Проклятие Бессмертных: Король в Белом (книга 4)

Глава 9

Самир

Любовь.

Я очнулся на полу, лёжа на боку, а моя голова покоилась на коленях у Нины. Я раскинулся вокруг неё, словно огромный ручной кот. Моя стрекоза держала меня на коленях, как ребёнка, а её голова лежала у меня на плече. Когда я повернулся, чтобы взглянуть на неё, волнистые пряди её белокурых волос скрывали черты лица, безмятежные в своём сне.

Бедная моя дорогая. Я подверг её суровому испытанию в суде. И, как всегда, она превзошла все мои ожидания. Даже когда я загнал её в угол, вынуждая оправдать моё преступление — убийство того мальчишки, — она в ответ вонзила нож мне в рёбра, заставив сказать правду о смерти Влада. Я пришёл в ярость, я был за гранью гнева, но в то же время испытывал безмерную гордость. У этой стрекозы оказались острые жала, и она не замедлила пустить их в ход для самозащиты. Даже против меня.

Отлично.

Я улыбнулся и приподнял руку, чтобы нежно завести прядь её волос за ухо. Эти лазурные узоры на её лице — я никогда не перестану ими восхищаться. Я поймал себя на том, что вновь, как это часто со мной бывало, разглядывал её с изумлением. Её стойкость, её страсть, её непоколебимая верность собственным моральным принципам и трезвым идеалам. Но больше всего меня поражало её сострадание.

Когда-нибудь оно станет её концом, я это знал. Нежность, наполнявшая её сердце, принесёт ей больше вреда, чем пользы, и со временем уничтожит её. Я мог лишь молить о том, чтобы этот день не наступал как можно дольше. И чтобы не моей руке было суждено его приблизить.

Она смотрела мне в глаза — вглядывалась в мои черты, чего не делал никто с тех самых пор, как Древние покинули этот мир, — и говорила, что любит меня. Как такое возможно, я не знал. Однако я не сомневался в правдивости её слов. Она не из тех, кто бросается словами на ветер. Скорее уж, она была чересчур откровенна со мной и слишком легко выдавала свои чувства.

Я знал с той самой минуты, как впервые увидел её, что она мною очарована. Уже с нашей первой встречи в моих снах я понимал: она была напугана, но при этом оказалась в моих сетях. Как же я наслаждался, терзая её, играя её желаниями и сомнениями, чтобы окончательно заманить в свои руки. Да, то, что она до сих пор бледнеет и таращит глаза в мои самые мрачные моменты, доставляло мне неизъяснимое удовольствие. Я буду преследовать её, как дьявол, сидящий у неё на плече, до самого того мгновения, пока не вернусь к тем проклятым созданиям, что создали меня.

Теперь всё изменилось. С теми словами, что она произнесла, мир стал совсем иным. Раньше, если бы Нина решила уйти от меня, я бы молча принял этот удар и оплакивал её потерю в одиночестве. Но теперь я понимал, что более не смогу принять её отказ. Если бы она оттолкнула меня, если бы приказала уйти, я бы не вынес этого. Лучше уж смерть, быть пожираемый червями, чем допустить, чтобы этот день настал.

Ах, моя маленькая стрекоза… Ты и не ведаешь, что натворила.

Факт остаётся фактом: теперь она не избавится от меня. Покуда я не умру по-настоящему, раз и навсегда. Я слышал, как её голос отзывается эхом в моём сознании: «Самир… Я люблю тебя». Слова, которых я жаждал всю свою жизнь.

Она была моей. А из этого следовало, что и я был её — в равной, а может, и в двойной степени. Она завладела моим сердцем, а я теперь и вовсе отдал ей свою душу.

Пускай все звёзды на всех мирах обратятся в пыль; я готов призвать пустоту, чтобы она поглотила их, прежде чем позволю ей уйти. Пускай само время станет моим палачом, если уж ничего другого не останется.

Кстати говоря, как долго мы пролежали здесь, на полу?

Чёртов разум, изменяющий мне. Порой мне казалось, будто я смотрю в разбитое зеркало и не могу сложить воедино то изображение, что смотрит на меня, — раздробленное, неполное. Узнаваемое, быть может. Но порой — лишь едва-едва.

Огонь в камине догорал, и я отчётливо разглядел торчавшую из золы ножку моего кресла.

Ах.

— Эй, Псих. С возвращением.

Мне пришлось приложить усилия, чтобы не вздрогнуть от неожиданного голоса. Резкое движение наверняка разбудило бы мою стрекозу, а она выглядела такой безмятежной. Я бросил сердитый взгляд на маленького крылатого змея, свернувшегося на полу перед нами, со сложенными по бокам крылышками.

— Тихо, — проворчал я. Вряд ли в этом мире нашлось бы что-то менее желанное для меня, чем вступать в перепалку с этим фантасмагорическим пресмыкающимся.

— Ты вообще понимаешь, что ты натворил?

— Я уничтожил кое-какую мебель.

— Ты совсем выжил из ума, тупой психопат.

Я уставился на змея, который, казалось, был совершенно не впечатлён моим гневным взглядом.

— Я в курсе, — прошипел я. Я не выносил, когда другие напоминали мне о моей собственной раздробленной психике. С этой проблемой я был знаком очень хорошо.

Как она может любить меня? Как может ценить такое раздробленное существо, как я?

Я почувствовал знакомое дёргание — подёргивание нитей на задворках сознания, — зовущее меня вновь собрать воедино острые осколки саморефлексии, разбросанные по моей душе. Нет. На один вечер с меня этого вполне хватило.

— Ты — сплошная ложь, ты давно мёртв, тебя и на свете-то не было! — передразнил он меня, утрированно хныкая. — А теперь, когда ты наконец получил то, о чём так долго мечтал, ты решил впасть в ярость, словно безумный медведь? Фу, не мужчина, а тряпка.

Горыныч — так, насколько я понял, Нина назвала своего духа-спутника — фыркнул и раздражённо дёрнул хвостом.

— Не дразни меня, — сквозь зубы процедил я. Решив, что с меня хватит презрения этого существа, я осторожно пошевелился, приподнимаясь с её колен так, чтобы теперь она сама оказалась прижатой к моей груди. Я поднял её на руки и встал с пола. Она была легка в моих объятиях, желанной ношей. Она тихо, по-сонному, крякнула и прижала лоб к моей шее. — Лучше тебе не будить её, — предупредил я змея шёпотом, пока тот вспархивал с пола, чтобы устроиться в складках её платья.

— И что ты теперь будешь делать? — спросил Горыныч, и в его тоне сквозила саркастическая нотка. — Теперь, когда у тебя есть то, чего ты хотел всю свою жизнь? Что дальше? Будешь счастлив? — Змей фыркнул с явным недоверием.

Я растворился в клубах чёрного дыма, унося Нину — и, к сожалению, змея — в свои покои. Подойдя к огромной кровати, я мысленным приказом откинул простыни и бережно уложил её на шёлковые ткани.

Легким движением пальцев правой руки я отогнал светящееся призрачное пресмыкающееся прочь от неё. Горыныч зашипел на меня, но перелетел на прикроватный столик и принял обиженную позу. Ещё один беззвучный приказ — и на ней оказалась ночная рубашка, и ничего более. Я не стал рисковать и будить её, чтобы раздеть, как бы мне того ни хотелось. Во мне вспыхнуло желание, и я усмехнулся про себя, в голове пронеслась порочная идея. Но я приберегу её на завтра.

— А ты не хочешь спросить меня, что случилось?

— Мне всё равно.

Змей прополз вдоль изголовья, извиваясь между зазорами в затейливо вырезанной раме, словно его сородичи — среди джунглевых лиан.

— Ладно. Я всё равно расскажу. Ты был полнейшим психом. Типа, с приветом, бомж-алкаш с вокзала. И козлом. И странным.

Я бросил на змея яростный взгляд, и тот распушил свои пёрышки.

— Просто говорю, как есть.

Я разделся, оставив на себе только бриджи, и осторожно лег в кровать рядом с ней. Как только я устроился, она, не просыпаясь, прижалась ко мне и положила голову на мою грудь. Этот жест был простым и неожиданным — в нем не было никакой наигранности, только искренность спящего человека.

Я нежно поцеловал её в уголок губ. Она пахла полевыми цветами и дождём. Снами. Её змей мог быть проводником её силы, но сама мощь билась внутри неё. Я не был глупцом и видел это совершенно отчётливо.

Она любит меня.

Сомнения глодали меня, терзали мою душу, нашёптывая дурные предчувствия и ложь.Это была ложь. Она обманывает тебя. Эти слова были сказаны из жалости или назло. Она не любит тебя. Никто не любит. Никто не может. Ты не заслуживаешь её.

Я приказал сомнениям, терзавшим меня, замолчать. Ведь её проклятый маленький змей уже донёс до меня всё это. Дразнил и насмехался над тем, что, несомненно, последует: что я не могу поверить в её слова. Этот фантазм саркастически спрашивал, смогу ли я теперь обрести «счастье».

Она оставит тебя ради другого, как только представится возможность.

Нина сильнее прижалась к моей груди, и на её спящих чертах проступила лёгкая улыбка. Я на секунду замер, и по всему моему телу пробежала дрожь, словно от лёгкого удара током. Мне так нравилось её прикосновение, я был совершенно счастлив от того, что она рядом.

Пока это длилось.

Нет, змей. Счастье не уживётся со мной. Ибо другие явятся за ней. Я опустил голову на подушку и прижал свою возлюбленную к груди, укачивая теперь её в своих объятиях.Чтобы забрать её или уничтожить. Это всего лишь краткий перерыв.

Древние никогда ничего не давали просто так. За всё приходилось платить. И то, что они послали мне её — единственную, кто смог полюбить меня, — наверняка должно было чем-то обернуться. Эта цена, я чувствовал, будет огромной. Они не были благодетелями.

Даже в момент самой большой радости, когда я увидел эти бирюзовые узоры на её коже, меня охватил ужас. Я всегда помнил: в этом мире ничто не даётся просто так. Кто-то обязательно потребует, чтобы я заплатил за то, чего так яростно добивался.

Сновидица вновь жила. Их мир был спасён от пустоты, что угрожала медленно, но верно поглотить их.

Было лишь вопросом времени, когда другие явятся, чтобы потребовать её себе. Владыка Каел, в своей глупой манере, был слишком добросердечен и мягок, чтобы действовать с гневом. Его поведение в суде ясно это показало. Каел мог быть идиотом, но он не был невосприимчив. Несомненно, он догадывался, что мы можем быть увлечены друг другом, даже если не мог постичь всю глубину этого.

Если и была вещь, ради которой Каел мог бы отложить свою одержимость насилием, так это его пристрастие к любви. В вопросах романтики и его приторной потребности в таких прилипчиво-наивных вещах он был как ребёнок, бережно держащий в руках бабочку.

Настолько, что мог простить Нину за её сострадание. Каел был снисходителен. Он не стал бы пытаться контролировать или влиять на мою стрекозу.

Золтан… Мой старый друг был угрозой. Возможно, не для того, чтобы причинить вред Нине. Но увести её — определённо. Кто бы не предпочёл золотоволосого сияющего ангела искривлённой и деформированной душе во тьме? Она была так молода, так нова для этого мира. Если она говорила правду — если она и впрямь любила меня, — то, должно быть, это было вызвано наивностью. Нехваткой других подходящих претендентов. А претенденты непременно появятся. Она стала бы желанной подругой для любого, даже до того, как на неё снизошли знаки королевы.

Я закрыл глаза, пытаясь отогнать эту мысль вместе со всеми остальными. Сон накатывал на меня стремительно, и за это я был благодарен. Золтан мог попытаться завоевать её сердце. Я вырву его у этого ангела, прежде чем дело дойдёт до этого. Ревность пылала во мне вечным огнём, и я знал, что моей дорогой стрекозе придётся мириться с ней ещё не раз в жизни, если Древние будут благосклонны.

Но не это по-настоящему тревожило меня. Мысль эта была досадной, но не такой, с которой я не мог бы справиться. Существовала другая мысль, внушавшая мне подлинный ужас. Ибо если Золтан пробудился… скоро последуют и другие. И именно их пробуждение тревожило мои сны и мысли, пока я погружался во тьму, что взывала ко мне.