Книга 5_Слезы на камнях

Глава 22

Перед тем, как пришло время взойти солнцу, на землю спустились самые черные и холодные мгновения, в которые власть над миром отдавалась призракам и теням, кружившим в немом танце тоски, навевая ужас на души тех, кто встречал предрассветье не в нежных объятьях сна, а в мрачном бодрствовании…

"Скорей пусть спустится на душу,

Покой, который не нарушит

Ни страха вскрик, ни горя плач.

Пускай не знает неудач

Миг просветления, восхода

Святого. Духи непогоды

Пускай обходят стороной

Его края! Храни, бог мой,

Меня от бед, от тени ночи,

Что смерть лишь смертному пророчит

И, ненавидя все вокруг,

Из тишины рождает звук," – губы сами шептали слова молитвы, представлявшейся единственной опорой в черной пустоте, где, не на небе, но уже и не на земле, билось о прутья невидимой клетки сердце.

А тут еще луна, освещавшая в своем великодушии землю, зашла вдруг за тучу. И ночь стала так черна, словно ее поглотила бездна. Холод на крыльях ветра проник под тонкий покров одежд, острыми длинными иглами пронзая тело, внося дрожь в душу, усиливая и без того беспредельный страх перед грядущим.

– Атен… – с трудом, сквозь нервно сжатые зубы, которые время от времени прошибала дрожь, начал Евсей, но брат остановил его безнадежным взмахом руки:

– Знаю… – процедил он. – Знаю: уже давно пора рассвести…

– Но не видно и отблеска зари, – сорвалось с губ Хранителя города. Шед выглядел совсем дряхлым стариком, одна нога которого стояла уже на земле сада благих душ, а вторая оставалась в краю снежной пустыни только потому, что его удерживало дело, не доведя которое до конца он не мог уйти. – Да простит меня повелитель небес за сомнение в Его могуществе… – едва слышно прошептал он.

– Атен, дракон – Его священный зверь… – нервно кутаясь в плащ, проговорил Лигрен. – Что бы ни случилось, он не посмел бы. Даже если Губитель сумел набросить на шею небесному зверю свою цепь, которую не в силах порвать и демоны…

– О чем тогда беспокоиться? – хмуро глянул на него хозяин каравана.-Жди.

– Но если это был не дракон, а демон, принявший его облик? Что тогда?

Атен лишь нервно дернул плечами. Что он мог сказать?

– Луна уже зашла, а солнца все нет… – Гешт облизал потрескавшиеся губы.

Сглотнув, он повернулся к магу. – А ведь по всем расчетам сегодня луна должна была дождаться солнца, чтобы встретиться на грани…

– Замолчи, – прервал его Шед. Хранитель болезненно поморщился. Как будто он не знал всего этого и сам! К чему напоминать о том, что лишь больнее ранит и… – Холодно, – клубом пара сорвалось с губ хозяина города. – Как же холодно! – он кутался в складки своих дорогих парадных одеяний, не предназначенных для того, чтобы хранить тепло, когда шившему их со всем старанием и усердием мастеру-портному не могло и в голову прийти в голову, что Хранителю станет холодно в согревавшемся его силой оазисе.

Как тихо он ни говорил, стоявшие чуть в стороне служители все же услышали его слова и один из них, поспешно стянув с себя шерстяной плащ, накинул его на поникшие, угловато колючие плечи мага.

– Спасибо, – благодарно взглянул на него старик. – Возвращайся в город, сынок.

– Позволь мне остаться, – склонив перед Хранителем голову, попросил служитель.

Ему было непривычно и тяжело идти против воли хозяина города, которому при посвящении он дал клятву верного служения, и, все же, желание дождаться прихода бога солнца было сильнее всех остальных мыслей и чувств.

Шед несколько мгновений смотрел на него, прекрасно понимая, что тот думает, чувствует сейчас: "Лишь миг, всего только взгляд на небожителя, особенно – повелителя небес, стоит не одной жизни… Даже если за этим мгновением ждет пустота", – помрачнев, он опустил голову на грудь.

Им не приходилось надеяться на благосклонность господина Шамаша. Даже если отрешиться от произошедшего, слепо уверовав в то, что случившееся не имело ничего общего с увиденным, когда глаза так часто обманываются, видя не то, что есть или не то, что нужно…

Горожане ошиблись, поверив, что Он сменил свое отношение к жертвоприношению, которое презирал и ненавидел всегда. Они ошиблись, не приняв на веру слова хозяина каравана о том, что торговцы – спутники повелителя небес. Они ошиблись, думая, что эта девушка, Мати – дочь богини снегов и повелитель небес хочет наказать ее за неверность супруги. Великие боги, да как они вообще могли хотя бы помыслить о том, что кто-то, пусть даже богиня луны, может пойти против воли господина Шамаша, нарушить данную Ему клятву, прочней которой нет ничего в мироздании!

Вот и получалось, что, стремясь угадать причину обрушившейся на город беды, они не просто совершили ошибку, но сами стали этой причиной.

Оставалась единственная надежда – может быть, они уже достаточно заплатили за все? Ведь не стал же небожитель в ярости разрушать город.

Однако, с другой стороны…

То, что происходило сейчас, могло явиться еще более ужасным наказанием, чем мгновенный конец. Если Он решил отвратить свой лик от того края земли, на котором стоял их город, и над оазисом навеки вечные нависнет пустынный мрак ночи, который не сможет разогнать вся в мире огненная вода и не согреет даже сила мага, тогда очень скоро живущим здесь самая страшная смерть будет казаться избавлением, а пустота – покоем.

– Неужели солнце никогда больше не взойдет для нас? – словно вторя его мыслям, проговорил кто-то рядом, не пытаясь скрыть своего ужаса перед возможностью подобного.

Скрипнув зубами, Шед на мгновение закрыл глаза, понимая, что не в силах дать ответ на этот вопрос. И не только спрашивавшему, но и самому себе.

– Атен… – Евсей повернулся к брату. По чертам его лицам, движениям рук было видно, как сильно он нервничает. Да, караванщикам довелось увидеть много чудес, о которых все остальные ныне живущие на земле если и знали, то только из сказок.

Но о том, что происходило этой ночью, не говорилось ни в одной легенде.

Дракон напал на своего хозяина? Невероятно! Да, крылатый зверь мог быть болен, его сознание могло быть затуманено. Но не настолько же, чтобы не узнать своего повелителя!

Что же до того, что образ дракона мог принять демон, Евсей не верил в возможность подобного, хотя бы потому, что повелитель небес в этом случае обязательно заметил бы подмену. Ведь Он видит суть созданий, не их облик. И тогда единственным возможным объяснением было – Губителю каким-то неведомым образом удалось получить власть над крылатым зверем.

Тогда солнце действительно может никогда больше не взойти.

– Атен… – он вновь и вновь, во власти всех этих мыслей и страхов, пытался заговорить с братом.

– Ну что тебе! – устало глянул на Евсея хозяин каравана. Его лицо в полутьме казалось совершенно бледным, несмотря на всполохи горевших рядом костров с огненной водой. Только веки изможденных глаз покраснели, словно края ожидавшего возвращения солнца горизонта. – Чего вы все от меня ждете? Каких ответов? – нервно взмахнул он руками. – Я только человек! Обычный человек!

– Но тебе дан дар предвидения, – не унимался летописец, который был не в силах и дальше просто стоять и ждать, когда совершится чудо.

– Дар! – фыркнул Атен.Однако презрительная усмешка быстро сменилась болезненной гримасой. – Это не дар, а скорее проклятие. Когда нужно напугать дурными страхами-предчувствиями – он тут как тут, а если требуется его помощь, предостережение – ищи свищи по пустыни… Да и вообще.. Эх, – он махнул рукой – "Что тут еще скажешь?" -И все же? – продолжал настаивать Евсей.

Хозяин каравана устремил на брата тяжелый хмурый взгляд – "Ну что ты лезешь?

Чего тебе неймется?" -Действительно, Атен… – поддержал летописца лекарь.

– Почему всем всегда кажется, что я знаю больше других! Или Шамаш, уходя вместе с богиней врачевания, сказал мне что-то, чего бы не слышали вы? Или Он говорил со мной после Своего возвращения, а не явился прямо сюда, на поляну, на этот… – он хотел сказать – демонский, гибельный, даже – нергальский обряд, но, устремив на мгновение взгляд на непроглядные мрачно-хмурые небеса, решил промолчать, боясь навлечь на всех еще большую опасность – беду, которая бы превосходила ту, что уже виделась в фантазиях о реальности.

– Но разве накануне Он не говорил с тобой о предсказаниях?

– Да неужели, знай я обо всем этом, – он обвел руками вокруг, зная, что один взгляд красноречивее множества слов, – позволил бы каравану войти в город?

– Ты ведь и хотел, чтобы мы обошли оазис стороной, – осторожно напомнил ему Лигрен. – И если бы не случившееся…

– Это Мати, – помрачнев, пробормотал Атен. Он с силой стиснул пальцы,так, что костяшки побелели, а ногти ушли глубоко в ладони, выдавливая из них капельки алой крови. – Она все знала. А я не слушал ее, старый дурак!…

– Может быть, стоит спросить у нее… – бросив взгляд на дремавшую в окружении священных зверей богини снегов девушку, начал было Шед, но торговец резко прервал мага.

– Нет! – вскричал он словно раненный зверь Его глаза налились огнем, волосы взлохматились, так что за человеческим обличием начали проглядываться черты волка, готового, вставая на защиту своего детеныша, рвать горла врагов.

– Действительно, – озабоченно глянув на брата, проговорил Евсей, – будет лучше оставить девочку в покое…

– Раньше надо было спрашивать! И слушать! – Атен тяжело дышал. На его лбу выступили капельки пота, лицо покраснело, словно от напряжения. – Ей и так столько всего пришлось пережить! Я и представить себе не могу, как невыносимо тяжело было девочке войти в город, быть здесь, зная, что ей суждено… – его дыхание перехватило и, не закончив фразы, он с силой стиснул зубы, сдерживая готовый сорваться с губ крик боли и отчаяния.

– В какое-то мгновение, – пробормотал Лигрен, – когда дракон полетел к Мати, мне показалось, что он хочет разорвать малышку в клочья…

– Не он! – резко повернувшись к своему спутнику по тропе каравана, пронзил его взглядом Атен. – Не наводи напраслину на священного зверя! Это горожане во всем виноваты! Они хотели принести мою дочь в жертву! Дракон лишь собирался забрать то, то было ему оставлено!

На мгновение между горожанами и караванщиками нависла напряженная тишина, которую, словно молнии тяжелый грозовой воздух, пронизывали взгляды.

Тут была и ненависть -Атен не скрывал своих чувств, которые ясно читавших в то остывавших в два кусочка льда, то вспыхивавших лампами с огненной водой глазах.

И презрение – Лигрен слишком хорошо знал, что такое обряд жертвоприношения, чтобы жалеть тех, кто прибегал к нему, пусть даже во имя спасения, во исполнение воли небожителей, не важно.

И сомнение – Евсей не был уверен, что горожане так уж виноваты. Ведь они всего лишь следовали высшей воле. Единственное, за что можно было бы их осуждать, это за неспособность понять, чего ждали от них небожители. Их вина и, одновременно, беда была в том, что они ошиблись… Но разве многим среди смертных дано понимать, чего ждут от людей боги?

Что же касается горожан, то в их душах и глазах было отчаяние… Отчаяние тех, кто вдруг понял: все, что они делали, та дорога, которую столь старательно выбирали, по которой так осторожно шли, оказалась не путем к спасению, а шагом в бездну.

– Мы просто выполняли волю… – начал было Гешт. Среди всех горожан, стоявших на жертвенной поляне, он оставался единственным, сохранившим способность надеяться, а потому пытался оправдаться.

– Нергала! – сорвалось с губ хозяина каравана.

– Не произноси имя Губителя, караванщик! – побледнев, прохрипел жрец. – Не здесь, не сейчас! Пусть ты – избранный, это не освобождает тебя от необходимости следовать законам и обычаям, установленным для всех!

– Правда, Атен… – Евсей, скользнув взглядом по набухшим, словно в ожидании страшнейшей ночной метели небесам, поежился. Впервые с того самого момента, когда он осознал себя летописцем, караванщику не хотелось оставаться в том крае, которому предстоит войти в историю. Он с трудом удерживал себя от того, чтобы броситься бежать прочь, стремясь укрыться за пологом повозки, под покровом сна, пережидая мгновения легенд, и вернуться лишь когда все будет решено и вновь установится покой обычной будничной жизни.

– Да кто такой Губитель! – словно обезумев, перестав контролировать свою речь, не обращая внимания на то, что за слова срываются с его губ, в сердцах кричал хозяин каравана. – Ни один дух из его слуг, ни один самый ужасный демон не способен даже задумать такое, что творят люди! Прикрывать ненавистный Шамашу обряд Его именем! Вовлечь в это… эту грязь, мерзость дракона – Его священное животное!

– Но… Но ведь дракон прилетел к нам сам… Мы не звали его… И, потом, жребий…

Его бросает господин Намтар, бог судьбы… – испуганно заговорил кто-то у них за спиной.

Но Атен не слушал и не слышал горожанина. Он продолжал:

– Да еще, оправдываясь, перекидывать всю свою вину на плечи богов!

– Караванщик… – начал собравшийся все еще раз объяснить жрец, но умолк, почувствовав, как ему на плечо легла рука Хранителя.

– Не надо, – качнул головой старый маг.

– Но он должен понять!

– Зачем? Уже поздно. Все уже случилось. Осталось дождаться последней воли.

– Ждать?! Смиренно и безропотно?! Нет! – резко мотнул головой Атен. В его глазах были ненависть и упрямство.

– А что ты можешь сделать? Что изменишь всеми этими словами, возгласами и взрывами эмоций? Лишь уведешь себя еще дальше за грань отчаяния, у которой остановились мы.

– Смирись, – кивнул, соглашаясь со старым другом, хозяин города. Его глаза заблестели, замерцали, излучая мягкий, теплый свет магии. Он смотрел на хозяина каравана не мигая, не отрывая взгляда ни на миг, прося, убеждая и заставляя подчиниться, успокоиться, склонить голову перед судьбой.

– Нет! – процедил тот сквозь зубы. Это была уже не просто злость, а слепая ярость.

Маг, тяжело вздохнув, качнул головой. Он понял: совершенно бесполезно в чем-то убеждать чужака, спорить с ним. Караванщик не примет никаких слов. Потому что не услышит их.Подобная убежденность заслуживала уважения. Не каждому смертному дана такая сила – верить столь сильно, столь страстно, что не допускать никаких сомнений.

Тем временем Атен, оторвав взгляд от полога небес, глядя на озаренную светом зажженных по краям поляны костров с огненной водой, призванных отделять жертвенную поляну от остального края, шагнул вперед, к холму.

Служители смотрели вслед ему, не скрывая восхищения. Самим им было страшно и помыслить о том, чтобы сойти со своего места, которое было… во всяком случае – казалось единственным прочным, надежным оазисом в бушующей пустыне мрака и теней.

– Хозяин вашего каравана – великий человек, – проговорил Шед, обращаясь к торговцам.

– Да, – наклонил голову в знак согласия лекарь. В его глазах тоже было восхищение.

– В нем больше веры, чем в сердце жреца.

– А ты жрец? – спросил его Гешт, нисколько не сомневаясь, что так оно и есть.

– Нет.

– Почему? – удивился тот.

– Караван – не город. В нем не может быть служителей.

– Но как же? – удивился тот. – Ведь ваш караван – не обычный. Вы…

– Спутники повелителя небес… – кивнул Евсей. – Да.

– И несмотря на это…

– Как раз из-за этого, – затем, несмотря на всю свою нескрываемую неприязнь к горожанам, Лигрен все же снизошел до объяснений. – Он не любит благоговейного трепета в глазах тех, кто идет с Ним рядом, Ему претят песнопения- молитвы и обряды, вплетенные в каждый шаг.

– Вы – спутники небожителя и поэтому не можете быть Его служителями? – в голове горожан просто не укладывалось подобное. Они-то считали, что только жрец да маг могут приблизиться к богам настолько, чтобы удостоиться Их внимания, разговора с Ними и тем более прихода одного из Них. А тут…

– Он… Он не обычный бог… – понимая их смятение, проговорил Лигрен.

– Да, конечно, – разве кто-то сомневался в этом? Господин Шамаш – величайший из богов. И тем большим должно быть величие Его спутников. А те вели себя, словно обычные караванщики! – И ты, – Гешт с подозрением смотрел на Лигрена, словно стремясь уличить его в обмане, – никогда не был жрецом?

– Когда-то. Пока жил в городе.

– А потом?

– В караване я стал рабом.

– Рабом?! – горожане опешили.

– Да. До той поры, пока не обрел свободу.

– И кто ты сейчас?

– Лекарь.

– Простой лекарь?!

– Да, – кивнул Лигрен.

"Конечно, – хозяева города переглянулись, – если такова была воля бога солнца…

Может быть, Он не хотел слишком возвышать своих спутников, не желая, чтобы, вознесенные в поднебесье, они возгордились и потеряли землю под ногами. Но…" -Хозяин каравана говорил, что среди вас есть летописец…

– Это он, – лекарь качнул головой в сторону Евсея.

– Разве то, что происходит с повелителем небес в Его странствиях по земле не заслуживает того, чтобы об этом знали и помнили? – проговорил Евсей таким тоном, словно его обвиняли в присвоении себе чужих заслуг. Однако, видя, что на него смотрят не с осуждением, а восхищением, он, несколько смутившись, пробормотал себе под нос, словно не зная до конца, хочет он чтобы кто-то услышал эти его слова, или нет: – Атен хотел, чтобы списки легенд остались в вашем городе…

– Да! – вскричали в один голос старики. Это было бы замечательно! Если им удастся вымолить прощение у бога солнца, если Он смилостивится над ними, неразумными, и позволит жить дальше… Они выучат эти легенды, чтобы не только передавать их из поколения в поколение своим потомкам, но и рассказывать всем тем караванщикам, которые будут приходить в город. Жаль, что торговцы идут лишь по одной дороге, вслед за солнцем, жаль, что их осталось так мало. Но хоть сколько… – Хозяин каравана говорил… – начали они, но договорить не успели.

– Однако теперь, – продолжал Евсей, делая вид, что не слышит и не видит горожан, а, может быть, так оно и было на самом деле, – я сомневаюсь, стоит ли…

– Но почему?! – в глазах Шеда и Гешта отразилось отчаяние детей, у которых покрутили перед носом лакомой конфеткой, а потом запихнули ее в свой собственный рот. – Легенды… Они ведь пишутся для того, чтобы их читали! Не только достойные, но и те, которые с их помощью могут исправиться, стать лучше…

Бровь летописца чуть приподнялась.

– Дело не в вас, а во мне. Я не хочу отдавать вам списки своих легенд – и все!

– Что?! – его собеседники растерялись. – Но как может… Какое может иметь значение желание смертного, когда…

– Ты не понимаешь, чужак, – Евсей пригладил усы, провел рукой по бороде. – Все дело именно в желании. Я стал летописцем по своей собственной воле. Никто не заставляет меня делать то, что я делаю. Не бог солнца определяет, что достойно легенды, а что нет, что должно быть увековечено, а что – забыто.

– Не совсем так, Евсей, – вмешался в их разговор Лигрен, для которого почему-то показалось важно, чтобы все сказанное здесь и сейчас было не просто частью правды, а всей правдой, с начала и до конца, без натяжек и недомолвок, даже в том, что, в общем-то, не имело к чужакам никакого отношения. -Тогда, в том городе, Он…

– Он говорил, не приказывал. Ради детей.

– Да, – соглашаясь, кивнул лекарь.

– Но… – Шед и Гешт переводили взгляд с одного спутника бога солнца на другого, уже ничего не понимая.

– Это правда, – повернувшись к ним, проговорил Лигрен.

– Хотя и, опять-таки, не вся, – вздохнув, прошептал летописец.

– Я чего-то не знаю?

– Никто не знает всего, – Евсей вновь вздохнул. – Странно, что мы заговорили об этом сейчас. Наверное, не следовало бы. Но во тьме всегда стремишься найти что-то светлое…

– Когда все закончится, – глядя на них с тем восхищением, которое всегда рождает все непознанное, непонятное, а потому – великое, прошептал Шед. – Это тоже станет легендой.

– Да, – губы Лигрена вдруг искривились в грустной усмешке, – у вас есть возможность войти в историю. Только если вас заботит, каким вы явитесь в грезах потомкам, следовало бы позаботиться об этом раньше.

– Но вы ведь не знаете всего! – воскликнул кто-то из служителей.

– Помолчи, – прервал его Хранитель. Он взглянул прямо в лицо караванщику – смело и открыто: – Поверь, летописец, нас сейчас меньше всего беспокоит, какими мы будем в твоей легенде. Что бы ты ни написал – это твое право.

– Я не собираюсь очернять вас, – ответил, немного помолчал, Евсей, – но и обелять не стану.

– Нас сейчас заботит совсем другое. Мы… Мы стремились понять, что происходит.

Нельзя же просто смотреть, как медленно умирает город, принося своих детей в жертву. Наша беда… Наша вина в том, что мы все не верно поняли. Мы совершили ошибку… Как ты думаешь… Как вы думаете, – Шед повернул на миг голову в сторону лекаря, – нам удастся вымолить прощение у бога солнца, или теперь мы наказаны навеки вечные и обречены скитаться во тьме, вдали от света, в краю, где, на приграничье миров, властвуют лишь демоны да тени? Простит ли Он нас?

Караванщики переглянулись. Их лица помрачнели.

Всем смертным свойственно ошибаться. И смеяться над чужими ошибками – грех.

Особенно когда те и сами все понимают и стремятся исправить ее.

– Он милосерден, – промолвил Лигрен,вспоминая все, что происходило на его глазах.

И, все же, в душе лекаря не было полной уверенности. Ведь ничего подобного никогда прежде не случалось.

Господину ненавистен обряд жертвоприношения. Его беспокоит судьба Мати. Ему не нравится этот город. Не случайно же Он не желал входить в него. А ведь такого не было даже в том оазисе, который должен было стать второй Куфой…

– Не нам решать за Него, – Евсей на мгновение поджал губы. – Но лекарь прав – Он милосерден. Он прощал тех, кто, возможно, был большим грешником, чем вы. Он бог справедливости. Верьте и уповайте на это – милосердие и справедливость.

Время шло. А вокруг ничего не изменялось. И людям, искавшим объяснение происходившему, уже начало мерещиться всякое: а вдруг там, за лесной чертой, жизнь течет своим обычным размеренным чередом? Не случайно же никто из служителей, которых жрец города послал предупредить о скором приходе бога солнца и подготовить все к встрече, до сих пор не вернулся. Да, жертвенная поляна на самом краю оазиса и путь к ней от жилища людей был не близок, да, посланцам хозяев города так или иначе на своем пути пришлось бы отвечать на множество вопросов, останавливаясь и удлиняя нужное на дорогу время, и, все же… Все же разве им не следовало поторопиться, когда по всем срокам господин Шамаш уже давно должен был вернуться? Или время здесь, на поляне, и за ее пределами, текло по-разному? Или служителей нет, потому что они уже встречали повелителя небес, там, за гранью? И лишь они, стоявшие на этом проклятом богами месте, ничего об не знают…

"Зачем? – Лигрен терялся в догадках. – Зачем мы здесь? Или это испытание, через которое мы должны пройти, подтверждая свое право и дальше оставаться спутником бога солнца? Да, все небожители, даже самые милосердные, строги и жестки. Но Шамаш… Он всегда вел себя иначе. Во всяком случае, с нами. И Мати…" Стоило лекарь подумать о девушке, как его взгляд сам собой обратился на ее маленькую хрупкую фигурку, сжавшуюся в комок под защитой золотых волков. Сперва ему показалось, что Мати спит, что боги смилостивились над ней, послав покой забытья, но потом скорее почувствовал, чем увидел – нет, ей не было дано этой милости.

Караванщику было жаль девочку. Да, та виновата, сомнений нет. Хотя бы в том, что так упрямо стремилась избежать предопределенного. И то, что Мати еще не достигла возраста испытаний, было слабым утешением.

Лигрен беспокоился за нее. Она всегда казалась ему такой чувственной, ранимой.

Лекарю даже подумалось: "А что если она попытается покончить с жизнью, не видя в ней больше смысла?" – но потом, приглядевшись к ней, он понял, что хотя бы эти его страхи напрасны. От Мати веяло не слабостью, а решимостью, не беспомощностью, но злостью. Так, словно она видела виновных не в себе, а вокруг.

Это было не правильно. Лигрен и подумать боялся, к чему могут привести девушку такие мысли. Но, с другой стороны, во всяком случае, сейчас, пока, так было и лучше… Для Мати… А раз так… Пусть думает. Что же будет потом – случится потом.

– Что-то не так… Во всем этом… Что-то нарушилось… Пошло другой дорогой… – донесся до горожан и караванщиков, прерывая их размышления, привлекая внимание, голос Атена. – Все должно было произойти иначе. Не знаю как, но иначе!

Иначе… Тогда он лишился бы дочери… Нет, она бы не умерла. Просто… Просто он уже никогда не встретил бы ее вновь. Она ушла б неизвестно куда. И все…

Только что это – "все"? Когда он закрывал глаза, стараясь увидеть лицо девочки, перед его внутренним взглядом почему-то представала бескрайняя снежная пустыня, пустая, белая и безжизненно холодная. От нее веяло пробивавшим до самой души морозом и сквозило обидой – глубокой, нескрываемой, лишенной ярости, но переполненной тоской. А еще пустыня виделась ему уже немолодой женщиной, женой, к которой спустя долгий караванный круг возвращалась потерянная когда-то дочь. И мать страстно хотела увидеть свое чадо, коснуться, поцеловать. Но ее выросший ребенок лишь в страхе шарахался в сторону, не узнавая родную душу. Странно…

Странное сравнение… Ведь пустыня – это богиня Айя, которую хотя и называют Матушкой метелицей, но лишь чтобы задобрить, обратить на себя Ее внимание. На самом же деле госпожа снегов – вечно молодая богиня-невеста, только-только ставшая женой, у которой никогда не было детей.

И тут вдруг земля задрожала. Глаза всех обратились к небесам, стремясь не пропустить первого мига восшествия бога солнца на Его лучезарный престол. Но чудо никогда не приходит с той стороны, откуда его ждут. Оно по своей природе внезапно, неожиданно.

– Великие боги! – чей-то пораженный возглас заставил всех вздрогнуть. – Смотрите! – проследив за слабым взмахом дрожавшей руки одного из служителей, люди увидели две колонны, которые, точно деревья, выросли из земли. Они сверкали, словно были отлиты из сгустившейся в металл огненной воды, излучая жар, как лучи солнца, не нынешнего, а такого, каким оно было в легендарные времена, когда земля была зеленой и плодородной, когда реки и моря не сковывал лед, а снег был лишь во владениях луны.

Эти колонны жили своей собственной жизнью – особой, неповторимой, тайной. Их мерцание то усиливалось, выражая радость, то блекло, словно в тоске. Они о чем-то беззвучно переговаривались друг с другом, и наступил миг, когда всем, устремившим на них взгляд, страстно захотелось понять их речь, ощутить их переживания, узнать хотя бы одну, самую незначительную из их тайн.

А затем между колоннами возникли врата. Прошло лишь мгновение и, на глазах пораженных людей, они распахнулись. Из них вырвался столь яркий свет, что все зажмурились. Но даже когда смертные открыли глаза, к ним не сразу вернулась способность видеть. А когда они прозрели…

– Великий бог, милосердный и всепрощающий, понимающий без слов и помогающий без просьб… – губы сами зашептали слова молитвы.

Из магических… нет, не магических – божественных врат стали выходить люди.

Пришельцы выглядели растерянными, пораженными не менее встречавших их, в глазах было то же непонимание происходившего. Впрочем, и те, и другие уже оставили всякие попытки что-либо понять, всецело отдавшись во власть вере.

– Асти! – узнав в одной из пришедших свою дочь, сорвался с места пожилой служитель.

– Папа! – отделилась от остальных совсем молоденькая девушка, которая, по-видимому, лишь совсем недавно прошла испытание и еще не успела покинуть дом родителей ради своего собственного. Не замечая никого вокруг, не стыдясь своих чувств и не пытаясь их скрыть, она бросилась отцу на грудь, прижалась.

– Ты вся дрожишь… – он гладил ее по голове, целовал рыжеватые шелковистые волосы.

– Мне холодно… – белыми, плохо слушавшимися губами прошептала та.

– Сейчас, – засуетился отец, – сейчас, – он торопливо отцепил свой старый, но от этого не ставший менее теплым шерстяной плащ, чтобы укутать им дочь.

– Спасибо! – было видно, что ей не просто приятна забота отца, но что она в этот миг особенно в ней нуждалась, словно маленький ребенок.

А горожанин, немного успокоившись, налюбовавшись дочерью, спросил, не в силах сдержать своего любопытства:

– Милая, что случилось?

Ведь девочке пришлось пережить такое… Такое… Он даже не находил слов, чтобы выразить то, что чувствовал в этот миг. Еще бы. Его дочь не просто воскресла из мертвых. Она пережила самое необычное приключение, которое только могло выпасть на долю смертного.

– Я не знаю, – уткнувшаяся лицом в грудь служителя девушка ничего не видела, не чувствовала обращенных на нее взглядом горожан и караванщиков. Ей казалось, что она говорит лишь со своим отцом, и потому вела себя свободно, без смущения и страха. – Я спала. Спала… И мне снилась снежная пустыня. И ледяной дворец.

Метель, которая воздушной невидимкой танцевала в огромных, словно целая площадь, залах. Все было совсем так, как об этом рассказывали караванщики. Даже еще прекраснее… Чудеснее… Только… Только там было очень холодно. В этом сне.

Так холодно, что каждый раз, когда я возвращаюсь в него в своих мыслях, мне становится зябко…

– Ничего. В сердце оазиса ты быстро отогреешься. Вот увидишь. А что случилось потом? – поймав на себе взгляд Шеда, спросил служитель.

– Ну… Меня… И всех остальных… Тех, кто был со мной в том сне… Кто был такими же снежными слугами богини луны… Нас разбудил господин Шамаш… И сказал, что мы можем вернуться домой… Если пожелаем… Ну… Мне очень сильно хотелось домой… Мне было приятно служить богине снегов… Но… Но ведь это было лишь во сне… И будет… Когда я засну навсегда… А пока мое место в мире людей… Ведь так, папа?

– Конечно. Конечно, девочка моя. Все будет так, как ты захочешь…Ты… – взглянув на нее повнимательнее, проговорил мужчина. – Ты совсем не изменилась.

– А я должна была?

– Ну… Видишь ли, девочка моя, ведь с тех пор, как дракон унес тебя, прошло три года.

– Целых три?! – она оторвала лицо от груди отца. В ее глазах удивление соединялось со страхом.-Но этого не может быть! Я думала… Я была уверена – все случилось только вчера! Я не могла спать так долго! – и, все же, вглядываясь в черты отца, она видела в них след, оставленный этими долгими годами жизненного пути. Волосы совсем поседели. И морщины… Раньше их было меньше… Или все это ей лишь показалось?

А люди все выходили и выходили из врат…

– Великий бог, – глядя на них – пусть растерянных, неуверенно державшихся на ногах, таращивших по сторонам, ничего не видя, но живых и здоровых, прошептал маг, – Ты вернул нам их целыми и невредимыми!

Из глаз Хранителя потекли слезы. Быстро мигая, стремясь таким образом унять резь, он смотрел на тех, кого все уже считал потерянными навеки, и в чьей смерти винил себя все минувшее время. Не было ни дня, чтобы хозяин города не вспоминал о них, не молил богов о милосердии, прося о воздаянии для пошедших на самопожертвование если не в жизни, то после смерти. И вот его молитва оказалась услышанной…

Возвращенные повелителем небес сбивались в толпу у врат. Никто не плакал, горюя по потерянным годам, никто не смеялся, радуясь счастливому избавлению, возможно, просто не понимая, через что им выпало пройти, какое испытание они оставили позади. Для них все случившееся было только сном, лишь сном. И теперь, пробудившись, им нужно было время, чтобы понять, что с ними на самом деле произошло.

Пока они приходили в себя, врата, пропустив еще одну недавнюю жертву дракона, замерцали ровным светом. Однако они не закрывались.

Евсей качнул головой. До этого мгновения он и представлял себе, как много горожан были принесены в жертву дракону. Нет, он, конечно, знал, что обряд совершался каждое полнолуние в течение трех лет, однако… Ему почему-то казалось, что речь идет о единицах, ну, дюжине, пусть даже двух дюжинах… Но летописцу и в голову не приходило подсчитать… В конце концов, какое ему было дело до чужаков? Но когда все они предстали у него перед глазами, караванщик просто не мог не заметить, не обратить внимание на то, как их много.

"Это ведь целый караван! – Евсей переводил взгляд с одного из вернувшихся на другого. Тут были и взрослые, в расцвете сил, и молодые, едва переступившие грань испытания, и совсем маленькие дети. Жребий не выпадал разве что старикам и младенцам. – И не маленький караван… Окажись они в замерзшем городе, то могли бы стать зерном его новой жизни… Конечно, если бы среди них был наделенный магическим даром… – и тут ему пришла в голову мысль… А что если таким и был план богов? Не господина Шамаша, конечно – повелитель небес действовал бы открыто. Он, объяснявший свои поступки и искавший в глазах смертных понимание, не стал бы играть жизнями и судьбами смертных так, словно они не более чем бездушные куклы у Него в руках. Но другие…

"Вот именно, другие, – мгновение спустя, поджав губы, с долей обиды подумал он, – для большинства небожителей мы и есть куклы – безвольные, безропотные, во всем послушные…" -Все вернулись? – между тем, повернувшись в Хранителю, спросил жрец. – Мне кажется, все.

– Нет, – качнул головой маг.

– А кого нет? – тот закрутил головой, вглядываясь в лица возвращенных. Гешт помнил всех, принесенных в жертву. Он помнил бы их, даже если б не хотел – лица людей намертво запечатлелись в глазах служителя, чтобы не забыться даже в вечном сне, наполняя его метанием и скорбью. Однако же теперь, держа перед глазами лица, сравнивая их с тем, что хранилось в памяти, перебирая вновь и вновь, он никак не мог отыскать того потерянного.

– Шата, – в отличие от старого друга, магу не нужно было искать, чтобы найти.

– Твоего сына? – Гешт еще больше удивился, а затем, видя скорбь в глазах Хранителя, продолжал, стремясь как-то поддержать, успокоить его. – Наверное, он просто задержался… Мало ли что… Может, господин Шамаш захотел поговорить с ним…

– Почему именно с ним? Шат не наделен даром. Он – самый обычный смертный.

– Ну, знаешь… – Гешт пожал плечами. – Никому, кроме небожителей, не ведомо, почему все происходит так, а не иначе. Может быть, такова была его судьба – покинуть завратный мир позже других…

– Или не покинуть его вовсе!

– Зачем богу отпускать всех, оставляя одного?

– Чтобы наказать меня. За то, что я, нарушая Его волю, совершал обряд жертвоприношения!

– Ты думал, что следовал Его воле.

– Думал. Но теперь-то ясно, что я ошибался!

– Если так, то наказывать следовало бы и меня.

– У тебя нет детей!

– Но есть племянники. У которых растут дети… Гешт, я не знаю, почему никому из них не выпал черный жребий. Возможно, он ждал их впереди, может быть, те боги, что ополчились на наш город, готовили для них нечто еще более ужасное… Ты что же, винишь меня за то, что…

– Нет, – не дал ему договорить Хранитель,-конечно нет, прости меня. Просто… – он провел ладонью по лицу, словно смахивая еще не успевшие скатиться с век слезы, качнул головой. – Не знаю, что на меня вдруг нашло. Наверное, просто я забыл о том, кто я есть. И, чувствуя себя простым смертным, оказался не в силах радоваться вместе с другими избавлению их родных, когда эта радость обошла стороной меня самого.

Стоило ему сказать это, как луч пламени, матовым потоком лившийся из врат, вздрогнул, затрепетал, выпуская из неведомых пределов еще одного человека. В первый миг контуры его фигуры были неясными, черты лица неразличимы. Но стоило ему отойти от источника света всего лишь на шаг, как они прояснилось…

Вздох облегчения сорвался с губ Хранителя.

– Шат! – он бросился к сыну.

Все, собравшиеся на поляне, повернулись к ним. Даже Атен, отвлекшись от своих мыслей, взглянул на последнего из вернувшихся горожан. И, приподняв брови, с сомнением качнул головой. Собственно, он и прежде обращал внимание на то, что дети наделенных даром почти всегда ничего из себя не представляли. Он не встречал ни одного сына Хранителя, который был бы наделен даром. Другое дело – внук. или племянник. В общем, кто-то из родственников, но не сын.

А этот… Он не походил на отца вообще ни в чем, даже внешне, являя собой его полную противоположность – невысокий сутулый толстячок с кривоватыми ногами и неуклюжими лапами-руками. Черты лица расплывчаты, маленькие бусинки глаз. В общем – некрасив даже для бедного ремесленника, не то что сына хозяина города.

Единственно, чем, по-видимому, боги не обделили его, был ум. Не хитрость, не изворотливость – а именно чистый, просветленный ум мудреца.

– Отец, – остановившись в шаге от мага, он замер, замолчал на миг, обведя взглядом всех, кто был на поляне, задержался на своих недавних спутниках по неведомым землям. – Прикажи служителям отвести их, – он указал на возвращенных городу головой, – по домам. Пусть рядом с ними будут родные души, когда до их собственных дойдет смысл случившегося, когда они поймут, через что прошли.

– Гешт…

– Я все сделаю, – торопливо проговорил жрец. Он не спрашивал объяснений. И вовсе не потому, что, хотя просьба и исходила от Шата, ее поддержал Хранитель города, которому все жители оазиса должны были беспрекословно подчиняться. Просто жрец привык – если тихий, обычно молчаливо-задумчивый сын Шеда что-то говорит – значит, это действительно важно. Что же до объяснений… В отличие от отца, Шат их не признавал вовсе, считая важным лишь главное слово, а не все те рассуждения, которые вели к нему. Так что ждать от него большего, чем было сказано, имело столько же смысла, как и просить объяснений от богов.

И, все же, к его немалому удивлению, жрец получил эти объяснения, правда, уже позже, когда, приказ служителям был отдан и те повели возвращенных повелителем небес горожан домой.

– Бог солнца, – не спуская глаз с сына, спросил Шед, – ты видел Его?

– Да, – ему, пусть с трудом, но удавалось сдерживать свои чувства, хотя и по лихорадочному блеску глаз, подрагиванию губ было видно, как сильно он захвачен ими.

– Расскажи!

– О Нем?

Хранитель замешкался на мгновение. Да, вообще-то, в этом было что-то недопустимое, даже крамольное – обсуждать бога со смертными. И, все же, любопытство было сильнее рассудка.

– Да!

– Свой взгляд дороже слова, – качнув головой, проговорил Шат.

– Он придет в город? – он уже перестал на это надеяться.

– Он так сказал.

– И когда? Скоро? – хозяев города охватило такое нервное возбуждение, что они, незаметно для себя, стали словно нетерпеливые дети переступать с ноги на ногу, теребя подрагивавшими пальцами края рукавов.

– Уже да. Он сказал – как только последний из вернувшихся покинет поляну.

– Но почему… – старики переглянулись. Их сердца, души пронзил своими холодными иглами страх, когда в мыслях уже вновь начали рисоваться картины вечных мук в подземных пещерах госпожи Кигаль. Что если повелитель небес решил прийти в город лишь затем, чтобы покарать виновных в Его глазах?

– Он сказал… – Шат замешкался на миг, нахмурился, стремясь как можно точнее вспомнить и передать слова повелителя небес.- Господин Шамаш сказал, что не может вернуться сюда той дорогой, которую открыл для нас. Он сказал, что Его принесет дракон…

– И бог солнца не хотел, чтобы вид крылатого странника вернул боль, всколыхнул уснувший страх в сердцах тех, кому приходилось видеть его в миг жертвоприношения, – закончил за горожанина Евсей, который до этого мгновения молчаливо стоял рядом с хозяевами города, не вмешиваясь в их разговор. Теперь же и он не выдержал, заговорив. Слова словно сами соскользнули с его губ, помимо его воли. Летописец даже смутился: выходило, что он подслушивал их разговор и был столь бестактен, что сам признал это.-Прости.

– Все так, как ты говоришь, караванщик, – сын Хранителя взглянул на него глазами, в которых читалась зависть. Ведь перед ним был спутник величайшего среди небожителей.

– Он столь милосерден… – восхищенно прошептал Шед.

– Да! – глаза Гешта сверкали восхищением, предвкушением нечто большего, чем просто чуда. Закинув голову, жрец с нетерпением вглядывался в начавшие светлеть небеса, разбуженные пока еще робкой, жавшейся к нити горизонта зарей, ожидая, когда появится бог солнца. Старик боялся упустить хотя бы один миг, забыть даже самую слабую, незначительную деталь, ведь все, что ему предстояло увидеть, уже заранее обрело божественный смысл, священное значение.