Красный тряпочник (СИ)

Глава XXV. ЭТИКА И ЭСТЕТИКА

Поглощённая мечтами о будущем и о той исключительной роли, которую ей, быть может, предстояло играть, Матильда иной раз не без сожаления вспоминала о сухих, метафизических спорах, которые у них прежде возникали с Жюльеном. А иногда, устав от этих высоких размышлений, она с сожалением вспоминала о минутах счастья, которые обрела воле него. Но эти воспоминания вызывали у неё чувство раскаяния, и иной раз жестоко терзало её.

Стендаль, «Красное и чёрное».

Поздней ночью наземный переход над никогда не спящей Профсоюзной улицей, представляющей собой один из многих гигантских желобов, пересёк достаточно молодой мужчина. Он в определённой тревоге оглянулся, но слежки за собой не обнаружил. Оранжевый свет уличных фонарей постоянно перекрывали тени пролетающих мимо аэромобилей. Около железной бочки с полыхающим внутри пламенем прямо на бетонном полу неподвижно развалились электроотморозки, видимо, перед этим успевшие принять большую дозу киберкайфа. Да, хорошо, что с ними никто не успел встретиться, пока они были в сознании. Брезгливо обойдя обессиленных хулиганов, мужчина трусцой стал спускаться по лестнице, минуя пустые банки, бутылки, лужи сомнительной жидкости и разрисованные вульгарными граффити грязные стены. Человек шёл со стороны строительного треста и лесопарка — того самого места, где Боров, Ярослав и другие сотрудники Экспериментального отдела пытались разобраться с бандой Яхи Яьяева.

Резкий удар по немытым перилам заставил ночного путника вздрогнуть. Мужчина остановился и осторожно выглянул, пытаясь понять, что происходит на соседнем лестничном пролёте. Удар металла о металл настойчиво повторился. Вверх кто-то медленно шёл. На какой-то момент человека одолели колкие сомнения, но иного способа пересечь Профсоюзку, кроме этого неприятного во всех отношениях перехода, в ближайших окрестностях не было.

Вдохнув, путник решил на полной скорости преодолеть странного прохожего. Опасения его оказались излишни: наверх медленно поднимался старый бродяга, видимо, тоже находившийся под воздействием определённых веществ. Через равные промежутки времени старик в поношенной одежде ударял длинным железным ломом о перила, словно кого-то призывая. Бродяга совершенно не обращал никакого внимания на прохожего.

— Сначала чума, потом война. Кто из всадников остаётся?! Голод и смерть! — ударив ломом ещё раз, проскрипел старик сквозь тёмно-жёлтые зубы. — Голод и смерть…

Немного переведя дух, молодой мужчина выбежал из сырости перехода на свежий воздух. Летала Профсоюзная улица-полуночница, гремел МКАД в трёхстах метрах. Ввиду позднего часа на остановке, названной в честь московской кольцевой аэродороги, не стояло ни одного человека. Какой-то таксист даже немного притормозил перед остановкой, думая, что мужчина опоздал на последний аэробус и сильно нуждается в транспорте. Поняв, что его услуги в данной точке не востребованы, водитель поехал дальше в сторону области.

Вдруг путника окликнули с лестницы перехода.

— Да, дружок, голод и смерть. — Бродяга оскалился, теперь смотря точно в глаза ночному прохожему. — Но сможет ли восстановить баланс демон в капюшоне, который оставляет за собой лишь красную тряпку?

Немного задрожав при данном упоминании, мужчина зашагал прочь от мрачного надземного сооружения. Он преодолел небольшую зону с неухоженной травой и несколькими деревьями и двинулся в сторону дома, минуя нежилое одноэтажное здание, в котором располагались закрытые на ночь почта, две аптеки и три продовольственных магазина. На бесплатной парковке стояло достаточно количество аэромобилей. Боковое окно одной из аптек зловеще горело жёлтым глазом в темноте.

Остановка «Улица генерала Тюленева, дом 41» была предпоследней перед конечной. На ней и в дневное время появлялось мало людей, так как все пассажиры заворачивающих на данную улицу аэробусов выходили ещё либо у станции метро «Тёплый стан», либо на МКАДе. Садились здесь лишь те, кто ждал маршрутку № 540, курсировавшую по кольцевому маршруту в пределах части района. Сама двухполосная улица пролегала перпендикулярно Профсоюзной и параллельно — МКАДу, с одной стороны идя мимо гаражей и небольших лесопосадок.

Мужчина вышел с парковки, по дуге обошёл бок дома № 41 и направился к телефонной будке, что стояла рядом с остановкой. В который раз напряжённо оглянувшись, он снял трубку достаточно старенького таксофона и быстро набрал номер, известный только ему. Незаконная реклама, расклеенная внутри будки, предлагала звонившему «лучшие цифровые наслаждения».

— Алло! Да, это я. По-моему, это последний таксофон в Москве, который не прослушивается чёртовым «Оком». Ты как? Что? Пропадаешь. Используешь блокатор? Ну-ну, а я вот по старинке. Не верю я этой простоте: училка-то тоже, говорят, использовала блокатор. — Человек внимательно посмотрел сквозь мутное стекло телефонной будки, но не обнаружил ничего подозрительного. За полем, на котором радиолюбителям днём нравилось запускать радиоуправляемые самолётики, продолжал шуметь МКАД. Чуть поодаль, дальше в район, манила синими огнями аэрозаправка. — Слушай, времени мало, я звоню по делу. Ты бы знала, что тут случилось у нас в Теплаке. А-а, знаешь, если читаешь Atommail. У Приставалова новый источник в милиции? В общем, слушай, после той аферы с Коломиным пёс прекратил полностью выходить со мной на связь. С тобой очкарик уже давно не связывается? Плохо дело… Мне кажется, нас хотят слить. А чёрт с ней уже, с конспирацией. Мне кажется, Коломин всё уже прознал про нас: на работе на меня стали косо поглядывать. Это не паранойя, дорогуша. Тогда покинуть Москву? Милая, дорогая, я носитель гостайны, чтоб её. При любом движении не в ту сторону «Око» всё моментально сольёт, куда надо. Сбежать не получится. Я вот думаю, может, пойти к Коломину и уже написать чистосердечное? Да, скорее, отправлюсь на пожизненное, но зато буду в тепле да под охраной. Профессию попроще освою, книжки умные читать наконец начну. И самое главное, в тюряге меня не достанут ни наши мясники, ни этот маньячина с обострённым чувством справедливости. Да, дорогуша, я тоже хотел, чтобы всё сложилось иначе, но мы слишком далеко зашли. Я только не хочу, чтобы пёс и очкарик вышли сухими из воды, когда почти всю нашу группы вырезали, как беззащитных щенят! Чувство безнаказанности свело их с ума. Жалко, у нас нет связи с Коломиным. Нет, через Градова нельзя. Прав был Шурик насчёт Констатиныча, прав. Не было тут зависти ни с моей, ни с его стороны, просто мы раскусили эту натуру человеческую. Да уж, человеческое, слишком человеческое. В общем, милая, родная, если почувствуешь, что со мной что-то случилось… Нет, даже не так: если почувствуешь, что тебе хоть малая малость что-то угрожает, слей всё… этому Приставалову. И сразу договорись с ним о встрече с Коломиным! Надеюсь, этот журналюга связался с правильными ментами, а не «оборотнями». Может, его источник — это и есть сам Коломин! А я? А я устал, дорогуша. Сейчас я зайду за вещами, вызову такси и поеду прямиком в Экспериментальный отдел, к Борову. Не-не, никакой Петровки: там-то как раз могут быть люди ублюдка. Досижу ночку в безопасном изоляторе, а там… Ты права, милая, родная, лёгких денег не бывает. Как говорил один мудрец, жадность ведёт к нищете. Не хочу говорить «прощай»…

Человек смиренно положил трубку, будто навсегда мысленно попрощавшись со своим собеседником. К сожалению, чувства его оказались обоснованными.

Сзади к остановке незаметно успел подъехать милицейский УАЗ с выключенной мигалкой. Из него вышли трое и подошли к одинокому мужчине, перегодив проход. Человек внимательно рассмотрел беззвучных незнакомцев, хранивших идеальное молчание. Первый снег падал на их тяжёлую силовую броню, частично тая, частично оставаясь на ней гладким блестящим налётом. Можно было подумать, что это милицейский патруль решил проверить полуночного прохожего или даже «оборотни» из МВД успели выследить и послать своих людей за желающим выйти из игры. Вот только советская милиция не носила шлемов, формой и очертаниями похожих на голову верблюда.

На мужчину вышла сама «Гамма», видимо, временно перекрасившая транспорт и костюмы в жёлто-синюю расцветку стражей правопорядка.

— Юрий. — Командир группы обратился к стоящему в телефонной будке пустым мёртвым голосом. — Главный… хочет вас видеть.

— Главный? — в изумлении вопросил Юрий. — Чего ж он тогда обрывал все концы и послал вас за мной? Есть проверенные способы связаться!

— Приказ главного. Юрий, пройдёмте в машину… — создавалось ощущение, что внутри силовой брони заключён не человек, а робот.

Руки двух других боевиков уже превентивно застыли на рукоятках автоматов, показательно не оставляя никакого пространства для манёвров.

— Ну раз главного, значит, мы все ещё в процессе, правильно? — Юрий быстро подошёл к аэромобилю, подёргал ручку задней дверцы. Она упрямо не поддавалась. — Да что ж это такое…

— Юрий, ваше место на переднем сиденье. — Командир «гаммовцев» угрожающе встал за спиной. Второй боец резко распахнул дверцу. Тёмный салон УАЗа не вызывал совершенно никакого доверия.

— Ах, значит, на переднем сиденье?! Прости меня, Катюха. — Юрий понял, что обречён. Полным ледяной ненавистью взглядом он осмотрел могучих боевиков «Гаммы». С тупым равнодушием они продолжали глядеть на него сквозь обзорные стёкла своих специфических на вид шлемов, готовые в любой момент применить своё оружие.

Юрий сделал вид, что поддался приказам головорезов и начал садиться внутрь внедорожника. В следующий миг мужчина резко выхватил из кармана верхней одежды инъектор и со всей силы вогнал его иглой в сочленение шеи и подбородка. Рухнув оземь, Юрий пару раз дёрнулся в конвульсиях и замер на холодном асфальте, припорошённым первым снегом.

Бойцы секретного отряда не растерялись, осторожно взяли безжизненного Юрия под ручки и всё равно усадили внутрь аэромобиля. Кажется, случайных свидетелей не нашлось: в доме номер 41 все, должно быть, спали глубоким сном. Третий боец через прицел «Винтореза» внимательно осмотрел окна жилого здания, дабы удостовериться, что никто не заметил случившегося инцидента. Командир «Гаммы» поднял с асфальта инъектор и внимательно осмотрел его, вращая в ладони.

— Это «Лезвие-два». События пошли не по плану, скорректировали. Третье вышло из чата самостоятельно. Предположительно, «Сноведин» в сверхповышенной концентрации. До этого подначивало пятое на неконструктивный экстремизм. Операцию продолжаем? — загробным голосом главный «гаммовец» уточнил у своего невидимого командира. — Так точно. Напоминаю, что остаются четыре основных звена. Мелкие подзвенья в планировании не учитываются, и каждое отпадает по вашему приказу. План по первому и пятому не корректируется? Вас понял, акцент на пятом, акцент на первом — нулевой. «Лезвие-два» — отбой.

Мрачная троица погрузилась в УАЗ, в котором уже лежал неживой человек, и двинулась прочь из спального района.

***

Свет аэромобильных фар выхватывал из полумрака двухметровый кирпичный забор с оградкой наверху в виде пик. Ярослав заехал на «Метеоре» к воротам усадьбы, что с двух сторон примыкали к нежилым двухэтажным зданиям с овальными надстройками, чьи конусообразные крыши заканчивались восьмиугольными смотровыми башенками. Коломин вышел из остановленной машины и двинулся к главному входу, попутно любуясь капителями колонн, что симметрично окружали закрытые проходы двухэтажных зданий — как позже выяснилось, голубятен.

Старый немногословный привратник встретил Ярослава за воротами и стал препровождать его к зданию самой усадьбы, видневшейся издали. Они не спеша двинулись по боковым тенистым аллеям большого партера. Справа виднелся лабиринт из живой изгороди, огромный газон время от времени поливался автоматическими устройствами, а от ног отлетали в стороны терпко пахнущие каштаны. Чуть вдали от партера, ближе к лесопарку, окружающему усадьбу с трёх сторон света, застыли отключённые на холодное время года фонтаны, слегка заполненные опавшими листьями — крылатые амурчики и фантасмагоричные рыбины пока не извергали из себя журчащие струйки воды.

Был ли этот усадебно-парковый ансамбль похож на те, что Ярослав успел посетить со Светланой? И да, и нет. Вероятно, данное произведение архитектуры строилось и создавалось под значительным вдохновением от уже имеющихся шедевров. В то же время оно обладало и уникальными, лишь своими характерными особенностями.

Античные статуи и памятники равномерно распределялись по всей территории усадьбы. Гостей и хозяев встречали и приветствовали как реально некогда жившие люди, так и герои мифов и легенд. Вот из темноты вышел могучий — нет, не Геракл — царь Леонид, с копьём и щитом, в напряжённой стойке готовящийся принять последний бой с персами. За спартанским воителем возвышался мирный, но сатирически усмехающийся Сократ. На табличке под ногами философа на древнегреческом была выдолблена надпись: «Вставившему мозги человечеству». После Сократа шёл Икар с ломающимся от солнечного жара крылом. Очень интересно, как древний скульптор в статичной статуе смог изобразить условно-динамичный слом крыла. Наконец попалась первая женщина — Афродита величественно стояла с полностью обнажённым торсом и смотрела куда-то за спину наблюдателя. За богиней плодородия находился бюст неизвестного афинского вельможи, слегка лукаво и одновременно сурово нахмурившегося. Далее виднелся барельеф, закреплённый, как и статуи, на возвышении. На большом мраморном прямоугольнике изображалась сова — символ Афин — с непропорционально телу огромными глазами, больше похожими на таковые у насекомого. Мудрая птица глядела прямо в душу и, казалось, знала всю подноготную любующегося ею человека.

Ближе к мраморной лестнице, близ перил которой с одной стороны возвышался бюст Солона, с другой — Гая Юлия Цезаря, острием в небо сбегала треугольная стела. Надпись на золотой табличке с завитыми спиралями на углах гласила, что стела устанавливалась в честь трёхсотлетия Дома Романовых преданным и верным слугой его Величества Даниилом Александровичем Семиструнным-Проталиным, то есть дедом ныне покойного режиссёра. Перед стелой на гранитном возвышении располагался барельеф «От Михаила Фёдоровича до Николая Второго» с изображением обоих государей.

Привратник и Ярослав стали подниматься по лестнице с толстыми перилами и гладкими ступенями с выступающим вперёд верхним краем. По левую сторону Коломин ближе к лесопарку также разглядел двухэтажный гостевой домик и павильон «Каприз», выстроенные в пышном стиле барокко, что стал распространяться на территории России в XVIII веке. Русские вельможи часто размещали павильоны типа «Каприз» на территории своих усадеб, чтобы временно «ссылать» туда строптивых супруг, с которыми успели разругаться. В гордом одиночестве дама успевала перевести дух, и, помирившись, чета вскоре вновь соединилась.

Двухэтажный дворец Семиструнных-Проталиных встречал Ярослава во всей своей красе. Огоньки московского вечера отражались в кристально чистых, словно отполированных алмазами, стёклах высоких окон. Портик, открытый на все три стороны, образовывался восемью колоннами композитного ордера, упирающимися в архитрав. Архитрав, состоящий из нескольких фасций — уступов, переходил во фриз — серединную часть антаблемента, заполненную повторяющимися декоративными элементами. А над карнизом, выступающим над фризом, высился треугольный фронтон, логически завершающий портик. В типмане — углублённом треугольном пространстве фронтона, что обосабливалось карнизами — встраивались сверхточные круглые часы с изящной деревянной рамой, литыми вручную узорными стрелками и римскими цифрами.

Не пренебрёг архитектор дворца и бельведером — надстроенной над крышей башенкой, из которой имелась возможность удобно наблюдать за местностью. В бельведер по кругу встраивались двенадцать полуколонн и шесть длинных вертикальных окон с запоминающимися наличниками. На верху башенки располагалась открытая обзорная площадка, огороженная со всех сторон мраморной балюстрадой. По центру самой обзорной площадки встраивался достаточно высокий шпиль с металлической сферой на кончике — громоотвод.

Пройдя по величественным ступеням на стилобат — основание, на котором стояли колонны, Ярослав поднял голову и под расширяющимся сводом увидел монументальное панно, изображающее небеса Олимпа и населяющих их богов. Высшие существа пребывали в некотором напряжении, словно готовившись принять бой с тем, кто не присутствовал на полотне. Коломин узнал Зевса, готовящегося метнуть молнию в невидимого врага, Тиресия, что-то активно советующего на ухо громовержцу, грациозную Афину в шлеме с крыльями, удерживающую в руках острый меч, замышляющую что-то нехорошее на заднем плане Горгону, готовящегося достать лечебные снадобья из медицинской сумки Асклепия, замедляющую и меняющую время и пространство Гекату, вечно удачливого и ускользающего от опасностей Гермеса, который в тот момент маневрировал от вероятного огня неприятеля. Среди богов Древней Греции по центру панно затесался мужчина достаточно симпатичной внешности, с острым носом, живым хитроватым взглядом, одетый в белоснежные хитон и гиматий, носящий на голове золотой венок. Высился мужчина на серебристом диске, похожим на лежащий спартанский щит, держа в одной руке — меч, а в другой — оливковую ветвь.

— Вот так совпадение… — тихо подивился Ярослав, всё ещё заворожённый зрелищем. Обратился к сопровождающему: — Простите, а кто это замечательный джентльмен? Не узнаю в нём никого из пантеона.

— Александр Константинович, прадед Эрнеста Кирилловича. Как большинство русских вельмож, Александр Константинович… имел весьма высокую самооценку, — зажмурившись с улыбкой, с интересом поведал привратник. — Данное панно имеет весьма длинную историю и заслуживает отдельных монографий. В своё время над ним работали лучшие итальянские и французские мастера, однако из-за тонкостей технического задания работа растягивалась на года. Быть может помните, один известнейший поэт того времени, побывав в нашей усадьбе, написал: «И тяжёл труд — изящен, статен / Проталина портрет среди богов…»

— Шедевр, ничего не скажешь, как и всё вокруг, — согласился Ярослав. Ему начинало нравиться здесь: глаз и душа буквально с первых секунд начинали отдыхать в усадьбе. Чем же так навредил Красному тряпочнику любитель эстетики и владелец столь прекрасного места?

Привратник открыл перед Ярославом тяжёлую дубовую дверь с переливающимся, точно сапфиры, изумруды и рубины, витражом, которая сама по себе являлась отдельным произведением искусства, и жестом пригласил внутрь. Внутреннее убранство дворца оказалось не менее богатым, чем снаружи. На второй этаж вела массивная мраморная лестница, огороженная балюстрадой и уложенная мягким красным ковром. Стены отделывались до высоты человеческой шеи дорогим тёмно-коричневым деревом. Холл освещала огромная трёхъярусная люстра, позолоченная и украшенная натуральным хрусталём. По центру холла журчал небольшой фонтанчик, окружённый со всех сторон изящной лавочкой. Приятно хрустел под ногами старый, но качественный паркет. В углублениях стен застыли величественные бюсты грандиозных личностей, а при подъёме по лестнице гостей дома сразу начинали встречать отличные полотна XVIII и XIX веков. В углу между лестницей на второй этаж, входом и тёмным проёмом, ведущим, судя по всему, в столовую, величественно стояла крайне точная копия Давида, чей неповторимый оригинал принадлежал руке выдающегося Микеланджело.

— Ярослав Леонидович! Рада приветствовать вас во дворце Семиструнных-Проталиных, — раздалось сверху, со стороны бельэтажа. — Меня предупредили, что вы приедете.

Вышедшая из полутёмного Бального зала, вдова режиссёра моментально привлекла к себе внимание Коломина. И хоть возраст её приближался к пятидесяти, внешне об этом ничего не говорило. Стройная, статная, с идеальной осанкой, она, казалось, являлась вечно молодой и красивой. Тёмно-рыжие волосы средней длины арочкой обрамляли её благородную голову, почти постоянно скрывая изящные уши. Не брови, а два оживлённых росчерка кисти пролегали над яркими карими глазами — было в ней что-то восточное. Возможно, не делали её идеальной резковато вылетающий вперёд нос больше среднего и широковатый рот. Но улыбка с прикусом абсолютно ровных прямых зубов пленяла наблюдателя, заставляя не обращать внимание на обозначенные выше изъяны. Было видно, что улыбалась она часто, по поводу и без, улыбалась радостно, искренне, завораживающе, приводя смотрящего на неё человека в чувство какой-то тёплой положительной уверенности.

Это было сложно объяснить, но вдова режиссёра являлась тем редким удачным сочетанием благородной генетики и приличного воспитания, которое определяло истинных людей «белой кости». Мимика, взгляд, такт, жесты, речь, язык — всё это давало понять, что перед нами человек дворянского происхождения, личность прошлой эпохи в хорошем смысле этого словосочетания. Дама встретила Ярослава, одетая в красное вельветовое платье с пышными рукавами и маленьким бантиком на шее, а также нося изящные кожаные сандалии.

— София Евгеньевна, добрый вечер. Рад, что вы смогли уделить нашему делу ещё немного времени и внимания. — Ярослав кивнул хозяйке дворца и немного растерялся, так как не знал, как толком себя вести по этикету в столь торжественном месте.

— Можно просто Софи. — Семиструнная-Проталина пожала Коломину руку, когда элегантно, точно царица, спустилась с лестницы. На её лице вновь появилась чарующая улыбка. — Не желаете ли перекусить, Ярослав? Наш дом никогда не оставлял своих гостей голодными.

— Я пока не хочу, — вежливо отказался Коломин.

— Что ж, тогда прошу за мной. Филипп, пока можешь быть свободным. — Софи обратилась к привратнику. — Если что, я вызову тебя.

— Слушаюсь, госпожа. — Привратник сделал низкий поклон хозяйке и удалился в одно из помещений на первом этаже.

Семиструнные-Проталины жили в настоящем музее. При подъёме по грандиозной парадной лестнице взору Ярослава встречались великолепные картины с не менее превосходными рамами. Вот вид Парижа с Вандомской площади времён Belle Époque[1]. Или изображение лугов, ив и яблонь вблизи Рейна. Набережная Обводного канала Санкт-Петербурга зимой. Бертье, один из соратников Наполеона Бонапарта и будущий начальник его штаба, вместе с французской армией входит в Рим. Заход солнца близ острова Капри в Италии. Портрет голландского вельможи в летнем саду.

— Рууд ван Хорн, друг прадеда Эрнеста. Дворянин, путешественник, общественный деятель, конезаводчик, книгоиздатель, — объяснила Ярославу Софи. — А это, собственно, предки Эрнеста по мужской и женским линиям соответственно.

На картинах, висящих на передней стене бельэтажа рядом со входом в парадный зал, при взгляде в который, несмотря на темноту, чувствовалось воистину космическое величие, Коломин различил Александра Константиновича, прадеда погибшего режиссёра, Даниила Александровича, деда, Кирилла Данииловича, отца соответственно, и самого Эрнеста Кирилловича. Рядом с каждым мужским представителем рода висело по портрету супруги — все без исключения дамы отличались естественной красотой и умным интеллектуальным взглядом (во всяком случае, так их изображал талантливый художник). Предметы интерьера, изображённые на полотнах, также своим уровнем и красотой соответствовали своим владельцам.

— Портреты, кроме, разумеется, наших с Эрнестом, писал Максимильянов. Он был в дружеских отношениях с Айвазовским, Репиным, Семирадским, приятельствовал с Толстым и Чеховым. Все знали его как прекрасного художника, но очень сильно недооценивали как его блестящего писателя и эссеиста. Жаль, что из жизни он ушёл по причине болезни, которую по тем временам попросту не умели лечить. — Софи непринуждённо продолжала свою спонтанно начавшуюся экскурсию. — Меня и Эрнеста рисовал Павел Георгиевич Городищев, ученик Максимильянова. Представитель старой императорской школы, канувших в Лету академического образования, академического жанра как такового.

— Вы тут как будто на фотографии, — честно признался Коломин.

— Соглашусь без всякого самолюбования: Городищев действительно потрудился на славу, — подтвердила Софи и кивнула на двери справа. — Сейчас нам сюда.

Гость усадьбы и хозяйка вошли в богато обставленную гостиную. Почти загородили окна темно-коричневые бархатные шторы. Меж шкафов, наполненных старыми фолиантами, также продолжали висеть картины и возвышаться статуи. В камине уютно пылал огонь, а на отдельном круглом столике стоял старинный телефон ручной сборки с позолоченными трубкой и номеронабирателем. Двухъярусная стеклянная люстра пока не горела. Тихо раскачивался маятник английских напольных часов, чей циферблат представлял особой отдельное произведение искусства. Перед тем, как усесться в кресло в стиле ампир с невероятно мягкой подушкой, Ярослав изучал книги и картины до конца.

— Генрих Гейне, «Полное собрание сочинений», Берлин, 1897 г. К столетию поэта? Полная энциклопедия Insécta, Московский университет, 1900 г. Гютербок, Карбышев, «Основополагающие вопросы пространственно-временных искажений», 1914 г., совместное издание Шведской королевской академии наук и Императорской Санкт-Петербургской академии наук. «Абдулла аль-Хазред: по стопам безумного араба», автор не подписан, выходных данных у книги нет… И куда же без Михаила Юрьевича Лермонтова? — не мог надивиться Коломин.

— Вы ещё нашу фамильную библиотеку не видели, — гордо улыбнулась Софи. — Всё, что стоит здесь и в кабинете Эрнеста, лишь малая доля того книжного богатства, которым обладает наша семья. Семиструнные-Проталины были полиматами. Используя системный подход, интересовались всем, чем можно. Оставаясь верным поклонником западной цивилизации, Александр Константинович, помимо Европы, много путешествовал по Азии, Африке и Латинской Америке, часто заглядывая в дикие загадочные края и рискуя жизнью. Почему? Война сильно изменила его. Во время русско-турецких войн он командовал, говоря современным языком, силами специального назначения и совершал дерзкие рейды по тылам османов. Несмотря на военные успехи и минимальные потери среди соратников, там он встретился с чем-то тёмным, совсем нехорошим. И в своих путешествиях он старался отвлечься, забыть тревожное прошлое.

— Дайте угадаю, не оказался не обласкан вниманием царского дома? — улыбнулся Ярослав.

— За боевые успехи и интересные находки в путешествиях наши императоры постоянно благодарили Александра Константиновича. Одни находки отправились в музеи необъятной империи, другие остались в нашем гнезде. Кстати, именно благодаря своим пытливому уму и горячему сердцу он и смог отстроить этот чудесный дворец, — поведала вдова. — Вдохновляясь выдающимся наследием отца и деда, Даниил Александрович увлёкся эстетикой появившейся фотографии, а Кирилл Даниилович — уже кинематографом, что смогло повлиять на самого Эрнеста.

— Невероятно! — восхитился Ярослав и спросил, глядя на большую картину. — Софи, подскажите, а неужели это «Взрыв корабля» Айвазовского? Разве картина не была незавершённой?

— За завершённой версии гонялись сотни людей, искали её среди копий и эскизов Ивана Константиновича. Говорили, что художник не успел закончить картину. Но всё это время она висела в нашем доме, не тронула её и революция, когда усадьба была экспроприирована. Странно, не правда ли? Может, официальные государственные мародёры подумали, что это очередная копия, подделка или вообще обладали нулевыми знаниями в области изобразительного искусства. — Софи, усевшись в другое кресло и положив ногу на ногу, легонько оперлась чётко очерченным подбородком на кулачок с нежной кожей и обернулась. — Кстати, посмотрите на полотно позади меня. Это точное повторение «По примеру богов» собственной руки Генриха Ипполитовича Семирадского. Девушка и юноша сошлись в поцелуе на фоне статуй богов, также соединившихся устами. Летний денёк, чарующее солнце, знойная нега, освежающий водоём, непринуждённая молодость — что ещё нужно для счастья? Только обратите внимание, что в отличие от оригинала, где была нарисована дама с рыжеватыми кучерявыми волосами, здесь перед нами предстаёт длинноволосая блондинка, чей типаж был не вполне свойственен для Древней Греции. Внешность юноши же осталась практически неизменной…

Ярослав наконец-то сел напротив хозяйки дома.

— У вас очень интересно. Но всё же я буду вынужден задать вам несколько уточняющих вопросов касаемо смерти вашего мужа, — одной рукой Коломин легонько взялся за конец подлокотника, представлявший собой позолоченную голову льва.

— Мне кажется, я всё в полном объёме успела рассказать вашему предыдущему коллеге. Но так или иначе, если вы хотели бы уточнить что-то дополнительное, я вся внимание, — ни тон голоса, ни настроение Софи при упоминании смерти её супруга не изменились. Она всё так же оставалась легка и непринуждённа.

— После допроса вы сразу же покинули страну. С чем это было связано? — начал уточнять Ярослав.

— Я встречалась с Каллас и Дзеффирелли в Сорренто. Мы встречаемся там каждый раз в это время года. Плановый визит и просто добрая традиция. Вообще мы планировали туда поехать с Эрнестом, как обычно… Но сами видите, как оно вышло. — Софи была абсолютная спокойна. Женщина даже гипотетически не думала, что её могут в чём-то подозревать.

— Нетривиальные у вас знакомые, мягко выражаясь! — удивлённо рассмеялся Коломин.

— Эрнест больше общался с Франко, они же оба великие режиссёры. Муж считал Дзеффирелли одним из своих великих учителей и откровенно восхищался им. Я же как оперная певица больше дружила с Марией, у нас всегда накапливается много тем для обсуждения. — Софи с большим теплом вспоминала заграничных друзей. — Однако, к сожалению, в этот раз мне пришлось гостить у них одной. Они сами были в шоке от этой трагедии…

— После встречи вы сразу же отправились обратно в СССР? — спросил Ярослав.

— Божественная природа Неаполя начала сводить меня с ума. Я не могла адекватно найти своё место в этом рае и решила поскорее вернуться домой, в нашу усадьбу, где я могла побыть в спокойствии и уединении. — Вдова впервые болезненно поморщилась, потерев висок изящными пальчиками, будто из-за мигрени. — Да, я постаралась быстрее вернуться в Союз.

— Софи, я заранее прошу прощения за свою бестактность. Но почему вы не носите траур? — Ярослав намекнул на яркий привлекательный образ вдовы, которая, по идее, должна была представляться людям в трагических чёрных цветах.

Буря словно прошла по грациозному телу Софии Семиструнной-Проталиной — казалось, прямо на глазах превращается она в грозную тигрицу. Кулачки сжались, а гибкие ноги напряглись, продемонстрировав упругие мышцы. Молния резко вспыхнула в глубоких карих глазах — опасная восточная страсть теперь виднелась в них.

— Мне носить траур по Эрнесту?! Да после того, как он был с этой француженкой? — возмутилась Софи.

— Какой ещё француженкой? — не понял Ярослав. — При прошлом допросе вы никого такого не упоминали.

Семиструнная-Проталина ответила не сразу, не глядя на Коломина и слегка отвернувшись в сторону.

— Шесть лет мы фактически перестали быть супругами. Да, мы продолжали жить в одном доме, но в разных комнатах. Общались буднично, как простые знакомые, и выбирались лишь на мероприятия, подобные встрече в Сорренто, чтобы не разрушать мнимую идиллию брака в глазах света. Пытались играть хорошую мину, хоть большинство уже обо всём, наверное, догадалось, — с появившейся тяжестью в голосе призналась вдова. Вздохнула. — Я не знаю, где он её откопал. Вероятно, во время своего очередного турне по Франции, где он собирал материал для своего magnum opus.

— Простите снова, но что за magnum opus? Какой-то новый фильм? — уточнил Коломин.

— Вы угадали, Ярослав Леонидович. — Софи слегка расслабилась, и бурый гнев улёгся в её душе, перестал обжигающе клокотать. Она откинулась на спинку кресла. — Эрнест безумно любил Висконти и Флеминга, особенно он вдохновлялся их фильмами «Людвиг» и «Унесённые ветром», а поэтому мечтал снять что-то соответствующее, долгое, глубокое, четырёхчасовое, с антрактом, как в театре. Это была рискованная, амбициозная и почти невыполнимая задача, но… он решил взяться за экранизацию биографии Наполеона. Не определённого момента жизни, не конкретной битвы, а всей, систематизированной в четырёх часах биографии — от становления личности до заката императора. Бюджет на это кинополотно сложился астрономический, даже с учётом собственных немалых средств Эрнеста, финансов продюсеров и возможно одобренных кредитов. Кроме того, Эрнест всегда предпочитал снимать с натуры; всё: реквизиты, костюмы, архитектура, пейзажи — должно было быть настоящим. С самого начала своей режиссёрской деятельности он терпеть не мог спецэффекты, считая их надругательством над смыслом и талантом.

— Помимо глубоких драм о «вечном» он мог снимать и кассовые фильмы. Я помню, как в приключенческом боевике «Заговор X» он прикрепил тяжеленную камеру к аэромобилю и снимал сцену погони на реальной высоте меж небоскрёбами. Успех у фильма в прокате был колоссальный, — улыбнулся Ярослав. — Но, Софи, реквизиты эпохи Бонапарта сейчас по стоимости музейных экспонатов. А все европейские города, включая, например, Париж, совершенно не похожи на те, что были даже восемьдесят лет назад. Эрнесту нужно было постараться, чтобы «замазать» или «спрятать» на киноплёнке все вероятные анахронизмы, чтобы, не дай бог, на фоне маршала Массена не полетел аэромобиль в всполохах токсичных облаков! Теперь я понимаю, почему затраты выдались поистине космическими, как и сам главный герой фильма.

— Поэтому даже знакомые и лояльные Эрнесту продюсеры отказывались, а в Министерстве культуры сочувственно качали головами: фильм такого масштаба никогда бы не окупился. Эрнесту было всё равно. Он жил среди больших денег и роскоши, но они никогда не были для него самоцелью. Он мыслил о таланте и шедевре вне времени, поэтому всеми способами искал финансирование. Эрнест всегда был самолюбом и нарциссом, себя и свои фильмы он любил больше, чем меня, я это и не отрицаю. Но шесть лет назад, как он встретил эту француженку, будто пропасть разверзлась между нами. Она пообещала ему наладить финансирование якобы со стороны самых крупных воротил киноиндустрии как Европы, так и США, — продолжала рассказывать Софи. Вновь слегка возмутилась. — Нет, Ярослав Леонидович, я, конечно, понимаю, что мужчинам хочется помоложе. Но как актёрский талант она очень плоха, буквально ни о чём, пара — тройка никому неизвестных проходных фильмов. Так какие связи у неё могли быть в индустрии?

— Так что именно за француженка? — спросил Коломин.

— Некая Жаклин Моро. И вроде бы ей нет ещё даже тридцати.

***

Вспышка. На дворе томный летний вечер, комната какого-то люксового отеля в шестнадцатом округе Парижа. Горят лишь прикроватные торшеры, верхний свет погашен. Комната оказалась без окон и располагалась в глубине здания, подальше от фасада. Эрнест Семиструнный-Проталин сидит на кровати, не сняв уличную одежду. Жаклин Моро, симпатичная блондинка с несколько пухлыми губами, однако с достаточно заурядным лицом, стоит, облокотившись на комод из красного дерева.

— Мне всё тяжелее играть роль любовника. Я всё-таки режиссёр, а не актёр. — Эрнест даже не посмотрел на свою спутницу. — Я понял, что несправедливо поступаю с женой, хоть она тоже с тем ещё характерцем. Но говорить ей не в коем случае нельзя. Софи — такой человек, который не поймёт, да и подвергать её риску, вовлекая во всё это, я не желаю…

— Новости из альтернативной вселенной: Эрнест Семиструнный-Проталин подверг себя самокритике, — надменно усмехнулась Моро, разговаривая на русском языке. Речь её на этом языке была достаточно грамотна и разборчива, несмотря на явный акцент. — Ты мне сам сто раз говорил, что искусство и культура превыше всего.

— Так я этого и не отрицаю! — Эрнест поднялся с постели, но вскоре опять сел. Взял с прикроватного столика стакан, наполненный апельсиновым ликёром «Куантро» со льдом, лаймом и гренадином. — Говорят, что мир серый, а не чёрно-белый, и идеального выбора не существует. Но сейчас я себя ощущаю последним подонком на той чёрной стороне.

— План действует, звенья работают. Процесс идёт себе вполне нормально. Ещё немного, и ты сможешь всерьёз заняться своим детищем. Что вдруг стало беспокоить тебя? — Француженка спросила на этот раз с детским сочувствием на лице, сложив тоненькие ручки под мышкой.

— Я богатый дворянин, потомок древнего рода. Но мне всё равно не хватило денег на творение, что только лишь обзорно раскрыло бы всю суть этого гения. А теперь я занимаюсь такими вещами, при которых представитель знати ещё сто лет назад просто бы выпил яда или пустил себе свинцовый шарик в висок из-за подобного бесчестия! Но дело, Жаклин, не в этом. — Эрнест с опаской покосился на дверь, хотя она была не единственной для входа в номер — подслушивать даже теоретически там вряд ли кто-то мог. — У меня ощущение, что кто-то медленно начинает выходить на нас с целью возмездия. И это явно не правоохранительные органы.

— Сегодня ты был в усыпальнице Наполеона. Я думала, что ты набрался вдохновения, а не уныния. Ты знаешь правила, протокол и алгоритмы. Можешь на время уйти в «режим тишины». — Блондинка не разделяла опасений собеседника.

— А поможет ли теперь мне это «на время»? — грустно улыбнулся Эрнест.

Жаклин не ответила. Лишь летний дождик забарабанил где-то снаружи по покатым крышам, узким улицам и кирпичным мостовым Города, достойного лишь Рима.

***

— Вы задумались, Ярослав Леонидович? — бархатный голос Софии вернул Коломина к реальности.

— Да так, немного. — Ярослав инстинктивно поправил очки «Тиресия». — Софи, я задам несколько банальный вопрос, но, может быть, вы вспомнили что-то странное в последний день жизни Эрнеста, если, конечно, общались с ним?

Вдове оставалось только пожать плечами.

— Нет, ничего экстраординарного в тот день не происходило. Тогда он был привычно холоден со мной, перекинулись парой дежурных бесед. Потом он заехал осмотреть съёмочный павильон на «Мосфильме», и… случилось то, что случилось. Часть вентиляции, софиты, кинокамера — всё это разом рухнуло на него. Говорят, что всё произошло мгновенно, и он не мучился, — глаза, казалось, сгоравшей от ревности и не прощавшей «измен» мужа Софи впервые за весь вечер заблестели, голос дрогнул. Всё равно, несмотря ни на что, она продолжала любить супруга, даже после его смерти. — Простите… Никто больше не пострадал, и всё бы ничего, все, включая меня, думали списать это на роковой несчастный случай. Если бы не кусочек красной ткани.

— Это вы меня простите. Я поймаю того, кто это сделал, Софи. И этот человек будет наказан по всей строгости закона, и за Эрнеста и остальных ему прилетит самое справедливое возмездие. Но, если вы позволите, то давайте я вас отвлеку от этих печальных мыслей? Прогуляемся до гаража вашего мужа, я хотел бы там кое-что осмотреть? — предложил Ярослав, вставая.

— А, ретроаэромобили? Я с радостью вам всё покажу, — сквозь лёгкие слёзы улыбнулась Софи. — Филипп сопроводит вас вниз, а я быстро оденусь и нагоню вас. И всё-таки не желаете немного перекусить? — Ярослав на этот раз согласился: желудок что-то стал протяжно урчать. Вдова утончённым движением взяла трубку телефона и набрала внутренний номер. — Алло, Филипп? Пожалуйста, приготовься проводить Ярослава до аэроколлекции. И захвати перекус по нашему традиционному гостевому набору. Я дойду до вас в Овальном зале.

Временно попрощавшись, Ярослав и Софи разошлись в разные стороны. Хозяйка дома двинулась в примерочную, а Коломин вновь оказался на бельэтаже и стал прогуливаться туда-сюда по будто бархатному ковру. Пожилой слуга специально поднялся за Ярославом по лестнице и попросил идти за ним. В одной руке Филипп держал закрытую плетёную корзину средних габаритов. Двое мужчин спустились на первый этаж и зашли в Овальный зал. Из этого необычайно светлого и просторного помещения сквозь высокие двери с широкими стёклами снова можно было попасть в Зелёный сад — неотъемлемую часть усадебного парка. Сам Овальный сад был заставлен рядами сидений с подушками рубинового цвета, словно в театре.

— Ах, обратите внимание на уникальную акустику. — Софи неожиданно появилась из правого помещения, одетая в нежное кремовое пальто и красные сапожки из очень качественной кожи. В руках, на которые были надеты длинные чёрные перчатки, она держала симпатичный бордовый клатч с шахматным узором. При возможности его можно было закинуть на плечо при помощи тоненького ремешка. — И не забудьте посмотреть назад и наверх: там находятся окно и помещение для оркестра. Помещение располагается между двумя этажами таким образом, чтобы музыка равномерно распределялась и прекрасно слышалась как в Овальном, так и в Бальном залах.

— Резонирует отлично, — улыбнулся Ярослав, действительно обратив внимание, как блестяще передаются голос и звук в Овальном зале. — Вы очень быстро!

— Воспользовалась некоторыми местными секретами. — Софи улыбнулась в ответ. — Ну, пойдёмте!

Филипп открыл дверь в сад, и на всю троицу повеяло холодом осенней ночи. Они покинули дворец и не спеша двинулись по тенистым аллеям к отдельно стоящему зданию с большим стеклянным куполом.

— Всё никак не могу выйти из роли экскурсовода. — Вдова режиссёра обернулась на ходу. — Помните, я говорила, что, оставаясь поклонником европейской культуры, прадед Эрнеста находил много примечательного в Востоке? Взгляните на наш дворец с этой стороны.

Ярослав обернулся и совершенно не узнал имение Семиструнных-Проталиных. Вместо классических, чётко очерченных линий перед троицей полностью предстало здание с множественной рельефностью поверхности, многоступенчатостью уровней и остротой, даже определённой «шершавостью» деталей. Особенно наблюдателя поражало большое круглое окно, похожее на глаз Циклопа или раскрывшийся лепесток цветка. Не хватало лишь мрачных горгулий, охраняющих дом на высоких карнизах.

— Невероятно! — воскликнул Ярослав. — Со стороны города переход стилей совершенно незаметен. Неужто неоготика?

— А вы хорошо разбираетесь во многих направлениях искусства, — искренне отметила Софи. — Да, вы правы. Эклектика, смешение стилей — Инь и Ян, чёрное и белое, единство и борьба противоположностей. Со стороны города — «светлая» неоклассика, а со стороны парка — «тёмная» неоготика. Александр Константинович как человек разносторонний даже спустя десятилетия умел оставить многосмысленные послания. В данном случае — в виде целого дворца.

Софи достала из клатча длинную женскую сигарету, Филипп же быстренько подошёл к ней и оперативно дал закурить от металлической зажигалки «Zippo». Тлеющий красный огонёк вспыхнул в вечерней полутьме.

— Сигареты вам не идут, — сказал Ярослав своей собеседнице.

— Вы не первый, кто мне это говорит. Зато они настоящие, абсолютно никакой синтетики! — Семиструнная-Проталина на ходу сделала затяжку. — Кстати, мы подходим к небольшому амфитеатру. Если присмотритесь, то это полный новодел. Изначальный план Александра Константиновича не предусматривал в этом месте никаких углублений и низменностей. План внесла немецкая авиабомба во время Битвы за Москву: амфитеатр выстроили на месте воронки от взрыва. Упади бомба на десятки метров южнее — непоправимая утрата ждала бы не только наш род, но и всю русскую архитектуру. Вся неоготическая часть дворца была бы серьёзнейшим образом повреждена.

— Зато теперь у отдельной части вашего парка есть своя история, — заметил Коломин.

— Обычно летом сюда отсылались гости, которых особо не хотели видеть в доме или передней части парка, — призналась Софи с хитрым выражением лица. Сопровождающий её Филипп бесшумно усмехнулся, зная, о чём шла речь.

Лесопарк наступал по левую руку, но они дали правее к Дому ретроаэромобилей, что при приближении всё больше и больше внешне напоминал Колизей, перестроенный в стиле модерн. Софи увлечённо продолжала рассказывать про обустроенную прогулочную сеть в лесопарке, про милый японский сад с небольшим водоёмом, впадающим в сеть прудов, и уютный чайный домик, где приятно было посидеть холодными осенними и зимними вечерами. Издавна после торжественных приёмов во дворце по рощам и дубравам усадьбы гуляли гости, среди которых был представлен весь тогдашний свет — литераторы, художники, архитекторы, скульпторы, артисты и режиссёры. Кто-то в любовном порыве или из чистого любопытства добирался до Ведьминого логова — самой дальней части лесопарка, сумрачной чащи, овеянной мифами и легендами. Иные на лодках и катамаранах отправлялись плавать по прудам среди лилий и резвых рыбок. Третьи по Фонтанной лестнице взбирались на Летний холм, чтобы полюбоваться живописными окрестностями и ближайшими видами Москвы из открытой ротонды, названной Беседкой Аполлона, бога света и покровителя творческих личностей.

После Октябрьского переворота Семиструнные-Проталины потеряли почти всё имение в результате экспроприации и были отселены в Сторожевой флигель на окраине усадьбы. Дворец хотели переделать то в санаторий для рабочих и солдат, то в резиденцию очередного советского партократа. В итоге новые власти остановились на музее с регулярным доступом «посетителей» на всю территорию. Несмотря на такой трагический и жестокий поворот судьбы, дворяне не растерялись и старались продолжать жить в прежнем ключе, насколько это являлось возможным. А жили они легко, непринуждённо и театрально, словно каждый день приходился последним, даже во время ужесточения репрессий и последующей за ними Второй мировой войны.

Свою лепту в судьбу усадьбы Семиструнных-Проталиных внесли рыночные реформы Косыгина — Андропова. Благодаря им Эрнест Кириллович смог выкупить обратно полагающееся ему по наследству имение, провести реставрацию при помощи лучших итальянских и французских специалистов и возобновить здесь прежнюю жизнь дворянина-эстета. «Младших научных сотрудников», не разбирающихся ни в науке, ни в искусстве, и нерадивых, не имеющих даже минимального вкуса или образования «туристов» с возобновившей своё действие частной собственности Семиструнный-Проталин благополучно выгнал. Старые, ещё заложенные прадедом, элементы функционирования усадьбы оказались улучшены, а новые — были добавлены им самим с учётом современных технологий. Если бы не трагическая смерть режиссёра, множество позитивных обновлений ещё бы ждало это имение.

Филипп включил всё освещение в Музее ретроаэромобилей, которые, помимо живописи, скульптуры и кинематографа, также являлись большой страстью Эрнеста Семиструнного-Проталина. Цокольный этаж занимали могучие грузовики, в основном — американского производства, и различные аэробусы. На первом этаже располагались легковые и гоночные машины. На втором же — нашли своё место аэроциклы и даже аэровелосипеды. Понятное дело, что за прошедшие десятилетия выпускалось несчётное множество самых разнообразных транспортных средств, но режиссёр не тащил себе всё подряд, а выбирал наиболее редкие и необычные экземпляры. Американские Ford, Dodge, Chrysler, итальянские Fiat, Lamborghini, Ferrari, французские Citroën, Renault, Peugeot,британские Aston Martin, Jaguar, Bentley, Land Rover,Rolls-Royce, немецкие Mercedes-Benz, BMW, Volkswagen, японскиеMitsubishi, Toyota, Nissanи многие другие, включая уже несуществующие или менее известные, но внёсшие огромный вклад в аэромобильную промышленность марки, — чего здесь только не было! Почти каждое средство передвижения пребывало в идеальном состоянии и было готово выехать на дорогу в любой момент. Свет ламп и софитов приятно отражался в стёклах, зеркалах и глянцевых красках старинных аэрокаров. Вокруг будто запускалась невидимая машина времени, отправляя наблюдателей в красочную яркую эпоху, когда аэромобили создавались художниками, а не менеджерами. Вот ты словно приезжаешь в вишнёвом «Плимуте» на океанский пляж солнечной Калифорнии. Или на умеренной скорости путешествуешь вдоль зелени Версаля на пучеглазом «Ситроене» с низким глубоким салоном… Ретро являлось последней вспышкой искусства перед массовым наступлением безвкусного постмодерна.

У Софи и Ярослава получился немного «рыбный» вечер. Сидя за небольшим столиком внутреннего музейного кафе, хозяйка усадьбы и её гость перекусили тостами с чёрной икрой и круассанами с сёмгой. Учтивый Филипп, зная, что Ярослав за рулём, принёс безалкогольный брусничный морс. Причём пожилой слуга точно рассчитал так, чтобы напиток оказался ни тепловатым, ни ледяным. Приготовив перекус хозяйке и её собеседнику, привратник с разрешения Софи отправился прогуляться по музею, машины которого он также небесстрастно любил.

— Наш самый грозный враг — время, — с грустью заметила вдова. — Жаль, за оставшийся вечер я не успею вам показать всего. Все машины сейчас не обойти, весь архитектурно-парковый ансамбль мы толком не осмотрели, да и у нас внутри дома столько всего интересного остаётся.

Сквозь широкое обзорное окно Ярослав посмотрел на одну из самых первых машин. Выглядела она несколько чудаковато по нашим временам, кривенько и неуклюже, но что-то привлекательное в ней всё же было. Ведь то был первый смелый полёт человеческой автомобильной мысли.

— А ведь когда-то были времена, когда аэромобили ездили только по земле и назывались автомобилями. — Коломин вспомнил слова Гориллы. Посмотрел в глаза собеседнице. — Софи, я должен вам кое в чём признаться, хотя по долгу службы и правилам следствия не должен этого делать. Эрнест не изменял вам. Его якобы новый роман был лишь прикрытием. И, более того, несмотря на его высокомерную эгоистичную натуру, он жалел, что так с вами обходится.

— Так это правда, что о вас о говорят? Вы действительно видите всё прошлое?.. — Софи слегка приоткрыла рот, но удивление где-то застыло внутри неё, не стало испаряться наружу. Она вновь немного опечалилась и, опустив подбородок, глянула на собственные руки, аккуратно лежащие на коленях. — Но во что же влез тогда мой дорогой Эрнест, связана ли его кончина с этими тайнами и недомолвками?

— «Видеть прошлое» не вполне корректное предложение, — в который раз за свою деятельность анализатора уточнил Ярослав. — Я непременно докопаюсь до правды, Софи. Только скажите мне напоследок вот что. Вы не замечали никаких странностей, связанных с пополнением аэроколлекции Эрнеста новыми экземплярами? Это ключевой момент, и крайне важно для расследования.

Софи словно озарило, и молния мудрости сверкнула в её глазах. Она даже несколько отшатнулась от тарелок, кушанье на которых уже было давно съедено. Женщина, казалось, мгновенно сообразила, куда клонит капитан милиции.

— Это заметил Филипп, он очень толковый мужчина и верный наш слуга. Потом он сказал мне, и я увидела это собственными глазами. — напрягшись, дама постепенно вспоминала. — Среди американских седельных тягачей однажды затесался наш простенький ЗИЛ-130Л. Но ведь это такое себе пока ретро, правильно?

Вспышка. Правильно заметила София Семиструнная-Проталина. Находящемуся на массовом производстве для нужд не только Советского Союза, но и других стран «сто тридцатому» ЗИЛу рановато было в ретромузей. И тем не менее, он попал на территорию режиссёра, убитого затем Красным тряпочником.

Ключик, вставленный в замок, стал поворачиваться по часовой стрелке, начиная закрывать эту растянувшуюся цепочку расследования.

[1] Belle Époque — Прекрасная эпоха (фр.). Промежуток времени, длившийся с окончания Франко-прусской войны до начала Первой мировой войны. Возможно, последняя точка расцвета и апогей Европейской цивилизации.