Лед

Глава 15

Мы покинули не гостеприимную Сантус ранним утром. Море встретило нас спокойной зыбью, солнце ещё жгло по-летнему, но я знал — с каждым днём будет становиться всё холоднее и холоднее. Первые дни проходили без тревог: попутный ветер тянул паруса, и наша «Вега» шла ходко, словно спешила сама побыстрее добраться до конечной цели путешествия. На юг мы шли вдоль побережья Южной Америки, не теряя берега из вида, и не сильно удаляясь в открытое море.

Вскоре жара спала, ночи стали прохладными, а в воздухе появилось сыроватое дыхание южных широт. На горизонте всё чаще вставали туманные стены, из которых неожиданно выскакивали огромные стаи птиц.

Устье Ла-Платы встретило нас тяжёлым свинцовым небом и бесконечными стаями чаек. Мы не стали задерживаться ни в Монтевидео, ни в Буэнос-Айресе: новости мы уже получили в Сантусе, а каждый день промедления мог стоить нам если не победы, то как минимум надежной базы для зимовки и старта. Запасов у нас хватало, и я отдал приказ продолжать двигаться на юг.

Чем дальше, тем тяжелее становился переход. Ветер упорно дул в лицо, волна короткая и злая швыряла «Вегу», как игрушку. Паруса рвались, снасти стонали под натугой, а на палубе постоянно висела завеса солёной мороси. Люди спали мокрыми, просыпались мокрыми и снова выходили на вахту. Снасти постоянно приходилось чинить прямо на качающейся палубе, на запасном такелаже мы сильно сэкономили…

— Вот оно, настоящее море, — мрачно заметил Корнеев, обмотав воротник бушлата шарф — Почти как Балтика, будто домой идем. Только на самом деле до дома тысячи миль и вернёмся мы туда не скоро. Если вообще вернёмся, с такой-то погодой… а впереди ещё пролив Дрейка, мать его за ногу!

— Не трави душу Егор! — огрызнулся я, тоже кутаясь в штормовку. Я сильно мерз, запасной сухой одежды у меня уже не осталось — Вернёмся, куда мы нафиг денемся! У нас экипаж из профессиональных военных моряков, должны справиться.

Когда мы миновали берег Патагонии, показавшийся нам бесконечной пустыней ветров, всё чаще начали попадаться холодные шквалы. Собаки оживились: теперь им не приходилось страдать от жары, и они тянулись к ветру, виляя хвостами. Люди же мёрзли и кашляли, но пока держались.

Однажды, в пасмурное утро, на горизонте вспыхнули странные огоньки. Сначала я подумал о маяке, но Арсений, щурясь, сказал:

— Это костры. Они прямо на лодках их жгут. Я слышал про такое.

И действительно: вскоре мы различили крошечные каноэ, а в них — темнокожих людей, закутанных в шкуры. Они поднимали копья и кричали что-то на своём языке. Их костры плясали огнём на воде, и в тот миг я понял: мы действительно вошли в пределы Огненной Земли.

Вечером мы бросили якорь в бухте у Ушуайи. Вокруг возвышались суровые горы, вершины которых скрывались в тумане, а на склонах мерцали огни стоянок дикарей. Ветер здесь был иным — ледяным, колючим, словно дышала сама Антарктида.

Мы стояли на пороге последнего рывка. Впереди были только проливы, айсберги и ледяные пустыни.

Утром, когда серый рассвет пролился над бухтой, мы впервые увидели Ушуайю. Небольшое поселение — десяток каменных и деревянных построек, жалкий дощатый причал, пара складов. На фоне мрачных гор и густого тумана всё это казалось крохотным островком цивилизации, зажатым в холодных объятиях Огненной Земли.

С берега тянуло дымом костров и чем-то резким, животным. Возле домов сновали индейцы-ямааны, закутанные в шкуры гуанако, босые, с копьями и луками. Они смотрели на нас настороженно, но без явной вражды. Между ними мелькали фигуры белых колонистов — англичан и аргентинцев, пытавшихся превратить этот дикий край в форпост.

Первым на борт «Веги» поднялся молодой чиновник в поношенном мундире аргентинского гарнизона. Его испанский был быстрым, словно он боялся, что не успеет сказать всё до того, как нас сожрёт местная непогода. Правда поняв, что мы по испанский не понимаем, он горестно вздохнул, и перешел на плохой английский. Формальности оказались короткими: мы представили бумаги, и чиновник, переглянувшись с офицером, оставшимся в шлюпке у борта «Веги», сухо кивнул — стоянка разрешена.

Мы немедленно начали пополнение запасов., спустив вельботы на воду. Из трюмов выгрузили пустые бочки под воду, матросы тянули их к ручью, стекавшему с гор. Лёд в верховьях таял, и вода была чистой и холодной, как сама Антарктида. Местные женщины приносили в обмен на ножи и ткани вяленое мясо гуанако и рыбу. За пару жестянок печенья мы получили целый воз плохо обработанных шкур, которыми укрыли загон с собаками.

И всё же тревога не отпускала. Вечером Корнеев доложил:

— На берегу слышал разговоры. Будто неделю назад здесь видели английский корабль. Не заходил, но на рейде стоял. Пополнили воду и ушли на юг. Я разговаривал с местным начальником, но он только отмахнулся, мол не помнит название судна, хотя по описанию корабль очень похож на «Викторию».

Я сжал кулаки. Опять те же слухи! Или это не слухи? Может действительно, пока мы бились со штормами в проклятом Бискайском заливе, практически стоя на одном месте, «Виктория» успела нас нагнать и уйти вперед? Её скорость под парусами одиннадцать узлов, она была быстрее нас, если ветер был попутный. Значит возможно, что англичане у нас впереди — и не так уж далеко. Про «Фрам» никто ничего не знал, но еще в Сантусе, из газет я узнал, что норвежцы будут держать курс через Магелланов пролив. Проклятая неизвестность! Когда же на кораблях начнут устанавливать нормальное радио⁈ Мечты… Это будет уже скоро, но не сейчас.

Мы провели в Ушуайе три дня. Люди отдыхали, чинили паруса, смолили рангоут. Собаки, укрытые от ветра, ожили и снова вели себя как настоящие гренландцы, а не измученные диареей дворняги. Но каждый вечер, когда в горах загорались огни индейских костров, а холодный ветер выл в снастях, я чувствовал — это не отдых, это лишь затишье перед бурей.

На четвёртое утро я наконец-то отдал приказ сниматься с якоря и продолжить плавание. Перед самым отплытием я передал местным чиновникам письма, в которых извещал несколько географических обществ, морское министерство России, журналистов и других заинтересованных лиц о том, что Русская Антарктическая экспедиция под моим руководством продолжает действовать, и уже находится у берегов Антарктиды. В письме я кратко описал наш путь с момента оставления «Полярной звезды», дал полный перечень участников экспедиции и расплывчато поделился планами. В частности, я указал местом зимовки экспедиции Китовую бухту, а также сообщил о моем намерении покорить Южный полюс, как только позволят погодные условия. И если письма в министерство и географические общества были сухими и официальными, то в обращении к журналистам и друзьям я красок не жалел, и думаю, некоторым лицам, особенно из августейшей семьи, это не понравиться. Может я и наживал себе могущественных врагов, только сил молчать у меня уже не было…

Когда «Вега» скользнула мимо последних скал Ушуайи, в лицо ударил ветер, пахнувший льдом. Резко похолодало. Мы покидали пределы мира людей и входили в царство Южного океана и Антарктиды.

Мы покинули бухту Ушуайи, как делали это всегда после долгих стоянок, в сером рассвете. Скалы и мрачные горы Огненной Земли быстро растворились в тумане, будто сама земля не хотела отпускать нас. Впереди лежал пролив Дрейка — бескрайнее водное пространство, где два холодных океана безжалостно сходятся, сталкиваясь в яростном хаосе ветров и волн.

Первый день прошёл терпимо. Ветер свежий, паруса наполнялись ровно, и «Вега» держала ход в восемь узлов. Но к вечеру небо почернело. Сначала хлынул дождь, потом порывистый шквал, и за час океан превратился в бушующую кашу волн.

Вторую ночь мы переживали как в аду. Судно бросало с борта на борт, вода валилась через фальшборт, собаки скулили и рвали цепи, матросы, обвязавшись верёвками, карабкались к парусам, где каждая минута могла стать последней. В кочегарке было ещё хуже: жара и угольная пыль смешивались с жгучим дымом, тяга в котлах то появлялась, то пропадала под натиском стихии, а на палубе в это время ревел ураганный ветер.

Корнеев орал так, что голос его срывался:

— Подтянуть грот! Вниз марсель! Живее, черти, живее!

На третьи сутки океан будто сошёл с ума. Волны шли отовсюду — не длинные валы Атлантики, а злые, острые, готовые врезаться прямо в борт. Я видел, как одну из шлюпок сорвало и унесло, как пушинку. Люди устали до безумия: глаза красные, движения замедленные, руки в кровавых мозолях. Но никто не падал духом. Каждый знал — если сдадим сейчас, погибнем все.

На четвёртую ночь впередсмотрящий закричал:

— Лёд по курсу!

И действительно, в просвете между туманами показалась огромная белая глыба — айсберг, сверкавший в тусклом свете луны. Он шёл медленно, величественно, опасно. Мы отвернули к востоку, и лёд остался за кормой, но чувство тревоги усилилось.

— Вот оно, — сказал тихо Ричард, стоявший рядом со мной на мостике, весь мокрый с головы до ног. — Настоящее испытание. Дальше будет только хуже.

— Напомни мне, нахрена мы тут вообще поплыли, если есть безопасный Магелланов пролив? — Спросил я, перекрикивая рев ветра.

— Магелланов пролив конечно безопаснее, — За Ричарда ответил Корнеев. — Берега близко, всегда можно найти бухту, спрятаться от шторма. И в картах он обозначен лучше, чем этот проклятый Дрейк. Но! Там можно застрять неделями. Ветры гуляют, как им вздумается, а в узостях либо штиль, либо встречный порыв. И всё это время будем жрать сухари и ждать милости неба. Да к тому же за проход по территории Аргентины и Чили взымаются пошлины, а Дрейк бесплатный, мать его за ногу! Экономим деньги! Да и после выхода из пролива придется лавировать между островами Огненной земли, чтобы выйти куда нам нужно. На его проход может времени уйти дохрена и больше! Ну потреплет нас слегка, помотает, зато быстро, всегда есть ветер и бесплатно!

— Ага, а то я уже начал забывать, какого хрена мы тут делаем — Простонал я, морщась от холода.

— Ну вот, напоминаю — устало улыбнулся Егор, — как его пройдем, можешь в ухо серьгу вставлять, и в кают-компании ноги на стол складывать, в клуб избранных попадешь!

— Воздержусь — криво усмехнулся я — А тех, кто так сделает из нашей команды, высажу на первом же встречном куске льда или камне! Серьги носят только бабы, а на столе мы едим вообще-то!

— Эх, нет в тебе морской романтики командир, сухой ты человек, черствый! — Грустно вздохнул Корнеев.

— Я сухой и черствый⁈ — Возмутился я — Да я мокрый до исподнего!

На пятый день шторм утих. Не исчез — нет, он просто стал другим: волна осталась высокой, но ветер сбросил ярость, и люди впервые за много суток вздохнули свободнее. На горизонте висела густая белая полоса тумана — юг звал нас.

Мы вошли в туман осторожно, словно в иной мир. Казалось, что сама тьма здесь плотнее, а каждый звук отдаётся эхом в холодной пустоте. «Вега» скользила в молочном мареве, будто ощупью искала путь. Все были напряжены до предела, впередсмотрящие до боли в глазах всматривались в туман, я тоже не отрывал взгляда от носа судна, пытаясь рассмотреть хоть что-то. Корнеев приказал спустить паруса, и сейчас наш корабль шел вперед самым малым ходом на машине. Иногда туман рассеивался, и тогда проступали зубчатые силуэты айсбергов — чёрно-белые громады, величаво дрейфующие по воле течений. Между ними пролегали узкие проходы, и каждый неверный поворот руля мог стоить нам жизни. Вахтенного матроса на штурвале сменил Сизов, возле переговорной трубы с машиной и машинным телеграфом стоял Корнеев, готовый в любой момент приказать дать самый полный назад. Весь экипаж, кроме кочегаров и механиков, находился сейчас на палубе, выстроившись вдоль бортов с баграми. Люди стояли молча, каждый был занят своим делом, но на лицах отпечаталась тревога.

— Тихо тут как в могиле, — пробормотал Корнеев, — только и жди, что ледяная гора какая из тумана выскочит.

— Лучше молчи, — отозвался Арсений. — А то накаркаешь ирод. Всё нормально будет!

К утру следующего дня айсберги пошли гуще. Сначала одиночные глыбы, словно стеклянные плавающие острова из иного мира, потом целые поля ледяных обломков, качавшихся на волнах. Вахтенные работали без отдыха, глаза у всех были красные от мороси и бессонницы, но никто не смел оторваться от биноклей. Одно неверное движение тут означало смерть, так как помощи нам ждать было не откуда.

На третьи сутки пути туман начал редеть. И вдруг, на рассвете, мы увидели её — Антарктиду! Вода здесь была спокойнее, обрамлённая толстым льдом шельфового ледника. Среди серой пустоты холодного моря, эта белая полоса льда, сильно выступающая за побережье, казалась почти приветливым пристанищем для усталых моряков. Впередсмотрящий крикнул вниз:

— Сплошной лед прямо по курсу! — Сегодня впередсмотрящим был Ричард, и от волнения прокричал он известие на английском языке, однако его и так поняли, мы уже все видели холодный южный континент.

— Это ледяной барьер Росса — Изучив окрестности в бинокль и сверившись с картами, сделал вывод наш штурман — Мы на месте. Бухта должна быть немного восточнее.

— На восток, так на восток — Кивнул Корнеев, перекладывая штурвал — Всем внимательно следить за морем и берегом!

До бухты мы дошли к вечеру.

Китовая бухта производила гнетущее и величественное впечатление. Вход в бухту был узким, усеянным плавучими глыбами льда, и корабль шел туда медленно, осторожно, с постоянной опаской налететь на скрытые под водой ледяные «корни». Берег был низкий, но за ним сразу поднимались огромные снежные массы, переходившие в ледяные обрывы. Если вдоль внешнего края барьер имел ровную плоскую поверхность, то здесь, внутри бухты, условия были совершенно другими. Даже с палубы корабля мы могли видеть сильные неровности поверхности в каждом направлении, огромные хребты с ложбинами между ними простирались во все стороны.

Ветер, привычный для Южного океана, здесь стихал, зажатый берегами, и слышен был только треск льда и далёкий плеск воды. Берега бухты представляли собой смесь каменных обрывов и ледниковых языков, сползающих прямо в море. Иногда от этих языков с грохотом откалывались огромные глыбы льда — тогда бухта наполнялась эхом, словно из пушки стреляли. Когда лёд падал в воду, казалось, будто рушится весь мир. Волна от глыбы прокатывалась до самого нашего борта, и сердце сжималось не выбросит ли нас на скалы.

Мы осторожно вошли внутрь. Почти отвесные края ледника сомкнулись за кормой. Где-то в глубине бухты плавала группа китов — огромные тени под водой, их фонтаны поднимались в холодное небо. Несмотря на суровость, бухта жила. Кроме китов, у берегов кишели тюлени и пингвины. Но самое главное, в бухте никого не было! Ни английской «Виктории», которую я подозревал в том, что она нас обогнала, ни норвежского «Фрама», о передвижении которого мы так ничего толком и не узнали. Мы оказались тут первыми!

Я встал на носу и снял меховую шапку.

— Ну что, господа, дошли! Вот она, Китовая!

Экипаж молча смотрел на суровый берег. Здесь не было ни людей, ни следов цивилизации — только лёд, снег и море. Но каждый понимал: это место станет нашим приютом, нашей опорой перед рывком к самому краю мира.

Корнеев перекрестился.

— Дошли слава богу. Самое трудное позади, а значит и дальше дойдём.

Мы бросили якорь, и «Вега» застыла в ледяной тишине бухты, готовясь к новой главе нашего пути.