Инженер Петра Великого

Глава 16

После того, как шпионская история закончилась, наступило время относительного затишья. Относительного — потому что работы меньше не стало, скорее наоборот. Но теперь мне хотя бы не надо было постоянно оглядываться, ждать удара в спину или какой-нибудь подлянки. Можно было сосредоточиться на деле.

А дело шло медленно, со скрипом, с вечными проблемами — то людей толковых нет, то материала нормального хрен достанешь. Мой токарный станок исправно точил цапфы, и пушки выходили ровнее. Литейка, под моим присмотром и с использованием «дедовских приправ», стала гнать меньше откровенного брака по чугуну. Даже немец Шульц, поколдовав с моими идеями по очистке металла, добился того, что и бронза стала выходить почище, без прежних дыр и пор.

Работа над сверлильным станком тоже продвигалась. Станина стояла, основные узлы — передняя бабка для вращения ствола, задняя с механизмом подачи сверла — потихоньку собирали. Мои пацаны уже были не просто «принеси-подай», а становились толковыми помощниками, могли и чертеж прочитать, и деталь подогнать.

Но главное — результат моей работы стал виден не только на заводе. Пошли первые сигналы «с фронта». Поручик Орлов, который теперь курировал мои дела чуть ли не официально от Артиллерийской Канцелярии, как-то завалился ко мне в мастерскую с сияющей рожей.

— Ну, Петр, принимай поздравления! — сказал он, хлопая меня по плечу так, что чуть не сбил с ног. — Дошел до меня рапорт от капитана Головина с флота. Пишет, что пушки охтинского литья последнего образца (а это те самые, что по твоим методам делали!) показали себя в бою просто отлично! Ни одна не рванула, били кучно, шведский борт прошибали как надо! Сам вице-адмирал Крюйс, говорят, похвалил!

Это была первая серьезная весточка с передовой. Одно дело — стрелять на полигоне, другое — реальный морской бой. И если уж сам Крюйс, правая рука царя на флоте, похвалил — значит, дело и правда стоящее.

Потом пришли новости и от армейских артиллеристов. Полковник, командовавший осадной артиллерией где-то у шведов, прислал в Канцелярию благодарственное письмо. Мол, новые мортиры охтинского литья (а их тоже начали делать с моим «улучшенным» чугуном) бьют дальше и точнее прежних, да и рваться стали почти вдвое реже.

Эти донесения, конечно, дошли до начальства. Адъютант генерала из Канцелярии Капитан Краснов стал заезжать на Охту чаще. Он уже интересовался, как там сверлильный станок, подробно расспрашивал про технологию литья, про состав формовочной земли, про закалку пружин для замков. Записывал всё в свою толстую тетрадку. Я отвечал ему подробно, не раскрывая всех секретов, но и не скрывая сути. Я понимал, что от этих докладов зависит многое.

Даже полковник Шлаттер, начальник заводов, заметно потеплел. Теперь при встрече останавливался, спрашивал, что нужно, интересовался, как идет работа над «машиной сверлильной». Однажды даже зашел ко мне в мастерскую (раньше такого не бывало!), долго разглядывал чертежи, цокал языком.

— Гут, Смирнофф, гут… — проговорил он со своим немецким акцентом. — Вижу, работа идет… Инженер Крамерс (это был один из немцев-спецов, заведовавший механикой) хвалит твои мысли по поводу станка… Говорит, конструкция остроумная… Хоть и грубая пока…

Похвала от Крамерса, известного своим педантизмом и скептицизмом, стоила дорого. Шлаттер это понимал.

— Ты старайся, Смирнофф, — продолжал он. — Машина эта очень нужна. И замки фузейные не забывай. Дошли до меня слухи, будто пружины твои новые крепче прежних? Это правда?

— Правда, господин полковник, — подтвердил я. — Пробовали уже не раз — держат. И огнива цементированные искру дают лучше.

— Гут… — Шлаттер потер подбородок. — Надо будет партию ружей с твоими замками изготовить, да в полки отправить на пробу. Посмотрим, что солдаты скажут… А тебе, Смирнофф, — он посмотрел на меня почти по-отечески, — тебе надо бы… э-э… вид придать посолиднее. Негоже такому мастеру в рванье ходить. Я распоряжусь, чтоб тебе из казны сукна хорошего на кафтан отпустили, да и сапоги справить надо. А то перед столичным начальством стыдно…

Выдать сукно и сапоги за казенный счет! Это было уже признание моих заслуг, это явное повышение статуса. Я становился ценным спецом, о котором заботится начальство.

А через несколько дней пришло и официальное подтверждение. Капитан Краснов привез бумагу из Артиллерийской Канцелярии. Там, за подписью самого генерала, мне объявлялась благодарность «за радение и пользу в деле артиллерийском» и назначалось постоянное жалованье мастера второго класса — не золотые горы, конечно, но куда больше, чем получали подмастерья, да и многие рядовые мастера.

Это было официальное признание. Результаты моей работы стали очевидны не только мне или Орлову, но и всему заводскому и столичному начальству. Больше годных пушек, качество выше, первые успехи с ружейными замками — всё это сложилось в общую картину. Мой вклад оценили. Пока скромно, без орденов и чинов, но оценили. Это давало моральное удовлетворение и укрепляло мои позиции, развязывало руки для дальнейшей работы. Теперь можно было смелее требовать материалы, настаивать на внедрении новых методов, двигать вперед постройку сверлильного станка, который по срокам я уже запаздывал, но меня не торопили, понимая мою профпригодность.

Признание моих заслуг не ограничилось казенным кафтаном да жалованьем мастера второго класса. Видимо, рапорты Орлова и Краснова, подкрепленные хорошими отзывами с флота и из армии, дошли куда надо, на самый верх. Спустя месяц после той благодарности из Канцелярии, на Охту снова приехал капитан Краснов, но на этот раз вид у него был особенно парадный, а в руках он держал большой пакет с красной лентой и здоровенной сургучной печатью.

Меня срочно дернули в контору к полковнику Шлаттеру. Там уже собрался весь цвет заводского начальства — сам полковник в парадном мундире, новый обер-мастер, приказчики, даже поручик Орлов был тут же, хотя и вроде не по службе. Все стояли по стойке смирно, атмосфера была напряженная и торжественная.

— Петр Смирнов! — провозгласил капитан Краснов, разворачивая указ, который привез из Питера. — Именным Указом Его Императорского Величества Государя Петра Алексеевича, за особливые заслуги в деле устроения артиллерии и изыскание новых способов литья и обработки орудий, принесших знатную пользу государству в войне со шведом, жалуешься ты…

Сердце у меня замерло. Чё сейчас будет?

— … чином артиллерийского фельдфебеля! — торжественно закончил Краснов.

Фельдфебель? Я не сразу врубился, что это значит. Знал, что есть такие чины в артиллерии и инженерных войсках, типа унтер-офицеров, но с особыми правами, ближе к офицерам.

— Фельдфебель, Петр, — тут же пояснил мне Орлов шепотом, видя мое непонимающее лицо, — это почти как прапорщик. Чин еще не офицерский, но уже и не мастеровой. Право шпагу носить имеешь, довольствие приличное, и главное — можешь быть произведен в офицеры за дальнейшие заслуги! Поздравляю!

Вот оно что! Шаг наверх, и какой! Я стоял, охреневший от этой новости.

Но это было еще не всё. Капитан Краснов откашлялся и продолжил читать указ:

— А также, в знак монаршего благоволения за труды твои на пользу Отечества, жалуется тебе личное дворянство Российской Империи!

Дворянство! Мне⁈ Вчерашнему сироте Петрухе! Это было что-то нереальное! Я чувствовал, как кровь ударила в лицо. Дворянин! Теперь я дворянин! Мой статус, мое место в этом мире значительно изменились, ведь теперь я мог говорить с такими как Крюков или ему подобными на равных и даже свысока!

— И сверх того, — голос Краснова звучал уже совсем буднично, будто он читал ведомость на гвозди, — повелено выдать тебе из казны Артиллерийского приказа единовременную награду в сумме ста рублев серебром!

Это какое-то безумие! Сто рублей! Серебром! Да я таких денег в жизни в руках не держал! Это же целое состояние! На это бабло можно было дом купить в слободе, а то и два!

Указ дочитали. Капитан Краснов свернул бумагу, подошел ко мне и пожал руку.

— Поздравляю, Петр Алексеич! — сказал он уже неформально, с улыбкой. — Заслужил! Честно заслужил!

Следом подошел полковник Шлаттер. Он тоже пожал мне руку, хоть и без особого тепла, но с явным уважением.

— Поздравляю, фельдфебель… э-э… господин Смирнов. Служите и впредь так же усердно на пользу Государя и Отечества.

Потом посыпались поздравления от Орлова, других присутствующих. Старые мои враги наверняка бы скрипели зубами от злости и зависти.

Я стоял посреди конторы, принимая поздравления и чувствовал себя как во сне. Чин фельдфебеля! Личное дворянство! Сто рублей серебром! Всё это свалилось на меня как снег на голову. Всего год с небольшим назад я был забитым пацаном, которого пинал кто хотел. А теперь я почти офицер, дворянин, человек, которого отметил сам Царь!

Конечно, это огромная ответственность. Теперь с меня спрос будет еще строже, ведь я должен был «попробовать» что-то, а давать конкретный результат. Сверлильный станок, надежные замки, мощные пушки — всё это теперь было моей прямой обязанностью, подкрепленной чином и статусом.

Но в тот момент я не думал об ответственности. Я чувствовал пьянящую радость успеха. Мои знания, мой труд, мой риск — всё это оценили по заслугам. Я смог не просто выжить в этом чужом, жестоком мире, я смог найти свое место, доказать, что я чего-то стою. Инженер Волков, погибший под обломками цеха, мог бы гордиться Петром Смирновым, артиллерийским фельдфебелем и новоиспеченным дворянином. Путь наверх был открыт.

Мой новый чин фельдфебеля и, тем более, дворянство, конечно, многое поменяли на заводе. Теперь ко мне обращались не иначе как «господин Смирнов» или даже «ваше благородие» (к этому я так и не привык, дико звучало). Шлаттер выделил мне каморку побольше, уже не в старом сарае-цейхгаузе, а в здании поприличнее, рядом с мастерскими. Даже приказал выдать мне солдата-денщика из отставных — старичка Потапа, который должен был у меня прибираться да бегать по поручениям. Жизнь налаживалась, становилась какой-то более солидной, что ли.

Но вместе с уважухой и новыми возможностями пришла и другая хрень, куда более опасная. Зависть. И не простая зависть работяг, а зависть людей при власти, которые сидели в высоких кабинетах здесь, в Питере, и считал себя пупом земли.

До этого я был для них никем — странный тульский умелец, сирота, которому повезло попасться на глаза генералу фон-дер-Ховену да поручику Орлову. Мои успехи с литьем и станком замечали, но считали скорее приколом, удачей. Ну, фартануло парню, ну, молодец. Но когда пришел указ о присвоении мне чина фельдфебеля, да еще и дворянства, да еще и со ста рублями награды — вот тут-то некоторые и задергались.

Как так? Какой-то мужик без роду, без племени — и вдруг такая милость от самого Царя! А ведь у них, у шишек этих, у каждого были свои протеже — свои мастера, свои инженеры (часто «немцы»), которых они двигали, которым выбивали заказы и награды. И эти протеже годами сидели на теплых местах, получали нехилое бабло, а толку от них часто было ноль. Пушки как рвались, так и рвались, ружья как давали осечки, так и давали. А тут явился хрен пойми кто — и сразу результат! Да еще какой! Это било по их самолюбию, ставило под сомнение их собственную крутость и умение подбирать кадры.

Первые звоночки я услышал, когда попытался получить нормальные материалы для своего сверлильного станка. Когда выгнали старого Воробьева на его место пришел новый — некий господин Лыков, с виду приличный, но с хитрющими глазками и, как я быстро понял, человек кого-то из влиятельных чинуш в Артиллерийской Канцелярии, не самого генерала, а кого-то пониже, но тоже с весом.

Когда я пришел к Лыкову со списком того, что мне надо — хорошего металла для резцов, бронзы для подшипников, нормального дуба для станины (я решил переделать ее понадежнее), — он встретил меня с приторной любезностью.

— Ах, господин Смирнов! Наслышан, наслышан о ваших успехах! Рад служить такому умельцу! Всё, что надо — мигом предоставим! Только вот… — он развел руками. — Сами понимаете, война… Запасы скудные… Металл хороший весь на клинки идет, бронза — на пушки для флота… Дуб тоже весь расписан… Вы уж погодите маленько… Авось, подвезут чего… Или возьмите пока вот это железо, — он указал на кучу ржавого дерьма в углу, — она хоть и неказистая, а может, и сгодится на ваши нужды…

Это была та же песня, что и при Воробьеве! Явная тягомотина, саботаж под видом «трудностей». Я попытался возразить, напомнил про приказ Шлаттера и генерала обеспечивать меня всем необходимым. Лыков только вздыхал и ссылался на «строгий учет» и «первостепенные нужды». Стало ясно, что он получил команду сверху тормозить мои работы, не давать мне развернуться.

Потом начались наезды на качество замков, которые мы начали делать по-новому. Приперлась какая-то комиссия из Канцелярии (явно не по инициативе генерала или Орлова), долго вертела в руках пружины и огнива, докапывалась до малейших царапин, до цвета металла после закалки. Составили акт, якобы, «новшества сомнительны, требуют дальнейших испытаний, а посему массовое производство начинать рано». И это несмотря на то, что пробная партия показала себя отлично! Кто-то явно не хотел, чтобы мои замки пошли в серию, возможно, потому что это било по интересам тех, кто поставлял на заводы старое, негодное фуфло.

Даже поручик Орлов, который всегда меня поддерживал, как-то пришел ко мне хмурый.

— Беда, Петр, — сказал он тихо. — Нашел я тебе пару мастеров-слесарей толковых, хотел к тебе перевести, для станка твоего. А мне из Канцелярии отказ пришел. Дескать, люди эти нужны на другом, «более важном» участке. А на каком — кто его знает. Явно кто-то палки в колеса ставит. Чуют, что ты им поперек горла со своими машинами да замками. Боятся, что ты их всех переплюнешь.

Я понял, что круг замкнулся. Мелкие интриганы типа Клюева и Воробьева были лишь пешками. Теперь против меня начали играть фигуры покрупнее, сидевшие в теплых кабинетах, привыкшие получать чины и награды не за реальные дела, а за интриги и блат. Мой успех был для них как кость в горле. Они не могли допустить, чтобы какой-то выскочка-мужик добился большего, чем их собственные блатные ставленники.

Это было куда опаснее, чем саботаж мастеров или воровство кладовщика. Против таких людей я был почти бессилен. У меня не было ни связей при дворе, ни знатных покровителей (кроме, может быть, самого генерала, но и его влияние имело пределы). Меня могли запросто убрать с дороги — причем не физически, как пытались раньше, а по-тихому, административно. Сослать куда-нибудь на Урал под предлогом «передачи опыта». Завалить бумажками. Или просто перекрыть кислород — лишить ресурсов, людей, поддержки — и все мои проекты заглохнут сами собой.

Искать защиту? У кого? У генерала? У Орлова? Но что они могли против целой шайки завистливых чинуш и вельмож? Может, попытаться пробиться к самому Царю? Рассказать ему о том, как его же слуги тормозят важное дело? Рискованно, почти безумно. Но другого пути я пока не видел. Надо было либо смириться и ждать, пока меня сожрут, либо идти ва-банк.

Я решил действовать через Орлова. При очередной встрече выложил ему всё как есть.

— Беда, ваше благородие. Душат меня потихоньку. Материалы не дают, людей тормозят, замки мои маринуют. Боюсь, не дадут станок доделать. А он же Царю нужен! И вам, артиллеристам! Да, за месяц я не успел его сделать, но осталось всего чуть-чуть.

Орлов выслушал, помрачнел.

— Знаю, Петр, знаю… Сам вижу. Лыков этот — прихвостень Брыкина из Канцелярии, а у Брыкина свои интересы. Твои успехи ему мешают. Да и не он один там такой.

— И что делать? Дадим дело загубить?

— Нет! — Орлов сгоряча стукнул кулаком по столу. — Не для того бьемся! Надо искать поддержку выше. У генерала или… может, еще кого. Есть тут у меня один знакомец… человек серьезный, вхож к самым главным… Граф Брюс, Яков Вилимович. Слыхал?

Яков Брюс! Еще бы я не слыхал! Правая рука Петра, главный по артиллерии, ученый, инженер, алхимик — кого только из него не делали! Человек огромного влияния, ума острого и нрава сурового.

— Брюс⁈ — переспросил я с трепетом. — Да разве ж он станет слушать меня, вчерашнего работягу, простого фельдфебеля?

— А мы сделаем так, что станет! — хитро улыбнулся Орлов. — Ты подготовь бумагу толково. Кратко, ясно, по пунктам. Что за станок, какая польза. Что за замки, чем лучше. И про палки в колесах — тоже напиши, только без имен, намеком. А я уж найду способ эту бумагу графу на стол положить. Он хотя и суров, людей толковых ценит. А уж если он за тебя слово скажет — тут никакой Брыкин не пискнет!

Это был рискованный шанс — лезть к самому Брюсу!

Несколько ночей я потел над этой запиской. Писать-то я умел, но изложить мысли на бумаге так, чтоб было и понятно, и убедительно, да еще и по форме правильно — было непросто. Старался писать кратко, по делу, без соплей, но с упором на пользу для государства. Описал принцип станка, его плюсы. Изложил суть улучшений замка, приложил простейшие расчеты. И в конце — тонкий намек на «некоторых нерадивых чинов», мешающих делу.

Записку передал Орлову. Он обещал постараться. Оставалось ждать.

Это было мучительно. Каждый день я приходил в мастерскую с тревогой — что нового? Не пришел ли ответ? Работа шла, в воздухе висело напряжение.

Прошла неделя, другая. Тишина. Я уже начал терять надежду. И вот однажды утром, только пришел в мастерскую, туда влетает запыхавшийся солдат из охраны.

— Господин фельдфебель! Срочно! Вас… вас сам Государь требует! К себе! В Адмиралтейство! Карета ждет!

Я раскрыл рот.

Государь⁈ Сам Петр⁈ Зачем⁈ Что случилось⁈ Неужто Брюс не только прочел записку, но и царю доложил? И что теперь? Награда или плаха?

Я на автомате натянул свой лучший кафтан и почти бегом рванул к воротам. Там и правда стояла незнакомая карета с гербами и лакей. Рядом — несколько драгун.

— Фельдфебель Смирнов? — спросил офицер. — Пожалуйте в карету. Его Величество ожидает вас в Адмиралтействе.

Я сел в карету, дверца захлопнулась и она тронулась, увозя меня навстречу неизвестности.

Что ждет меня? Опасность? Или новые возможности? Голова шла кругом.