Краткосрочный курс для попаданок. Гарантия. Дорого

Глава 2. Свадьба

Есть только два способа прожить жизнь.

Первый — будто чудес не существует.

Второй — будто кругом одни чудеса.

Альберт Эйнштейн

— Смертельный? Даже так? — присвистываю я, распахнув глаза. — Этого в нашем договоре не было!

— В нашем договоре не было и того, что курсантка скрывает от тренера важную информацию! — ловко парирует Антон.

— Я ничего не скрываю! — глухо возмущаюсь я и упрекаю. — Это же вы меня считать не можете!

— Люба! — неожиданно тихо и проникновенно говорит Антон, перестав называть меня полным именем. — То, что я не могу вас считать, сигнал того, что я не смогу и помочь вам.

— А вы самый сильный из всех этих… ваших… — хочется сказать «шарлатанов», но я не говорю, — … сотрудников?

— Нет! — мягко смеется Антон, и я до зубовного скрежета завидую его жене или невесте, кто у него там есть. — Не самый.

— Тогда, может, меня самый-самый прочитает? — наглею я. — Во избежание…

— Чего? — вежливо уточняет тренер.

— Смертельно опасного четверного прорыва, — беспечно пожимаю я плечами, нервно хихикнув.

— Четвертый. Прорыв. Действительно. Опасен. Смертельно, — роняя слова, как камни в глубокий колодец, отвечает Антон. — Вам ведь еще только девятнадцать?

— Скоро двадцать, — горжусь я. — Да. Года летят…

— Поделитесь со мной тем необычным, что происходит в вашей жизни в последнее время, — просит Антон. — И мы сможем помочь вам!

— Да ничего в моей жизни не происходит! — отмахиваюсь я от назойливого инструктора. — Живу, подрабатываю, пока каникулы в университете, отдыхаю, сплю…

— И как спите? — цепляется к последнему слову Антон. — Без снов и сновидений?

— По-разному, — вру я. — Всякое снится. То экзамен сдаю в универе и сдать не могу. То в клубе танцую. То с подругой спорю.

— С подругой? — переспрашивает неугомонный инструктор. — Реальной или новой, незнакомой?

— С Полинкой, — доверительно отвечаю я. — Вы думаете, что по ночам мы с ней шастаем в другую реальность?

Антон ничего не отвечает. Начинаются занятия по этикету.

Генриетта Петровна прохаживается вдоль стены, строго глядя на нас, сидящих перед ней.

— Какие функции заложены в придворный этикет? — спрашивает она.

— Функция общения! — подобострастно отвечает Рыжик-Лариса.

Генриетта Петровна милостиво кивает.

— Поддержание статуса! — чопорно говорит модель Людмила.

Генриетта Петровна выдавливает подобие улыбки.

— Профилактика конфликтов? — логично предполагаю я.

Выщипанные брови Генриетты Петровны взлетают в искреннем изумлении.

— Прекрасно! — неожиданно хвалит меня она. — Не ожидала, что догадаетесь.

— Что тут догадываться? — недоумеваю я. — Всё абсолютно логично. Люди действуют строго в рамках установленных правил — это и снижает риск недовольства или раздражения.

— Похвальная логика! — сухо улыбается старушка. — Я научу вас разбираться в столовом этикете, этикете светского разговора.

— Как вы можете быть уверены, что в том мире, куда меня занесет, именно такие этикетные правила? — провоцирую я преподавательницу ехидным вопросом. — Может, там едят руками и рыгают при этом от счастья? И если ты этого не делаешь — слывешь страшным невежей?!

— Опыт, — просто и спокойно отвечает Генриетта Петровна.

Да они тут все святые!

— Будем надеяться, что у вас будет возможность выучить все правила, которые установлены в вашем мире. Насколько я знаю, любое высшее общество стремится к ослаблению и демократизации строгих правил, — сухо успокаивает нас Генриетта Петровна.

— Чудесно! — реагирую я широкой улыбкой.

— Вы зря недооцениваете мои занятия, — упрекает старая женщина. — По одному только поклону можно легко отличить аристократа от простолюдина, просто его отрепетировавшего.

— Значит, нет смысла и репетировать! — констатирую я. — У меня аристократов в роду нет.

— Смысл есть, — не сердится на меня Генриетта Петровна. — Мы же не знаем, куда и когда вы попадете. Соблюдение общих правил может даже спасти жизнь. Первое время.

Последние слова женщины вызывают нервные вздохи курсанток.

— Не ответить на чей-нибудь поклон — признак величайшего невежества, — монотонно начинает лекцию преподаватель. — Ответить небрежным кивком — высказать самомнение.

Курсантки старательно записывают. Полина набирает текст в планшете. Они что? С блокнотами и компьютерами перемещаться будут?

— Сегодня отработаем некоторые виды поклонов и кивков. Следующее занятие мы посвятим искусству молчания, — выразительно глядя на меня, говорит Генриетта Петровна.

— Да ради бога! — фыркаю я, заслужив осуждающие взгляды.

Честно говоря, ночи я жду с опаской. Возможность четвертого сна с этим Фиакром-Леонардом-Мэтью не пугает меня, нет. Но немного нервирует.

Вспоминаю, что у мамы где-то было снотворное. Вспоминаю, что было, но не помню название. Перерываю всю аптечку, сверяясь с информацией в интернете. Поскольку никуда не тороплюсь и не поддаюсь панике — получаю награду в виде опознанного средства с еще не истекшим сроком годности. Почти не истекшим. Так, всего пару месяцев. Убедив себя, что производители закладывают гораздо более длительный срок, чем пишут на упаковке, я назначаю себе две таблетки. Чтобы наверняка.

Храм, поражающий готической строгостью и торжественностью, украшен каменными кружевами. Серый камень строг и величествен. Огромная толпа нарядно одетых людей, видимо, собралась на какое-то театрализованное мероприятие.

Фраки. Цилиндры. Роскошные платья в пол. Замысловатые шляпки. Все возбуждены, переговариваются и ждут кого-то, глядя на широкую, мощеную чистым булыжником дорогу. Всеобщее внимание награждено: вдалеке появляется открытый экипаж, запряженный двумя серыми лошадьми. Лошади настолько красивы, что я от изумления широко открываю рот. Серебряная шерсть лоснится довольствием. Белая грива отливает снежным блеском. Огромные черные глаза с ресницами голливудской длины. Упряжь усыпана драгоценными камнями (ну, или кристаллами Сваровски).

— Если я только его увижу… только увижу… — причитает стоящая возле меня молоденькая девушка в милом платье канареечного цвета. — Я обязательно упаду в обморок! Вот увидишь!

Речь Канарейки обращена к миловидной подруге постарше, которая по-щенячьи повизгивает в предвкушении и мнет ручками в белых перчатках подол серо-воробьиного платья.

— Вот он! Вот! — шепотом кричит Воробушек, боясь обратить на себя внимание, и с неудовольствием добавляет. — И что он в ней нашел?

Он — это «мой» то ли Фиакр, то ли Леонард, то ли Мэтью. Весь в черном, только сорочка белоснежная, делающая его лицо смуглее, а глаза чернее.

Она — вовсе не Сюзет и не Ирен, даже не Флор. Это очень красивая блондинка в пепельно-сером подвенечном платье, делающем ее царственно прекрасной.

Пара настолько гармонично смотрится, что вызывает благоговейное чувство святости и зависти одновременно: жених и невеста. О! Да это свадьба моего старого «друга»! Нашел, наконец, женщину, на которой остановился. Как там называла ее Ирен? Кажется, Селестиной.

— Мэтью — подарок бога. Флор — цветок, это очевидно! — расшифровывала мне накануне Полинка. — А Селестина, про которую «твой» и Ирен разговаривали раньше, означает «небесная».

— Просто небожители! — ворчала я.

Может, это еще и не она, хоть он и говорил, что женится только на Селестине. Тот ведь еще ходок! У него в каждом сне по невесте или любовнице!

Ревнивые Канарейка и Воробушек не правы: совершенно понятно, что он в ней нашел, невеста не просто прекрасна, она похожа на божество, спустившееся с небес и осчастливившее его, земного бога.

Вместе с толпой прохожу в храм и убеждаюсь: да, это венчание. Элегантный мужчина в небесно-голубой рясе с белой лилией на груди, вышитой шелковой нитью, радостно улыбается жениху и невесте. Под звуки органа начинается сложный ритуал: жених и невеста отпивают из одного кубка, обходят кругом мужчину в рясе: по часовой стрелке будущую жену за руку ведет жених, против часовой — его ведет невеста.

Обмен клятвами короткий, но эмоциональный. Все дамы в храме чувственно ахают, промакивая глаза платочками. Все джентльмены сдержанно улыбаются.

— Готова ли ты принять мужа своего, благородная жена? — неожиданно громко, насыщенно густым басом спрашивает Голубая Ряса.

— Готова! — звонко, смело отвечает невеста, которая только что смущалась и краснела у всех на глазах.

— Назови свое имя перед богами и тьмой! — гремит под сводами храма.

— Селестина! Мое имя Селестина! — гордо отвечает невеста, и по переполненному залу проносится неизвестно откуда взявшийся резкий холодный вихрь.

— Боги услышали тебя и приняли! — вещает Голубая Ряса.

— Готов ли ты принять жену свою, благородный муж? — второй вопрос, совершенно логичный по содержанию, задается «моему визави».

Вау! Сейчас я, наконец, узнаю его настоящее имя! Надеюсь, не Фиакр. Хотя… пусть их дети будут Фиакровичами. Мне то что! Леонардовичи приятнее звучит. Мэтьювичи — совсем нелепо.

— Готов! — брутальный жених осторожно, ласково берет нежную, хрупкую руку Селестины в свою.

В храме устанавливается необычная тишина, кажется, не слышно даже дыхания нескольких сотен людей. Женщины вытягиваются в струнку. У Канарейки и Воробушка даже уши шевелятся от напряжения. Прикольно! Не знаю, почему, но все замерли в ожидании ответа жениха. Неужели им так же любопытно, как и мне?

— Назови свое имя перед богами и тьмой! — камнепадом грохочет вопрос.

— Мое имя… — первые два слова жених произносит вызывающе громко и отчетливо, потом будто спотыкается и вздрагивает.

Напряженная тишина ничем не нарушается. Глаза девушек, возле которых я стою, прижавшись к прохладной каменной колонне, вращаются в нетерпении. Ага! Всем, не только мне, любопытно, как же зовут этого наглеца.

Жених медленно разворачивается в мою сторону и смотрит прямо на меня. Канарейка и Воробушек громко сглатывают. Сотни глаз устремляются в нашу сторону. Не раздается ни звука. Удивленные мужские и ревнивые женские глаза, серые и голубые, карие и черные, буквально сжигают своей энергией моих «подружек». Канарейка густо краснеет. Воробушек, наоборот, катастрофически бледнеет.

— Неужели? — из последних сил выдыхает Канарейка. — Я знала…

— Я знала… — эхом повторяет за ней Воробушек.

Они говорят тихо-тихо, еле слышно, но слова их, будто усиленные десятками микрофонов, сотрясают стены храма. Голубая Ряса хмурится. На месте жизнерадостного мужчины строгий, даже грозный церемониймейстер со взглядом палача. Он с некоторой растерянностью рассматривает девушек, ни разу не остановив взгляд на мне. Жених же, кроме меня, похоже, никого не видит. Опаньки! Пора просыпаться!

— Имя! — требует Голубая Ряса. — Имя! Время, господин!

Вот ведь невежливый жених попался! Тишина сменяется беспокойством: шепот, шорох, шуршание. Все что-то говорят, куда-то смотрят. Я же вижу только черные глаза, берущие меня в плен. По напряженному позвоночнику поднимается волна тревоги и желания испариться. И еще… злость! Сильная, выкручивающая внутренности.

Почти плачущая Селестина виснет на руке жениха, который начинает движение в мою сторону. Почему-то не удается развернуться и бежать к выходу. Я сжимаю кулаки и вспоминаю, что снотворное было просроченным. Так мне и надо! Чтобы мне до конца жизни одни предписания роспотребнадзора читать!

Ярко-зеленый туман с каким-то живым шипением вырывается из алтаря (или что это?) и медленно ползет во все стороны.

— Беру на себя! — неожиданно кричит жених, отталкивая невесту, двумя широкими шагами преодолевая расстояние между нами и хватая меня на руки.

Находчивые гости, видимо, подготовленные, играют в игру «Морская фигура, замри!», застывая мгновенно и качественно. Резкая головная боль прошивает череп, заходя через левый висок и выходя через правый. Может, это потому, что снотворное я кефиром запила?

— Да кто ты такая?! — резкий, грубый крик острой болью прошивает набухшие виски, заставив поморщиться.

Но я удерживаю улыбку. Хотелось бы дерзко насмешливую, но, боюсь, выходит она постно оскорбительной. Его ответный надменный оскал (ну, не улыбкой же называть эти страдальчески растянутые полные губы), похоже, предвещает утробный рык загнанного гордого зверя, который погибнет, но не сдастся, не будет скулить и молить о пощаде, а предупреждает о том, что так просто его не взять.

— Видите ли… — вежливо-предупредительно объясняю я, решив начать издалека, с самой первой нашей встречи. — Я даже не знаю, как это называется, но я здесь совершенно не при чем!

— Я! — прогремело под сводами удивительного храма, красотой архитектуры и внутреннего убранства которого я любовалась всего несколько минут назад. — Я! Знаю! Как! Это! Называется!

— А! Тогда всё в порядке! — рассерженно и устало фыркаю я, удобнее устраиваясь на его сильных руках, и почти доверчиво и точно очень деликатно спрашиваю. — Не могли бы вы и мне рассказать, что именно вы поняли из опыта наших с вами встреч?

Оскал меняется на изысканно-желчную ухмылку. Оглянувшись на застывших гостей с пустыми взглядами и собственную невесту, призрачно прекрасную в этом жемчужно-сером свадебном платье, белокурой куклой с таким же пустым взглядом, как и у всех, замершую у алтаря (это вообще алтарь?), герой моих странных снов действительно рычит, вернее, кричит, откинув голову назад. Крик этот, оглушительно громкий и насыщенный самыми разнообразными чувствами, просто сотрясает своды храма, но ничего не меняет в окружающей нас инсталляции.

Все пришедшие на свадьбу моего любвеобильного визави, в том числе и его суженая, аккуратно стоят в тех позах, в которых застало их его заклинание. Единственное, что отличает людской фон от реальности пятиминутной давности — это бесцветные глаза людей с одинаково пустыми, отрешенными взглядами.

На психологическом тренинге, куда когда-то затащила меня моя беспокойная подруга Полина, нас учили кричать, чтобы высвободить избыточные негативные или позитивные эмоции, отправив их во Вселенную. Еще тогда меня начал занимать серьезный вопрос: если всё не возникает ниоткуда и не исчезает никуда, то кому-то же прилетит наш истошный крик. И хорошо еще, если напитанный положительными эмоциями…

Мой визави (буду называть так, пока не соображу, как всё-таки его зовут) вложил в свой крик яростную злость и сумасшедшее раздражение. Тренер-психолог был бы в полном восторге! Мы, участники семинара, двадцать восемь женщин разных возрастов, кричали вяло, стеснительно, украсив крик нервной мимикой и скованными позами.

— Вы не расстраивайтесь! — искренне прошу я, приторно-любезно сложив губы в подобие новой улыбки, и подбадривающе обещаю. — Это длится всегда не более десяти минут. Приблизительно.

Опускаю глаза вниз: ядовито-зеленый туман, стелющийся по мозаичному яркому полу храма, окутав ноги людей до самых колен, к длинным ногам моего визави даже не приближается. Изредка клочки его с тихим шипением кидаются к голенищам начищенных сапог жениха, по-прежнему держащего меня на руках, но натыкаются на невидимую защиту и со звериным повизгиванием униженно отползают прочь. Я не знаю, опасен ли туман для меня, но проверять не хочу. Боюсь. Кроме того, стал бы мой безымянный герой (вернее, многоименный) так быстро и так резко хватать меня на руки, если бы эта странная ползающая и шипящая зелень была безвредна?

— Если ты сейчас же не скажешь, кто ты, — надменно угрожает почти успокоившийся мужчина, — то я поставлю тебя на ноги, а еще лучше — просто брошу на пол!

— Я предпочла бы обращение на «вы», — состряпав приязненное выражение лица, гордо говорю я, но, не встретив понимания, вздыхаю и напоминаю. — Вы же сказали, что сами всё знаете!

— Я знаю, что ты, скорее всего, запустила дурь запрещенным заклинанием! — еле сдерживаясь, почти кричит он.

Бедный! Нервный какой! Предыдущий крик не помог ему избавиться от злости и напряжения. В таких случаях наш тренер предлагал нам громко петь, вкладывая в песню душу. Выражение строго очерченного лица моего визави, черными глазами смотрящего прямо в мои зеленые, подсказывает мне, что петь он не будет. Наверное… Вот зря! Ему бы пошли пафосные революционные песни, а еще романсы про любовь и страдание.

— Что, тьма тебя возьми, происходит?! Что с твоим лицом? — трясет он меня, прижимая к себе крепче.

— То же, что и с твоим! — хочется ответить мне, глядя на расплывающиеся черты его благородного лица.

Но я не отвечаю. Нет смысла. Мое время вышло. А я его предупреждала!

— Давление очень низкое! — сообщает грубый голос, пробуждающий меня ото сна. — Капельница с ангиотензинамидом. Медленно. Сначала не более двадцати!

— Двадцати чего? — задумываюсь я.

Ну, и любопытно, обо мне всё-таки речь.

— Ну что, милашка? — кто-то гладит меня по голове.

— Милашка? — неожиданно и приятно.

— Что ж ты, такая молодая, а такая квёлая? — допытывается грубый голос.

— Квёлая? — с трудом соображаю, что обозначает это слово. — То есть дохлая?

— Можно и так сказать! — смеется мой собеседник. — Дохлая и есть дохлая!

— Любка! — в наш диалог врывается голос Полины. — Дрянь ты такая! Чего пугаешь?

— Давно девушка от низкого давления и упадка сил мается? — спрашивают, видимо, у Полины.

— Кто? Любка? — нервно кричит моя единственная подруга. — Да на ней пахать можно! Она не болеет никогда! Просто никогда! Она зубы без анестезии лечить может! Она на лечении пульпита заснула один раз!

— Может, любовь несчастная? — предполагает обладатель грубого голоса. — Поэтому и упадок сил?

— Да нет у нее никого! — Полина паникует, и это отчетливо ощущается мною, несмотря на то, что я лежу с закрытыми глазами и никого не вижу. — Только я и родители с братом! У нее даже кумира нет! И замуж она не хочет!

Вот сейчас было обидно! Не то, чтобы не хочу… Просто не тороплюсь. Я школу два года назад закончила! Я ж не цыганская дочь, чтоб за любимым в ночь! Как там? По родству бродяжьей души?

— В общем, питание полноценное, прогулки, физическая нагрузка умеренная, но регулярная. И позитивное настроение! — слова эти произносит крупный мужчина в веселеньком синем халате, видимо, врач, внешне похожий на знаменитого Громозеку из старого советского мультфильма, инопланетянина, напоминающего осьминога и слона одновременно.

Потом он обращается ко мне:

— Вставай и беги, красавица!

— Куда бежать? — еле ворочая языком, спрашиваю я врача скорой помощи.

— В светлое будущее! — смеется он. — Отказ от госпитализации подписываем?

После того, как я согласно киваю и с трудом ставлю подпись, Громозека уходит из моей спальни, сказав, что передаст вызов участковому врачу и тот завтра меня навестит.

— Родителям твоим звонить? — обеспокоенно спрашивает сидящая на моей постели Полина.

— Что происходит? — вяло интересуюсь я. — Ты откуда взялась? Который час?

— Ты была в отключке. Я до тебя не дозвонилась, когда ты не приехала на занятия. Я поехала сюда, чтобы тебя прибить! У меня ключи есть. Помнишь? И уже два часа дня! — последовательно отвечает подруга на мои вопросы.

— Прибила? — усмехаюсь я, ощущая тошноту и далекую головную боль. — Чем?

— Не успела! — смеется Полина и испуганно рассказывает. — Ты лежала дохленькая, без признаков жизни. Я к твоим губам даже зеркало прикладывала, когда разбудить не смогла и пришлось скорую вызвать.

— Понятно… — ничего не понимаю я и вспоминаю. — Снотворное приняла. Две таблетки. Первый раз в жизни. Вот и переборщила.

— Снотворное — это психоактивное вещество, помогающее спать. Спать! — почти кричит Полина. — А не понижающее давление до критического и не выключающее пульс!

— Оно просрочено. Чуть-чуть, — сознаюсь я, раскаявшись и стыдясь. — Каких-то два месяца!

— Не знаю! — ругается Полина. — Я никогда не пила просроченные. Но не зря же эти сроки вообще устанавливают! Ты зачем их пила?

— Бессонница! — ворчу я, осторожно садясь на постели. — Выспаться хотела.

— Выспалась? Умственно отсталая! — хихикает подруга. — Сладкие были сны?

— Прикольные… — говорю я. — Про свадьбу.

— Тебе приснилась свадьба?! — пораженно охает Полина. — Ужас! Это очень плохой сон!

— Почему? — нервно сглатываю я. — Не похороны ведь!

— Твоя свадьба? — уточняет Полина с самой серьезной физиономией.

— Нет… — растерянно отвечаю я. — Этого самого мужика с кучей французских имен. Я так… в сторонке смотрела.

— Опять?! — вопит Полина, заставив меня поморщиться от боли в висках. — Слушай! Это не порыв случайно?

— Это сон! — психую я. — Просто сон!

— Четвертый раз про одного и того же мужика? — фыркает Полина. — Надо сообщить организаторам!

— Попробуй только! — угрожаю я, спуская ноги с кровати. — Хватит и того, что эти шарлатаны тебя на кредит вынудили! Допрыгаешься, я к родителям обращусь! У них, знаешь, какие связи и в прокуратуре, и в управлении МВД остались?!

— Обратишься, но только тогда, когда я благополучно попаду к своему суженому! — дружелюбно соглашается Полина.

— Это когда ты мне оттуда позвонишь? Или телеграмму пришлешь? — иронизирую я. — Как?! Как я пойму, что ты куда-то там попала? Не утонула летом, не провалилась под лед зимой, не пропала без вести, потеряв память?!

— Не знаю, — беспечно пожимает плечами зомбированная кандидатка в попаданки. — Ну, думаю, ты поймешь! Ты же моя лучшая подруга! Давай! Рассказывай про свадьбу!

Выслушав мой подробный и даже цветной рассказ, Полина даже подпрыгивает на кровати.

— Чужая свадьба снится к неожиданным неприятностям. По одной из версий.

— А по другой? — аккуратно уточняю я.

— Не знаю! — Полина пожимает плечами. — У меня только один сонник. Старый. Мамин. Но можно в сети посмотреть.

— Не надо! — охлаждаю я пыл подруги. — Всё будет хорошо! Я больше снотворное пить не буду. Он мне больше не будет сниться.

— Так просто? — не верит мне Полина. — Из-за твоей неадекватности мы пропустили занятие. А сегодня оно было про фамильяров!

— Про что? — не понимаю я.

— Про кого! — наставительно поправляет меня Полина. — Фамильяры — духи, напарники, часто обращающиеся в животное. Каждая уважающая себя ведьма или магиня имеет помощника и защитника.

— А! — понимающе киваю я. — Разговаривающие лягушки, ящерицы, коты, собаки, козлы…. Понятно! Пропустили и пропустили. Самостоятельно наверстаем!

— А вот и нет! — радуется Полина. — Антон отработает с нами индивидуально сегодня вечером!

— Я не оклемаюсь! — предупреждаю я, тут же укладываясь в постель. — Мне что-то дурно!

— Ничего! — не расстраивается хитрая Полина. — Антон может и завтра, и послезавтра!

Индивидуальное занятие с Антоном удается назначить только через два дня. Молодой мужчина сверлит меня осуждающим взглядом, но при Полине ничего не говорит.

— Фамильяры в магических мирах условно делятся на высших, средних и низших.

— Социальная несправедливость добралась и до этих миров? — сетую я.

Антон спокойно улыбается:

— Дело не в этом. Высшие высоко организованы. Они могут, по собственному желанию, даже принимать облик человека.

— Какая прелесть! — причитаю я. — Неужели?

— Сила их очень велика. Они, кроме того, хитры, я бы даже сказал, коварны. А поэтому…

— Непредсказуемы! — перебиваю его я.

— Средние менее способны? — вежливо вмешивается Полина.

— Средние как раз самые надежные! — неожиданно горячо отвечает ей Антон. — Они еще называются абсолютными.

— Почему? — не понимает Полина. — Они же не Высшие!

— У Средних нет их амбиций? — предполагаю я. — Они скромнее?

— Точно сказано, — кивает мне Антон, с некоторым удивлением глядя на меня. — Они способны говорить на вашем языке. Они крепко связаны с хозяином, умирают вместе с ним. Гиперболизируют в себе какое-то главное качество хозяина.

— Это больше, чем друг, — серьезно говорю я Полине. — Я с тобой умирать не собираюсь.

— Никто и не просит, — Полина показывает мне язык. — А Низшие совсем примитивны?

— Не совсем! — улыбается Антон. — Низшие прячутся в медальон, куклу, перстень, брошь. Если вы их призовете единожды — они останутся с вами навсегда. Но возможности их весьма ограничены. Информатор, посыльный, сторож. Лучше всего они охраняют сон.

— Сон? — растерянно переспрашиваю я, вспомнив о своих снах и о последнем, самом дурном.

— Сон, — подтверждает Антон и прозорливо смотрит на меня.

— А что умеют фамильяры? У них есть специализация какая-нибудь? — отвлекаю я его.

— Да! — неожиданно вместо Антона отвечает Полина. — Я прочла, что одни меняют форму, другие управляют запахами, третьи могут наводить порчу, морок, сон и тому подобное.

— Где прочитала? — удивляюсь я. — В учебнике по экономике?

— В романах фэнтези! — как само собой разумеющееся сообщает подруга.

Антон вежливо улыбается.

— Скажите, пожалуйста, — обращаюсь я к куратору. — А фамильяров всем попаданкам сразу выдают или придется ждать, в очереди стоять?

— Фамильяра могут призвать только маги и ведьмы. Нужно иметь неслабый магический потенциал, чтобы это сделать. В каждом мире свои технологии призыва, — Антон по-прежнему корректен и терпелив божественно. — Где-то это пентаграммы, где-то заклинания, а то и зелье.

— Зелье! — благоговейно сложив ладошки, восклицает Полина. — А у нас будут уроки по варке зелья?

— В краткосрочный курс это не входит, — Антон показывает нам ровные белые зубы. — Это входит в полную переподготовку.

— Да?! — искренне поражаюсь я. — У вас не только такие курсы, но и по полной программе облапошивание? Ну, вы молодцы!

— Кстати, — стоически реагирует Антон, и мне видится нимб за его макушкой. — Неопытный призывающий может быть уничтожен фамильяром, если ему не удастся подчинить сущность собственной воле.

— А как подчинять-то? — пугается Полина.

Пугается настолько натурально, словно фамильяр уже призван, а она боится с ним не справиться.

— По-разному, — отвечает Антон. — Артефакт. Телепатия. Измененное сознание.

— Чудесно! — подбадриваю я подругу. — Всё, что доступно и тебе, дорогая!

— Вы зря иронизируете! — мягко упрекает меня Антон. — Артефакт найдется в магическом мире обязательно. Телепатия может быть дарована или натренирована. А с измененным сознанием мы сегодня поработаем.

— Блеск! — перехожу я на лексикон Эллочки-людоедочки. — Сегодня и практика будет?

— Будет! — обещает Антон. — Сейчас у вас измерят температуру, давление — и начнем!

— А анализы? — беспокоюсь я. — Моча, кровь?

— Этого не требуется, — терпеливо отвечает тренер. — Сейчас проведем измерения, выпьете воды. Обычной, дистиллированной. И начнем.

— Начнем с перехода в стадию глубокого сна, минуя все предыдущие стадии, — монотонно говорит Антон нам, полулежащим в глубоких креслах.

Мы впервые за всё время в другой комнате. Обычной, прямоугольной. Ковровое покрытие. Обитые тканью стены. Глубокие кресла.

— Расслабляться с закрытыми глазами вы умеете и без нашей помощи, — тихо говорит Антон. — Сейчас вы попробуете перейти в состояние глубокого расслабления резко, по собственному желанию, сознательно. Вашим специалистам это недоступно.

— Как же справимся мы? — нервничает Полина.

— Вы правым полушарием сгенерируете тетта-волны, являющиеся границей между сознанием и подсознанием, — просто отвечает Антон, как будто предлагает нам сделать комплекс примитивных упражнений для сохранения осанки. — Но сначала достигнем состояния общего расслабления.

Мы с Полиной послушно вытягиваемся в своих креслах. Она возбуждена и напугана. Я стараюсь ее не расстраивать.

— Закрывайте глаза и начинайте про себя считать от трех до одного на глубоком вдохе и выдохе. Условие: вы придумываете себе образ трех, двух, одного. Любой. Но первый, что придет в голову, — медленно, тянуще произносит Антон, а я вспоминаю, что не выспалась, потому что болела эти два дня, маялась головной болью и чувством неудовлетворенности от недосмотренного сна.

Я не представляю себе ни тройку, ни единицу. Я просто засыпаю. Быстро и качественно.

— Господин! — густой, насыщенный мужской харизмой и величием голос будит меня, и я раздражаюсь.

Голубая Ряса, сидящий в высоком деревянном кресле, обращается к знакомому мне жениху, который стоит спиной и ко мне, и к священнику (священнику?) и смотрит в огромное витражное окно, за которым не видно ничего, кроме того, что на улице, скорее всего, ночь.

— Господин! — Голубая Ряса еще раз окликает жениха. — Вы понимаете, о чем только что рассказали мне? Вы отдаете себе отчет?

— Более чем! — резко отвечает… Фиакр.

А пусть будет! Надоело даже про себя перечислять его многочисленные имена. Сам виноват! Будет пока Фиакром.

— Это… Это не может быть правдой! — негромко возражает священник. — Но если это правда, то вы обречены.

— Я знаю! — голос Фиакра глух и несчастен.

— Но ведь может ничего и не случиться! — осторожно намекает на что-то Голубая Ряса. — Никто, кроме вас, не способен не то что увидеть, но и почувствовать ее. Вы в относительной безопасности.

— Она приходила за мной уже четыре раза! — Фиакр по-прежнему не оборачивается, и мне начинает казаться, что они говорят… обо мне. — В последний раз призвала зеленый туман! Его не призывали…

— Пятьсот лет! — подхватывает Голубая Ряса. — Но зачем вы не дали зелени поглотить свою хозяйку? Она была слишком самонадеянна, а вы практически спасли ее!

— Я не знаю… — Фиакр отвечает тихо и неуверенно. — Она была такая… такая удивленная, непосредственная в своей простоте и красоте.

Ух ты! Это про меня? Красоте? Ладно, на простоту обижаться не будем! И тебе пару плюсиков, красавчик!

— Селестину жаль, — переключается на совершенно другую женщину Фиакр. — Я виноват перед ней!

— Все понимают, что вашей вины нет, господин! — парирует священник. — Вы спасли всю знать королевства! Его величество пожалует вам имперский орден! А то, что вы теперь не можете жениться на Селестине… надо придумать удобоваримую причину. Только и всего!

— Бернард! — мой Фиакр почти смеется. — Негоже представителю вашего сана так говорить и даже думать! Впрочем, причину моего нежелания жениться на Селестине вы можете выдумать сами. Ее оскорбит любая. Но решения я не изменю.

— А хотите? — хитро спрашивает Бернард (славно, что короче, чем Голубая Ряса!).

— Нет! Не хочу! У меня одно горячее главное желание. Я хочу найти… — Фиакр живо оборачивается к священнику, сначала едва мазнув взглядом по уютному дивану в глубине довольно просто обставленной комнаты, на котором я сижу, поджав ноги.

— О боги! — возглас Фиакра заставляет вздрогнувшего Бернарда тоже обернуться.

От испуга он делает это настолько быстро, что подол его длинного красивого одеяния взлетает голубой птицей. Я сегодня тоже симпатично выгляжу. Отправляясь на тренинг, я вымыла голову, уложила волосы в хвост. На мне темно-зеленый брючный костюм, идущим моим зеленым глазам. Между прочим, самым красивым когда-то в школе и сейчас в университете. Немного жаль, что не подкрасила губы или хотя бы не тронула блеском… Но уже ничего не исправить!

— Ты приговорила меня? — задает странный вопрос Фиакр, пораженно глядя на меня. — Я просто так не сдамся!

— Не совсем понимаю, о чем ты, — приветливо отвечаю я. — Но в срыве твоей свадьбы виновата вовсе не я!

В следующую секунду так нравящийся мне Бернард в изумлении водящий глазами по всему вокруг, кроме меня, неожиданно выхватывает из широкого рукава кинжал с длинным клинком, бросает его в мою сторону. Ну, почти в мою.

Фиакр издает гортанный крик и выбрасывает вперед руку, перекрыв траекторию полета кинжала, который летит вовсе не в меня. Кинжал насквозь протыкает его растопыренную ладонь.