Лед

Глава 4

Я стоял на палубе парохода, и смотрел как за кормой исчезют огни Манхэттена. Был май 1893 года. Огромное судно, угольно-черное, с высокими трубами, дрожало от гула машины. Мы уходили в океан — в сторону Европы, домой, в Россию, к Петербургу. Пароход «Augusta Victoria» немецкой компании Hamburg-Amerikanische Packetfahrt плывет в Атлантический океан, сверкая лакированным деревом комфортабельных салонов и медью поручней. Я — пассажир первого класса, мой билет стоит больше, чем годовая зарплата рабочего, но взамен я получаю — ковровые дорожки в коридорах, шампанское по вечерам, обходительный персонал и вальсы Штрауса из оркестра, скрытого за пальмами в салоне.

Путь длинный: около двух недель до Гамбурга, затем поезд через Берлин и Кёнигсберг, еще день-два — и я в Петербурге. Впрочем, это не точно, в транспортной компании сказали, что из-за штормов иногда вместо Гамбурга судно швартуется в Бремене, но это не меняет общего маршрута.

Всю зиму я провел в Нью-Йорке, заканчивая судебные дела, читая лекции и давая интервью. Без ложной скромности можно сказать, что теперь я очень состоятельный человек. И дело не в платных лекциях и интервью, которые тоже приносили хороший доход, за денежный поток, что внезапно обрушился на мою голову, я должен благодарить банду своих адвокатов, во главе со Смитом. Хорошо иметь друзей среди мафиози… Акулы юриспруденции работали не покладая рук и не спя ночами, перевели десятки литров чернил, чтобы завалить исками американские суды. Не за бесплатно конечно, а за фиксированный процент от взысканной суммы.

Жертвами Смита помимо Соверса старшего, мошну которого мы основательно растрясли, поставив его на грань банкротства, стали и полицейский департамент Нью-Йорка, и газетчики, и даже Американское географическое общество, а так же ряд его членов. Большинство судов ещё не завершились, парочку мы проиграли, но и тех, что мы выиграли, хватило на то, чтобы основательно пополнить мой карман. Смит продолжает работать, и я надеюсь, что поток денежных средств из этого источника иссякнет ещё нескоро.

Я один, вся команда покорившая полюс уже давно убыла на родину, или к новым местам службы, и только я завис в Америке, со своими проблемами. Даже Тимоха, мой верный приказчик, занимающийся вместо меня раздолбая семейным бизнесом Волковых, ушел на «Единороге» в новое плавание, найдя в порту Манхеттена какой-то выгодный контракт. Кинули меня все, кроме Смита короче, бросили одного на чужом берегу! Эх… Ладно, зато я теперь путешествую первым классом на огромном пароходе, а не страдаю от качки в маленькой каюте зверобоя!

Рождество и новый, 1893 год я встретил в поместье Чарли Гросса, в компании Ричарда и их семьи. Принимали меня там как особу королевских кровей. Такое отношение со стороны прислуги и даже родственников братьев Гросс было мне понятно, ведь обоим я по несколько раз жизнь спас, о чем они растрепали каждому встречному. Понятно то мне это было, но и неудобно было очень сильно. Все пытались поблагодарить меня, общались подчёркнуто уважительно и даже с подобострастием, что меня сильно бесило. И только с Чарли и Ричардом, я себя там чувствовал расковано и свободно. От прочищения этого дома у меня в общем остались противоречивые чувства: с одной стороны — я был рад провести время в компании друзей, а с другой — больше я туда ни нагой!

Кстати Ричарда тоже оправдали по всем пунктам обвинения, так что мы теперь оба чисты перед Американским законом. А вот Тупун, бедолага, объявлен в федеральный розыск. Впрочем, эскимос об этом не знает, и вряд ли узнает до конца своей жизни, которую он, я надеюсь, проживет долго и счастливо.

— Мистер Волков! — Я обернулся, и увидел улыбающегося во все девятнадцать прокуренных зуба нашего капитана, Ганса Беккера. Он был одет в белоснежный китель и крутую фуражку. Говорил капитан на английском почти без акцента — Приглашаю вас составить компанию за обедом! Я познакомлю вас с достойными джентльменами, что сделали честь нашей компании путешествовать на этом пароходе! Все они просто жаждут пожать вашу руку!

Начинается… Я тяжело вздохнул, и не говоря не слова потопал за капитаном. Вот они, медные трубы, привыкнуть к которым мне еще предстоит. Каждая сволочь считает своим долгом подержать мою мозолистую руку каюра в своих потных ладошках! Достало! А ведь я когда-то хотел славы, из-за этого и начал снимать блоги про путешествия… Сбылась мечта идиота!

Первую неделю нас сильно качало — в Атлантике стоял ветер, и вода была серо-зелёной, холодной, безжалостной. Всю эту неделю я практически не вылезал из каюты, ссылаясь на морскую болезнь. Общения с толстосумами, моими попутчиками по первому классу, мне хватило за глаза и в первый день знакомства. Все их разговоры рано или поздно сводились к себе любимому, к бизнесу и мерянью письками, у кого длиннее и толще. Точнее, у кого больше связей, активов, бабла и недвижимости. А я для них был просто очередной экзотической зверушкой, знакомством с которой можно потом похвастаться друзьям и родственникам. Так что всю эту неделю я тупо спал, читал книги и жрал всякие деликатесы в гордом одиночестве, наслаждаясь покоем.

На вторую неделю шторма прекратились, и для меня плавание превратилось в ад. Отмазка про морскую болезнь больше не проканывала, мне пришлось выползти из своей берлоги. И я тут же снова попал в центр всеобщего внимания! Даже на прогулочную палубу было не выйти! Даже ночью! Волны утихли, и на палубу стали выходить женщины и дети. И все эти мерзкие дамочки, считающие себя центром вселенной, надув от обиды губы полезли ко мне, упрекая меня в том, что я не уделяю им внимание! Кто вы все, мать вашу⁈ Мне хотелось послать их всех туда, куда всем им давно была дорога! На х… к мужу в постель короче! Но приходилось натягивать на морду лица вежливую улыбку, оправдываться, извиняться за то чего я не делал, трепать за щеки отожравшихся до состояния розовых поросят младенцев и выдавливать из себя комплементы.

Когда плавание подошло к концу, я прям выдохнул от облегчения. Схватив свой чемодан и саквояж с бумагами, не дожидаясь грузчиков, я буквально первым спустился по трапу на причал порта Гамбурга. Через несколько минут, я уже был в зале прибытия порта, и подавал свой паспорт для контроля сержанту пограничной полиции, в то время как таможенники с интересом копались в моих вещах. Закончив формальности, я поймал пролетку и смотался к чертям собачим!

Сбежав, я снял не очень дорогую, но приличную гостиницу не далеко от вокзала, и до прибытия поезда, которому предстояло отвезти меня в Петербург, я тупо провалялся на диване, с бокалом пива в руках. Слава богу, что меня никто из вездесущих журналистов за это время не нашел! Впереди ждала родина — не та, с которой я уезжал, но всё же родная.

Я прибыл на Варшавский вокзал Петербурга рано утром. Еще только светает, но город уже не спит. После долгой дороги из Варшавы поезд наконец замедляет ход, и за запотевшими стеклами вагона показались знакомые силуэты — купола, телеграфные столбы, черепичные крыши рабочих предместий. Я раньше в Питере жил, и богом клянусь, если нанести на стены старинных домов граффити из баллончиков, мы тут же перенесёмся в мой двадцать первый век, настолько ничего не поменялось больше чем за столетие! У меня аж сердце в груди защемило…

Я сижу в купе первого класса. Стены обиты зелёным сукном, в углу — латунная лампа, чуть покачивающаяся от движения, позвякивает ложечка по стеклу стакана. Проводник, пол часа назад принес мне чай в серебряном подстаканнике. Поезд подаёт долгий гудок и останавливается с глухим скрипом. Проводник в форменном сюртуке открывает дверь моего купе и кланяется:

— С приездом, вашбродие!

Я спустился на перрон. Первая мысль: люди. Шум. Тепло. Запахи. Запах дыма, жареного лука от буфета, запах мокрой шинели. На мгновение закружилась голова.

Передо мной выросла толпа: военные, чиновники, фоторепортёры с треногами, разномастно одетые горожане. Я слышал выкрики:

— Вот он!

— Где он⁈ Где Волков?

— А молоденький то какой!

— Это сопля что ли и есть Волков⁈ Не может быть! Тот же и повыше, и побольше быть должен, и борода у того!

Подошёл человек в мундире флота, с медалями. Он протянул руку:

— Позвольте представиться, Решетников Константин Ильич! От имени Императорского Географического общества, поздравляю с возвращением, доктор. Россия гордится вами!

Снова вспышки, но я к ним уже привык, и только непроизвольно морщусь. Издержки профессии полярника, которые тут почитаются как в моё время космонавты. Чиновнику я жму руку, и киваю головой, чувствуя, как дрожат пальцы. Не от холода — от волнения. Какая-то молодая девка шустро сует мне в руки букет из полевых цветов и тут же растворяется в куче народа, что меня окружили. Повернув голову, я вижу флаг — наш, российский, с двуглавым орлом, над толпой. Среди встречающих я замечаю и часть моих товарищей по экспедиции — они держались вместе, смотрели на меня и улыбались. Мы переглянулись и коротко кивнули друг другу. И я и они знали — встреча будет долгой, в гостиницу меня никто не отпустит. Из толпы вдруг выбирается носильщик в синей жилетке с латунным номером. Он бежит ко мне:

— Багаж ваш? Разрешите, сударь?

— Да, бери, только далеко не отходи, я не знаю на чем и куда я поеду — Киваю я головой.

— Не извольте беспокоиться! Подождем и проводим в лучшем виде! Мы же понятие имеем, херой вы как никак!

Грузчик ловко хватает мой саквояж и чемодан, аккуратно принимает из моих рук длинное суконное пальто, и исчезает за моей спиной. Я вдыхаю влажный петербургский воздух с примесью дыма, навоза и пряников из вокзального буфета. Черт, хорошо то как!

— Пройдемте Иссидор Константинович, не ровен час дождь опять ливанёт! Крышу починяют, как вы могли заметить, а сегодня в столице дожди-с — Решетников хватает меня под руку — В здании вокзала накрыт фуршет, там будет удобнее!

Я взглянул наверх. И точно, как раз над нами часть крыши отсутствует, а по балкам перекрытия снуют рабочие, с интересом посматривая вниз. В просвете чернеют налившиеся влагой облака, готовые лопнуть в любой момент. Питер, он и есть Питер…

Топаем всей толпой в здание вокзала. В зале ожидания всё выглядит знакомо: зеркала в золочёной раме, колонны. Над кассами висят расписания поездов. Тут тоже людно, люди из других вагонов в основном третьего класса, толпятся у выхода.

Как только я вхожу в распахнутую дверь, как, оркестр, стоящий у входа в вокзал, поднимает медные трубы. Взвивается звук литавр, и на весь зал, на весь Петербург, словно с самого неба, звучит:

Боже, Царя храни!

Сильный, державный,

Царствуй на славу, на славу нам!

Царствуй на страх врагам,

Царь православный!

Боже, Царя храни!

Звук торжественный, величавый. Он заполняет пространство под высоким сводом вокзала, сливаясь с эхом шагов, скрипом сапог, и лёгким звоном медалей на груди офицеров. Пассажиры замирают. Мужчины снимают шляпы, солдаты — отдают честь, женщины крестятся. Среди встречающих — кадеты, сжимают фуражки в руках, смотря на меня с щенячьим восторгом.

После последнего аккорда наступает короткая тишина. И вдруг — всплеск аплодисментов, крики «Урааа!», и под это исконно русский боевой крик толпа идет в атаку! Я и глазом моргнуть не успеваю, как лечу к потолку, а затем падаю вниз. Меня подхватываю десятки рук, и снова вверх!

— Ура Волкову!

— Мать вашу! Всю душу вытрясите! На землю поставьте ироды! — Протестую я, но за гулом восторженной толпы меня никто не слышит.

Наконец меня, всего растрепанного и помятого опускают на землю, и в мою руку кто-то вкладывает бокал, полный шампанского. Да, выпить бы мне сейчас не помешало. Видал я в гробу, такую народную любовь! Сейчас бы кому-нибудь в зубы дать! Вот организатор этого мероприятия, Решетников который, как раз подойдёт! После подбрасываний адски болит ребро, шляпа моя где-то под ногами толпы, а рубашка видимо треснула под мышкой, хорошо, что на мне ещё и пиджак! Я поворачиваюсь, ища благодетеля глазами, и встречаюсь взглядом с Егором Корнеевым. Он в парадной форме, на груди полно наград, на поясе кортик, а звезд на погонах как будто больше стало…

— Терпи командир! — Орет он мне на ухо, перекрикивая адский шум, что стоит вокруг — Тебе сейчас только благодарственную речь сказать надо, и мы тебя заберём! Не повезло тебе, что ты один, все шишки твои, нам проще было, мы на всех эти лавры поделили.

— Какая к чертям речь⁈ — Меня уже трясти начинает от злости — А не пошли бы они все в пень⁈

— Ха-ха-ха! — Смеётся Егор — А что, пошли их, будет интересно завтра во всех газетах прочитать, как Волков своих восторженных поклонников и официальных лиц матом крыл!

— Да иди ты! — Мне было не до шуток. Носильщик с вещами и пальто где-то потерялся, шмоки мне попортили, по торсу настучали, и за это я их всех ещё и благодарить должен⁈

— Ага, и правда, пошел я, а то мне второй раз достанется, а оно мне надо? — Заржал довольный Корнеев, и тут же исчез в толпе.

— Вот же собака сутулая… — Процедил я сквозь зубы. Похоже говорить всё же придётся.

Я залпом выпил шампанское, и оглянулся в поисках броневика, с которого можно толкнуть речь. Раньше сядешь, раньше выйдешь. — народная мудрость! Надо уже отбиться от всех этих церемоний, и ехать в гостиницу. Так где броневик? Нету что ли? Наверно на Финском все броневики паркуют, и только там их дают на прокат поюзать, чтобы с них выступать перед толпами народа… А это что там в углу? Ящики строителей? На нем фотограф какой-то устроился. Сойдёт!

Я быстро подошел к ящику, улыбнулся фотографу, а затем бесцеремонно схватил фотоаппарат за треногу и снял нафиг со своей будущей трибуны. Не обращая внимание на возмущенный вопль журналюги, который тут же спрыгнул вниз, боясь потерять дорогую аппаратуру, я забрался наверх.

— Господа… Господа! — В первый раз меня не услышали, а после второго, когда я заорал как резанный, в зале мгновенно возникла пауза, толпа замолкла, повернув головы ко мне.

— Мы вернулись! — Начал я торжественно. Чего говорить я знал, речь давно написана и выучена, к тому же я немного сплагиатил… — Вернулись с края земли, оттуда, где кончаются карты, где нет деревьев, где только лёд, ветер и звёзды над белой пустотой. Мы были там не ради славы, не ради наград. Мы были там — ради науки, и ради России. Мы прошли через бури, через лёд, через тьму и голод. Мы хоронили товарищей под снегом, где нет креста и не растёт трава. Но мы не отступили. Мы вели дневники, мы вели замеры, мы несли знамя Империи на полюс холода — и оно не упало. Если вы сегодня встречаете меня как героя — знайте: героями были все те, кто помог мне в осуществлении задуманного! Те, кто мог, но не пошел на полюс, чтобы дать мне шанс, те, кто проложил мне путь! Помните их, ибо они и есть настоящие герои! Я назову их поименно: Корнеев Егор Антонович, Сизов Карл Фадеевич, Галицкий Семён Иванович, и особо хочу отметить Куницкого Фрола Лукича! Без них ничего бы не получилось! И пусть знает Европа и Америка — на Севере имя России звучит громко, как треск льда под ногами. Спасибо вам — за то, что ждали. За то, что верили. Слава Отечеству. И пусть каждый, кто отправится вслед за нами, знает: Россия не знает края!

Вспышка, прямо у меня под ногами ослепила меня. Обиженный мною репортер выполнял свою работу, а над сводами вокзала в очередной раз звучал крик «Ура!».