Кровь и Воля. Путь попаданца

Глава 10 Тени прошлого

Дым от лучины плясал в затхлом воздухе, корчась уродливыми тенями на почерневших бревенчатых стенах. Мы сидели в тесной горнице Никиты, пятеро чужих и один преданный: я, Велена, Святослав и трое теней из прошлого - те, что назвались последними дружинниками отца.

Горислав, седовласый воин с лицом, изрезанным шрамами глубже, чем морщины, опустил на стол ржавый кинжал. Металл звякнул о дубовую доску, будто крикнув после долгого молчания. На рукояти ощерилась волчья голова - наш родовой знак, но изуродованный, залитый бурыми пятнами старой крови.

— Твой отец погиб не случайно, — проскрипел Горислав, впиваясь в меня взглядом, будто проверяя, выдержу ли. — И не только от рук Добрыничей...

Воздух в горнице вдруг стал густым, как болотная жижа. Кровь вскипела, ударив в виски, и волк внутри зарычал, учуяв запах лжи, переплетенной с предательством. Кулаки сжались до хруста костей.

— Говори. — Мой голос не принадлежал мне — низкий, звериный, на грани рыка.

Велена втянула воздух, Святослав прикрыл глаза, будто заранее зная, что услышит.

Горислав обменялся долгим взглядом с товарищами, словно в последний раз проверяя, стоит ли доверять мне эту тайну. Его глаза, выцветшие от времени, но все еще острые, отражали трепетное пламя лучины.

— В ту ночь нас было двадцать, — прошептал он, и в голосе его слышался скрип старых ран. — Уцелели лишь трое.

Глухой стук разорвал тягостную тишину. Второй воин, коренастый, с перебитым носом, бросил на стол изуродованную пряжку. Княжеский герб на ней был почти стерт, но узнаваем — двуглавый сокол, впившийся когтями в меч.

— Мы нашли ее на убийце, — прорычал он, шрам на щеке дернулся, будто живой. — Вырвали вместе с куском плаща.

Святослав вздрогнул, словно от удара. Его пальцы непроизвольно сжали край стола, выдавив в мягком дереве четкие следы ногтей.

— Это... это герб княжеских стремянных, — прошептал он, и голос его внезапно осип, будто в горле застрял ком.

Тишина опустилась в горнице, тяжелая, как лезвие топора над плахой. Даже треск лучины казался теперь громким, как выстрел.

Велена легонько коснулась моего плеча, ее пальцы дрожали — не от страха, от ярости.

— Мирослав...

Но я уже поднялся, и скамья с грохотом рухнула на пол, словно сраженная невидимым ударом.

— Значит, князь...

Горислав резко вскинул руку, перебивая меня.

— Не спеши с выводами, — прорычал он, и в его глазах вспыхнуло что-то опасное, дикое. — Пряжка — лишь нить, тянущаяся к правде. Но кто держит другой конец?

Горислав медленно достал из-за пазухи пожелтевший свиток, бережно развернув его дрожащими руками. Пергамент был испещрен трещинами времени, а чернила выцвели до бледно-коричневых узоров.

— Координаты места, где спрятаны остальные улики, — прошептал он, и в голосе его звучало что-то между надеждой и предостережением.

Я взял свиток, и кожа на пальцах заныла от прикосновения к шершавой поверхности. Развернул. Черные, выцветшие линии сложились в знакомые очертания: заброшенная часовня, затерянная в глухом бору Громовских земель, окруженная заросшими тропами и забытыми могилами.

— Там мы найдем ответы?

Горислав кивнул, не отрывая взгляда от карты. В отблесках пламени его глаза горели — не просто решимостью, а чем-то глубже, древним, яростным.

— И не только.

Он приглушил голос, словно боясь, что даже стены Никитиной избы могут выдать тайну.

— Там хранится то, что забрали у твоего отца перед смертью.

Тишина.

Тяжелая.

Густая, как кровь.

Я почувствовал, как что-то внутри сжалось, замерло, а потом взорвалось яростью.

— Родовой меч Ольховичей, — прошептал я, не как вопрос, а как проклятие.

Горислав не ответил.

Он не должен был.

Мы все знали.

"Лютоволк" — клинок, выкованный из звездного железа, передававшийся из поколения в поколение. Отец никогда не расставался с ним. До той ночи.

Велена резко вдохнула, ее пальцы впились мне в плечо.

— Значит, если он там...

— То это не самоубийство, — завершил я.

Святослав поднял голову, его лицо внезапно посерьезнело, повзрослело.

— Ты понимаешь, что это значит?

Я понимал.

Если меч там — значит, его убрали. Значит, кто-то хотел, чтобы отец умер безоружным. Без чести.

Как предатель.

Горислав встал, его тень накрыла всю горницу, словно крыло ворона.

— Завтра на рассвете. Пока Добрынич не догадался, что мы знаем.

Я свернул свиток, ощущая, как пергамент жжет пальцы, словно раскаленный металл.

Зловещим шепотом листвы встретили нас Громовские леса. Ветви старых дубов скрипели, словно кости повешенных, а воздух был густым от запаха прелой хвои и чего-то еще — медвяного, гнилостного, тревожащего ноздри. Ночь окутала путников плотным саваном, скрыв от посторонних глаз нашу пятерку: меня, Велену и троих израненных жизнью дружинников отца.

Луна, будто стыдясь нашего предприятия, схоронилась за пеленой туч, оставив нас пробираться почти наощупь. Лишь изредка, когда ветер разрывал облака, на землю падали бледные пятна света, напоминающие кровавые следы.

Ржавый стон петель разорвал тишину, когда мы приблизились к часовне. Полуразрушенные стены, увитые изумрудным мхом, напоминали оскаленный череп давно усопшего великана. Косые глазницы окон слепо взирали на непрошеных гостей, а покосившийся крест на крыше напоминал сломанный меч, воткнутый в могилу.

— Здесь? — прошептал я, ощущая, как волчья кровь закипает в жилах, требуя свободы, мести, правды.

Горислав утвердительно кивнул, извлекая из-за пояса факел. Вспыхнувшее пламя осветило его лицо, превратив глубокие морщины в зловещие тени.

— Под алтарем, — проскрипел он, указывая обугленным концом факела на полуразрушенные ступени.

Внутри часовни воздух был густым, как бульон из кошмаров. Запах тлена и металла въелся в каменные стены, смешавшись с чем-то еще — с терпким ароматом свежего воска и... пота. Кто-то действительно был здесь до нас.

Велена провела кончиками пальцев по вырезанному на стене изображению волка, и я увидел, как ее ногти задержались на свежих царапинах вокруг древнего символа.

— Кто-то был здесь... совсем недавно, — прошептала она, и в ее голосе зазвучала сталь.

Горислав резко поднял факел выше. Оранжевый свет заплясал по стенам, выхватывая из тьмы свежие следы сапог на пыльном полу, обломки сломанной печати у алтаря...

Внезапный лязг железа — резкий, как удар топора по наковальне — полоснул по нервам.

Из клубящейся темноты за алтарем вынырнули фигуры в чешуйчатых кольчугах. Их плащи, окрашенные в багряный цвет, развевались, словно окровавленные крылья. На груди у каждого — вышитый двойной топор, красный, как свежая рана.

— Громовцы! — прохрипел старший из дружинников, хватаясь за секиру.

Я рванул меч из ножен, но было уже поздно.

Взметнувшиеся языки пламени ослепили, залив часовню адским светом. Огненные блики заплясали по стенам, превращая древние фрески в гримасничающие лики давно забытых святых.

Из-за разрушенного алтаря, медленно, словно тень, возник высокий воин в черных, как ночь перед казнью, доспехах. Его плащ — цвета засохшей крови — не шевелился, будто выкованный из металла.

— Мирослав Ольгович, — проскрипел он, и его голос звучал, как скрежет валунов в глубине пещеры. — Мы ждали тебя.

Я узнал его сразу — Лютобор Громов, глава рода, палач моего отца. Его лицо, иссеченное шрамами и ненавистью, было знакомо мне по кошмарам.

В его руке холодно блеснул родовой меч Ольговичей — "Лютоволк", клинок, что должен был передаться мне. Теперь он лежал в лапе врага, как трофей.

— Удивлен? — Лютобор скривил губы в змеиной усмешке, проводя пальцами по лезвию. Кровь выступила на его коже, но он не моргнул. — Твой отец тоже не ожидал удара в спину.

Часовня взвыла от порыва ветра, и в этом вои я услышал голос отца.

Горислав застонал за моей спиной, но я уже не слышал ничего, кроме звона крови в ушах.

Велена вцепилась мне в плечо, но я стряхнул ее руку.

Лютобор ухмыльнулся шире, обнажив желтые клыки.

— Хочешь узнать, как он умирал?

Мир сузился до острия меча.

До его горла.

До мгновения перед убийством.

Я бросился вперед, не помня себя.

Воздух разрезал дикий вой — то ли мой, то ли того зверя, что рвался наружу. "Лютоволк" в руках Лютобора вспыхнул алым в отблесках факелов, но мне было плевать.

Первая атака — удар снизу, в живот, где кольчуга расходилась. Лютобор отпрыгнул, словно змея, его клинок взвыл надо мной, царапая плечо. Теплая струйка поползла по руке.

— Слабо, Ольгович! — засмеялся он, разворачиваясь для нового удара.

Я не ответил. Я уже не думал.

Только кровь. Только месть.

Велена метнула нож — лезвие блеснуло, вонзилось в горло одному из громовцев. Тот захрипел, рухнул, забрызгав алтарь.

Горислав, истекая кровью, рубил второго, секира вгрызалась в кольчугу, рвала плоть.

Лютобор наступал, его меч плясал в воздухе, как живой. Я парировал, чувствуя, как сталь дрожит в руках.

— Твой отец ползал, умолял! — шипел он, загоняя меня к стене.

Спиной я ощутил холодный камень, и в тот же миг его клинок рванулся к горлу.

Я рванулся вбок, лезвие чиркнуло по стене, высекая искры.

И тогда — я увидел его глаза.

На миг.

Всего на миг.

Они дрогнули.

Я врезался в него плечом, сбивая с ног. Мы рухнули на пол, мечи вылетели из рук.

Его пальцы впились мне в шею, мои — в его горло.

Кровь. Пот. Злоба.

Он хрипел, я рычал, мы катались по грязному полу, как звери, как псы, как те, кто уже не люди.

Внезапно — хруст.

Его горло под моими пальцами подалось.

Лютобор замер. Его глаза полезли на лоб, губы пошевелились, но звука не было.

Только бульканье крови во рту.

Я сжал сильнее.

— Это за отца.

Последний хрип. Последний вздох.

Тело обмякло.

Тишина.

Только мой тяжелый пульс в ушах.

Потом — звон.

"Лютоволк" лежал рядом, будто зовя к себе.

Я поднял его.

Клинок взвыл, как живой, словно чувствуя хозяина.

Велена стояла над трупами, ее глаза горели.

— Теперь мы знаем, кто предал.

Я кивнул, проводя рукой по лезвию.

"Лютоволк" влился в ладонь с тяжелой покорностью, будто истосковавшийся пленник, наконец вернувшийся домой. Сталь отозвалась тихим, почти человеческим стоном, оплакивая годы, проведенные в неволе чужих рук. Рукоять обожгла пальцы, и древние руны на клинке вспыхнули багровым жаром — меч помнил кровь, жаждал крови.

Горислав, обагренный кровью, стекавшей из рваной раны на плече, привалился к обломку алтаря. Его голос скрипел, как заржавевшие петли старой двери:

— Теперь ты… настоящий Ольхович…

Святослав застыл в дверном проеме, его меч алел багрянцем битвы. В его взгляде больше не было и тени снисхождения — лишь обжигающее холодом понимание:

— Князь не знал… Это заговор Громовых.

Велена резко развернулась, её пальцы впились в моё запястье с силой медвежьих клещей, оставляя на коже багровые полумесяцы.

— Слышишь? — её шёпот был острее клинка.

Вдали, сквозь завывания ветра, пробивался глухой, нарастающий топот — сотни копыт били по замерзшей земле, как барабанная дробь перед казнью.

— Добрынич... — прошипел я, сквозь стиснутые зубы. Слюна с привкусом крови заполнила рот. Конечно, этот седой шакал не мог не подстраховаться.

Горислав застонал, силясь подняться. Его пальцы скользили по мокрым от крови камням, оставляя алые мазки на сером плитняке.

— Уходите... — хрипел он, выплёвывая кровавые пузыри. — Я... задержу их...

Я молча протянул руку и взвалил его на плечи. Старый воин был легок, как дитя, – сколько же крови утекло из него?

— Ольговичи не бросают своих, — прорычал я сквозь зубы, вынося Горислава к черному ходу часовни. Его кровь сочилась сквозь мою одежду, горячая и липкая, напоминая о цене каждого нашего шага.

Святослав в последний раз обвел взглядом окровавленное помещение. Его глаза, холодные как зимнее озеро, задержались на неподвижном теле Лютобора, где лужа крови медленно растекалась по древним камням, впитываясь в щели между плитами, словно сама часовня жаждала этой жертвы.

— Это только начало, ведь так? — спросил он, и в его голосе звучала не неуверенность, а холодная констатация факта.

Я лишь кивнул, ощущая, как тяжесть "Лютоволка" у бедра задает новый, неумолимый ритм моим шагам. Каждый удар сердца отдавался звоном в клинке, будто меч и я стали единым целым.

Где-то впереди, сквозь сплетение темных ветвей, пробивался тусклый свет — то ли первые лучи рассвета, то ли зловещее зарево пожаров, охвативших окрестные деревни. Кто знал... Кто мог теперь знать что-то наверняка?

Велена шла впереди, ее стройная фигура мелькала между деревьями, как тень. Нож в ее руке сверкал холодным блеском, становясь продолжением ее воли, смертоносным и безжалостным.

Я чувствовал, как "Лютоволк" теплеет у бедра, словно живое существо. Он подталкивал меня вперед, напоминая о долге, о мести, о крови, которая еще должна быть пролита. Меч помнил. Меч требовал.

Они думали, что убили волка. Ошибались.

Они лишь разбудили стаю.

Где-то совсем близко раздался волчий вой — то ли настоящий, то ли нам только почудилось. Но это уже не имело значения.

Лес расступился перед нами, словно живое существо, пропуская своих детей. Столетние дубы склонили ветви, образуя темный коридор, а под ногами хрустел мерзлый мох, приглушая наши шаги. Воздух был наполнен гулом погони – то приближающимся, то вновь теряющимся в шелесте листвы, будто сам лес играл с преследователями, сбивая их со следа.

Горислав хрипел у меня за спиной, его прерывистое дыхание обжигало шею горячими струйками:— На... север... — каждый выдох давался ему с нечеловеческим усилием, — к... Старому... Дубу... Там... твой...

Внезапно его тело обмякло, став непомерно тяжелым. Я замер, ощущая, как последние крупицы жизни покидают старика. Его пальцы разжались в последнем спазме, выпуская потускневший свинцовый медальон, который с глухим стуком упал в грязь, будто сама земля не хотела принимать эту реликвию.

Велена молниеносно подхватила оберег, и в ее глазах вспыхнуло нечто большее, чем просто узнавание:— Клянусь богами... Это личный герб княгини Ирины... — ее голос дрогнул, — Твоей... матери...

Святослав резко обернулся, его уши, привыкшие к лесным звукам, уловили то, что еще не слышали мы:— Собак спустили! Чертовы загонщики!

Мои пальцы сомкнулись на рукояти "Лютоволка" в смертельной хватке. Древние руны на клинке вспыхнули багровым светом, прожигая кожу сквозь ткань. Меч знал. Помнил. Требовал продолжения. Его дрожь передавалась мне, наполняя жилы расплавленным свинцом ярости.

— Бежим, — мое шипение было страшнее любого крика, — Но запомните: за каждого нашего – их десять. За каждую каплю крови – реки. За предательство – вечный позор их родов.

Лес сомкнулся за нашими спинами, поглощая последние следы, а на востоке, сквозь рваные клочья утреннего тумана, пробивались первые лучи солнца – кроваво-красные, как раны на теле Горислава, как следы наших мечей на телах врагов.

Они действительно разбудили стаю.Теперь им предстояло узнать, что значит оказаться в пасти у разъярённых волков.

Где-то в глубине чащи завыл первый волк – то ли зовя сородичей, то ли откликаясь на зов "Лютоволка". Его крик подхватили другие, и вскоре весь лес наполнился их песней – песней мести, которая вот-вот должна была начаться.

Мы пробирались сквозь чащу, как призраки, оставляя за собой лишь шелест ветвей. Ночь сгущалась вокруг, превращая лес в лабиринт из черных силуэтов и обманчивых теней. Воздух был насыщен запахом хвои и прелой листвы, но сквозь них все явственнее пробивался дымок – слабый, едва уловимый, но неумолимо ведущий нас вперед.

Велена шла первой, ее фигура то появлялась, то исчезала в туманной дымке. Она двигалась беззвучно, как тень, лишь изредка оборачиваясь, чтобы проверить, не отстали ли мы. Ее нож все еще был наготове, лезвие поблескивало в лунном свете, словно живой серебристый зверь в ее руке.

Святослав прикрывал тыл, его шаги были тяжелее, но не менее осторожны. Каждые несколько минут он останавливался, замирая и прислушиваясь к ночным звукам, проверяя, не слышно ли за нами лая собак или топота копыт.

Я нес "Лютоволк" наготове, ощущая его тяжесть и странное тепло. Руны на клинке то и дело вспыхивали тусклым багровым светом, будто меч чувствовал приближение чего-то важного.

Внезапно лес расступился, и перед нами возникла сторожка – низкая, покосившаяся, с провалившейся кое-где крышей. Ее бревенчатые стены почернели от времени, а узкое окошко смотрело на нас, как слепой глаз. Но из трубы поднималась тонкая струйка дыма – кто-то был здесь до нас.

Велена подняла руку, заставляя нас замереть. Она прислушалась, затем сделала несколько осторожных шагов вперед. Внезапно из-за угла показалась фигура – сгорбленная, закутанная в лохмотья.

— Стой! – прошипел я, выставляя меч вперед.

Фигура подняла голову, и лунный свет упал на морщинистое лицо старухи с мутными, но не по-старчески острыми глазами.

— Ольхович... – проскрипела она, и в ее голосе не было ни страха, ни удивления. – Я ждала тебя.

За ее спиной скрипнула дверь сторожки, и в проеме показался слабый желтый свет.

Что-то в этом свете обещало ответы на все наши вопросы.

И новые вопросы, о которых мы даже не подозревали.