Ледяной Скипетр

Глава 25: Подземные коридоры

Место: Кремль, подземелья

Время: Ночь

Высоко в залах Кремля, где сидела Императрица Ксения на престоле изо льда, прозвучал звук, который не услышал никто из смертных. Это был звук раскола. Не в физическом смысле — стены дворца остались целыми, полы не тронулись. Но под землёй, в подземельях, глубже, чем смертные инженеры считали возможным, произошло нечто. Первая трещина в системе защиты, которую Империя строила столетие.

Ксения чувствовала это, как чувствуют боль во внутренних органах. Её хрупкие пальцы сжали подлокотник трона, и лёд под ними потускнел, потеряв первозданный блеск. На мгновение её безмятежное лицо исказилось гримасой боли.

— Исправить, — прозвучал её голос, полный ледяного гнева. — Немедленно.

Гвардейцы морозника вскочили, но Императрица поднесла бледную, обожженную руку ко лбу. В её глазах что-то зажглось. Не тепло — холод. Холод, такой древний и мощный, что в воздухе дворца образовались кристаллы льда, падающие вниз, как странный снег, холод, пожирающий свет. Она видела сквозь толщу земли, через ледяные слои защиты, вниз, туда, где…

Где-то внизу, в её подземельях, дочь Хана касалась Скипетра.

— Приготовиться к войне, — сказала она ледяным голосом. — Хан идёт на нас. И на этот раз он не будет щадить.

На южных степях, где огонь дышал над землей, где песок плавился под безжалостным солнцем, Хан в своём дворце из расплавленного камня вскочил со своего трона, и пламя вокруг него вспыхнуло ярче. Он видел то же самое. Магический маяк, сигнал, что льдистая система начала рушиться. И это значило только одно: его час пришёл.

— Отправить всадников, — прорычал он, и его голос был как грохот обвала. — Они должны найти последнюю Ветрову. Живой или мертвой. Если она взяла Скипетр, то Империя рухнет. И нам останется только пепел для уборки.

А между ними, в подземельях Кремля, происходило то, о чём они оба могли лишь догадываться.

Елена услышала это первой. Не ушами — грудью. На сердце, в той его части, что была соединена льдом с самой природой Кремля. Звук был похож на грохот ломаемых костей, на рык разума, встреченного непреодолимой преградой, на то, как бьёшься головой в стену и снова, и снова…

Она подползла к стене камеры, прижала ухо к ледяной поверхности. Там, сквозь толщу холода, раздавались голоса. Не многих, но бешеной энергии. Громкие, полные отчаяния и решимости.

— Данила? — крикнула она в лёд, не веря, но и не смея не верить.

Борьба за стеной на мгновение затихла. Потом звуки возобновились с удвоенной силой. Трещина пробежала по льду, тонкая, как паутина. Потом вторая, третья. Трещины множились, расходились во все стороны, как корни древнего дерева, видящие сквозь почву воду. Лёд светился внутри, тонкий, полупрозрачный, наполненный движением.

— Дай мне место! — слабый, надорванный голос прорезал вакуум, как нож режет масло.

Елена отбежала в угол, прижимаясь спиной к дальней стене. Весь участок стены со звуком, не совсем взрыва, а скорее вздоха огромного существа, рассыпался в муку. Лёд не был сломлен. Он растаял от внутреннего жара, от борьбы огня и льда, произошедшей за барьером. Борьба была титанической. Она длилась, должно быть, часы, но заключила в себе целые эпохи. Огонь изнутри, холод снаружи. Две стихии, два предела человеческой воли, два абсолюта, встретившихся в смертельном единоборстве.

И Данила выиграл эту борьбу.

Он ввалился в отверстие, оставляя за собой полосу испарения и гари. Не ходил, не прыгал — падал, как раненый зверь, который уже выбился из сил, но ещё может сделать последний, решающий рывок.

Но то, что она увидела, превзошло все её страхи.

Данила был, но не совсем. Каждый дюйм его тела был покрыт ледяными наростами, толщиной в два пальца, как рыцарь в ледяной броне, которая светилась холодным, зелёным светом. Его форма морозника, некогда серая и чистая, теперь выглядела, как шкура древнего ящера, осыпанная кристаллами инея. Отверстия в броне там, где огонь прорвался сквозь лёд, дымились чёрным дымом.

Его лицо было обожжено и обморожено одновременно — странное, противоестественное состояние, при котором кожа выглядела как растрескавшийся фарфор, со следами и синих холодных ожогов, и красных огненных. На виске — рана, из которой вытекала не кровь, а смесь красного и синего, замерзающая в воздухе в форме странных, причудливых кристаллов, похожих на цветы.

На щеке и под глазом — кровь, скатанная ледяными брызгами, как драгоценные камни. Но страшнее всего были его глаза. В них был огонь выживания, огонь того, кто добирался сквозь невозможное. Но это был огонь умирающего костра, догорающий на последних углях.

— Я… не мог оставить тебя, — выдохнул он, падая на колени перед ней. Голос был охрип, но в нём не было слабости. Только свидетельство пройденного пути.

Елена подбежала, поймала его, чувствуя, как холод от его кожи мгновенно начал прожигать её ладони сквозь ткань рукавов. Его боль была так явственна, так реальна, что она ощутила это физически — полюса холода, идущего от его кожи, контрастирующие с жаром, который исходил из раны, что кровоточила внутри него, невидимая, но ощутимая.

— Как ты? — выдохнула она, сдерживая рыдания, которые хотели вырваться. — Камера… как ты вышел?

— Медленно, — он попытался улыбнуться, но это вышло скорее гримасой боли. — Я считал шаги. В каждый момент, когда я был уверен, что ты спишь, я начинал плавить стену. Капля за каплей. Каждый день. Каждую ночь. Я помню, как я думал: "Если есть холод, значит, есть теплота, и если есть теплота, я смогу её найти". Я искал малейшую трещину в магии, малейшую точку, где система была слаба, где древний лёд был старше, чем современная магия. И нашёл её. В углу камеры, там, где смыкались трубы старой канализации, датированной ещё Иваном Грозным. Там лёд был… иным. Более живым. Менее послушным чистой, холодной воле Императрицы. Это была старая магия. Магия земли. С ней я смог договориться.

Он упал на спину, дыхание его становилось всё более поверхностным. Но его рука всё ещё сжимала её руку, крепко, как якорь.

— Мы должны идти, — произнесла Елена, поднимая его. — Слышишь? Звуки. Они знают, что произошло. Они придут.

Она была права. Откуда-то в глубине подземелья раздавались шаги. Несколько пар. Несколько голосов, отдающих команды. Охрана, которая почувствовала разлом в системе защиты, разрушительные вибрации новой магии, прорыв в их крепости.

Данила поднялся с трудом, его колени подкашивались, но он, вцепившись в её плечо, заставил себя стоять. Они выскочили в коридор.

Подземелье Кремля открыло перед ними свои сокровища — на стенах, в тонком слое льда, как в витрине музея времён, которых больше не существует, были высечены образы. Фрески из времён древних, когда люди и магия были одной неразделённой сущностью.

Когда они бежали мимо первой стены, Елена видела, как лёд рождался из первого конца времён. Как он пробивался из земли, как люди первые прикасались к нему, не в страхе, а в благоговении. Это была песнь сотворения, высеченная в льду, история до истории.

Вторая стена показывала сцену Замерзания. Люди, застывшие в момент страха, их лица обращены в небо. Матери, прижимающие детей. Старики, держащиеся за молодых, как за якорь. Солдаты, что падали, даже не услышав взрыва. Каждое лицо — отдельная история боли, отдельный мир, остановленный в одном мгновении. И среди них — женщина, протягивающая руку. Рука в той же позе, что и Елена сейчас. Анна. Первая Хранительница. Её последний жест. Приём проклятия.

Третья стена была Россией, изображённой не как географическое образование, а как живое существо. В центре груди огромного существа, чьё лицо было человеческим и звериным одновременно, была нарисована огромная рука, сжатая в кулак. А из этого кулака — лучи, в каждом из которых плясала своя сила. Северная сила льда, белая и чистая. Южная сила огня, красная и жаркая. Западная сила ветра, серая и переменчивая. Восточная сила земли, коричневая и неумолимая. Все они сходились в одну точку, в один узел, который был подписан одним словом, выжженным так ярко, что казалось, что это слово горит: БАЛАНС.

— Это старше, чем Скипетр, — прошептала Елена, даже в побеге прислушиваясь. — Это ещё старше, чем Замерзание. Это… святилище четырёх сил. Это место, где они когда-то жили вместе, прежде чем люди разделили их, запечатали в одном инструменте.

— Позже, — дыхание Данилы было тяжелым, прерывистым. Каждое слово давалось ему мучительно. — Говори позже. Теперь — беги.

Они побежали глубже, пока коридоры не превратились в лабиринт. Позади раздавались шаги, голоса, — всё ближе, всё громче. Но коридоры были их союзниками. Елена интуитивно выбирала направления, как если бы это была не её первая дорога в этих туннелях. Как если бы что-то в её крови помнило эти ходы, эти повороты, эту архитектуру холода.

Они проходили мимо комнат, каждая из которых была адским альбомом истории:

В первой — ряды ледяных гробниц, где лежали магистры магии, забытые даже историей. На каждой гробнице — имя, но имена были стёрты, вытаяны временем. Только годы остались: 1420, 1567, 1743, 1889… Одна гробница была без имени. На её крышке — три руны: потеря, переход, возрождение.

Во второй — библиотека, где книги были написаны не на бумаге, а прямо на льду. Руны светились тусклым, предсмертным светом, словно сами слова были при смерти, теряя последние остатки энергии. Елена видела названия: "Язык Морены", "Договоры между богами", "Как контролировать то, что не должно контролироваться".

В третьей — скульптуры, огромные, в несколько человеческих ростов, изображающие богов, которых люди поклонялись, прежде чем придумать Скипетр. Их лица были полны мудрости и печали. Одной из них, с развевающимися волосами и руками, протянутыми вверх к несуществующему небу, Елена узнала Морену. Её бабушка показывала ей рисунок в старой книге.

В четвёртой — комната, которую они почти пропустили, но Данила остановил её. Здесь висели портреты. Портреты Ветровых, написанные на ледяных панелях. Елена видела лица, которые она узнавала из фотографий: Анна с её кротким, обречённым взглядом. Мария с огнём бунта в глазах. Евдокия с мудростью старицы, хотя она была совсем молодой. И в углу, неоконченный портрет — её собственное лицо, но изображённое, как будто художник видел будущее. На нём было выражение выбора, решимости, и чего-то ещё — надежды, которая ещё не родилась, но уже ждала своего часа.

В пятой — святилище древних договоров. Здесь на стенах были высечены соглашения, подписанные не человеческими руками. Символы, которые переливались на свету, обещания, которые были даны давно, когда боги и люди ещё разговаривали. Одно из этих соглашений привлекло её внимание: на нём стояла печать Морены и печать чего-то, что Елена ещё не видела, но чувствовала — печать Земли. Саму Землю, обещавшую хранить баланс, если четыре силы останутся в гармонии.

Любая из этих комнат могла бы стоить жизни, если бы только было время. Но времени не было.

Шаги позади становились ближе. Данила повернул в боковой проход, почти не видный в полутьме, замаскированный под трещину в стене. Но Елена увидела, как тщательно, как искусно это было сделано. Кто-то знал, что они будут здесь. Кто-то готовил этот путь. Они протискивались сквозь щель, и стены вокруг них пульсировали, словно сам Кремль помогал им, принимал их в себя, как мать обнимает дитя. Елена чувствовала, как её плоть почти сливается со льдом, как граница между её телом и миром вокруг становится всё более размытой. Это было опасно, но это было и спасительно. Когда они окончательно проскользнули в проход, позади прошли первые стражи — трое, в мундирах морозника, с ружьями, наготове. Их лица были окаменелыми, бесстрастными, как лица автоматов, исполняющих приказ без понимания, без раздумий. Они прошли дальше, вслушиваясь в звуки, которые вели их в неправильном направлении.

Данила дождался, пока их шаги затихнут, и только потом позволил себе выдохнуть. Но это был шум, похожий на скрежет стекла. Его рана кровоточила сильнее. Елена видела, как под льдом на его груди начинала скапливаться жидкость. Кровь, перемешанная с чем-то голубым, светящимся. Лёд в его крови.

— Не далеко, — прошептал он, хватая её за руку. — Я знаю, где конец. Там, где я слышал голос.

Боковой проход завёл их в огромный зал. Не камеру, не комнату — именно зал, настолько просторный, что голос терялся в его глубинах. Стены его были не льдом — они были… живыми. Органическими, кажется. Они пульсировали, как если бы сам Кремль был живым организмом, ледяным телом, в котором они теперь находились.

Освещение было странным. Не факелы, не свечи. Сам лёд светился, и его свет был мягким, синим, печальным. Цветом, который должен быть у звёзд, если бы звёзды плакали.

Они начали идти через зал, и шаги их отзывались эхом, будто весь мир вокруг них был пустотой, вакуумом, ждущим заполнения. На полу они видели узоры — странные, геометрические узоры, которые светились слабее, чем основной лёд, как будто старые руны, потерявшие силу. Елена считала шаги. Сотня. Двести. Трёхсотая. Зал не заканчивался, но они шли всё дальше, и с каждым шагом земля под ними становилась более отзывчивой, более живой. Елена чувствовала, что под ними что-то пробуждается. Старая магия, магия земли, которая просыпалась после долгого сна.

В центре зала стояла дверь. Не просто дверь. Врата, которые вели куда-то за пределы времени, за пределы понимания, за пределы живого мира. На их поверхности были вырезаны символы — те же, что она видела в своих видениях, те же, что блистали на льду её камеры. Но здесь они светились не холодным синим, а тёплым золотом, красным, зелёным, всеми цветами, что должны были быть в уравновешенном, исцелённом мире.

Под дверью была надпись, написанная той же, знакомой ей рукой, что писала на фотографии, оставляя знаки судьбы:

"ЗА ЭТОЙ ДВЕРЬЮ ЛЕЖИТ ВЫБОР, КОТОРЫЙ ТЫ ДОЛЖНА СДЕЛАТЬ. ОТКРОЙ ЕЁ, И ТЫ УЗНАЕШЬ ПРАВДУ ТО, ЧТО ХРАНИЛОСЬ ВО МНЕ, ВО ВСЕХ НАС, ВО ВСЁМ ЛЬДУ ЭТОЙ ЗЕМЛИ. ОТКРОЙ ЕЁ, И ТЫ СТАНЕШЬ ОТВЕТСТВЕННА НЕ ТОЛЬКО ПЕРЕД ЛЕДЯНЫМ ТРОНОМ И ОГНЕННЫМ ХАНОМ, НО И ПЕРЕД САМОЙ ЗЕМЛЁЙ, КОТОРАЯ УСТАЛА ЖДАТЬ. ОТКРОЙ ЕЁ — И ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ ВЕРНУТЬСЯ. НИ В ПРОШЛОЕ, НИ В КОМФОРТ НЕВЕДЕНИЯ. ОТКРОЙ ЕЁ — И ТЫ БУДЕШЬ СВОБОДНА. ИЛИ МЕРТВА. ВСЕ РАВНО. — МАРИЯ"

Рядом с этим, мелко, в стороне, как будто это было добавлено позже, другой почерк, усталый и осторожный:

"Дочь моя, если ты читаешь это — я уже не живу в доме. Но его память жива в тебе. Не давай никому держать твою судьбу. Ни льду. Ни огню. Только ты можешь решить, какой ты будешь. — Евдокия"

Елена опустила глаза. На полу перед дверью её нашла тень. Не от факела, не от лампы. От неё самой. Тень в форме не одного человека, а двоих. Её и Данилы. Их силуэты сливались в один, единую фигуру.

— Как ты вышел из камеры? — спросила она, прижимаясь к нему. — Ты? Откуда у тебя было достаточно времени?

— Я не выходил, — ответил он тихо. — Я всегда был готов. Когда они привели тебя, они думали, что я просто ещё один узник. Что я был там по чистой случайности. Но я был отправлен туда. Специально. Чтобы видеть, сможешь ли ты выбрать Скипетр из любви или из страха.

— Кто отправил тебя?

— Кто-то, кто помнит, как звучит голос земли. Кто-то, кто верит, что есть третий путь. Лесник из Вологды. Ворон, что следил за тобой. Домовой в твоём рюкзаке. Все они… все они — часть чего-то большего. Сети, которая тянулась долгие годы, ждала последней Ветровой.

Когда позади вновь раздались шаги, они уже стояли перед дверью, рука об руку.

— Ты знаешь, что стоит за ней? — спросила она.

— Нет, — ответил он. — Но я знаю, что если мы не откроем — то никогда не узнаем, почему Мария ушла. И почему она оставила это место незащищённым ровно для тех, кто был бы достаточно отчаянным или достаточно любящим, чтобы найти её.

Позади шаги стали громче. Голоса командиров, отдающих приказы. Вибрация стен становилась интенсивнее. Земля под ними начала трепетать, словно держа дыхание, ожидая выбора.

Но это уже не было важно.

Она коснулась двери. Лёд, живой и мягкий, как шёлк, вибрировал под её пальцами. Руны на двери вспыхнули одна за другой, загораясь золотом, красным, зелёным. Сначала тихо, потом всё громче, пока весь зал не наполнился светом.

— Я открою это, — сказала Елена, и её голос был ровным, полным той уверенности, которая приходит, когда ты, наконец, выбрал не потому, что должна была, а потому что хотела. — Я должна. Я — Ветрова. И я не боюсь правды.

Она посмотрела на Данилу. Он кивнул, и в его глазах была вся вера мира.

— Тогда давай вместе, — сказал он.

И они открыли дверь.

Руны взорвались светом, ослепительным, невообразимым. Лёд под ними начал вибрировать с такой силой, что казалось, весь Кремль начинает просыпаться. Земля за дверью — реальная, живая земля, не ледяная, но и не просто камень — зовёт их вперёд. То, что было за ней, было так ярко, так ослепительно, что оба на мгновение потеряли зрение. Это было не добро и не зло. Это была просто истина. Неразделимая, необходимая, вечная.

И они вошли в неё, понимая, что пути назад больше нет.