Инженер Петра Великого

Глава 14

После того, как мой «пироговый» ствол (в здравом измышлении решил назвать его композитным) выдержал тройной заряд, да еще на глазах у всего заводского начальства, жизнь моя опять круто поменялась. Не, я не стал вдруг барином или какой шишкой. По-прежнему гонял в своей рабочей одежде (хотя и почище прежнего), жил в своей каморке при складе, да и работы не убавилось — наоборот, теперь на меня повесили не только допиливание сверлильной машины, но и присмотр за изготовлением новых пушек по «моему методу». А вот отношение людей оно стало другим.

Мастера и подмастерья теперь при встрече шапку ломали ниже пояса, заговаривали уважительно, звали не иначе как «Петр Алексеич» (какой я им на хрен Алексеич, сам не знал). Некоторые «косонаменясмотрящие» перестали зло зыркать и иногда подходили посоветоваться по литейным делам, хотя и с таким видом, будто делали мне великое одолжение. Начальство заводское — Шлаттер, новый обер-мастер, приказчики — тоже стало смотреть по-другому, как на человека нужного, полезного, от которого зависит выполнение государева заказа.

Но самое дикое и непривычное было другое. На меня на меня стали обращать внимание женщины. Бабы. Раньше я был для них пустым местом. Грязный, забитый пацан Петруха в рванье — кто на такого посмотрит? Разве что кухарка какая пожалеет да корку хлеба сунет. А теперь всё изменилось.

Когда я шел по заводскому двору или по улочкам Охтинской слободы, где жили работяги с семьями, я стал ловить на себе девичьи взгляды. Уже не любопытные или насмешливые, как раньше, а какие-то оценивающие, что ли, типа товар разглядывают. Молодые бабы, жены мастеров, которые прежде прошли бы мимо, фыркнув, теперь останавливались, провожали глазами, шушукались за спиной. Девчонки-подростки, которые работали на подсобных работах, хихикали при моем появлении, пялились в пол, краснели.

Сначала я не парился. Ну, судачат про «умельца», который пушки новые делает, и ладно. Но потом стали происходить вещи и постраньше.

Как-то раз послали меня в контору за какой-то бумажкой. Пока ждал в приемной, туда заплывает девица. Не простая работница, сразу видно. Одета богато, по-городскому — платье шелковое, темное. Личико симпатичное, хотя и бледненькое, как у всех питерских барышень. Оказалось — дочка одного из конторских чинуш, не самого мелкого пошиба. Пришла, видать, папашу проведать. Она окинула взглядом приемную, увидела меня у стены, и улыбнулась. Не насмешливо, а как-то с намеком, что ли.

— Вы, никак, тот самый мастер Петр, что машины диковинные строит? — спросила она тоненьким голоском, подходя ближе. — Батюшка про вас рассказывал… Говорит, голова у вас светлая, сам Государь вас приметил…

Я пробормотал что-то невнятное, не ожидал такого внимания со стороны барышни. А она стоит рядом, зыркает на меня своими большими глазами и щебечет про то, как интересны эти машины и не мог ли бы я как-нибудь показать ей свою мастерскую. Я еле дождался, пока ее папаша выйдет, и быстро свалил, чувствуя на спине ее любопытный взгляд.

Другой случай был еще чуднее. Возвращался я как-то поздно вечером с завода к себе в каморку. Шел мимо нескольких добротных домов, где жили купцы, которые снабжали завод всяким барахлом. У калитки одного дома стоит женщина, лет тридцати, а то и больше. Одета просто, но добротно, темный платок, ладная фигура, лицо строгое, но красивое. Вдова, как я потом узнал, купца-подрядчика, который недавно ласты склеил. Муж ее то ли лесом барыжил, то ли пенькой — хрен знает, но дела с заводом имел.

Увидела меня, не отвернулась, как положено приличной бабе, а наоборот, шагнула навстречу.

— Ты, никак, Петр-мастер будешь? — спросила она низким, грудным голосом.

— Я, сударыня, — ответил я, тормознув. — А вам что угодно?

— Да вот, слыхала я про тебя… Говорят, человек ты мастеровой, головастый… А у меня тут… хозяйство после мужа осталось… Порядок навести надо… А без мужской руки сам знаешь, каково… Может, зашел бы как на досуге? Посоветовал чего? Аль помог чем? Я б в долгу не осталась…

Она смотрела на меня без тени смущения, и во взгляде ее было что-то такое, явно обещающее. Я задавил в себе хмык и сообщил о том, что делами заводскими по уши занят, времени свободного нет, вежливо кивнул и поспешил дальше. Но ощущение ее пристального взгляда еще долго жгло спину.

Что это было? Простое любопытство? Желание подмазаться к человеку, который, по слухам, был «на хорошем счету» у начальства? Или что-то другое? Я, Алексей Волков, разведенный инженер из 21 века, который к женскому вниманию особо не привык и в амурных делах был не дока, тут вообще охреневал. А уж в шкуре этого молодого Петрухи я и подавно не знал, как на всё это реагировать.

Одно было ясно, что мой новый статус «умельца» и «человека с головой» делал меня заметной фигурой не только для мастеров и начальства, но и для женского пола. И это внимание могло быть не только приятным (хотя кому я вру?), но и опасным. Дочка чиновника, богатая вдова… За такими всегда тянется шлейф сплетен, интриг, а то и проблем посерьезнее. Мне же сейчас не до амурных приключений было, мне работать надо было спокойно. Надо было довести до ума сверлильный станок, наладить производство надежных замков, может, даже замахнуться на что-то большее… А бабы… бабы могли и подождать. Или нет? Этот вопрос я пока оставлял без ответа.

Я старался держать дистанцию, особенно с дамами «непростыми». На улыбки дочки чиновника Лизаветы Петровны (кажется, так ее звали) отвечал вежливым кивком и тут же сваливал по своим делам. Мимо дома вдовы купчихи Аграфены Ивановны старался ходить другой дорогой, хотя пару раз она меня всё-таки «ловила» у ворот, опять заводила шарманку про «помощь по хозяйству» и пристально пялилась своими глазищами. Я вежливо отмазывался, ссылаясь на государеву службу и дикую занятость.

Но совсем игнорировать женское внимание было невозможно, да и, если честно, не хотелось. Тело-то у меня было молодое, здоровое (спасибо моим тайным тренировкам и тому, что жрать стал лучше), и оно настойчиво напоминало о своих желаниях. После долгих месяцев воздержания и каторжной пахоты иногда так хотелось простого человеческого тепла, ласки, чтоб женщина рядом была…

И случай такой подвернулся, хотя и не совсем там, где я ожидал. На Охтинской слободе, где жили работяги, была своя жизнь — с праздниками, гулянками, посиделками. Как-то раз, под какой-то церковный праздник (я в них не шарил), народ гулял особенно шумно. Вечером у реки костры запалили, заиграла музыка, молодежь хороводы водила, песни орала. Меня туда силком притащил Федька, мой самый бойкий ученик.

— Пойдем, мастер Петр! Чего в каморке киснуть? Народ гуляет, весело! Девки там наши… Глядишь, и тебе какая приглянется!

Я отнекивался — устал, дел по горло. Но Федька был настырный, да и мне самому осточертело сидеть в четырех стенах.

Пошли.

На поляне у реки и правда было людно и шумно. Горели костры, воняло дымом, жареным мясом (кто-то свинью завалил), брагой. Мужики сидели кружками, горланили песни. Бабы трещали о своем. А молодежь — парни и девки — отплясывали что-то дикое под музыку.

Я стоял в сторонке, наблюдал. Ко мне тут же подвалили несколько пацанов-подмастерьев, с которыми я был в нормальных отношениях. Предложили браги. Я отказался — алкашку я с тех пор, как сюда попал, не жаловал, помнил и свой армейский опыт, и пример алкаша Прохора. Но поболтать остался.

И тут я заметил девушку, стоявшую в стороне от шумного хоровода. Она болтала с подругами. Не расписная красавица. Лицо простое, чуть скуластое, веснушки на носу. Волосы русые, под платком. Фигурка ладная, крепкая такая. А вот глаза у нее были ясные, серые, и смотрели они прямо, смело, без всякого жеманства или кокетства. Звали ее Дуняша, дочка одного из мастеров-оружейников, не последнего на заводе.

Наши взгляды встретились. Она не отвернулась, как многие бы сделали, а чуть улыбнулась — просто, по-доброму. Мне это понравилось. Что-то давно забытое всплыло, еще из той, прошлой жизни, когда я был молодым.

Потом начались какие-то игры, парни ловили девок, те с визгом разбегались. Дуняша тоже побежала, и я, сам не зная почему, рванул за ней. Догнал легко — тренировки даром не прошли. Схватил ее за руку. Она обернулась, смеется, дышит часто.

— Поймал, мастер Петр! Быстрый ты, однако!

Я хмыкнул.

— А ты — Петр Алексеич? Про тебя все говорят… Мастер хитроумный…

— Можно просто Петр.

— А я — Дуняша.

Мы поболтали о какой-то ерунде — о погоде, о празднике, о работе. Легко так, просто, без всяких намеков или подвохов. Мне было хорошо, спокойно. Она не смотрела на меня с подобострастием или страхом. Она видела во мне не «колдуна» или «начальству угодного», а просто парня. И это было ценно.

Потом нас снова затянули в толпу, в хоровод. Мы оказались рядом. Ее рука в моей руке была теплой, чуть шершавой от работы.

Когда гулянка стала затихать и народ потянулся по домам, я проводил Дуняшу до ее калитки.

— Спасибо тебе, Петр, за вечер, — сказала она на прощание. — Весело было.

— И тебе спасибо, Дуняша.

Она снова улыбнулась и скрылась за калиткой. Я постоял немного, глядя ей вслед, потом медленно побрел к себе в каморку.

Что это было? Легкий флирт? Я не знал. И старался не загоняться по этому поводу. Вспоминался мой неудачный брак, боль развода. Лена тоже сначала смотрела на меня с восхищением, а потом работа сожрала всё. Смогу ли я здесь, в этом времени, построить что-то настоящее? И надо ли мне это? Не помешает ли это главному — моей работе, моим планам?

С другой стороны, Дуняша была другой. Простая, работящая, без столичного лоска и закидонов. Может, именно такая женщина и нужна здесь — не для балов, а для жизни? Чтобы был дом, куда можно вернуться после адского дня, чтобы было с кем поговорить по душам.

Я гнал эти мысли. Слишком рано. Слишком много дел. Слишком опасно. Но образ Дуняши с ее ясными серыми глазами и доброй улыбкой еще долго стоял у меня перед глазами. Осторожный флирт? Возможно. Прагматичные отношения? Вряд ли я на такое способен, даже в прошлой жизни не получалось. А вот что-то настоящее… Может быть. Но только если это не помешает главному. Или если станет частью этого главного.

То, что я общался с Дуняшей, конечно, не осталось незамеченным. На Охтинской слободе, где все друг у друга на виду, слухи разлетались быстрее пожара. То, что Петр-«умелец», который раньше от баб шарахался как от чумы, вдруг стал провожать до калитки Дуньку, дочку мастера Селиверстова, стало главной темой для сплетен.

Бабы на колодце трещали, что Дунька, видать, приворожила «колдуна». Мужики в кабаке спорили на деньги, «завалит» ли Петр девку или нет. А молодежь, особенно парни, которые сами на Дуняшу глаз положили (девка она была видная, работящая, хотя и без особого приданого), смотрели на меня косо, с откровенной завистью и злобой.

Я старался забить на это. Мы с Дуняшей встречались нечасто — то «случайно» пересечемся у ворот завода, то парой слов перекинемся на улице. Ничего такого, никаких вольностей я себе не позволял. Просто болтали. О работе, о жизни, о всякой фигне. Мне было легко с ней, она слушала с интересом мои рассказы про станки и металл (хотя вряд ли понимала половину), а я с удовольствием слушал ее простые истории про домашние дела, про младших братьев, про местные новости. Она была как глоток свежего воздуха в моей душной, напряженной жизни.

Но идиллия долго не продлилась. Очень скоро я почувствовал, что мое общение с Дуняшей кому-то сильно не нравится. И этот кто-то был не из простых пацанов.

Звали его Афанасий Крюков. Сынок одного из заводских клерков, не такого важного, как Семен Артемьевич, но тоже со связями и бабками. Сам Афанасий на заводе не работал, протирал штаны где-то в конторе писцом, но мнил себя «белой костью» по сравнению с простыми работягами. Парень он был смазливый, одет с иголочки (по здешней моде, конечно), взгляд наглый, весь из себя уверенный в собственной неотразимости. И, как выяснилось, он уже давно клеился к Дуняше, считая ее чуть ли не своей собственностью.

Сначала он меня просто игнорировал, смотрел как на говно под ногами. Но когда слухи о наших встречах с Дуняшей дошли до него, его отношение резко поменялось. При случайных встречах он стал сверлить меня злобными взглядами, отпускать язвительные шуточки в адрес «мужиков-умельцев, возомнивших о себе невесть что».

Как-то раз мы столкнулись с ним прямо у дома Селиверстовых. Я как раз шел из своей мастерской, а он, весь такой нарядный, направлялся, видимо, с визитом. Дуняша стояла у калитки. Увидев меня, она улыбнулась, хотела что-то сказать, но тут подкатил Крюков.

— А, Петр-мастеровой! — сказал он с издевкой, нарочито громко. — Всё трудишься, всё ковыряешься в железяках своих? Гляди, не испачкай нам тут всё своей сажей!

Он демонстративно отпихнул меня плечом и повернулся к Дуняше, расплывшись в приторной улыбке.

— Здравствуй, Евдокия Никитична, душа моя! А я вот к вам в гости, с гостинцем! — он показал какой-то сверток с лентами.

Дуняша покраснела, опустила глаза.

— Здравствуйте, Афанасий Еремеевич… Не ждали…

— А я люблю сюрпризы делать! — продолжал Крюков, не обращая на меня больше никакого внимания. — Пойдемте в дом, расскажете, как поживаете…

Он взял Дуняшу под локоток и повел к дому. Она бросила на меня быстрый, виноватый взгляд и скрылась за дверью. Я остался стоять у калитки, чувствуя, как внутри закипает тупая злость. Не столько на Крюкова — этот хлыщ был мне по барабану, — сколько на себя за то, что позволил ему так себя унизить. И за девчонку было обидно — было видно, что ей противен этот навязчивый хмырь, но отказать сыну приказчика она не могла.

Конфликт назревал. Крюков явно не собирался уступать «мужику» девку, которую считал своей. Он был из другого теста, у него были связи, деньги. У меня — только мои руки, голова да шаткое покровительство начальства, которое могло закончиться в любой момент. Связываться с ним было опасно. Это могло создать мне проблемы по службе, настроить против меня его папашу и других клерков в конторе. Орлов и Шульц, конечно, могли бы заступиться, но стали бы они рисковать ради простого работяги, ввязавшегося в разборки из-за бабы? Сомневаюсь.

Надо было либо слиться, прекратить всякое общение с Дуняшей, либо принять вызов. Но как? Морду ему набить? Глупо и опасно. Интриговать? Я в этом не силен, да и не хотелось опускаться до его уровня.

Я побрел к себе в каморку, чувствуя горечь и досаду. Эта простая девчонка, Дуняша, сама того не желая, стала причиной конфликта, который мог мне дорого стоить. Моя работа, мои станки, мои планы — всё это могло полететь к чертям из-за какой-то юбки. Стоило ли оно того? Разум говорил — нет, нахрен не стоило. Надо было сосредоточиться на деле, не отвлекаться на сопли. Но что-то внутри почему-то сжималось при мысли, что я больше не увижу Дуняшу и ее добрую улыбку. Этот внутренний конфликт оказался похлеще расчетов для сверлильного станка.

Несколько дней я ходил мрачный. Астреча с Крюковым у дома Селиверстовых оставила мерзкий осадок. Злость на этого наглого хмыря мешалась с досадой на себя — что я, как дурачок, стоял и обтекал — и с какой-то непонятной виной перед Дуняшей. Я старался избегать мест, где мог снова нарваться на Крюкова или на нее. С головой ушел в работу над сверлильным станком, пытался выкинуть из башки лишние мысли. Мои пацаны и мастера заметили, что я мрачнее тучи, но с вопросами не лезли — не принято тут было командиру в душу лезть.

Но от себя не убежишь. Мысль о том, что этот самодовольный Крюков будет крутиться рядом с Дуняшей, считать ее своей, вызывала тупое раздражение. Дело было даже не в ревности — какие у меня на нее права? А в чувстве какой-то вселенской несправедливости.

Но что я мог сделать? Ввязываться в открытый конфликт с сынком приказчика? Это было бы верхом идиотизма. Он наверняка только и ждал повода, чтобы поднять хай, обвинить меня в драке или оскорблении, и тогда уже никакая поддержка Орлова не помогла бы.

А Крюков — жених завидный по местным меркам: сынок чиновника, при бабках, одет по моде. Ее отец, мастер Селиверстов, наверняка был бы рад такому зятю. Идти против воли отца Дуняша бы не посмела.

Оставался один путь — слиться. Забыть про Дуняшу, сосредоточиться на работе. На станках, на замках, на металле. Это то, что я умел, то, что зависело только от меня. Это было надежнее и безопаснее любых амурных дел. Да, хреново. Да, горько. Но прагматизм, который я в себе воспитал еще в прошлой жизни, подсказывал — это единственное верное решение. Приоритеты надо расставлять правильно. Дело — прежде всего.

Я принял это решение. И постарался выкинуть Дуняшу из головы. Стал еще больше торчать в мастерской, допиливая узлы сверлильного станка, экспериментируя с резцами, обучая своих пацанов.

Но Крюков, похоже, решил меня так просто не оставить. Видимо, мое нынешнее положение «умельца» сильно задевали его эго. Он искал случая меня унизить, показать, кто тут папа.

И случай подвернулся. Как-то раз послали меня в главную кузню за какими-то железками. Иду через большой двор, и вижу — Крюков в компании еще двух таких же пижонов, видать, его дружков из конторы. Стоят, ржут о чем-то. Увидев меня, Крюков расплылся в наглой ухмылке.

— О, глядите, господа! Сам Петр-мастеровой пожаловал! Наш гений самородный! — сказал он громко, так, чтобы все вокруг слышали. — Что, Петруша, всё в саже ковыряешься? А мы вот собираемся вечерком к Селиверстовым на пироги. Дуняша обещала испечь. Слыхал про такую? Говорят, девка ладная… Да только не твоего поля ягода, мужичок! Ей жених нужен видный, при деньгах, а не чумазый коваль!

Его дружки заржали. Несколько работяг, что были рядом, с любопытством уставились на меня, ждали реакции.

Ох, зря он так. Одно дело — его выпендреж у калитки Дуняши, другое — это публичное оскорбление. Терпеть такое было нельзя. Но и лезть в драку — тоже. Это только позабавит провокатора.

Я остановился, посмотрел на Крюкова. Спокойно, холодно.

— Слыхал я, Афанасий Еремеевич, что языком трепать — не гири таскать, — сказал я громко. — А вот ума у вас, похоже, поменьше, чем гонору. Негоже мужику при всех имя девки честной полоскать, да еще и хвастать тем, чего нет.

Крюков аж побагровел.

— Ах ты, хам! Да как ты смеешь мне указывать⁈ Я из тебя сейчас всю дурь выбью!

Он направился ко мне, явно собираясь ударить. Его дружки тоже двинулись вперед. Ситуация накалялась.

И тут я сделал то, чего они никак не ожидали, громко, чтоб все слышали, сказал:

— Ты как молодой жеребчик, Афанасий Еремеевич! Чуть что сразу в драку. А вот если ты такой смелый да умелый, как хвастаешь, давай-ка спор решим по-другому. Видишь вон ту гирю у кузни? — я указал на здоровенную чугунную гирю килограмм на пятьдесят, которую использовали для каких-то тестов. — Слабо ее поднять одной рукой до плеча? А я вот могу. Если поднимешь — твоя взяла, признаю тебя первым парнем, поклонюсь тебе как богатырю. А не поднимешь — так и заткнись. И впредь про свою удаль, да и имя Дуняши трепать перестань. А? Идет?

Предложение было внезапным. Крюков опешил. Парень он был с виду крепкий, но одно дело — кулаками махать, другое — полцентнера одной рукой поднять. Он покосился на гирю, потом на меня. В глазах его была явная неуверенность.

А народ вокруг уже шушукался, еще больше распаляя парня.

— Да чего мне с тобой, мужиком, тягаться! — попытался он съехать. — Не барское это дело — гири таскать!

— А языком трепать — барское? — усмехнулся я. — Или просто силенок не хватает, Афанасий Еремеевич? Ты так и скажи. Никто не осудит.

Толпа вокруг зашепталась, кто-то тихо посмеивался даже. Все смотрели на Крюкова и ждали ответа. Дать заднюю на глазах у всех — это было бы полным позором.

— Да подниму я твою гирю! — зло крикнул он. — Запросто! А ну, дай дорогу!

Он подошел к гире, плюнул на руки, ухватился. Напрягся, пытаясь оторвать ее от земли. Гиря чуть дернулась и снова бухнулась. Он попробовал еще раз, покраснел как рак. Бесполезно.

— Тяжела, зараза… — пробормотал он, отступая. — Неудобно брать…

Крюков с тяжелой одышкой покосился на меня, освобождая место для моей попытки.

— Ну, теперь моя очередь, — сказал я спокойно. Подошел к гире. Присел пониже, взялся правильным хватом. Напряг мышцы спины и ног — спасибо моим тренировкам! Рывок! Гиря оторвалась от земли. Еще усилие — и она у меня на плече. Я выпрямился, удерживая вес. Постоял так несколько секунд под охреневшие взгляды толпы. Потом аккуратно бросил гирю.

Повернулся к Крюкову, который стоял белый как стена.

— Ну что, Афанасий Еремеевич? Уговор помнишь?

Он молча развернулся и, не глядя ни на кого, быстрым шагом повалил прочь. Его дружки посеменили за ним. Толпа вокруг громко обсуждала увиденное. Я же, стараясь не показывать своего триумфа (и дикой усталости после этой гири), спокойно пошел дальше по своим делам.

Я добился своего. Поставил наглеца на место, не ввязавшись в драку. Показал свою силу. Защитил (пусть и косвенно) честь Дуняши. И при этом не нарушил своего решения — дело прежде всего. Пусть Крюков теперь бесится от злости, но лезть ко мне он вряд ли рискнет.

А Дуняша… Ну что ж, может, теперь у нее будет чуть больше свободы выбора. А мое дело — строить станки.

Если вам нравится эта история (а я на это надеюсь), тыкайте лайк и оставляйте комментарии. Спасибо всем вам! Не забывайте в библиотеку добавлять, чтобы не пропускать обновления)