Инженер Петра Великого

Глава 8

Не успел я толком привыкнуть к своей новой роли «крутого спеца» при литейке и прикинуть, как взяться за этот сверлильный станок, как судьба снова выкинула фортель. Не прошло и недели после отъезда столичного гостя, как меня опять вызвали в контору к Семену Артемьевичу. Шел я туда уже без прежнего мандража, скорее с любопытством — чё еще?

Приказчик встретил меня как-то непривычно суетливо, даже с подобострастием. На столе перед ним лежал казенный пакет с большой сургучной печатью.

— Вот, Петр, бумага тебе пришла… из самой столицы, — проговорил он, протягивая мне пакет. — Велено тебя… э-э… отправить в Санкт-Петербург. Срочно. Для несения службы при Адмиралтейском приказе, али при Артиллерийской канцелярии — там уж решат.

Питер! Столица! Я стоял, держал в руках этот тяжелый пакет с печатью, и не мог поверить своим ушам. Туда, где сам Царь, где корабли строят, где лучшие пушки льют? Меня? Петруху? Голова закружилась. С одной стороны — стремно до жути. Новый город, чужие люди, начальство высокое. А с другой — какой шанс! Там наверняка и мастера круче, и материалы другие, и размах не то что в этой тульской дыре. Там можно будет попробовать развернуться по-настоящему!

— А как же станок, Семен Артемьевич? — спросил я первое, что пришло в голову. — Сверлильный-то. Я ж только думать начал…

— Ничего, там додумаешь! — отмахнулся приказчик. Похоже, мое отбытие ему было только на руку — меньше геморроя и непонятных «колдовских» штук на его хозяйстве. — Собирайся! Завтра с утра с казенным обозом и поедешь. Вот тебе подорожная бумага, а вот — пять рублев серебром на дорогу выдали. Не шикуй особо, но и с голоду не помри.

Пять рублей! Да это целое состояние по моим меркам! Да еще и подорожная — официальный документ. Значит, всё серьезно, не шутки.

Прощание с заводом было коротким. Игнат только вздыхал да крестил меня на дорогу, бормотал что-то про нечистую силу и службу государеву. Захар Пантелеич буркнул на прощанье: «Ну, гляди там, Петруха, не осрами!», что по его понятиям было почти что благословением. Кузьмич сделал вид, что меня вообще не существует. А Митька с Васькой проводили меня злобными взглядами. Ну и хрен с ними.

Шмоток у меня было — кот наплакал. Рубаха да штаны сменные, лапти запасные, нож рабочий, да кусок хлеба за пазухой. Сложил всё в холщовый мешок, перекрестился и попер к воротам, где уже собирался обоз — несколько телег с каким-то заводским барахлом и десяток солдат с хмурым унтером во главе.

Дорога до Питера оказалась долгой и мучительной. Никаких тебе поездов или машин. Тряслись мы в телеге, груженной то ли ядрами, то ли чугунными болванками, целыми днями. Дороги — одно название. Колеи, ухабы, грязь по колено после дождей. Телегу вечно заносило, она скрипела, стонала, казалось, вот-вот развалится. Спали тут же, в телеге, или под ней, укрывшись какой-то рваной рогожей. Жрали что дадут — солдаты варили в общем котле какую-то баланду из пшена и сушеной рыбы, заедали черствым хлебом. Хорошо, что у меня были те пять рублей — на редких постоялых дворах, где останавливались на ночь, получалось купить кваса, а иногда и кусок вареного мяса или яйцо.

Постоялые дворы — это тоже отдельная тема. Грязные, бревенчатые избы, где все спали вповалку на полу или на лавках — купцы, солдаты, чиновники, такие же обозники, как мы. Вонь, клопы, пьяные разборки… Я старался держаться в стороне, больше молчал, слушал разговоры. Говорили о войне со шведами, о новых царских указах, о диких налогах, о том, как из деревень выгребают последних мужиков в рекруты. Страна жила на надрыве, строилась, воевала, скрипя зубами.

Ехали мы долго. Недели две, если не больше. Километры тянулись бесконечно. Я смотрел на проплывающие мимо пейзажи — леса, поля, редкие деревеньки с черными избами, городишки с церквушками и кривыми улочками. Всё было чужим, незнакомым, но я впитывал это, запоминал, пытался понять эту новую для меня Россию. Видел и следы кипучей деятельности царя — где-то строили новую дорогу, где-то корчевали лес под пашню, где-то тянулись обозы с рекрутами или пушками. Страна менялась на глазах, ломался старый мир, рождалось что-то новое, огромное, хоть и через боль и страдания.

И вот, наконец, впереди показалось не просто скопление домов, а что-то гигантское, необъятное, всё в лесах и стройках. Санкт-Петербург. Город вырастал прямо из болот и лесов. Широкая, могучая река — Нева. А на берегах — дикий винегрет: стройки, леса, каналы, уже построенные каменные дворцы в странном, «немецком» стиле, и тут же — временные бараки, землянки, лачуги. Шум стоял невообразимый — стук топоров, визг пил, крики извозчиков, команды на разных языках. Воздух сырой, пахло болотом, свежим деревом и дымом тысяч костров.

Наш обоз медленно вполз в город, точнее, на его окраину, где были то ли склады, то ли казармы. Унтер сдал бумаги какому-то писарю, и меня передали, как мешок картошки, другому солдату, который должен был отвести меня к месту назначения.

Я стоял посреди этой бурлящей, хаотичной стройки века и чувствовал себя песчинкой. Масштаб просто сносил крышу. Здесь всё было другим — размах, темп, люди. Куча военных в разных мундирах, иностранцы в париках и камзолах («немцы», как их тут всех называли), мастеровые со всей России, мужики, согнанные на работы. Все куда-то бежали, орали, суетились. Город строился, кипел, бурлил бешеной энергией — злой и созидательной одновременно. Здесь пахло большими делами, большими возможностями и большими опасностями. Тула теперь казалась тихой, сонной заводью. Настоящая жизнь, настоящие вызовы начинались здесь. И мне предстояло найти свое место в этом столичном водовороте.

Солдат-провожатый, угрюмый парень в потертом зеленом мундире, провел меня по грязным, немощеным улицам, мимо строящихся зданий, складов и казарм. На вопросы мои отвечал неохотно, односложно. Наконец, мы подошли к большому, внушительному каменному зданию с высоким крыльцом и часовыми у входа. Надпись над дверью гласила: «Артиллерийская Канцелярия». Стало быть, не на флот, а по моей «специальности». Это радовало.

Внутри канцелярии царил уже знакомый мне дух казенного учреждения — пахло бумагами, сургучом, мышами. По скрипучим коридорам ходили чиновники в потертых мундирах и париках, писари с гусиными перьями за ухом, изредка попадались военные в артиллерийской форме. Мой провожатый сдал меня какому-то дежурному подьячему, тот сверился с бумагами, долго цокал языком, а потом велел ждать.

Ждать пришлось долго. Я сидел на жесткой лавке в полутемном коридоре, наблюдая за суетой вокруг. Чиновники сновали туда-сюда, не обращая на меня никакого внимания. Из-за дверей кабинетов доносились обрывки разговоров, споров, скрип перьев. Чувствовалось, что здесь решаются важные дела, связанные с вооружением армии. Отсюда шли приказы на заводы, сюда стекались отчеты, здесь распределялись ресурсы.

Наконец, дверь одного из кабинетов отворилась, и на пороге появился офицер — тот самый молодой капитан, что был в свите вельможи на тульском заводе. Он окинул взглядом коридор, и его глаза остановились на мне.

— А, Смирнов! Ты уже здесь? Заждался, поди? Ну, пойдем, тебя ждут.

Он провел меня в просторный кабинет. За большим столом сидел пожилой генерал с усталым, но умным лицом и множеством орденов на мундире артиллерийского покроя. Рядом с ним — еще несколько офицеров и чиновников. Капитан подвел меня к столу.

— Ваше превосходительство, вот тот самый мастеровой из Тулы, Петр Смирнов, о коем докладывали.

Генерал внимательно осмотрел меня с головы до ног. Взгляд его был не таким грозным, как у того вельможи, но не менее проницательным.

— Здравствуй, Петр. Наслышаны мы о твоих… э-э… хитростях тульских. И про станок твой диковинный, и про литье исправное. Хвалят тебя. Говорят, голова у тебя светлая да руки мастеровые. Так ли то?

— Стараюсь, ваше превосходительство, — пробормотал я, кланяясь.

— То-то же. Старание — дело доброе. А нам тут, Петр, не токмо старание, а ум да смекалка нужны позарез. Война со шведом идет, артиллерия наша, хоть и множится числом, да качеством не всегда дотягивает. Пушки рвет, ядра криво летят, замки у фузей отказывают. А Государь наш требует победы! А какая победа без доброго оружия? Вот и ищем мы людей толковых, кто мог бы дело поправить. Сказывали, ты и про сверловку стволов мысли имеешь? Про машину новую?

Я подтвердил, снова сославшись на «дедовы сказки» и «немецкого мастера». Генерал слушал, кивал.

— Мысль твоя верная, Петр. Ствол вращать, а не сверло — так и в Европе лучшие мастера делают. Да только машины такие сложны больно, да и чертежей у нас нет. А ты, говорят, сладить можешь?

— Ежели помогут, ваше превосходительство… Материалом, инструментом… Да мастерами добрыми… То спробовать можно… — ответил я осторожно.

— Вот за то и речь! — оживился генерал. — Определим мы тебя на Охтинский пороховой и литейный завод. Слыхал про такой? Там и пушки льют, и фузеи делают, и порох варят. Место важное, государево. Дадим тебе там угол, дадим мастеров в подмогу — плотников, кузнецов, слесарей. А твоя задача — машину ту сверлильную сладить. Да чтоб работала! Чтоб стволы ровные выходили, без изъяна! Справишься — честь тебе будет и хвала, и награда от Государя. А нет… сам понимаешь. Спрос будет строгий.

Он помолчал, глядя мне в глаза.

— И вот еще что, Петр… Замки фузейные. Слабое место. Осечки часты, пружины ломаются. Ты ведь и в кузнечном деле мастак, сказывают? Подумай и над этим. Как бы замок понадежнее сделать, да попроще, чтоб в производстве не так дорог был. Ежели и тут толк покажешь — цены тебе не будет.

Задача была поставлена. И какая! Не просто станок построить, но и мушкетный замок улучшить! Это уже серьезно. Это прямой выход на стрелковое оружие.

— Постараюсь, ваше превосходительство, — сказал я, чувствуя, как внутри все напряглось от ответственности и азарта. — Ума приложу, все силы отдам.

— То-то же. Капитан Краснов, — он повернулся к молодому офицеру, — сопроводишь Смирнова на Охту, определишь его там, доглядишь, чтоб всем потребным обеспечен был. И докладывай мне каждую неделю, как дела идут. Понятно?

— Так точно, ваше превосходительство! — козырнул капитан.

— Ну, ступай, Петр. Бог в помощь. Да помни — дело государственной важности тебе поручено. Не оплошай.

Я поклонился и вышел из кабинета вслед за капитаном Красновым. Новое назначение. Новая жизнь. Охтинский завод. Задачи — сложнейшие. Но и возможности — невиданные. Нужно было оправдать это высокое доверие. И постараться не сломать себе шею на этом пути.

Капитан Краснов, молодой, но уже, видать, прохаванный в столичных делах офицер, доставил меня на Охтинские заводы на следующий же день. Ехали в его служебной коляске — я в такой хреновине отродясь не сидел. Охтинские заводы раскинулись на берегу реки Охты, что в Неву впадает, и это был целый город — цеха, склады, казармы, дома для шишек и мастеров. Масштаб, конечно, покруче тульского, но и бардака, на первый взгляд, побольше. Суета, ор, грязища под ногами — всё как везде, только в десять раз больше.

Капитан привел меня прямиком в главную контору, к начальнику заводов, господину полковнику Шлаттеру. Судя по фамилии и акценту — немец на русской службе. Шлаттер — сухой, педантичный мужик с седыми бакенбардами и холодными голубыми глазами — выслушал Краснова, прочитал бумаги от генерала из Артиллерийской Канцелярии, потом долго и изучающе пялился на меня.

— Так, значит, Петр Смирнофф… Из Тулы… Умелец, говорят… Машины строишь, литье правил? — спросил он с заметным акцентом, разглядывая меня так, будто я был какой-то диковинный зверь из кунсткамеры.

— Пытался, господин полковник, — ответил я, стараясь выглядеть скромнее некуда. — По мере сил…

— Гут… Старание — это гут… Генерал фон-дер-Ховен (ага, вот как звали того вельможу!) приказал дать тебе место и все потребное для постройки сверлильной машины. И для замков фузейных подумать. Так?

— Так точно, господин полковник.

— Гут. Место мы тебе дадим. В старом цейхгаузе, там каморка пустует. А насчет потребного… Обратишься к господину обер-мастеру Клюеву и к смотрителю цейхгауза, господину Воробьеву. Они люди бывалые, помогут, чем смогут. Капитан Краснов, проводите его, покажите все. А ты, Смирнофф, помни — дело важное, государево. Спрос будет строгий. Можешь идти.

На этом аудиенция закончилась. Энтузиазма в словах полковника я не заметил ни на грамм. Скорее, вежливое исполнение приказа сверху, чтоб отвязались. Капитан Краснов, вздохнув, повел меня дальше.

Каморка в старом цейхгаузе (это склад оружия и всякого барахла) оказалась темным, сырым склепом с одним крохотным оконцем под потолком, заваленным каким-то хламом. Раньше тут, видать, фитили хранили или еще что-то горючее. Места мало, но для начала сойдет. Главное — никто над душой стоять не будет.

Потом капитан представил меня обер-мастеру Клюеву, главному над всеми мастерами на заводе. Клюев — пожилой, толстый мужик с одышкой и вечно недовольной рожей — выслушал капитана, хмыкнул, оглядел меня с ног до головы так, будто я ему денег должен.

— Еще один умник… Из Тулы… Машины строить… Ладно, пущай пробует. Только ежели материалы зря изведет — пеняй на себя, капитан, я умываю руки. Мастеров толковых у меня и так не хватает, а тут еще этого умельца… обихаживать.

Ясно — от Клюева помощи не жди. Скорее, палки в колеса будет совать.

Следующим был смотритель цейхгауза Воробьев, который отвечал за материалы и инструмент. Худой, юркий такой человечек с бегающими глазками. Перед капитаном он аж рассыпался в любезностях, но на меня смотрел с откровенным подозрением.

— Материалы? Инструмент? Всё дадим, ваше благородие, как не дать! Государю на потребу! Только вот… — он картинно развел руками, — запасы нынче скудные, война… Сами знаете… Что сможем — изыщем, не извольте сомневаться!

Капитан Краснов, видимо, просек, что тут дело нечисто. Он строго зыркнул на Воробьева.

— Ты, смотритель, гляди мне! Генерал лично приказал обеспечить Смирнова всем потребным! Ежели хоть малейшая задержка или недостача будет — доложу по инстанции! И тогда не обижайся! Понял?

— Понял, ваше благородие, как не понять! Всё в аккурат будет! — засуетился Воробьев, но я видел хитрый огонек в его глазках. Этот своего не упустит, стопудово.

Капитан вскоре умотал, оставив меня вариться в этом местном соку. И тут началось то, чего я и боялся. Бюрократия и тихий саботаж во всей красе.

Когда я пришел к Воробьеву с первым списком того, что мне нужно для начала — дубовые брусья для станины, железо полосовое, инструмент плотницкий и кузнечный, — он только руками развел.

— Дуб? Нынче не завозили, Петр… Вот сосна есть, елка… А дуб — дефицит… Железо? Тоже почти всё на ружья ушло… Инструмент? Так мастера сами плачутся, не хватает… Ты погоди маленько, может, подвезут чего… Или напиши челобитную на имя господина полковника, с обоснованием — на кой-ляд тебе дуб понадобился, а не сосна… Он рассмотрит… Может, и разрешит…

Это была явная тягомотина. Писать бумажки, ждать резолюций — на это могли уйти недели, если не месяцы. А у меня срок — месяц! Я попытался надавить, напомнил про приказ генерала. Воробьев только вздыхал и бормотал про «объективные трудности».

С горем пополам, через несколько дней хождений и пинков, мне всё же выделили кое-какие материалы. Но какие! Дубовые брусья — кривые, сучковатые, явно неликвид. Железо — ржавое, кривое. Инструмент — старый, тупой, с поломанными ручками. Было ясно, что мне просто спихнули весь хлам со склада. А куда делось нормальное дерево и железо — можно было только догадываться. Воровство здесь, похоже, цвело еще пышнее, чем в Туле.

С мастерами, которых мне Клюев выделил в помощь (явно не лучших — одного вечно бухого кузнеца да старого плотника, который еле ходил), тоже была беда. Работали они спустя рукава, без малейшего энтузиазма. На мои объяснения и эскизы смотрели с тупым недоумением или откровенно ржали.

— Чего городишь, Петр? — ворчал старый плотник Аникей. — Отродясь таких машин не видали! Из дерева-то? Да она ж развалится при первом обороте! Делали бы по старинке, как отцы наши…

— А железо-то гнуть как прикажешь? — поддакивал вечно поддатый кузнец Прохор, икая. — Тут ковать надо умеючи, а не чертовину твою малевать… Эх, дернуть бы сейчас…

Они явно саботировали работу. То доску не так отпилят, то деталь криво выкуют, ссылаясь на «руки из жопы» или «материал говно». А сами хихикали в кулак. Было ясно — Клюев им негласно приказал тянуть резину и делать всё, чтоб моя затея накрылась медным тазом. Выскочка из Тулы не должен был тут рулить.

Я оказался в полной заднице. Сверху — приказ генерала и жесткий срок. Снизу — тупость, воровство, саботаж. Лезть на рожон было бесполезно — меня бы просто растоптали и выставили дураком. Надо было искать обходные пути, включать всю свою изворотливость и инженерную смекалку, чтобы пробиться через это вязкое болото бюрократии и тупого сопротивления.

Дни превратились в тупую, безнадежную борьбу с ветряными мельницами. Я пытался что-то слепить из тех огрызков, что мне выдали, ругался с алкашом Прохором, который больше дрых у горна, чем ковал, пытался вдолбить старому Аникею азы геометрии, чтоб он хотя бы брусья ровно тесал. Всё впустую. Работа стояла, время тикало, а перспектива отчитаться перед генералом через месяц (а срок уже таял на глазах) становилась всё более призрачной. Стало ясно: в одиночку, через этих официальных мудаков и «помощничков», которых мне подсунули Клюев с Воробьевым, я ничего не добьюсь. Меня тупо топили, медленно, но верно.

Надо было искать другой путь. Искать людей, которым вся эта система воровства и саботажа была поперек горла. Людей, которым не пофиг на дело, а не только на то, как бы урвать кусок пожирнее да спихнуть работу на другого. Но где их найти на этом огромном, хаотичном заводе?

Я стал больше шататься по цехам, под разными предлогами — то типа за инструментом, то за образцом железа. Смотрел, слушал, примечал. Завод был настоящим Вавилоном. Русские мастера, мужики, согнанные на работы со всей страны, солдаты-инженеры и артиллеристы, и — что сразу бросалось в глаза — до хрена иностранцев. Немцы, голландцы, шведы (пленные, что ли?), англичане… Петр их понавыписывал из-за бугра вагон и маленькую тележку, чтоб «русских дурней» учили уму-разуму. Держались они обычно сами по себе, по-русски говорили хреново, но дело свое, похоже, знали. Местные мастера смотрели на них с недоверием и завистью, начальство — использовало, когда припрет, но особо не жаловало. Может, среди них поискать? Человеку, привыкшему к европейскому порядку, здешний бардак должен был быть как серпом по яйцам.

Еще я заприметил нескольких молодых офицеров, артиллеристов или инженеров. Они не просто штаны протирали на заводе, а реально вникали в производство, спорили с мастерами, что-то мерили, чертили схемы. Видно было, что им не пофиг, что они хотят разобраться, что-то улучшить. Может, среди них найдется кто-то, кто поймет мои идеи и рискнет помочь?

Начал с иностранцев. Как-то раз иду мимо участка, где льют бронзовые детали для корабельных пушек, и вижу — стоит пожилой немец (по акценту понял, когда он на рабочих орал), с тоской разглядывает очередную запоротую отливку. Звали его, как я потом узнал, Генрих Шульц, мастер-литейщик из Саксонии.

Я подошел поближе, типа просто любопытно.

— Опять не вышло, господин мастер? — спросил я осторожно, стараясь говорить попроще. — Дырки, поди?

Шульц оторвался от брака, смерил меня недовольным взглядом.

— Я-я, дырки! Шайзе! — он сплюнул. — Этот металл — дрэк! И форма — дрэк! Как тут лить хорошо? Низзя!

— А может, — я понизил голос, — если форму по-другому сделать? Чтоб «дышала» она? Да металл перед литьем… э-э… «успокоить»?

Немец удивленно поднял брови.

— Дышала? Успокоить? Вас ист дас? Что ты говорить, мальчик?

Я, снова используя свою легенду про «деда» и простые аналогии, попытался объяснить ему про добавки в формовочную землю и раскисление металла перед заливкой. Говорил коряво, больше на пальцах показывал. Шульц слушал сначала с недоверием, потом всё с большим интересом. Он, в отличие от наших тугодумов, сразу уловил суть, хоть и не понял до конца моей «колдовской» части.

— Интересно… — пробормотал он. — Порошок угольный… Деревяшка… Надо попробовать… Но Клюефф… он не любить новое…

— А мы тихонько, господин мастер, — подмигнул я. — На одной форме попробуем. Никто и не узнает. А если получится — вам же спасибо скажут.

Шульц задумался, потер подбородок. Видно было, что профессиональный интерес борется в нем со страхом перед местным начальством.

— Гут… — сказал он наконец. — Попробуем. Завтра. Приходи сюда после обеда. Тихонько.

Это была первая зацепка! Немецкий мастер, которому важен результат, готовый рискнуть.

Второй потенциальный союзник нашелся среди вояк. Молодой поручик артиллерии, Василий Орлов, принимал готовые пушки. Я пару раз видел, как он дотошно осматривал стволы, мерил калибр, собачился с коллегами из-за малейших косяков. Видно было, что парень шарит и службу свою тянет на совесть.

Как-то я застал его одного у лафета со свежепринятой пушкой. Он хмуро ковырялся в механизме наводки.

— Что, ваше благородие, не ладится? — спросил я, подойдя.

Орлов оглянулся. Лицо у него было молодое, энергичное, но уже какое-то задолбанное.

— Да вот, гляди, Смирнов, — он был одним из немногих, кто мою фамилию запомнил. — Винт подъемный криво нарезан, заедает. Воинам потом в бою каково будет? А этим — хоть трава не расти! Сдали — и ладно!

— Так винт-то поправить можно, ваше благородие, — сказал я. — Если его на станке том… ну, что цапфы точит, с Тулы… прогнать аккуратно, резьбу подправить. Ровнее будет ходить.

Поручик с интересом посмотрел на меня.

— На станке? А он возьмет такую работу?

— Возьмет, почему не взять. Там делов-то — оправку подобрать да резец нужный поставить. Я б мог попробовать, если разрешите…

Орлов задумался.

— А ну-ка, пойдем, покажешь свой станок. Да и винт этот захватим. Если и правда поправить сможешь — великое дело сделаешь!

Мы пошли к моему станку. Я показал поручику, как можно закрепить винт, как подобрать резец для правки резьбы. Объяснил, как добиться большей точности. Орлов слушал внимательно, задавал толковые вопросы. Сразу видно — не просто служака, а с инженерной жилкой мужик.

— А ведь и впрямь, толково придумано! — сказал он, когда я закончил. — И станок твой хоть и неказист, а дело делает. Жаль, что начальство наше косное, таким умельцам ходу не дает… А ты, Смирнов, я гляжу, не так прост, как кажешься. Голова у тебя варит. Если какая помощь нужна будет — обращайся. Чем смогу — помогу. Не люблю я этот бардак и воровство…

Вот он, второй союзник! Молодой, честный офицер, которому не пофиг на результат и который ненавидит местные порядки. С такими людьми можно было попробовать сдвинуть дело с мертвой точки. Пусть их помощь будет неофициальной, пусть придется действовать в обход Клюева и Воробьева, но теперь я был не один. Генрих Шульц со своим опытом литья и поручик Орлов со своим положением и связями в артиллерии — это уже была сила. Может быть, теперь получится раздобыть и нормальные материалы, и толковый инструмент, и даже найти пару мастеров, готовых работать на совесть, а не саботировать всё по указке начальства. Надежда появилась.