Инженер Петра Великого

Глава 11

Время шло, Охтинские заводы потихоньку ко мне и моим «причудам» привыкали. Токарный станок, собранный на коленке дело свое делал — цапфы обтачивал, и поручик Орлов теперь реже браковал пушки из-за кривизны. Литейка, под вечно недовольным взглядом управляющего (очень вредный тип оказался), но и под моим неусыпным контролем, стала выдавать меньше откровенного дерьма — «приправы» в формовочную землю и «очистка» металла известью работали. Сверлильная машина тоже помаленьку двигалась, спасибо Орлову — помог выбить у Шлаттера пару толковых слесарей, не таких алкашей, как те, что были сначала. Даже с ружейными замками наметился прогресс — кузнец под моим руководством научился ковать и калить пружины так, что они не ломались после десятка щелчков, а цементированные огнива давали нормальную, жирную искру.

Казалось бы, живи да радуйся. Начальство в Питере, судя по редким визитам капитана Краснова, было довольно — доклады о том, что брака меньше, а качество лучше, уходили наверх. Сам полковник Шлаттер хоть и держался как ледышка, но палки в колеса уже особо не совал. Орлов меня откровенно поддерживал, Шульц, немец-литейщик, стал почти корешем, делился своим европейским опытом (который, правда, тоже был не сильно продвинутым по моим меркам). Даже простые работяги стали смотреть на меня без прежнего суеверного страха, а некоторые — с любопытством и даже уважением.

Но это была только одна сторона медали. Другая была куда темнее и опаснее. Мои успехи, мои нововведения, пусть и мелкие, начали всерьез напрягать тех, кому старые порядки были как мать родна. А таких на заводе, да и вокруг него, было до фига.

Первыми задергались те, кто кормился с воровства и приписок. Смотритель склада Воробьев, например. Раньше он мог спокойно списывать «на угар» или «на бой» куда больше материала — металла, угля, дерева, — чем реально шло в дело. А излишки потом уходили «налево», оседая в карманах самого Воробьева и тех, кто был с ним в теме. Мои же методы требовали более точного учета — я сам прикидывал, сколько чего надо на плавку или на деталь, сам старался вести расход. Да и качество металла стало лучше, брака меньше — значит, и списать «на переплавку» уже так просто не выходило. Воробьев при встречах по-прежнему лыбился, но в его бегающих глазках виднелся недобрый огонек. Я ему явно мешал жить красиво.

Такие же настроения, я догадывался, были и у некоторых чинуш в конторе, которые отвечали за закупку материалов или приемку готовой продукции. Наверняка и там были свои «схемы» — где-то поставщику подписать приемку говна за откат, где-то закрыть глаза на недовес. Мое же стремление к качеству и точности ломало эти устоявшиеся «бизнес-модели».

Потом были мастера старой гвардии, типа обер-мастера Клюева или того же Кузьмича в Туле (уверен, слухи и до него дошли). Они годами сидели на своих местах, пользовались авторитетом, основанным на опыте и старых методах. А тут появился какой-то сопляк-сирота, «колдун», который не только их методы под сомнение ставит, но и на деле доказывает, что можно работать лучше. Это било по их самолюбию, подрывало их статус. Клюев при встречах цедил слова сквозь зубы, всячески тормозил выделение мне нормальных людей или инструмента, ссылаясь на «занятость» и «нехватку». Открыто идти против приказа из столицы он не мог, но гадить по-мелкому не переставал.

Были и другие недовольные. Например, поставщики того же угля или руды. Если завод начнет требовать уголь почище, без серы, или руду обогащенную — это же им лишний геморрой и расходы! Проще возить как есть, а там пусть литейщики сами парятся. Мои же «нововведения» грозили сломать этот удобный для них порядок.

Даже среди простых работяг не все были рады переменам. Вон старик Кузьма — вроде довольным должен быть, все по уму делаем, а все равно ворчит. Кто-то боялся, что новые машины отнимут у них работу (хотя до этого было еще далеко). Кто-то просто не хотел переучиваться, привык работать по старинке. А кто-то тупо завидовал моему быстрому, по их меркам, взлету из грязи в… ну, не князи, конечно, но в человека, которого слушает начальство.

Вся эта глухая враждебность, зависть, страх перед новым создавали вокруг меня плотную, душную атмосферу. Мелкие пакости почти прекратились — видимо, поняли, что меня этим не прошибешь, да и спалиться стало рискованно. Но я чувствовал — это затишье перед бурей. Недовольство копилось. Те, кому я перешел дорогу — а таких становилось всё больше, — не могли простить мне моего успеха. Они видели во мне угрозу своему благополучию, своему положению, своему привычному мирку. И рано или поздно они должны были ударить. Уже не по-мелкому, не исподтишка, а серьезно, чтобы убрать меня с дороги раз и навсегда.

Я это осознавал. И готовился, как мог. Стал еще осторожнее, не доверял никому на сто процентов, даже Орлову или Шульцу — хрен их знает, какие у них там свои интересы. Старался не давать поводов для обвинений, все свои действия подкреплял если не бумажкой, то свидетелями. Но вечно обороняться не выйдет.

Я нутром чуял, что это затишье — хреновый знак. Слишком уж тихо стало вокруг. Воробьев на складе продолжал тянуть резину с материалами, но уже без прежней наглости, больше отмазывался «недовозом» и «нуждами казны». Клюев, обер-мастер, при встрече ограничивался сухим кивком и проходил мимо. Эта тишина была хуже открытой грызни. Она означала, что враги мои что-то затевают. Что-то посерьезнее мелких пакостей.

И мои опасения оправдались самым хреновым образом. Дело было в моей каморке в старом цейхгаузе. Я как раз ковырялся с деревянной моделью станины для сверлильного станка — работа шла медленно, старый Аникей, плотник, больше дрых, чем тесал, приходилось многое делать самому. Каморка моя была тесной, заваленной барахлом. Под потолком шли какие-то старые балки, на которых еще со времен царя Гороха валялся всякий хлам — обрывки веревок, доски, пустые мешки. Я на этот мусор внимания не обращал — ну валяется и леший с ним.

И вот, когда я наклонился над верстаком, прилаживая одну деталь к другой, сверху раздался какой-то странный скрип, а потом — грохот! Прямо рядом со мной, в полушаге, на пол упал здоровенный кусок чугунной хреновины — походу, бракованная деталь от какого-то механизма, весом килограмм под восемьдесят, если не больше. Упади она мне на башку или на спину — и всё, привет, инженер Волков, второго шанса переродиться точно не будет. Я отскочил чисто на рефлексах, услышав скрип. Сердце заколотилось как бешеное.

— Какого хрена⁈ — заорал я, глядя наверх.

На балках никого не было. Но кусок чугуна сам по себе упасть не мог. Он лежал там наверху, судя по пыли, лет сто. Чтобы он свалился, его надо было сильно пихнуть.

Я полез на верстак, потом на какие-то ящики, чтоб заглянуть на балки. Пылищи там — слой с палец. Но в том месте, откуда упала чугунина, был свежий след, будто что-то тяжелое недавно сдвинули. И рядом — обрезанный конец толстой пеньковой веревки. Обрезанный! Не перетертый, а именно ножом срезанный, причем недавно — срез светлый, не успел потемнеть и запылиться.

Это не случайность. Кто-то подстроил мне «несчастный случай на производстве». Кто-то залез на балки, пока меня не было (может, ночью или когда я в цех ходил), сдвинул эту чугунную глыбу так, чтобы она висела на волоске над моим рабочим местом, и, походу, подрезал веревку, дабы она оборвалась от малейшей вибрации. Расчет был точный — пришибить меня насмерть, да так, чтобы выглядело как случайность. Мало ли хлама на старых складах…

Кто? Кто-то по указке Клюева? А может, и сам Воробьев, которому я мешал тырить? Гадать было бесполезно. Игра пошла по-крупному. Мои враги решили не просто подставить меня, а убрать физически.

Не успел я отойти от шока, как в дверях моей каморки нарисовался Воробьев собственной персоной. Рожа озабоченная, глазки бегают.

— Петр! Ты тут? Что за грохот был? Уж не обвалилось ли чего? — спросил он с плохо скрытым любопытством, заглядывая внутрь. Увидев чугунину на полу и меня рядом, он картинно всплеснул руками. — Батюшки! Да как же это⁈ Чуть не убило тебя, сердечного! Ай-ай-ай! Говорил я — старый цейхгауз, всё тут ветхое, обвалиться может… Надо бы доложить господину полковнику…

Он явно ломал комедию, пытаясь убедить меня, что это случайность. Но я-то уже знал правду.

— Да уж, чуть не убило, — ответил я. — Веревка, видать, перетерлась от старости… Вон, конец болтается.

Я кивнул наверх. Воробьев быстро зыркнул туда, потом на меня, и в его глазах мелькнул страх. Он, кажется, понял, что я не считаю это случайностью.

— Веревка… Да-да, веревка… Старая совсем… — забормотал он. — Ты это… Петр… поосторожнее тут. Мало ли что… А чугунину эту убрать надо, не ровен час, еще кто наткнется…

Он быстро свалил, оставив меня одного переваривать случившееся. Значит, они не остановятся. Не вышло с «несчастным случаем» — попробуют что-то еще. Обвинят во вредительстве? Или в шпионаже?

Мысль о шпионаже оказалась пророческой. Буквально на следующий день, когда я пришел в свою каморку, меня там ждали «гости» — обер-мастер Клюев и два солдата из охраны. Клюев держал в руках небольшой мешочек.

— А вот и он, голубчик! — прошипел Клюев, увидев меня. — Поглядите-ка, вояки, что мы тут нашли! Под верстаком у него спрятано было!

Он развязал мешочек и высыпал на верстак содержимое. Несколько иностранных монет — медь и серебро, с незнакомым профилем короля, — и обрывок бумаги с какими-то каракулями, похожими то ли на руны, то ли просто на шифровку.

— Что это, Смирнов⁈ — грозно рявкнул Клюев. — Откуда у тебя деньги заморские? Шведские, поди? И что это за грамота шифрованная? Кому донесения писал, изменник⁈

Я смотрел на монеты и бумажку — это подстава. Грубая, но стопроцентно рабочая. Найти у меня, простого подмастерья, иностранные деньги и «шифровку» — это прямое обвинение в шпионаже на шведов. Во время войны за такое долго разбираться не будут — пытка, а потом и виселица.

— Не мое это, господин обер-мастер! — сказал я хмуро. — Первый раз вижу! Подкинули!

— Подкинули⁈ — взвился Клюев. — Кто ж тебе подкинет, сироте? Сам, небось, от шведов получил за свои секреты заводские! Давно я на тебя косился, больно уж ты умный да хитрый для простого мальца! Всё выведывал, вынюхивал! Взять его! Да в острог! Там он быстро расскажет, на кого работал!

Солдаты шагнули ко мне. Вот он, удар. Не чугуниной, так обвинением в измене. И доказать, что я не верблюд, будет почти нереально. Меня схватили под руки.

Кажется, это конец. Приплыли.

Острог… Пытка… Виселица… Перспектива вырисовывалась мрачнее некуда. Солдаты уже волокли меня к двери, Клюев пыхтел следом, аж сиял от предвкушения.

Надо было что-то делать. Мозги лихорадочно заскрипели, перебирая варианты. Орать? Звать на помощь? Бесполезно. Просить пощады? Еще хуже, слабость покажу. Надо было действовать по-другому. Не как затюканный Петруха, а как инженер Волков, который привык разруливать сложные ситуации.

— Стоять! — рявкнул я так властно, как только смог. Адреналин придал голосу силы. — Не имеете права! Я под особым контролем Артиллерийской Канцелярии! Сам генерал фон-дер-Ховен мне приказал машину сверлильную строить! А вы меня — в кутузку⁈ Да вас самих за такое под трибунал отдадут!

Мой напор и упоминание генеральского имени заставили солдат замереть на секунду. Клюев тоже остановился, хотя рожа у него и перекосилась от злости.

— Врешь, колдун! — прошипел он. — Прикрываешься большими именами! Нет у тебя никакой защиты! Взять его!

— А вот и есть! — не сдавался я. — Поручик Орлов свидетель! Он мне от самого генерала указания передавал! И капитан Краснов! Пошлите за поручиком! Пусть подтвердит! А до тех пор — пальцем меня не трогать!

Упоминание Орлова, которого на заводе знали и уважали как представителя артиллерии, сработало. Солдаты неуверенно переглянулись. Клюев тоже замялся. Он понимал, что если я не вру, то его самодеятельность может ему боком выйти.

— Ладно… — протянул он, прожигая меня взглядом. — Пошлем за поручиком. А ты пока тут посидишь, голубчик. Под караулом. Да гляди, не вздумай дергаться! Хуже будет!

Он приказал солдатам остаться со мной, а сам вылетел из каморки — видимо, отправлять кого-то за Орловым. Я остался под присмотром двух хмурых амбалов с ружьями. Время тянулось. Я лихорадочно соображал, что будет дальше. Орлов подтвердит, что мне поручено важное дело. Но это же не снимает обвинения в шпионаже! Монеты и «шифровка» — вот главная улика. Как доказать, что их подбросили?

И тут мой взгляд упал на тот самый мешочек, в котором лежали «улики». Обычный мешок, но на нем было какое-то клеймо. Маленькое, еле видное, выжженное на ткани. Присмотрелся. Латинская буква «W» и якорь.

Что за хрень? Похоже на клеймо какой-то торговой конторы или поставщика. Но какого?

А потом я вспомнил! Вспомнил, где видел похожие мешки! У Воробьева! Когда он мне материалы выдавал, он доставал из большого сундука всякую мелочь — гвозди, скобы, куски кожи — и ссыпал их именно в такие мешочки с клеймом! Видимо, это была тара от какого-то импортного барахла, которое он получал на склад, а потом использовал мешки для своих дел.

Вот она, зацепка! Если доказать, что этот мешок — из запасов Воробьева, то версия о подброшенных уликах будет выглядеть куда убедительнее! Но как?

В этот момент в каморку быстрым шагом вошел хмурый поручик Орлов. За ним семенил Клюев.

— Что здесь происходит, Клюев⁈ — резко спросил поручик. — Почему мастерового Смирнова под караулом держат? Мне доложили, его в шпионаже обвиняют? На каком основании?

— А вот на этом! — Клюев снова ткнул пальцем в монеты и бумажку на верстаке. — Деньги заморские! Грамота шифрованная! У него в каморке найдено! Явно шведский шпион!

Орлов подошел к верстаку, взял монеты, осмотрел. Взял бумажку с каракулями.

— Монеты… голландские, похоже, или гамбургские… — пробормотал он. — А это… — он повертел бумажку, — какая же это шифровка? Это, господа, похоже на счет из портовой лавки! Цифры да значки торговые! Я такие видел, когда припасы для флота принимал!

Клюев аж обалдел.

— Как счет? А деньги? Откуда у него голландские деньги?

— А вот это вопрос интересный, — Орлов снова посмотрел на меня. — Ну, Смирнов, рассказывай, откуда добро?

— Не мое это, ваше благородие! — твердо сказал я. — Подбросили! И знаю даже, кто! Вон, глядите! — я указал на мешочек. — Мешок этот… с клеймом! Буква да якорь! Я такие у смотрителя Воробьева видел! Он в них мелочь всякую ссыпает со склада! Видать, от товара заморского тара остается! Пусть Воробьев скажет, его ли это клеймо? И пусть объяснит, как его мешочек с деньгами да счетом ко мне под верстак попал!

Орлов взял мешочек, рассмотрел клеймо.

— И правда, клеймо торговое… Голландское, кажется… Воробьева сюда! Живо!

Послали за Воробьевым. Тот приплелся бледный как смерть, с перепуганной рожей. Увидев мешок в руках поручика, совсем скис.

— Твое клеймо, смотритель? — строго спросил Орлов.

— Мо… мое… ваше благородие… — пролепетал Воробьев. — То есть, не мое, а… с товара… мешки такие приходят… с гвоздями там, с канатом…

— А как же твой мешок с деньгами да счетом заморским у Смирнова под верстаком оказался? А? Не ты ли ему их подбросил, собака, чтоб извести человека да следы своего воровства замести⁈ Ну⁈ Говори!

Воробьев затрясся, рухнул на колени.

— Не я, ваше благородие! Помилуйте! Это всё Клюев! Он велел! Сказал, надо Смирнова этого убрать, больно умный стал, мешает нам! Велел монеты эти подкинуть да бумажку какую… А я что? Человек подневольный…

Клюев покраснел от злости и страха.

— Врешь, собака! Клевещешь на меня!

— А ты молчи, обер-мастер! — оборвал его Орлов. — Ясно тут всё! Интриги плетете, воруете, да еще и человека невинного погубить хотите! Под стражу обоих! В канцелярию их! Там разберутся!

Солдаты, уже без всяких сомнений, схватили Клюева и Воробьева и потащили их к выходу. Те брыкались, орали, валили всё друг на друга, но их никто не слушал.

Я стоял посреди каморки, пытаясь отдышаться. Пронесло. И не просто пронесло — я смог не только отбиться, но и вывести этих гадов на чистую воду. Легенда про деда уже не работала, пришлось включить мозги и наблюдательность. И помощь союзника — поручика Орлова. Без него я бы хрен справился.

Орлов подошел ко мне, хлопнул по плечу.

— Ну ты даешь, Смирнов! Едва не угодил в самое пекло! Хорошо, что ума хватило зацепку найти да меня позвать. Ладно, не дрейфь. Этих голубчиков теперь прижмут как следует, не до тебя им будет. А ты — работай. Машину свою строй. Государю она нужна. И мне тоже.

Он подмигнул мне и вышел. Я остался один. Враги повержены, путь вроде бы свободен. Но легче не стало. Теперь я — фигура. Человек, который смог поставить на место обер-мастера и смотрителя, которого поддерживает начальство из столицы. Это давало новые возможности, но и накладывало ответственность. И наверняка я нажил себе новых, еще более опасных врагов.

Разборки после ареста Клюева и Воробьева прошли быстро, но жестко. Поручик Орлов лично доложил Шлаттеру, как всё было, предъявил и мешок с клеймом, и показания Воробьева, который, обосравшись от страха перед пытками, сдал Клюева со всеми потрохами. Шлаттер, хотя и немец педантичный, но интриги и воровство на казенной службе, видать, люто ненавидел. Клюева сняли с должности и отправили под следствие в Питер (откуда он вряд ли уже вернулся бы на завод), а Воробьева, как мелкую сошку, просто выпороли на конюшне и выгнали с завода пинком под зад.

Для меня же вся эта история обернулась чистым профитом. Во-первых, исчезли главные враги и саботажники. На место Клюева поставили другого обер-мастера, мужика постарше, без особых амбиций и, главное, напуганного судьбой предшественника. Новый кладовщик тоже оказался куда сговорчивее — получив взбучку от Шлаттера и зная, что меня негласно поддерживает Орлов, он теперь выдавал нужные материалы почти без задержек, старался не возникать и даже заискивал. Конечно, идеального порядка не настало, воровство и раздолбайство были тут хронической болезнью, но работать стало несравнимо легче.

Во-вторых, отношение ко мне на заводе резко поменялось. Слухи о том, как я «расколол» Клюева с Воробьевым, разнеслись моментально, обросли самыми фантастическими подробностями. Теперь меня считали человеком хитрым, опасным, который может и за себя постоять, и вывести на чистую воду кого угодно. Прежняя враждебность сменилась настороженным уважением, а то и откровенной опаской. Мастера и подмастерья при встрече кланялись ниже, в разговорах старались не перечить, иногда даже спрашивали моего мнения насчет плавки.

Поручик Орлов тоже стал относиться ко мне по-другому. Если раньше он видел во мне просто толкового парня, который может помочь делу, то теперь, похоже, разглядел что-то большее. Он стал чаще заглядывать ко мне в каморку, не только по службе, но и просто потрепаться. Расспрашивал про Тулу, про заводские порядки там, про мои идеи насчет оружия. Иногда приносил какие-то заморские журналы с картинками диковинных машин (я делал вид, что текста не понимаю, но картинки разглядывал с дикой жадностью). Он явно видел во человека с головой, с которым можно обсуждать серьезные темы.

Эта перемена в отношении развязала мне руки. Шлаттер, выполняя приказ генерала и видя мою пользу (а может, и просто опасаясь связываться с человеком, которого заметили в столице), распорядился выделить мне в помощь двух толковых слесарей из армейских — мужиков дисциплинированных, рукастых. Старый плотник Аникей тоже стал работать усерднее, видя, что дело серьезное и начальство следит. Моя каморка превратилась в настоящую мастерскую — появился нормальный слесарный верстак, тиски получше, какой-никакой мерительный инструмент (жаль примитивный), который Орлов помог выбить у нового кладовщика.

Работа над сверлильным станком теперь пошла куда бодрее. Я мог уже не только на бересте царапать, но и делать простейшие чертежи на бумаге (ее тоже Орлов достал), объяснять мастерам конструкцию толковее. Слесаря под моим руководством клепали железки — оси, втулки, шестерни (литые, коряво обработанные, но всё же!), винт для подачи сверла. Аникей строгал массивную станину, стараясь выдержать размеры и обеспечить жесткость.

Конечно, проблем хватало. Качество материалов всё так же оставляло желать лучшего. Инструмент был далек от идеала. Мастера старались, но не имели нужных навыков для точной работы. Мне приходилось постоянно всё контролировать, перепроверять, вносить изменения в конструкцию на ходу, приспосабливаясь к местным реалиям. Но главное — дело двигалось! Я видел, как на моих глазах рождается машина, которой здесь еще не было и которая могла изменить многое.

Параллельно я не бросал и работу над фузейным замком. Заказал кузнецу (он теперь тоже смотрел на меня с уважением) выковать по моим эскизам детали для пробного улучшенного замка — с усиленными пружинами, новым курком, цементированным огнивом, измененной полкой. Слесаря потом подгоняли эти детали, стараясь добиться, чтобы механизм работал плавнее и надежнее.

Мой авторитет на заводе укрепился. Я уже не был безымянным подмастерьем. Я был Петром Смирновым, «мастером хитроумных машин», человеком, который пользуется поддержкой начальства и которого лучше не злить. Эта новая репутация давала мне больше возможностей для реализации идей. Настоящие испытания — и станка, и замка, и меня самого — были еще впереди.