Лед

Глава 21

Только в конце сентября 1895 года в Китовой бухте появились первые признаки весны. Температура воздуха поднялась до минус двадцати пяти градусов и ураганные ветры, что всю зиму испытывали на прочность наше зимовье, немного утихли. Мы были готовы к выходу уже давно, ожидая только подходящей погоды, и двадцать девятого сентября наконец-то мы отправились к цели нашего путешествия. Будь моя воля, я отложил бы поход ещё на месяц, однако висящие над моей головой как лезвие гильотины призраки двух конкурирующих экспедиций заставляли торопиться и рисковать.

Всю полярную зиму шла интенсивная подготовка к походу. С учетом опыта спасательной экспедиции были перешиты меховые костюмы и спальные мешки. Вес саней был уменьшен до тридцати килограмм. Несмотря на то, что мы планировали, как и при походе на Северный полюс строить иглу, нами были сшиты две аварийные палатки. При подъёме на ледник, при выходе на полярное плато, нам вряд ли удастся строить снежные укрытия.

Для лучшего рассеивания солнечного света в полярный день эти палатки были снабжены внешней оболочкой из алой ткани. Провиант включал всего пять видов продуктов: свежее мясо (мороженая тюленина), парашок какао с сухим молоком с примесью сахара, шоколад, пеммикан и галеты. Для собак был взят с собой собачий пеммикан, который мы тщательно хранили всю зиму, и он также должен был служить аварийным рационом для людей. Всю зиму я занимался укладкой провианта, чтобы не тратить время на его распаковку и взвешивание в пути. В каждый продовольственный ящик укладывалось послойно: пеммикан, галеты и шоколад, таким образом, чтобы дневной рацион каждого дня оказывался в легком доступе. Энергетическая ценность дневного рациона, по моим расчётам составляла пять тысяч килокалорий, что должно было хватить нам с лихвой.

В полюсную партию, входили пять человек: я, как начальник экспедиции, Ричард Гросс, Фрол Куницкий, Аресний Фомин и Тупун. Игорь Паншин так и не смог до конца восстановиться после зимнего похода, и его пришлось исключить из основного состава.

С собой у нас были пятеро нарт и пятьдесят пять самых крепких собак. Все собаки, которые должны были идти на полюс уже с середины зимы были тщательно подобраны и поделены по упряжкам. Собак мы подбирали так, чтобы они не враждовали друг с другом и содержали их отдельно, чтобы псы смогли установить иерархию в своей маленькой своре. При этом, по совету Тупуна, за каждой упряжкой ухаживал только тот каюр, который её поведёт к полюсу.

Оставшиеся члены команды тоже не должны были сидеть без дела. Чарли Гросс, спасенный зимой матрос Корякин и два инуита оставались смотрителями станции, и в их обязанности входило поддержание её в надлежащем состоянии на случай повторной зимовки, охота, а также наблюдение за научными приборами. Паньшин, Скворцов, Галицкий и оставшиеся два инуита должны были выйти в повторную экспедицию на лед, для поиска останков экипажа «Полярной звезды», и попутно проводить картографирование местности. Они должны были нанести на карту Китовую бухту с её ближайшими окрестностями, а также пройти как можно дальше по леднику Росса и провести там исследования, насколько позволят время и обстоятельства.

Вторая спасательная экспедиция отправлялась в поход на трех нартах и имела при себе тридцать шесть собак. С собой команда брала два разборных каяка, которые в случае необходимости можно было использовать как сани для транспортировки пострадавших и груза.

Игорь Паншин стал старшим в этом отряде. Лишившись четырех фаланг на пальцах левой кисти, он очень переживал, что не сможет пойти со мной в поход, однако он хорошо понимал важность поставленной перед ним задачи. Между тем, эта команда из пяти человек тоже была не плохо подготовлена: штурман, участвовавший в зимнем походе и знающий направление движения; врач, на случай если выживших каким-то чудом всё же удастся найти; опытный моряк и чемпион по гонкам на шлюпках, если команде придется использовать разборные каяки; ну и два привыкших к выживанию на севере эскимоса.

Выходить наши партии должны были одновременно. Паншину предстояло пройти часть пути вместе с нами, пополнить дополнительным продовольствием несколько уже готовых складов, а потом вернуться на зимовье, доснарядить сани, и уйти уже в свой поход.

Опять сверкали вспышки магния, и мы уже привычно прощались с товарищами. Стоя возле моих нарт, над которыми развивался Российский флаг, я позировал для фотосессии, а мыслями был уже в походе. Я помнил об Антарктиде из прошлой жизни не так уж и много, но то что я знал, должно было нам помочь выиграть полярную гонку, по крайней мере я на это надеялся. Я примерно знал, что ждет нас впереди. В отличии от наших конкурентов, и я всерьёз рассчитывал на победу. Англичанам и норвежцам идти почти на сто километров дальше, чем нам, мы лучше оснащены и более опытны, у нас почти в два раз больше собак чем у Нансена, и ровно на пятьдесят пять больше чем у Адамса. Мы должны выиграть, иначе… Иначе сотни российских моряков погибли зря! Конечно, я не виновен в их гибели, они все умерли из-за амбиций великого князя, однако мертвый сраму неймёт, с него не спросить. Я единственный выживший из руководителей экспедиции, мне за всё и ответ держать придётся. Кто-то же должен быть виноват, как у нас принято. А если я ещё и на полюс первым не попаду… О последствиях не хотелось и думать.

— Ну всё братва, по коням! — Увидев, что прощание затянулось, я решил поторопить парней — Каждая минута на счету, так что хватит на кулак сопли мотать, выдвигаемся!

Колонна из восьми нарт бодро двинулась по уже привычному маршруту, который был проложен до восемьдесят третьего градуса южной широты.

Первые дни похода мы шли без особых неожиданностей. Собаки были свежие, упряжки слушались своих каюров, а груз, тщательно распределённый по нартам, не создавал лишних проблем. Дорога до заложенных складов уже была разведана весной, и мы двигались уверенно, пользуясь снежными пирамидами, которые оставили заранее. Наши бывшие стоянки сильно замело зимой, уничтожив иглу и погребя под тоннами снега гурии, только флаги торчали из сугробов, однако нам этого вполне хватало для ориентирования на местности.

К вечеру третьего дня колонна растянулась: полюсная партия шла впереди, а санные Паншина немного отставали. Но это и планировалось — после восьмидесятого градуса он должен был развернуться. На каждом градусе, после каждых пройденных ста километров я делал примерно одинаковую запись в журнале: «Склад пополнен, потерь, обмороженных, заболевших и отставших нет, собаки бодры».

Ночёвки проходили без происшествий. Там, где снег позволял, мы ставили иглу, где попадался лед, или слой снега был недостаточно толстым, нас выручали палатки. На привалах ели пеммикан с горячим какао, а собакам сразу выдавали по куску их рациона — если задержаться, они начинали грызть упряжь.

Погода пока держалась терпимая, если не считать пронизывающего ветра. Солнце не грело, но хотя бы давало свет, и это облегчало навигацию. Ландшафт почти не менялся: белая равнина, редкие трещины во льду, да горизонт, будто вырезанный ножом.

Когда на пятый день Паншин со своим отрядом повернул обратно, стало заметно тише. Мы попрощались, пожелали друг другу удачи, помахали руками, и уже через несколько минут нарты Игоря исчезли в снежной дымке. Теперь нас оставалось пятеро, и впереди лежала дорога, о которой никто из нас толком ничего не знал.

После прощания с отрядом Паншина дорога пошла тяжелее. Там, где весной мы быстро проходили по тропе, оставленной санями, теперь царила белая пустота. Все следы заметены, все ориентиры едва угадывались. Мы двигались почти наугад, сверяясь только с компасом и снежными пирамидами, которые чудом уцелели.

Вскоре снег внезапно стал рыхлым, собаки начали проваливаться, и скорость упала вдвое. Тупун первым заметил, что впереди скрывается система трещин — невидимых, пока на них не наступишь. Каким образом инуит распознал их под слоем снега, для меня так и осталось загадкой.

Пришлось искать обход. На это ушло несколько часов, но лучше потерять время, чем людей или собак. Вечером в палатке мы сидели молча, каждый в своих мыслях. Арсений, ковыряясь в блокноте, записывал координаты и зарисовывал схему трещин. Гросс спорил с Куницким о том, стоит ли нам экономить пеммикан для собак. Тупун же лишь хмуро смотрел в сторону, ремонтируя очередную порванную упряжь.

Каждый день начинался одинаково. В четыре утра я будил всех, разжигали примус, дежурный варил какао и резал тюленину. На людей шёл пеммикан и галеты, иногда шоколад — «для поднятия духа». Собаки же утром оставались голодными, они получали свой рацион только один раз в день, вечером, перед ночной стоянкой. Палатки складывались за двадцать минут, и сразу после этого мы ставили отметку — гурий с флагом. Это было правилом: «нет отметки — нет пути». В случае непогоды они могли стать единственным спасительным ориентиром. Вечером повторялась та же рутина: палатки, ужин, ремонт.

Собаки, несмотря на усталость, держались. Пару раз случались драки — тогда каюры просто подходил, хватал виновного за загривок и швырял в снег, для верности добавляя пару ударов кнутом. После этого дисциплина быстро восстанавливалась.

Достигнув крайнего склада, перед выходом в неизвестную местность, мы сделали днёвку для отдыха людей и собак и для ремонта снаряжения. Тут, на восемьдесят третьем градусе южной широты заканчивался разведанный маршрут. Погода стояла тихая, безветренная, и впередилежащая местность терялась в густом тумане.

— А не плохо мы пока идём, командир! — Мы только что закончили с инуитом осматривать собак, и сейчас я присел отдохнуть рядом с Фоминым, который чинил упряжь своих нарт — Быстро!

— Это ненадолго дружище — Я бездумно уставился в хмурое небо — Впереди подъем на полярное плато, и его надо ещё найти. Предстоит подъем на высоту в несколько километров, а это будет совсем не просто. Нам бы эту преграду преодолеть, и считай останется прямая дорога к полюсу.

— Да? — Арсений оторвался от разложенных на снегу ремней, и пристально посмотрел на меня — Давно тебя хотел спросить, откуда ты всё это знаешь? До нас тут никто не был.

— Блин! Спалил ты меня начальник! Сдаюсь! — Попытался я перевести разговор в шутку, подняв руки в верх — Я шпион местных пингвинов, внедрен в российскую разведку по заданию их руководства, чтобы выведать планы людей по поводу геноцида поголовья ходячих птиц! Заметь, у них есть повод беспокоиться, между прочим, за одну зиму мы их штук пятьсот уничтожили!

— Балабол! — Покачал головой Арсений — А если честно?

— А если честно, то пока вы тут возитесь, я смотрю не только себе под ноги, но и вперед — Начал выкручиваться я — В просветах тумана видна горная гряда!

— И? — Арсений и не думал от меня отставать.

— И… — Я немного подумал, а потом выдал свою версию, моих знаний — Эти горы тянутся с запада на восток, от моря Росса, и наверняка до моря Уэдделла деля Антарктиду на Западную и Восточную. Ледник Росса, по которому мы идем, и другие крупные ледники как раз «спускаются» с полярного плато сквозь хребты этих гор. То есть фактически плато плавно поднимается от побережья моря Росса, упираясь в горы, а через перевалы и ледники можно попасть на плато из прибрежных районов. Горы образуют естественную границу, барьер, снег и лед там накапливается, не исчезая естественным способом. Там просто должен быть огромный шельфовый ледник, от которого питаются все остальные! Как видишь Арсений, просто всё, и никаких интриг с секретами. Голова полярнику вообще-то нужна чтобы ей думать, а не только в неё есть!

— Да? Так просто? А я-то думал… — Арсений восхищенно присвистнул.

— Чего ты думал? Что я инопланетный пришелец, или из будущего сюда перенёсся? И чего только с людьми профессия делает⁈ Всех подозреваем, всех допрашиваем, пытаемся разоблачить и на крючке взять. Тфу на тебя, разведчик хренов!

Я махнул рукой, не желая продолжать этот спор. Упрямый Арсений всегда норовил вытянуть из меня объяснения, а мне вовсе не улыбалось выкладывать всё, что крутилось у меня в голове. К тому же впереди была куда более важная задача — действительно найти этот самый выход на плато.

На следующий день мы снялись с места и осторожно двинулись в туман. Через каждые несколько километров, мы останавливались, возводя снежные гурии, в которые втыкали шесты с черными флагами, обозначая таким образом пройденный путь. Эти пирамиды хорошо себя зарекомендовали, и мы собирались и дальше помечать ими свой маршрут. Собаки нервничали, часто останавливались, нюхали воздух и рыли лапами снег, словно чуяли скрытые трещины. Тупун шагал первым, проверяя путь шестом. Он шёл молча, сосредоточенно, и только иногда кивал, если лёд казался крепким.

К обеду мы упёрлись в нагромождение ледяных глыб. Нартам пришлось делать крюк, а потом и разгружать часть груза, чтобы перетащить его по ледяному склону. Работа заняла почти полдня, и когда наконец удалось вывести сани на ровное место, я отметил в журнале: «Трудности подъёма начались. Скорость движения упала почти вдвое».

Вечером мы поставили палатки прямо на ледяной гряде. Ветер, который поднялся в середине дня не утихал, и красная ткань трепыхалась так, что казалось, её вот-вот сорвёт. Собаки скулили, сбившись в кучу. Мы ели молча — усталость навалилась так, что слова казались лишними.

На третьи сутки путь пошёл вверх заметнее. Сквозь прорехи в тумане проступали тёмные скальные гребни — первые явные признаки гор. Теперь всё зависело от того, найдём ли мы перевал или ледник, по которому удастся подняться. Ошибись с выбором — и можно потерять не только время, но и половину собак.

Даже этот небольшой подъём оказался мучительным. Лёд шёл уступами, с нарт снова приходилось снимать половину груза, тащить наверх, а потом возвращаться за остальным. Иногда за день мы проходили всего несколько километров.

Однажды на короткое время выглянуло солнце, и в этом окне мы впервые воочию, в полной красе увидели трансантарктические горы, к которым шли сквозь туман.

Арсений нанес их на карту, самые высокие вершины получили названия погибшего князя и цесаревича. Фомин сам вписал имена пиков, с моего молчаливого одобрения, сделай мы иначе, и нас никто бы не понял… Пики поменьше получили имена в честь членов нашей команды.

— Командир, — негромко сказал Фрол, показывая вперёд, — похоже, там просвет. Лёд ровный, с виду без трещин. Может, это и есть дорога наверх?

Я прищурился, пытаясь разглядеть сквозь белёсую пелену. Действительно, впереди светлела полоса, уходящая вверх плавным уклоном. Однако было ещё далеко, и подробностей было не разобрать, возможно и этот путь не проходим.

— Скоро проверим, — ответил я. — Если повезёт, это наш подъём на плато.

К концу октября, после почти месяца мучений, мы выбрались на ровный ледяной склон, уходящий вверх под углом не больше десяти градусов. Собаки шли легче, трещин почти не было. Мы сделали днёвку, привели в порядок сани и отметили на карте новое положение: восемьдесят пятый градус южной широты. В этот день снова выглянуло солнце и по-настоящему показались вершины хребта, пересекающего Антарктиду — тёмные скалы, над которыми клубились облака.

На следующий день мы подошли к самому краю шельфового ледника. Перед нами открылась широкая ледяная дорога — возможно, именно она и должна была вывести нас на Полярное плато.

Мы стояли, молчали, глядя на это пространство. До Южного полюса оставалось чуть больше пятисот километров.