Инженер Петра Великого

Глава 4

Моя тихая война с Кузьмичом как-то сама собой сошла на нет. Он всё так же косился на меня с подозрением, но докопаться было не до чего — я пахал как все, махал молотом, таскал уголь, держал клещи, старался вообще не отсвечивать. Меха работали как надо, жар в горне стоял ровный, и даже Кузьмич, хоть и бурчал по привычке, но ковать стал быстрее, и брака было меньше. Может, он и допер, в чем дело, но молчал — результат-то налицо, а признаваться начальству, что какой-то сопляк-подмастерье его уделал, гордость, видать, не позволяла.

Мне пока не нужно было высовываться, но применить свои знания, проверить возможность улучшения работы нужно было обязательно. Я надеялся, что улучшив вокруг себя рабочий быт, смогу создать вокруг себя ауру полезности. А полезными людьми тут не разбрасывались. Уж Петр Великий — точно.

А потом меня перевели. Внезапно, без всяких объяснений. Просто приперся приказчик из конторы, ткнул в меня пальцем:

— Ты! Топай в литейный цех, мастеру Игнату на подмогу.

Кузьмич проводил меня тяжеленным взглядом, в котором было и облегчение, и какая-то досада. Ну и скатертью дорога, подумал я. Может, в литейке полегче будет?

Ага, полегче. Щас! Литейный цех оказался адом похлеще кузни. Если у Кузьмича был грохот и жара, то здесь к этому добавлялся еще и едкий дым от плавильных печей, удушливая вонь горелого песка и глины, и вечный шанс ошпариться расплавленным металлом, который тут летал во все стороны.

Цех — огромный, темный, закопченный до черноты. Вдоль стен — печи плавильные. По сути, те же горны, только здоровые, с глиняными тиглями внутри, в которых плавили чугун и бронзу. Посреди цеха — формовка. Тут в деревянных ящиках-опоках из смеси песка и глины лепили формы для ядер, гранат, а иногда и для самих пушек. Работа грязная, пыльная, требует сноровки — чуть криво землю утрамбовал, чуть модель сдвинул — всё, форма на выброс.

Мастер Игнат, к которому меня приписали, оказался полной противоположностью Кузьмичу. Сухонький такой мужичок, невысокий, с тихим голосом и вечно затравленным взглядом. Он отвечал за подготовку этой формовочной земли и за мелкие формы — в основном ядра да картечь. Работал он медленно, но аккуратно, и постоянно оглядывался на главного — старшего мастера Захара. А Захар — это был здоровенный детина, который рулил всей литейкой и орал так, что стены тряслись.

Мои обязанности были просты до безобразия: таскай песок, таскай глину, меси формовочную смесь ногами в огромном корыте (предварительно водой залив), просеивай эту жижу через грубое сито, подноси Игнату деревянные модели ядер, помогай ему формы набивать, а потом таскай готовые формы к печам на просушку. Работа была не столько тяжелая физически (хотя и это тоже), сколько выматывающая морально. Вечная грязь, пыль, от которой горло першит, духота, ор Захара… И этот постоянный страх накосячить. Ошибка формовщика — это запоротая отливка, потерянный металл, а за такое тут карали безжалостно.

Но, как и в кузне, мой инженерный мозг не мог просто так отключиться. Я смотрел на весь этот процесс и офигевал от его тупости и неэффективности. Формовочная смесь — обычный песок с реки да глина из ближайшей канавы. Никаких тебе связующих добавок, контроль влажности — забудь. Неудивительно, что формы вечно осыпались или давали пригар на отливках. Модели — шары, коряво вырезанные из дерева, часто треснутые, с заусенцами, которые потом отпечатывались на ядрах, делая их кривыми.

Само литье — это вообще цирк с конями. Металл плавят в тиглях, температуру определяют «на глаз», по цвету расплава. Какое там легирование, удаление примесей — никто и не слышал. Чугун льют как есть — хрупкий, неоднородный. Бронзу мешают тоже «по наитию». Потом эту огненную жижу черпают ковшами и вручную льют в формы. Брызги летят только так, работяги еле успевают отскакивать. Сколько металла проливается мимо, застывает на полу бесполезными блинами!

А брак! Столько брака я не видел ни на одном заводе в своей жизни. Раковины, поры, трещины, недоливы, размеры гуляют. Каждое второе ядро, если не чаще, с каким-то дефектом. Пушечные стволы, которые вроде как с особой тщательностью отливали, тоже часто шли в утиль. Их потом пытались «лечить» — трещины забивать, канал рассверливать, но это всё мертвому припарка. Неудивительно, что пушки так часто рвались при стрельбе, калеча и убивая своих же артиллеристов.

Мастер Игнат, похоже, и сам понимал всю убогость этого процесса. Вздыхал, качал головой, когда очередная форма разваливалась или когда Захар матом крыл целую партию ядер, отправляя их в переплавку. Но сделать он ничего не мог. Мелкая сошка в этой огромной машине, винтик, который боялся даже пикнуть против заведенного порядка.

А я месил ногами эту липкую грязь в корыте, таскал тяжеленные ящики, слушал ор Захара и думал. Думал, как можно улучшить эту формовочную смесь, добавить туда хотя бы толченый уголь или конский навоз, чтоб газы выходили. Как сделать модели гладкими и точными. Как контролировать температуру плавки и чистить металл от дерьма. Мысли роились в башке, но я держал их при себе. Здесь, в литейке, где цена ошибки была еще выше, чем в кузне, лезть с советами было вдвойне опасно. Надо было ждать, смотреть, искать свой шанс. И надеяться, что он появится раньше, чем меня покалечит брызгами расплавленного чугуна или прибьет очередной бракованной болванкой.

Время шло, я всё так же месил глину, таскал эти формы и пялился по сторонам. Особенно меня убивало качество самого металла, с которым тут работали. Чугун был явно перенасыщен серой и фосфором — это было видно даже на глаз по излому остывших железяк, по тому, какой он был хрупкий. Бронза, которую лили для пушек покруче, тоже была какой-то нестабильной — то слишком мягкая, то, наоборот, хрупкая, с дикими внутренними напряжениями. Плавильщики работали по старинке, как прадеды завещали: сыпали в тигли шихту — лом чугуна, руду, медь, олово — как бог на душу положит. Ориентировались больше на привычку да на какие-то дурацкие приметы, чем на элементарный расчет.

Я вспоминал лекции по металлургии в институте. Как влияют примеси на сталь и чугун. Сера и фосфор — главные враги, делают металл хрупким, особенно на холоде — красноломкость, хладноломкость, все дела. Как от них избавлялись? Переплавка с флюсами, раскисление… Тут про флюсы, кроме обычного древесного угля, который просто в горн кидали для жара, походу, и не слышали. А раскисление? Добавить в расплав что-то, что кислород свяжет, образует шлаки легкоплавкие, которые наверх всплывут? Тот же марганец, кремний… Да где их тут взять? Но ведь были и способы попроще. Даже обычный древесный уголь, если его в сам расплав добавить, в нужной пропорции, мог частично и серу связать, и металл раскислить. А контроль температуры? Перегретый металл газами насыщается, пористым становится. Недогретый — хреново льется, недоливы получаются. Элементарщина, которую здесь просто игнорировали.

Я видел, как старший мастер Захар бесится, когда очередная пушка после отливки оказывается вся в дырках или трещинах. Он орал на плавильщиков, грозил им карами небесными и вполне реальными плетьми, но толку от этого было ноль. Плавильщики, угрюмые бородатые мужики, только руками разводили: делаем, мол, как всегда, а что металл нынче такой хреновый пошел — не наша вина.

И вот однажды, когда Захар в очередной раз рвал и метал над здоровенным тиглем с бурлящей бронзой, которая никак не хотела «доходить» (то пенится, то комками какими-то идет), я решился. Мастер Игнат, мой прямой начальник, стоял рядом, испуганно втянув голову в плечи. Я подошел к нему, стараясь выглядеть максимально смиренным и тупым.

— Мастер Игнат, а дозволь слово молвить? — спросил я так, чтобы Захар не услышал.

Игнат аж дернулся, покосился на Захара, потом на меня.

— Чего тебе, Петруха? Не видишь — мастер гневаются…

— Да я про металл… Помнится, старик один, мастер бывалый, сказывал мне… Когда вот так бронза кипит неровно, пузырится, значит, «дух огненный» в ней лишний сидит… Его выгнать надоть…

Я специально говорил коряво, использовал всякие туманные словечки типа «народная мудрость», которые мог нахвататься в казарме.

— Дух огненный? — недоверчиво переспросил Игнат. — Это как же его выгнать? Молитвой, что ли?

— Да нет… Сказывал тот старик, надоть в расплав… э-э… деревяшку сухую сунуть. Осиновую, али березовую. Помешать ей хорошенько. Деревяшка сгорит, дым пойдет, а вместе с дымом и «дух» этот выйдет. И металл, мол, станет чище и спокойнее.

Это была, конечно, чистая импровизация, основанная на знаниях о раскислении металла углеродом. Горящее дерево в расплаве выделяет углерод, тот связывает кислород, образуя угарный газ — тот самый «дым», который «выгоняет дух». Примитив, но должно было сработать.

Игнат посмотрел на меня как на идиота.

— Деревяшку? В расплав? Ты с ума сошел, Петруха? Да она ж вспыхнет вся! И Захар нам обоим башки поотрывает за такое баловство!

— Так ведь старик тот божился, что способ верный… Говорил, так исстари делали, когда литье не шло… Может, попробовать с краешку, пока мастер Захар не видит? Хуже-то не будет…

Я говорил убежденно, смотрел Игнату прямо в глаза. Он замялся. С одной стороны — страх перед Захаром и здравый смысл, который орал, что совать дерево в расплавленную бронзу — это самоубийство. С другой — отчаяние от того, что плавка идет через одно место и какая-то слабая надежда, что этот странный Петруха, который уже показал себя не таким уж дебилом, может, и правда знает какой-то древний секрет.

— Ладно… — прошептал он наконец, оглядываясь на Захара, который отошел к другой печи. — Только быстро! И ежели что — я тебя не знаю!

Я метнулся к дровам, схватил сухой березовый черенок от сломанной лопаты. Вернулся к тиглю. Игнат демонстративно отвернулся, делая вид, что очень занят. Я глубоко вздохнул и осторожно сунул конец черенка в огненное месиво. Дерево зашипело, задымилось, потом вспыхнуло ярким пламенем. Я быстро провернул черенок пару раз в расплаве, стараясь достать до дна. Бронза забурлила еще сильнее, повалил густой белый дым с характерным запахом угарного газа.

— Ты чего творишь, ирод⁈ — раздался рядом рев Захара. Он подлетел к тиглю, замахиваясь своим кулачищем. Я еле успел отскочить, выдернув обгоревший черенок.

— Погоди, Захар! — вдруг пискнул Игнат, неожиданно осмелев. — Глянь-ка на металл!

Захар перевел взгляд на тигель. Бурление прекратилось. Дым рассеялся. Поверхность расплава стала гладкой, как зеркало, без пены и комков. Металл реально «успокоился».

— Это как же?.. — пробормотал Захар, опуская кулак. Он недоверчиво заглянул в тигель, потом перевел взгляд с меня на Игната и обратно. — Что вы тут учудили, аспиды?

— Да вот… Петруха вспомнил, как старики делали… Деревяшкой помешал… И оно вроде как… очистилось, — путано залепетал Игнат.

Захар еще раз уставился в тигель, потом на меня. В его взгляде читалось не столько злость, сколько крайнее охренение.

— Деревяшкой… Очистилось… Чудеса… Ладно, тащи ковш, будем лить, пока не остыло! А с тобой, — он ткнул в меня пальцем, — я еще поговорю!

Он пошел к формам, а я смог наконец выдохнуть. Кажется, опять пронесло. И снова — результат был налицо. Металл стал лучше. Пофиг, что они думают, что это «стариковский секрет» или «чудо господне». Главное — оно работает. И они это видели своими глазами.

Тот прикол с деревяшкой в бронзе произвел эффект не только на Захара, но и на остальных литейщиков. На меня перестали смотреть как на говно под ногами. Захар хоть и бурчал по привычке, но орать стал меньше, и даже пару раз сам меня подзывал, когда плавка шла хреново, спрашивал с кривой ухмылкой: «Ну что, колдун Петруха, опять деревяшкой махать будем?». Я отмазывался, типа, это случайно вышло, но пару раз под его присмотром свой «фокус» повторил, и он снова сработал. Мой авторитет, хотя и стрёмный какой-то, но потихоньку рос.

Это дало мне возможность чуть посмелее подкатить к другой больной теме — качеству самих литейных форм. Блин, сколько же металла и труда уходило в брак из-за того, что эти формы осыпались, давали пригар или хреново пропускали газы при заливке! Особенно это было заметно, когда лили что-то крупное и сложное, типа пушек. Тут малейший косяк — и всё, вся работа коту под хвост.

Я снова решил использовать свой метод «древних секретов» — начал осторожно сливать инфу, якобы услышанную от того самого мифического старого мастера, который меня всему научил. Благо, мастер Игнат, после случая с бронзой, смотрел на меня с каким-то суеверным уважением и был готов слушать.

— Мастер Игнат, — начал я как-то, когда мы лепили очередную форму для небольшой пушки, — а помнится, тот старик говорил… Чтоб форма крепче была и не горела от металла, надоть в землю не только глину, а еще и угольку толченого подмешивать. Мелко-мелко истолочь, просеять и добавить. Уголек, он жар в себя забирает, не дает земле спекаться, и дух огненный (то бишь, газы) сквозь него легче проходит, не пучит отливку потом.

Игнат слушал внимательно, почесывая бороденку.

— Угольку, говоришь… А много ль его класть? И где ж его взять, толченого?

— Да не шибко много, горсть-другую на ведро смеси. А натолочь можно — вон, от горнов сколько золы с угольками выгребают. Просеять через мелкое сито — вот тебе и порошок. И еще сказывал тот старик, что хорошо бы… э-э… навозу конского сухого добавить, тоже толченого. Он при заливке выгорает, поры в форме оставляет, и газам опять же выход легше. Форма «дышит», говорил.

Моя идея с добавками была основана на реальных технологиях повышения газопроницаемости и противопригарных свойств формовочных смесей.

При слове «навоз» Игнат аж скривился.

— Фу, пакость какая… Навоз в форму… Да Захар нас за такое…

— Так ведь для дела, мастер Игнат! Чтоб браку меньше было! Государю пушки нужны крепкие, а у нас вона что творится… Может, попробовать на одной форме, для пробы? Никто и не узнает, ежели что…

Уговорить Игната было непросто, но я надавил на госзаказ и очевидные проблемы с качеством. Сработало. Он махнул рукой:

— Ладно, черт с тобой, колдун! Только ежели Захар спросит — я ни при чем! Сам придумал!

Мы отгребли немного формовочной земли. Я набрал золы с мелкими угольками у кузни, растолок их камнем помельче, просеял через кусок какой-то редкой тряпки. Потом, стараясь не палиться, притащил со двора немного сухого конского дерьма (этого «добра» там навалом было), тоже измельчил и просеял. Подмешали всё это в основную смесь, перелопатили хорошенько. На вид она стала чуть темнее и рыхлее, чем обычно.

Этой «улучшенной» смесью мы с Игнатом и набили одну из форм для маленькой пушки. Делали всё в уголке, пока Захар был занят большой плавкой. Потом поставили форму сушиться вместе с остальными.

Через пару дней пришло время заливки. Сердце у меня опять ухнуло куда-то в пятки. А вдруг моя «модернизированная» смесь поведет себя не так? Вдруг развалится от жара или результат будет еще хуже? Игнат тоже заметно нервничал, крестился потихоньку.

Заливали как обычно — с ором, суетой, брызгами металла во все стороны. Наша форма стояла в общем ряду. Когда металл чуть подостыл, формы начали ломать, доставая отливки. Захар ходил вдоль ряда, осматривал свежеотлитые стволы, отпуская свои обычные комменты — то есть, матерясь через слово. Подошел к нашей отливке. Выругался по привычке, но потом присмотрелся повнимательнее.

Поверхность ствола была реально чище, чем у соседних. Пригара меньше, песок не так сильно въелся в металл. Он стукнул по стволу молотком — звук был чистый, звонкий, без того дребезжания, которое говорило о внутренних дефектах. Он еще раз осмотрел ствол со всех сторон.

— А эта чего такая гладкая вышла? — пробурчал он, поворачиваясь к Игнату. — Опять колдовал, старый хрыч?

Игнат аж съежился.

— Да нет, Захар Пантелеич… Просто земля нынче такая попалась… Хорошая…

— Земля хорошая… — недоверчиво протянул Захар. Он снова пнул ствол сапогом. — Ладно, эту пока в сторону. Остальные — на обрубку!

Он пошел дальше, а Игнат облегченно выдохнул и шустро перекрестился. Потом посмотрел на меня с такой смесью страха и уважения, что мне самому стало не по себе.

— И откуда ты все это знаешь, Петруха? Уж не нечистый ли тебе помогает?

— Да что вы, мастер Игнат! Просто приметы старинные… Слушал внимательно, вот и запомнил…

Но я видел — не верит. Слухи о «колдуне Петрухе», похоже, начинали жить своей жизнью. Это было опасно. Но результат опять был налицо. Отливка получилась заметно лучше. А это — главное.

Теперь надо было думать о литниках. То, как тут делали литниковую систему — это просто жесть. Один центральный канал, через который металл тупо плюхался в форму сверху. Естественно, при такой заливке — завихрения, воздух захватывается, раковины образуются. Я вспоминал сложные, разветвленные системы, которые мы проектировали — со шлакоуловителями, с прибылями, чтоб затвердевание шло правильно… Здесь такое было нереально. Но даже простое изменение — сделать не один, а два или три подводящих канала потоньше, расположить их так, чтоб металл заполнял форму спокойнее, снизу вверх — уже могло дать эффект. И это тоже можно было списать на «стариковские хитрости». Надо было только выждать момент и снова уломать Игната на эксперимент.

Та пушка, что отлили в «колдовской» форме, и правда оказалась что надо. После того как она остыла, её отправили на обработку — литники обрубить, почистить, а потом и канал сверлить. Обычно на этом этапе еще куча брака вылезала: дырки скрытые, поры, металл неоднородный — сверло уводило или ствол вообще трескался. Но наш «первенец» прошел и это испытание на удивление гладко. Мастер-сверловщик, Еремеич, старый ворчун, даже литейщиков похвалил — а это вообще событие века.

— Ишь ты, гладко идет нонеча, — пробурчал он, когда Захар пришел работу проверить. — Али чугун жиже разбавили? Чистый, аки слеза младенца, без каверн почти. Давно такого не видал.

Захар только хмыкнул в бороду, зыркнув в сторону Игната и меня — мы как раз неподалеку стояли. Он всё еще не врубался, в чем прикол, но результат ему, похоже, зашел. Еще бы, каждая нормальная пушка — это и ему плюс в карму, и начальство довольно, что план выполняется.

А через день на завод прикатил сам главный — приказчик Семен Артемьевич. Важный хрен в суконном кафтане, который рулил всем этим балаганом и отчитывался перед столицей за план. По цехам он шлялся редко, в основном в конторе своей сидел, но уж если заявлялся — жди либо взбучки, либо какой-то важной новости.

Прошелся он по литейке, скривился от дыма и вони, ткнул пальцем в пару готовых ядер, спросил у Захара, как там дела с заказом на мортиры. Захар отвечал бодро, пыжился, рвение изображал. Потом приказчик подошел к той самой нашей удачной пушке, которая уже стояла на лафете для проверки.

— А это что за диво? — спросил Семен Артемьевич, постукивая тростью по гладкому металлу. — Допрежь все больше корявые выходили, а этот — глянь-ка, чистый, без изъяна почитай. Али мастера нового прислали?

Захар замялся. Палиться с «колдовством» подмастерья не хотелось, но и приписывать себе чужой успех было стремно — вдруг спалят?

— Да нет, господин приказчик, мастера все те же, — промямлил он. — Просто… нонеча смесь формовочная удачная попалась… да и с плавкой подфартило…

— Подфартило, значит… — прищурился приказчик. Мужик он был тертый калач, понимал, что просто так «фартить» не начинает. — А я слыхал, у тебя тут умелец объявился, Петрухой кличут. Говорят, старинные секреты знает, как металл чистить да формы ладить. Не его ли это работа?

Захар совсем скис. Игнат рядом со мной замер, как суслик, боялся дышать. Все уставились на меня. Я стоял, опустив голову, изображая вселенское смирение и тупость.

— Да что вы, Семен Артемьевич! — зачастил Захар. — Какой из него умелец! Остолоп остолопом! Правда, болтал тут намедни про уголек в землю да прочую чепуху бабью… Может, Игнат, старый дурень, его и послушал, сыпанул чего в форму… Я ж не услежу за каждым!

— Так, значит, все-таки сыпанул? — в голосе приказчика зазвенел металл. — А результат, гляжу, есть? Пушка-то ладная вышла?

— Ладная, Семен Артемьевич, чего уж там… Чистая отливка, Еремеич хвалил при сверловке… — нехотя признал Захар.

— То-то же! — приказчик стукнул тростью об пол. — Значит, не чепуха это бабья, а дело! А ты, старый пень, — он повернулся к Игнату, — чего молчал? Почему сразу не доложил, что способ есть брак уменьшить? Государю пушки нужны, а вы тут секретничаете!

Игнат вжал голову в плечи и забормотал что-то невнятное про то, что боялся, да и Петруха неопытный… Приказчик его даже слушать не стал.

— Ты, — он снова ткнул в меня тростью, — Петруха, значит? Подойди сюда!

Я подошел, низко склонив голову.

— Говорят, знаешь секреты литейные? Откуда?

— Дык… старик один научил, Семен Артемьевич… Дед мой покойный, он тоже на заводе робил, сказывал, как допрежь делали… Я и запомнил кой-чего… — пробубнил я заготовленную легенду.

— Запомнил, значит… И молчал? — приказчик строго посмотрел мне в глаза. — Ладно. Раз способ твой пользу приносит, будешь его применять. Ты, Захар, пригляди за ним! Чтоб все формы отныне по его слову делали, с угольком этим вашим и прочим… непотребством, — он скривился, но продолжил, — Ежели браку меньше станет — тебе почет и премия. А ежели нет — шкуру спущу и с тебя, и с него! Понятно?

— Понятно, Семен Артемьевич, как не понять! Сделаем в лучшем виде! — заискивающе заверил Захар, хотя по его роже было видно, что вся эта ситуация ему как кость в горле.

— Вот и гляди! — приказчик еще раз окинул меня цепким взглядом, развернулся и зашагал к выходу.

Я остался стоять, чувствуя на себе взгляды всего цеха. Захар подошел, тяжело дыша.

— Ну, Петруха… Допрыгался… Теперь ежели хоть одна отливка в брак пойдет — пеняй на себя! Я с тебя живого не слезу! А теперь — марш работать! Хватит прохлаждаться!

Он развернулся и пошел к печам, а я поплелся к своему корыту с глиной. Успех? Ну да, вроде как. Мой метод заметили, приказали применять. Но какой ценой? Теперь я под двойным колпаком — Захара и приказчика. Любой косяк — и я крайний. А самое хреновое — слухи о моих «секретах» стопудово дойдут и до кузни. Я почти физически ощущал злобный, ревнивый взгляд Кузьмича, который, хотя и был далеко, но наверняка уже знал о моем «карьерном росте» в литейке. Спокойная жизнь, похоже, закончилась, толком и не начавшись.