Кровь и Воля. Путь попаданца

Глава 12 Кровь и печать

Каждая капля чёрной воды превращалась в мимолётный образ: мечи, скрестившиеся в смертельном поединке; руки, сжимающиеся в клятвенном пожатии; глаза, полные решимости перед последним броском. История моего рода разворачивалась передо мной, написанная не чернилами, а кровью и пеплом.

И среди них…

Отец.

Но не тот сломленный человек, что умер в грязи, с пустым взглядом и дрожащими руками.

Настоящий.

Величественный, как буря. Облачённый в доспехи, сплетённые из лунного света и тени, с мечом, чей клинок пылал холодным синим пламенем. И за его спиной — тот же зверь, что сейчас смотрел на меня из зеркальной глади, только сильнее, яростнее, словно сама война, обретшая форму.

— Он…

Голос предательски дрогнул.

— Он отрёкся.

Седой произнёс это с презрением, но и с горьким пониманием.

— Испугался силы. Запер зверя внутри. И сгинул.

Его слова падали, как камни, в тишину между нами.

Я сжал кулаки до побелевших костяшек, чувствуя, как под кожей бурлит что-то чужое, но в то же время — своё.

— Я не отрекусь.

Седой улыбнулся, обнажив клыки. В этом оскале читалось предвкушение — не просто удовлетворение, а голод. Голод зверя, который наконец-то учуял достойную добычу.

— Знаю.

Он повернулся к лесу, и его шерсть слегка затрепетала на ветру, будто откликаясь на незримый зов.

— Но теперь они знают тоже.

Я обернулся.

На опушке стояли тени — десятки, сотни.

Волки с глазами, горящими, как угли.

Во́роны, чьи перья сливались с ночью, оставляя лишь блеск бездонных взглядов.

Люди, облачённые в звериные шкуры, с оружием, выкованным в эпохи, о которых не помнили даже легенды.

Они молчали.

Но в их молчании звучал вопрос.

Стая.

И все они смотрели на меня, словно почувствовав приход нового вожака.

Тишина повисла в воздухе, густая и тяжёлая, будто перед грозой. Глаза — жёлтые, синие, кроваво-красные — сверкали во тьме, выжидающе. Они уже знали. Чуяли. Ждали лишь моего решения.

Седой гордо поднял голову, приветствуя гостей.

— Выбор за тобой, Мирослав Ольхович.

Его голос гремел, как отдалённый гром, наполняя пространство между деревьями.

— Прими свою природу…

Он сделал шаг в сторону, и в тот же миг тени зашевелились. Один из воинов в звериных шкурах — высокий, с седыми висками и шрамом через лицо — вышел вперёд. В его руках был рог, древний, оплетённый рунами. Он поднёс его к губам…

— …или умри, как слабый человек.

Вода у моих ног вскипела, словно пробуждаясь ото сна.

Чёрные волны вздыбились, обнажая дно — но не песок, не камни…

Кости.

Белые, чистые, уложенные в странные узоры. Черепа с клыками. Позвоночники, сплетённые в спирали. Это было не кладбище.

Это был трон.

И я понял.

Всё, что было до этого — детские игры. Побеги. Попытки убежать от самого себя.

Игра окончена.

Рог протрубил — низко, протяжно, словно сама земля застонала в ответ.

И тогда я отпустил.

То, что сжимал годами.

То, чего боялся.

То, что было мной.

Пришло время стать тем, кем мне суждено быть.

Дождь исступлённо барабанил по крыше сторожки, словно азбукой Морзе выстукивал код давно минувших дней. Каждая капля звенела по жести, как пуля по броне, а ветер выл в щелях между брёвнами, будто души неупокоенных предков требовали внимания. В разбитое оконце заглядывала ночь, чёрная и густая, как деготь.

В руке, словно живая, пульсировала кость с вырезанными рунами. Она была тёплой, будто только что вырвана из тела, а не пролежала в земле три поколения. Знаки на ней то вспыхивали тусклым багровым светом, то угасали, словно дышали в такт моему сердцу.

А на бедре, вторя ей, отзывался жаром "Лютоволк". Клинок, переданный мне с намёком и кровью, сейчас будто пытался вырваться из ножен. Его рукоять, обмотанная волчьей шкурой, обжигала пальцы, а лезвие — древняя сталь, закалённая в обрядовых кострах — тихо звенело, словно чуяло близкую битву.

— Расскажи мне о моих родителях, — потребовал я, вперив взгляд в Марену.

Старуха сидела на скрипящей табуретке, её иссохшее тело напоминало корень, проросший сквозь половицы. В глазах, мутных, как болотная вода, плавали осколки чужой памяти.

Старуха издала беззубый, каркающий смех, в котором эхом отдавалось безумие и знание.

— О-о, дитятко... — её голос скрипел, как несмазанные дверные петли, — ты же знаешь, какая правда больно кусается?

Единственный, пожелтевший от времени зуб зловеще блеснул в пляшущем свете лучины.

— Ольховичи… всегда выбирали не тех, сердцем, а не умом.

История, вырезанная в кости:

Боярин Ольх (отец)

Последний из рода, чьи корни уходили вглубь веков, к первым дружинникам, ковавшим славу княжества. Его предки, связанные клятвой с Седым, испокон веков стояли на страже границ, сдерживая дикие орды берендеев.

В юности — княжеский мечник, чья доблесть гремела по всей округе. Его клинок, "Лютоволк", пил кровь врагов наравне с хозяином, а в его жилах текла ярость, укрощённая лишь железной волей.

Но битва у Чёрного Камня, где бесследно сгинула целая дружина, отравила его душу ядом разочарования в князе и его правде. Там, среди мёртвых берендеев, он увидел их — воинов с княжескими знамёнами, павших от рук своих же. Предательство.

И тогда Ольх отвернулся от двора, уйдя в чащобы, где его ждал Седой.

Княгиня Ирина (мать)

Младшая сестра нынешнего князя, красотой затмевавшая солнце. Но за её кротким взором таился ум, острый, как кинжал, и воля, способная согнуть саму судьбу.

В юности, тайком от двора, изучала запретные ритуалы под руководством старых волхвов, постигая магию крови и земли. Она знала, как заговаривать раны, как вызывать дождь в засуху и как разговаривать с мёртвыми.

Влюбилась в Ольха без памяти, когда тот, рискуя жизнью, спас её от медведя-оборотня, исчадия тьмы. Но не его сила пленила её, а то, что он, истекая кровью, первым делом спросил: "Вы целы?"

Их союз

Скреплённый любовью, но освящённый лишь древними богами, никогда не был признан при дворе, где плелись интриги и ложь.

— Почему? — прорычал я, чувствуя, как гнев закипает в крови.

Голос сорвался в низкий, почти звериный рык. Кость в моей руке раскалилась докрасна, обжигая ладонь, но я не отпускал её. По комнате поползли тени — они извивались, как живые, принимая очертания волчьих морд и скрюченных пальцев.

Марена, презрительно скривившись, плюнула прямо в пляшущее пламя.

Слюна шипящим комком упала на угли, и на миг огонь вспыхнул зелёным, ядовитым светом. В его отблесках лицо старухи стало похоже на высохшую маску — с пустыми глазницами и растянутым в ухмылке ртом.

— Она носила в себе древнюю кровь. Ту самую, что сейчас клокочет в тебе, мальчик.

Разгадка:

Чёрная Башня — не просто мрачная тюрьма, куда ссылают неугодных. Это часовня проклятых, где в заточении томятся те, в ком дремлет сила пробудить берендеев от вековой спячки.

Княгиню Ирину заточили в её каменные объятия, едва узнали, что она носит под сердцем дитя — дитя древней крови и запретной магии.

Отец отважился бросить вызов княжеской воле, пытаясь вырвать её из когтей смерти. За это его и обвинили в государственной измене, предав позору.

Святослав, бледный от ужаса, вскочил на ноги:

— Но это значит…

Его голос сорвался на полуфразе, когда воздух в избе вдруг стал густым, как смола. Тени за его спиной сомкнулись, приняв очертания висельных петель.

В моей руке "Лютоволк" откликнулся на его слова. Сталь взорвалась ослепительным синим пламенем, озаряя комнату мертвенным светом.

Пламя лизало клинок, но не жгло — оно было холодным, как дыхание могилы. В его отблеске лица присутствующих исказились, обнажив черепа под кожей.

— Это значит, что князь использовал мою мать. Как ключ к своим грязным играм.

Слова падали, как удары топора по свежему дереву. Где-то в глубине сознания всплыли обрывки воспоминаний — женский голос, поющий колыбельную, и запах полыни, смешанный с медным привкусом крови.

Велена, словно окаменев, медленно кивнула, подтверждая мои самые страшные подозрения.

— Они... — её голос оборвался, словно зацепился за невидимую преграду, — они не убили её. Они... сохранили.

Велена сделала паузу, её пальцы судорожно сжали край стола.

— Твоя мать жива. Её заточили в самое сердце Чёрной Башни.

Воздух в избе вдруг стал тяжёлым, будто наполнился ртутью.

— Она — живой замок. Её плоть скована руническими цепями, её душа растянута между мирами, как паутина. Пока она дышит — врата закрыты.

Я почувствовал, как "Лютоволк" в моей руке взвыл — тонкий, пронзительный звук, больше похожий на крик, чем на звон стали.

— А теперь он боится... — продолжила Велена, — что ключ найдёт свой замок. Что сын придёт за матерью.

Я повернул клинок, и синее пламя вспыхнуло ярче, осветив ужас в глазах Святослава — но теперь в них читалось нечто большее, чем страх. Признание. Правда, от которой нельзя отвернуться.

За стенами сторожки завыл ветер — долгий, протяжный стон, будто сама земля скорбела о заточённой княгине.

Дождь обрушился с яростью, превратив мир за окном в бурлящую завесу воды. С каждой новой вспышкой молний стёкла оконных рам дрожали, будто в страхе, а потоки воды, стекающие по стенам, напоминали слёзы самого неба.

В тесной сторожке густо пахло мокрой шерстью и терпкими кореньями, что Марена щедро подбрасывала в ненасытное жерло печи. Огонь пожирал их с хрустящим шипением, выплёвывая в воздух горьковатый дым, пропитанный памятью веков — запахом костров, у которых когда-то клялись в верности целые роды.

Сизый дым лениво клубился под закопченным потолком, вырисовывая причудливые, ускользающие символы. То ли руны, то ли просто игра теней, но на миг мне показалось, что я различаю среди них очертания волчьей морды — той самой, что смотрела на меня из чёрных вод озера.

"Лютоволк", вытатуированный на моем бедре, затрепетал, словно живой зверь, почувствовавший добычу. Кожа под рисунком загорелась, будто кто-то провёл по ней раскалённой иглой, и я едва сдержал стон.

Я ласково провел пальцами по резному клинку, ощущая, как древние руны, выжженные под кожей, откликаются на его прикосновение волной обжигающего тепла.

— Расскажи о ней? — спросил я, не отрывая взгляда от лица изрезанного морщинами старухи.

Голос звучал чужим, низким, будто из глубины колодца. В груди что-то сжалось — не страх, но предчувствие. Я уже знал, что услышу. И боялся.

Марена, тяжело вздохнув, извлекла из-под лавки старый деревянный ларец.

Он был черным от времени, но на его потрескавшейся крышке четко проступал знак — переплетение волчьих клыков и древесных корней, точь-в-точь как на гарде моего меча.

— Княгиня Ирина — последняя кровь угасшего рода Белых Волчиц, — проскрипела она, с трудом открывая покосившийся ларец.

Внутри, на выцветшей бархатной подкладке, покоился серебряный обруч, испещренный вязью древних, давно забытых письмён.

— Её предки были хранителями врат, что разделяют и связывают миры, — продолжила старуха, проводя костлявым пальцем по обручу. Металл зашипел, оставляя на её коже красный след. — Не людьми, не богами — мостом.

Святослав, словно ужаленный, резко поднялся, с грохотом опрокинув ветхую скамью.

— Врат в Иной мир? Но это же…

— Не сказки, — оборвала его Велена, бросив на него испепеляющий взгляд.

В отблесках пламени её глаза казались бездонными, как ночное небо.

— Берендеи — не просто дикие звери. Они те, кто был здесь до нас. Те, кого мы предали забвению, — её голос стал глуше, словно доносился из-под земли. — Твоя мать... она последняя, кто помнил настоящие имена.

Я осторожно взял обруч. Холодный металл обжёг пальцы, но боль была странной, почти приятной, словно ласковый укус близкого существа. В ушах зазвучал далёкий звон, будто кто-то ударил по хрустальному кубку в глубине веков.

Где-то в глубинах памяти, словно из тумана, возникло смутное воспоминание – нежные женские руки, надевающие мне на голову что-то похожее, когда я был ещё ребёнком. Запах лаванды и полыни. Голос, напевающий колыбельную на забытом языке. И страх – не мой, а её, когда в дверях появлялись чужие тени...

— Князь использовал её кровь, чтобы навеки запечатать последние врата, — продолжала Марена своим скрипучим голосом.

Старуха поднялась, и её тень на стене вдруг вытянулась, приняв звериные очертания.

— Но печать держалась лишь до тех пор, пока она носила тебя под сердцем.

Она щёлкнула языком, и в этот момент обруч в моих руках вдруг ожил – древние письмена вспыхнули кроваво-красным светом, а по металлу побежали тонкие трещины, будто он вот-вот рассыплется в прах.

Внезапный порыв ветра с треском выбил рассохшийся ставень.

В образовавшемся проёме на миг мелькнула тень – слишком огромная и зловещая для человека.

— Они идут, — глухо произнесла старуха, не выказывая ни малейшего страха. Её мутный глаз отражал пляшущие тени, будто видел сквозь стены то, что остальным было не дано разглядеть. — Чувствуют, что ключ пробудился.

Я медленно поднялся, ощущая, как что-то дикое и древнее внутри меня отзывается на этот зов. Кости трещали, сухожилия натягивались, будто готовые в любой миг разорвать человеческую оболочку. "Лютоволк" тихо запел в ножнах, а руны на моих руках вспыхнули в унисон с его песней, выжигая на коже узоры, которые я видел лишь в смутных снах.

— Где Чёрная Башня?

Марена криво усмехнулась, обнажив почерневшие от времени зубы. Её пальцы, похожие на корни старого дерева, сжали край стола, оставляя вмятины в древесине.

— Там, где стоял твой родовой замок, волчонок. Голос её стал глубже, обретая странные обертоны, будто говорили сразу несколько существ. — Князь воздвиг её на костях твоих предков, утопив в крови нашу память.

Святослав побледнел, как полотно. Его пальцы судорожно сжали рукоять меча, но в его глазах читалось нечто большее, чем страх — узнавание. Он знал эту историю. Но не всю.

— Но это же… святотатство…

— Сердце княжества, — закончил я за него, чувствуя, как осколки давно забытых воспоминаний складываются в цельную картину. Вспышки образов: высокие, неприступные стены, холодные каменные коридоры, детский страх, затаившийся в тёмных углах. — Прямо под княжеским теремом.

Велена уже стояла у двери, её верный нож зловеще поблёскивал в сгущающейся темноте. В её позе не было страха — лишь холодная решимость хищницы, почуявшей добычу.

— Значит, мы идём туда?

Я решительно натянул обруч на запястье. Серебро, словно живое, впилось в кожу, становясь частью меня, моей плотью, моей сутью. Боль пронзила руку, но тут же сменилась странным успокоением — будто что-то давно потерянное наконец встало на своё место.

— Нет, — твёрдо сказал я, чувствуя, как зверь внутри меня натягивается, словно тетива лука, готовый сорваться. Голос мой изменился, обретя низкие, рычащие ноты. — Мы возвращаемся домой.

За окном раздался вой — не один, а множество голосов, сливающихся в жутковатую симфонию. Не просто волки. Стая. Моя кровь. Моя семья.

Лес встретил нас могильным молчанием.

Не тем умиротворяющим безмолвием, что предвещает рассвет, а гнетущей, зловещей тишиной, словно сама природа затаила дыхание в предчувствии неминуемой бури. Воздух стоял неподвижный, густой, будто пропитанный свинцовой тяжестью. Даже ветер, казалось, боялся потревожить листву, и лишь редкие капли дождя, пробиваясь сквозь непроницаемый полог ветвей, падали на прелую землю с приглушенным шлепком, словно неслышные шаги неведомых существ.

Мы шли втроем — я, Велена и Святослав.

Но теперь за нами, сливаясь с клубящимися тенями, крались они.

Волки.

Не обычные лесные звери, а те, чьи глаза мерцали в непроглядной тьме, словно раскаленные угли. Их силуэты казались непомерно большими, неестественно вытянутыми, будто сама тьма принимала форму, чтобы идти за нами. Чудовищно иные, но до боли знакомые - будто смутные воспоминания из детских кошмаров теперь обрели плоть и кровь.