот раз Ратибор все равно прозевал добрую половину прыжка. Ничего не понял – едва успел отскочить. Кинжальные клыки лязгнули у самого плеча, но куда больше Ратибор испугался мелькнувшего в лосиных глазах удивления. Лось остановился в фонтанах опадающих брызг, развернулся и глянул на человека с какой-то даже заинтересованностью, если лосиная морда вообще способна выказывать чувства.

– Это не упырь… – прошептал стрелок.

В ночной тишине, придавившей топь, Мара расслышала его очень отчетливо.

– Это кто угодно, только не упырь. Мне такого отродясь не попадалось. Даже не слышал.

Лось снова рванулся, и на этот раз ошарашенный Ратибор заметил прыжок лишь на последней трети. Меч ударил по облезлой упыриной шее, рассекая гнилое мясо, но и стрелок не удержался, всем телом плюхнувшись в грязь. Чудище должно было пролететь еще шагов пять, но Ратибор, вставая, заметил раскрытую пасть почти у самого лица.

Никто не может прыгать так быстро!

Он рванулся из последних сил и понял, что большетак прыгать не сможет, – вода и липкая грязь слишком быстро отнимали силы. Упыриные клыки Вонзились в болотную тину совсем рядом, в потоках воды и брызг стрелок перекатился и встал во весь рост, прикрыв собой Мару. Лось застрял рогом в грязи, и это дало им отсрочку в десять нестройных ударов сердца.

Жур понял, что Раздира накопила достаточно мощи для того, чтобы откусывать клочья времени, но большие куски выдергивать еще не могла. Зато волхв теперь точно знал, что нужно делать.

Лишь бы успеть.

Самым трудным было сохранить ясность восприятия мира в череде быстро меняющихся событий. Но Жур этому специально учился. Был уверен, что понадобится.

Он без остатка растворился во всей ширине Пра-ви и теперь отчетливо видел болото, гнилые клыки торчащих из воды деревьев и готовую к прыжку Раз-диру. Она кинулась в бой, разодрав перед собой больше половины времени прыжка, но Ратибор каким-то чудом все же успел увернуться. Перед вторым броском чудище полностью выхватило время от рывка до удара, и, заглянув на несколько мгновений в будущее, Жур явственно разглядел разодранное тело Ратибора, безжизненно качающееся на залитой лунным светом глади воды.

Волхв едва успел перекосить пространство так, чтобы тягучая река времени заполнила разрыв, – зубы твари впились в болотный ил чуть в стороне от плеча Ратибора.

И все равно эта скачка не могла продолжаться долго, рано или поздно Жур мог ошибиться, и тогда от Ратибора, Волка и незнакомой девицы останутся только клочья окровавленного мяса.

Надо было искать особое решение, способное повернуть исход битвы в нужную сторону. Но пока Раздира прыгала, пожирая куски времени, Жур никак не мог сосредоточиться. Он мог только затыкать временные дыры, прогрызенные Раздирой, на большее сил пока не хватало. Оставалась надежда на Ратибора, что он поймет, в чем дело, и станет осмысленно загонять тварь в подготовленную Журом ловушку.

Ратибор ничего не понял, но биться решил до последнего. За спиной девка, впереди злобная тварь… Что еще надо мужчине для счастливой смерти?

Когда лось с ревом рванулся вперед, Ратибор сбил с ног Мару и лихо отсек зверю рог вместе с куском черепа.

Жур заглянул на несколько мгновений в будущее и увидел, как кишки Ратибора разматываются с клыков Раздиры неопрятным клубком. Волхв заполнил недостающее время, и стрелок едва успел оттолкнуть девку, срубив чудищу обломанный рог. Но тут же Жур понял, что этот удар самого Ратибора загоняет в ловушку, из которой не вырваться. Пришлось огромным усилием обратить время вспять и дать стрелку вторую возможность.

Ратибор ничего не понял, но биться решил до последнего. За спиной девка, впереди злобная тварь… Что еще надо мужчине для счастливой смерти?

Когда лось с ревом рванулся вперед, Ратибор сбил с ног Мару и лихо отсек зверю рог вместе с куском черепа.

Жур с удовольствием бы помянул всех черных богов и злобных духов, но прекрасно знал, что делать этого не стоит. Нужно подать Ратибору какой-то знак, но как… Одному Роду известно. Придется снова откидывать время назад, иначе из этой временной протоки стрелку не выбраться.

Ратибор ничего не понял, но биться решил до последнего. За спиной девка, впереди злобная тварь… Что еще надо мужчине для счастливой смерти?

Эта мысль показалась подозрительно знакомой, как и готовый к прыжку упырь, как собственная стойка с поднятым к лунному свету мечом. Стрелок даже точно знал, когда тварь кинется на него, мог точно сказать, после какого удара сердца это случится.

Когда лось с ревом рванулся вперед, Ратибор сбил с ног Мару и лихо отсек зверю рог вместе с куском черепа.

Жур, быстро теряя силы, снова откинул время назад.

На этот раз до Ратибора дошло. Он еще не понял, что именно происходит, но уже знал – действовать нужно как-то иначе, или этот круг не разорвется никогда. А сил оставалось все меньше…

Теперь он был точно -уверен – тварь кинется на десятом ударе сердца. Оттолкнув Мару, стрелок резко присел и ударил напрыгнувшего лося в левый глаз. Меч влажно вошел в глазницу и с треском вывернул четверть лосиного черепа.

Тут же из темноты показался Волк. Весь перемазанный грязью, он держал в руках тонкий березовый ствол с привязанным в расщепе мечом. Таким оружием можно остановить кого угодно! Даже превратившегося в упыря лося.

Жур тоже многое понял. Теперь он видел слабое место Раздиры – пытаясь достать добычу, она заглатывала время, совершенно не заботясь о последствиях, лишь бы побыстрее добраться клыками до живого. Это давало шанс на благополучный исход битвы, нужно только загонять тварь в такие положения, из которых она будет выхватывать куски времени в нужную сторону.

Жур знал, как это сделать.

Увидев второго противника с опасным копьем, Раздира решила разделаться с ним в первую очередь. Но только она попробовала разодрать время между собой и жертвой, как почувствовала, что одного укуса оказывается мало – время словно растянулось…

Жур отбросил Волка немного в прошлое.

Тот хотел было броситься в бой, даже перехватил копье поудобнее, но неожиданно понял, что стоит почти по колено в воде и приматывает меч к обрубку березового ствола. Он точно помнил, что уже делал это!

Ратибор не поверил глазам – так вовремя появившийся соратник неожиданно исчез, словно и не было. И вдруг, сразу следом за ним, исчез лось с развороченным черепом.

Раздира прыгнула вслед за Волком, даже не думая, куда раздирает время. Прошлое, будущее – ей было без разницы, лишь бы дотянуться до горячей, наполненной кровью плоти. Она настигла витязя совершенно безоружным – в руках уже не меч, но еще не копье. Недовязанная бечева бестолково выскользнула из пальцев.

Волк меньше всего ожидал, что тварь доберется до него так быстро, – жуткая тень вырвалась непонятно откуда. Он вообще не понял, почему накрепко увязанное копье пришлось перевязывать заново. Едва увернувшись от лязгающих клыков, он отбросил бесполезную палку, уронил меч, плюхнулся в. грязь и понял, что через миг тварь вцепится в его незащищенную шею.

Жур швырнул очумевшего Ратибора в тот же временной промежуток, где Волк барахтался в склизкой грязи.

Мара осталась одна, но быстро сообразила, что без колдовства эта битва не обходится, поэтому решила ничему не удивляться, подскочила к коню и на всякий случай вытянула меч.

Ратибор заметил лося, когда тот уже готов был вцепиться в Волка. Стрелок перехватил меч поудобнее и, не разбираясь в причинах столь странных перемещений, изо всех сил шарахнул зверя за ухо. Клинок пронзил подгнившую кость.

Такого оборота Раздира не ожидала никак, ей надоело возиться с людишками, и она двумя укусами отхватила по здоровенному куску времени перед обоими. Теперь замерших в неподвижности витязей можно было жрать хоть сразу, хоть по очереди.

Молясь всем известным богам, Жур собрал остатки сил и ускорил время для Ратибора и Волка, позволяя им вернуться в настоящий момент.

Раздира осталась одна.

Волк с примотанным к деревяшке мечом почувствовал себя глупо. Ратибор ничего не понял, но вздохнул с облегчением – лося нигде не было видно. Мара радостно бросилась к витязям.

Раздира поняла, что противники оказались не так просты, как ей казалось, они уже второй раз уходят от нее, отставая во времени. То, что на этот раз они отпрыгнули не назад, а вперед, она в запале схватки не сообразила. Да и зачем? Она ведь четко помнила направление!

Отхватив здоровенный кусок времени, она провалилась еще дальше в прошлое. Никого… Неужели они настолько сильны, что с одного прыжка могут уходить дальше нее?

Раздира собрала все оставшиеся силы и рванулась в прошлое так далеко, как только могла. Прыжок вышел отменный – тварь прыгнула за черту собственного рождения.

Освободившись от темной твари, туша дохлого лося появилась в месте первого прыжка.

– Сдох… – Ратибор осторожноткнул тущу мечом. – А ведь до первых петухов еще ох как долго.

– Странный какой-то упырь, – согласился Волк.

– Странный, – тихо добавила Мара.

Но певец хотел сказать другое – он отчетливо чувствовал, что странность лютого чудища заключалась именно в его чуждости. Было оно чем-то удивительно похоже на жряка – выглядело в этом мире нелепо, страшно, словно бельмо на глазу. Явь рождает упырей, оборотней, даже совсем ни на что не похожих выжимиц, но это нечто совсем другое. Будто никакие законы привычного мироздания не имеют над этой тварью власти.

– Ты хоть понял, что произошло? – утирая грязное лицо не менее грязным рукавом, спросил Волк соратника.

– Хрен его знает… – почесал Ратибор зашибленное плечо. – Мне показалось, что я по три раза делал одно и то же. Словно время плутало и металось, как пьяный мужик в дремучем лесу.

– Я тоже копье два раза перевязывая, – нахмурился Волк.

Они засунули оружие в ножны, Мара, поняв, что все кончилось, тоже приторочила меч у седла.

– Не о чем говорить, – серьезно сказала она. – Волхвам расскажем, пусть думают.

– Во-во, – сощурился Ратибор. – Мы тут как раз знакомы с одним. Дюже странный, да к тому же слепой.

– Слепой? – подняла брови Мара.

– Ага… – В глазах стрелка мелькнули привычные насмешливые искры. – Познакомишься. Если на этом треклятом болоте нас еще кто-нибудь сожрать не попробует. До утра еще далеко, а шлепать по грязи, поди, версты две. Двинулись!

Он помог девушке забраться в седло, что вызвало у Волка показное равнодушие. На какой-то миг, обхватив Мару чуть ниже талии, Ратибор с удивлением понял, что она вызывает в нем очень странные чувства… Непривычные.

Талия как талия, ноги как ноги, сердце даже ёкнуло предвкушением желания, но почему-то сразу стало понятно, что он не хотел бы Мару на сеновале, как всех, на одну ночь. Он хотел бы…

Девушка удобно уселась в седле.

Он хотел бы…

– Пойдем, – нетерпеливо подогнал Волк.

Ратибор отпустил руки, поправил ножны и хмуро побрел на север. Он сам не знал, чего бы хотел. Он боялся Мары, боялся ее таинственности, непохожести на других, но в то же время он как-то сразу понял, что их связывает нечто куда большее, чем взаимная тяга разгоряченных тел. И. когда до него, изможденного битвой, дошло наконец… Никакая другая девка не стала бы с ним биться спина к спине. Вот что было главным. Все, кого он встречал, с кем душно дышал в густых запахах сена, все хоть как-то зависели от него. Или им от него было что-то надо, или он сам хотел взвалить на себя ответственность за других. Потому всегда и боялся: ответственность – тяжкая ноша. А тут… Мара бы прекрасно обошлась без него. И все же не обошлась, попросила помощи. Почему?

Почему рядом с ней не хотелось распускать хвост? Почему не хотелось показывать и доказывать молодецкую удаль?

И тут Ратибор вдруг отчетливо понял – они с ней одной крови. И она и он всегда сражались за жизнь, только он с мечом в руках, а она гораздо в более тяжких битвах – в битвах с односельчанами, с их тупым, равнодушным, обыденным мнением. И она победила, раз жива до сих пор, не замужем за нелюбимым, не с двумя детьми, не с заскорузлыми от пашни руками. В этой битве она отстояла главное – быть самой собой. А он в своих битвах просто выжил.

Они одной крови. Оба могли бы прожить друг без друга, и оба знают, что вместе легче. Все насмешки Мары стали понятны – Ратибор глядел в них как в зеркало.