Инженер Петра Великого

Глава 3

Работа шла своим чередом, а вместе с ней и мои ночные «тренировки». Тело со скрипом, но понемногу набирало силу. Я уже мог без надрыва таскать эти долбаные корзины с углем, да и молот в руках не казался таким уж неподъемным куском железа. Стал замечать, что и спина к вечеру ноет меньше, да и дышать под ударами молота стало полегче. Конечно, до Митьки или даже Васьки мне было как до Китая в известной позе, но я уже не был тем заморышем Петрухой, которого можно было с ног сбить одним плевком. Это давало какую-то микроскопическую уверенность, хотя я всё так же старался не отсвечивать и держался в тени.

Но шила в мешке не утаишь, как говорится. Моя подросшая выносливость и, видимо, что-то во взгляде поменялось — это не осталось незамеченным. Особенно бесило это Митьку. Он привык тут быть первым парнем на деревне (после мастеров, конечно), типа негласного «деда», командовать мелкими, лучший кусок хлеба отбирать, на самую грязную работу посылать. А тут я, вчерашний замухрышка, уже не прогибался под его вопли так рабски, как раньше, да и смотрел иногда прямо, без того дикого страха в глазах. Видно, это его и коробило.

Дело было под вечер, уже после смены. Мы все толкались во дворе завода, ждали ужина — этой вечной баланды из какой-то мути да куска хлеба. Я отошел в сторонку, прислонился к холодной стене, пытался хотя бы пару минут перевести дух. Тут-то меня и накрыл Митька со своей шоблой — еще два таких же баклана, Гришка и Федька, которые вечно вокруг него терлись.

— Ишь ты, Петруха-барин, прохлаждаются! — заявил Митька со своей обычной издевкой, подходя в упор. Несло от него потом и сивухой — видать, уже успел где-то горло промочить после работы. — А ну, дай-ка сюда свой пай хлеба, нам с ребятами подкрепиться надоть. А ты обойдешься, худой, тебе много жрать вредно.

Он протянул свою лапу к моей краюхе, которую я за пазухой держал. Раньше бы я отдал молча, еще и съежился бы весь, как побитая собака. Но сегодня внутри щелкнуло. То ли усталость достала, то ли злость на эту вечную несправедливость, то ли та мизерная сила, которую я накопил за эти недели ночных бдений, сама наружу полезла.

— Отвали, Митька, — сказал я, отводя его руку. — Свое жри.

Митька аж опешил на секунду от такой наглости. Гришка с Федькой тоже удивленно переглянулись.

— Ты чего, окаянный? Вздумал перечить? — зарычал Митька. — Совсем с глузду съехал, щенок? А ну, отдай, по-хорошему!

Он снова на меня полез, теперь уже явно не за хлебом, а с явным намерением «проучить». Я отступил на шаг. Толпа пацанов вокруг нас тут же рассосалась, образуя круг — ждали зрелища, привычного избиения. В глазах у многих было злорадство, у кого-то — пофигизм, и только у единиц — что-то вроде сочувствия. Помощи ждать было неоткуда, это ясно.

— Не тронь меня, — повторил я, вставая в подобие защитной стойки, которую ночами отрабатывал. Получалось коряво, честно говоря.

— Ах ты ж!.. Да я тебя!.. — Митька с ревом кинулся на меня, замахиваясь кулачищем. Он был выше, тяжелее, руки длиннее. Обычная драка — и мне хана. Но я и не собирался драться «по-ихнему».

Когда его кулак летел мне в лицо, я не стал уворачиваться или ставить блок. Резко шагнул вперед, навстречу, одновременно выкидывая свою руку. Но не кулаком. Пальцами. Сложенными так, как на армейской рукопашке учили, точно в цель — в солнечное сплетение. Удар вышел несильный — откуда у меня силища? — зато резкий и точный, прямо в нервный узел.

Митька коротко охнул, согнулся пополам, воздух кончился. Глаза вылезли из орбит от боли и удушья — такого он точно не ждал. Он думал, я буду закрываться, реветь, убегать — но не такого короткого, злого тычка под дых. Пока он так стоял, раком, хватая ртом воздух, я не тормозил. Шаг в сторону — короткий, хлесткий удар ребром ладони по шее, туда, где сонную артерию нащупать можно. Не вырубить, конечно, но чтоб в глазах потемнело и ноги подкосились — хватило.

Митька мешком свалился на землю, хватаясь за живот и мотая головешкой. Гришка и Федька застыли с открытыми ртами. Такого поворота они явно не ожидали. Их крутой вожак, который секунду назад собирался меня в порошок стереть, теперь сидел на земле и подняться не мог. Остальные пацаны тоже притихли, в глазах у них было чистое изумление, а у некоторых — даже какой-то страх.

Я стоял над поверженным Митькой и тяжело дышал. Адреналин по крови гулял, руки чуть подрагивали. Посмотрел на Гришку, потом на Федьку.

— Еще желающие есть? — спросил я.

Гришка и Федька переглянулись и попятились. Нападать вдвоем на того, кто только что так быстро и непонятно как уделал их главного, они явно не горели желанием. Да и остальные зрители не спешили вписываться.

Я наклонился, поднял свою краюху, отряхнул с нее пыль. Потом глянул на Митьку, который всё так же сидел на земле и злобно, испуганно смотрел на меня снизу вверх.

— Мое не трогай. И ко мне не лезь. Понял?

Он промолчал, только зыркнул исподлобья. Я выпрямился и, стараясь не показывать, что у меня у самого ноги как ватные от напряжения, медленно пошел из этого круга к своему бараку. Никто не дернулся меня остановить. В спину неслось удивленное шушуканье. Кажется, этот вечер они запомнят. И я тоже. Я впервые дал сдачи. И не просто сдачи — я показал зубы. Пусть пока молочные, зато острые.

После той разборки с Митькой жизнь и правда стала чуть потише, что ли. Он ко мне больше не цеплялся, да и его шестерки, Гришка с Федькой, старались держаться подальше. Остальные пацаны тоже косились с опаской, шушукались за спиной, но в открытую не наезжали. Видимо, моя внезапная и совершенно непонятная для них победа реально произвела фурор. Кузьмич, похоже, тоже был в курсе, потому что орать стал поменьше, хотя работой грузил всё так же, безбожно.

Это затишье дало мне передышку и возможность еще внимательнее присмотреться к тому, как тут всё устроено, уже не отвлекаясь на то, как бы не огрести. И чем больше я смотрел, тем больше видел косяков, дыр, где тупо терялось время, силы и материал. Одна из главных проблем, которая просто бросалась в глаза — это дутье для горнов.

Эти их гигантские клиновидные меха, которые мы качали вручную, — это просто пик неэффективности. Два человека надрываются, машут рычагами, поднимая и опуская эту тяжеленную конструкцию из досок и кожи. Воздух идет толчками, неравномерно. То густо, то пусто. Пока один мех опускается, дует, второй поднимается, набирая воздух. В момент, когда они меняются, поток воздуха прерывается, и жар в горне тут же падает. Чтобы температуру держать, приходилось махать без остановки, изо всех сил. А это — пот градом, дыхалка сбита, усталость дикая. Я сам не раз на этих мехах стоял, знаю, чего это стоит — чуть не сдохнешь.

Кроме того, сами меха сделаны тяп-ляп. Кожа в складках пропускает воздух, доски подогнаны криво. Огромная часть усилий уходит просто в свист, в никуда. А ведь от стабильного дутья напрямую зависит, как металл нагреется, а значит — и как он прокуётся. Кузьмич постоянно на нас, «мехарей», орал, что дуем херово, что металл то стынет, то горит. А как тут нормально дуть, если сама эта хреновина ни к черту не годится?

Я вспоминал, как устроены современные воздуходувки — турбины, компрессоры… Не, это всё из другой оперы, фантастика для этого времени. Но ведь и в старину были решения потолковее! Водяные колеса, которые крутят меха — я такое на картинках видел. Но речки тут рядом нет, да и строить такую байду — долго и дорого. Нужно было что-то проще, что можно замутить прямо здесь и сейчас, из того, что под ногами валяется.

Мозги заработали. Как сделать поток воздуха постоянным? Может, сами меха переделать? Сделать их двойными, чтоб один всегда дул, пока второй набирает воздух? Сложновато, всю систему перекраивать надо. А если… клапаны?

Вспомнил простейшие клапаны в насосах. Лепестковые, шариковые. Шариковые тут, конечно, не сделаешь. А лепестковый? Кусок кожи или плотной тряпки, закреплен с одной стороны над дыркой. Когда мех поднимается, засасывая воздух, клапан открывается. Когда мех опускается, дуя в горн, этот же клапан закрывается, не давая воздуху свистеть обратно. А на трубе, что к горну идет, — другой клапан, наоборот: открывается, когда дуешь, закрывается, когда мех поднимаешь. Это же элементарно, Ватсон! Почему тут так не делают? Лень? Не знают? Или просто привыкли по старинке, как деды делали?

А если копнуть глубже? Меха — это всё равно толчки. А нужен ровный поток. Что дает ровный поток? Поршневой насос! Простейший цилиндр, внутри поршень с уплотнителем. Ходит туда-сюда, засасывает и выталкивает воздух через клапаны. Цилиндр можно из дерева собрать, доски подогнать хорошо. Поршень — тоже деревянный, с кожаной манжетой. Привод? Пока ручной, кривошип приделать. Это, конечно, посложнее мехов, но зато дутье будет куда стабильнее и мощнее. И качать сможет один человек, а не двое надрываться.

Мысли аж захватили. Я отошел в сторонку, подобрал плоский камень и кусок угля, которым железки размечали. Огляделся — вроде никто не палит. Быстро, схематично набросал на камне, как клапан этот лепестковый работает. Потом — схему насоса поршневого. Цилиндр, поршень, два клапана на впуск, два на выпуск, кривошип. Да, это вполне реально собрать из местных материалов. Плотник толковый нужен, немного кожи, веревки. Может, даже получится потом приспособить какое-нибудь водяное колесо, если ручей найдется рядом, или даже ветряк!

Я так увлекся своими каракулями на камне, что не заметил, как рядом Васька нарисовался.

— Ты чего это, Петруха? Грамоте учен, что ли? Картинки малюешь? — спросил он с любопытством, заглядывая мне через плечо.

Я быстро стер уголь с камня сапогом.

— Да так… Думаю, как бы меха починить, чтоб не сифонили, — буркнул я, стараясь придать лицу самое тупое выражение. — Все одно барахло, а не работа.

Васька пожал плечами.

— Чего их чинить? Новые дадут, когда эти совсем развалятся. Пошли, вон ужинать зовут.

Он ушел, а я еще постоял пару секунд, глядя на стертый чертеж. Идея засела намертво. Улучшить дутье — это значит улучшить нагрев, уменьшить потери металла, поднять производительность. Это то самое «маленькое дело», с которого можно стартануть. То, что даст видимый результат и, может быть, привлечет внимание кого надо. Надо только придумать, как это провернуть. Втихаря. Или найти того, кто поможет. Но кому тут можно доверять? Вот это вопрос пока без ответа.

Эта идея с мехами просто сверлила мне мозг. Каждый раз, когда меня ставили их качать, или когда Кузьмич начинал материться на то, что жар скачет, я думал об этих клапанах. Такая простая штука, а сколько пользы! Но как подступиться? Днем у всех на виду — не вариант. Сразу вопросы начнутся, а то и настучат мастеру: Петруха, мол, опять фигней страдает, казённое добро портит. Оставалась только ночь или редкие моменты, когда начальство сваливало по делам.

Материалы. Ну, с этим попроще. На заднем дворе цеха, где была свалка всякого хлама, можно было нарыть обрезки досок, куски кожи — остатки от починки тех же мехов или фартуков мастеров. Инструмент? Нож у меня был — обычный, рабочий, который всем пацанам выдавали для мелких нужд. Не бог весть что, конечно, но подстрогать, подрезать им можно.

Несколько ночей подряд, забив на усталость и боль в мышцах, я выползал на тот самый пустырь за бараком. Луна, как назло, пряталась за тучами — темнотища, как раз то, что надо. Я притащил туда пару дощечек подходящих и обрезки кожи — толстой, но чтоб гнулась. Работать приходилось почти вслепую. Ножом выстругивал из доски маленькую рамку — основу для клапана. Руки слушались хреново, нож вечно соскальзывал, занозы так и лезли под кожу. Потом вырезал из кожи сам лепесток — прямоугольник чуть больше дырки в рамке. Самое геморройное было придумать, как его присобачить. Гвоздей нет, да и колотить ночью — сразу спалят. Пришлось выкручиваться тем, что было — тонкими полосками той же кожи. Продевал их в дырки, проковырянные ножом, и туго завязывал. Получилось коряво, неказисто, но, по моим расчетам, должно было работать. Клапан держался, кожаный лепесток свободно открывался в одну сторону и вроде плотно прилегал к рамке, когда надо. За пару ночей я слепил два таких примитивных клапана — один на вход, другой на выход.

Теперь предстояло самое стрёмное — поставить их на место. Меха стояли в углу цеха, рядом с горном Кузьмича. Подкрасться туда незаметно — та еще задачка. Я ждал момента. И он подвернулся через несколько дней. Кузьмича срочно вызвал куда-то приказчик, а Митька с Васькой, пользуясь случаем, свалили «до ветру» — а скорее всего, пошли пропустить по маленькой где-то за углом. Цех на пару минут опустел, только в дальнем конце литейщики копошились.

Сердце заколотилось так, будто сейчас из груди выпрыгнет. Казалось, его стук на весь завод слышно. Оглядевшись по сторонам, я рванул к мехам. Работать надо было быстро. Конструкция там простая — короб из досок, кожаные бока. Входная дыра — сверху, выходная труба — сбоку. Я быстро прикинул, как приладить свои поделки. Рамку клапана надо было как-то закрепить внутри короба над дырками. С собой у меня был только нож да несколько деревянных клинышков, которые я заранее выстрогал.

Снял пару досок с верхушки меха (они на простых деревянных шипах держались), чтоб внутрь залезть. Там темнота и воняет прелой кожей. На ощупь нашел входную дыру. Приложил рамку впускного клапана, подклинил ее деревяшками как мог плотнее. Держалось хлипко, конечно, но должно было выдержать. Потом так же пристроил выпускной клапан к трубе. Подергал — вроде сидит. Быстро поставил доски на место, постаравшись не оставить следов. Вытер пот со лба. Всё про всё — минут пять, не больше, но мне показалось — целая вечность.

Я отошел от мехов, делая вид, что просто мимо шел. Сердце всё еще бухало аки сумасшедшее. Успел. Кажется, никто ничего не заметил. Но сработает ли эта моя хреновина? И не развалится ли к чертям при первом же качке?

Вскоре вернулись Митька с Васькой, а за ними и Кузьмич приплелся, злой как черт после разборок с начальством.

— Чего расселись, лоботрясы⁈ А ну, на меха! Жар поддерживать!

Митька и Васька нехотя взялись за рычаги. Я затаил дыхание, не сводя с них глаз. Первый качо. Второй. Меха двигались, но как-то по-другому. Рычаги шли легче, чем обычно. И звук изменился — не привычное прерывистое «пых-пых», а более ровный, постоянный гул воздуха, который шел в горн.

Митька с Васькой тоже разницу заметили. Переглянулись удивленно. Качать стало реально легче. Они уже не пыхтели так, как раньше, не надрывались.

— Чего это с ними? — пробормотал Васька, кивая на меха. — Вроде как полегчали?

— Маслом их, что ль, смазали? — пожал плечами Митька, но продолжал качать уже без прежнего остервенения.

Я стоял в сторонке, делая вид, что занят чем-то своим, но сам не спускал глаз с горна. Пламя разгоралось ровнее, жар стал стабильнее. Кузьмич, занятый ковкой, похоже, пока ничего не заметил, кроме того, что ему больше не надо орать на «мехарей», чтоб поддали жару.

Сработало! Моя примитивная конструкция, собранная на коленке, работала! Воздух шел ровнее, дутье стало эффективнее. Пофиг, что клапаны держатся на соплях, на клинышках, пофиг, что всё криво и косо — но результат был! Я почувствовал укол гордости — инженерной гордости, — но тут же его заглушила тревога: как долго эта хрень продержится и не спалят ли мою самоделку? Но пока… пока всё шло по плану. Главное — не отсвечивать. Пусть думают, что меха сами собой «починились». Магия!

Прошло несколько дней. Мои самопальные клапаны, как ни странно, держались и работали. Митька с Васькой перестали ныть, что у них спина отваливается у мехов, даже начали иногда прикалываться друг над другом во время качания — раньше такого вообще не бывало! Горн Кузьмича гудел ровно, жар держался как надо, и мастеру реже приходилось орать на «мехарей» или материться, пока железо до нужной температуры дойдет. Казалось бы, все в шоколаде, все должны радоваться. Но хрен там плавал.

Кузьмич был мастером старой школы — опытным, спору нет, но упёртым и консервативным до мозга костей. Всё, что шло не по накатанной, вызывало у него подозрение и дикое раздражение. Он не мог не заметить, что что-то изменилось. Сначала просто хмурился, прислушивался к этому ровному гулу мехов. Потом стал чаще коситься то на горн, то на Митьку с Васькой, которые работали подозрительно легко и даже весело.

Однажды, когда железяка в горне как раз доходила до кондиции, он подошел к мехам. Митька с Васькой тут же нацепили на рожи усердие и принялись качать с удвоенной силой, хотя это уже было нафиг не нужно. Кузьмич обошел меха со всех сторон, потрогал доски, прислушался к шуму воздуха, который валил из трубы.

— Чего это они у вас так справно заработали? — пробурчал он, обращаясь то ли к мехам, то ли к пацанам. — Али подменили ночью, окаянные?

— Никак нет, мастер Кузьмич! — испуганно заблеял Васька. — Сами по себе… Может, прочистились где…

— Прочистились… — недоверчиво протянул Кузьмич. Он пнул короб меха ногой. — Ладно, дуйте как есть. Да глядите мне!

Но подозрение в его маленьких злых глазках уже засело. Он стал еще внимательнее пасти всё, что творилось вокруг его рабочего места. И, конечно, его взгляд всё чаще стал цепляться за меня. Я же был самым «остолопом», а тут вдруг меха заработали как часы. Совпадение? Ага, щас. Кузьмич в совпадения не верил от слова «совсем».

Он стал чаще ставить меня работать рядом, не только клещи держать, но и молотом махать, придираясь к каждому моему движению.

— А ну-ка, Петруха, покажи, как ты заготовку держишь! Не так! Выверни клещи! Вот так! А теперь бей! Чего замах слабый? Сильнее бей, кому говорю!

Заставлял меня делать одно и то же по сто раз, следил внимательно, будто пытался понять, что поменялось. Но главный удар нанес исподтишка.

Как-то под конец смены подозвал меня.

— Слышь, Петруха, ты вроде малый не совсем дурной, хоть и безрукий. Скажи-ка мне, как думаешь, отчего меха вдруг так ладно дуть стали? А? Может, мысль какая есть у тебя?

Вопрос задан вроде как между делом, но я нутром почуял — ловушка. Он меня проверял. Одно неосторожное слово — и пиши пропало.

— Да почем я знаю, мастер Кузьмич, — постарался я изобразить на лице полное недоумение. — Сами ж видите, как были дырявые, так и остались. Может, кожа подсохла где, вот и тянуть стало лучше? Али ветер нынче с другой стороны дует?

Я смотрел на него самым тупым и честным взглядом, на какой только был способен. Кузьмич сверлил меня своими глазками-буравчиками.

— Ветер… Кожа подсохла… — повторил он задумчиво. — А ты мне вот что скажи, умник… Откель воздух-то в меха входит? А? Через какую дырку?

Он явно пытался меня подловить — знаю ли я конструкцию, понимаю ли, как оно работает, чего простому подмастерью знать не положено.

— Так сверху ж дыра, мастер, — ответил я как можно проще, показывая на верх короба. — В нее и входит, вестимо. А выходит — вон туды, — я кивнул на трубу, что к горну шла. — Куда ж ему еще деваться?

Мой ответ, видимо, показался ему достаточно идиотским и вполне в духе «остолопа» Петрухи. Он еще помолчал, пожевал губами.

— Дыра… Туды… — пробурчал он. — Ладно, ступай. Да помни, ежели чего заметишь неладное — мне сказывай первому. Понял?

— Понял, мастер Кузьмич, как не понять, — заверил я и быстро свалил, чувствуя его тяжелый взгляд в спину.

Кажется, пронесло. В этот раз. Кузьмич меня «взял на карандаш». Он не знает точно, что я сделал, но чует, что дело нечисто. Теперь он будет пасти меня в оба глаза. Любой косяк, любое проявление знаний, которые мне не по статусу, могут стать последними. Надо быть еще осторожнее. Еще незаметнее. И продолжать гнуть свою линию — становиться сильнее и искать новые возможности применить свои мозги. Но теперь — под пристальным и очень недобрым взглядом старого мастера.