Инженер Петра Великого

Глава 17

Карета неслась по Питеру, подпрыгивая на бревнах мостовой. Я сидел на мягком бархате и пытался унять сердце, которое колотилось как сумасшедшее. Сам Царь! Петр Алексеевич! Вызвал к себе! В Адмиралтейство! Нахрена?

Голова шла кругом от мыслей, одна страшнее и заманчивее другой. Неужто моя записка Брюсу дошла до самого царя? И что теперь? Жопа за дерзость? Или наоборот?

Адмиралтейство поразило размахом. Огромное здание, верфи у воды, мачты строящихся кораблей, стук топоров, ор работяг, запах смолы и свежего дерева — всё дышало мощью, бешеной энергией, неукротимой волей одного человека, который строил новую столицу и флот посреди болот. Меня провели через кучу комнат, где толпились вояки, чинуши, иностранцы, в большой зал. Там за длинным столом, заваленным картами и бумагами, сидело несколько человек.

И я его сразу узнал Петра. Великий! Просто мощная аура власти! Это трудно описать словами!

Хоть и видел его до этого только на картинках да монетах, но не узнать его было невозможно. Высокий, даже сидя, с темными, пронзительными глазами под высоким лбом, лицо энергичное, что ли, губы тонкие, плотно сжаты. Он быстро чиркал что-то на бумаге, изредка бросая короткие, отрывистые фразы своим собеседникам — среди них я узнал генерала фон-дер-Ховена, графа Брюса (не уверне, но вроде похож) и еще нескольких шишек в военных и гражданских мундирах.

Офицер, что меня привел, тихо что-то доложил адъютанту, тот шепнул царю. Петр поднял голову, его быстрый взгляд впился в меня.

— А, фельдфебель Смирнов? Из Тулы? Что машины хитроумные ладит да чугун варит добрый? — голос у него был громкий, резкий, без всяких расшаркиваний.

— Так точно, Ваше Величество…

— Слыхал, слыхал… Брюс сказывал, да и фон-дер-Ховен доносил… Голова у тебя, говорят, светлая, да руки на месте. Это хорошо. Такие люди нам нужны. А то много охотников казну пилить да языком чесать, а как до дела — так и нет никого. Ну-ка, подойди ближе!

Я подошел к столу.

— Вот ты мне скажи, Смирнов, — Петр отложил перо, уперся локтями в стол и посмотрел на меня в упор. — Пушки твои новые, что из чугуна «чистого», хвалят. Говорят, крепкие, не рвутся. Так ли?

— Так точно, Ваше Величество. Пробовали усиленным зарядом — держат. И льются чище прежнего, брака меньше стало.

— Меньше… А надо, чтоб вообще не было! Солдатская жизнь — не игрушка! Каждая хреновая пушка — это гибель людям нашим! Понял?

— Понял, Ваше Величество! Стараемся…

— Стараться мало! Делать надо! А еще говорят, ты машину придумал, чтоб стволы сверлить ровно? Как она, готова?

— Еще нет, Ваше Величество… Дело мудреное… Мастеров толковых не хватает… Да и с материалом палки в колеса ставят… — я осекся, поняв, что ляпнул лишнего. Жаловаться царю на его же чинуш — дело опасное.

Но Петр, похоже, и сам всё прекрасно понимал.

— Палки ставят… Знаем мы эти палки! — он так долбанул кулаком по столу, что чернильницы подпрыгнули. — Воры да казнокрады! Всё им мало! Ладно. Разберемся. Ты машину свою доделывай! В срок ты вроде не уложился. Но оно и понятно, не ложки строгаешь. Даю тебе крайний срок — два месяца! Чтоб работала! Яков Вилимович, — он повернулся к Брюсу, — присмотришь! Чтоб у Смирнова всё было — и железо, и медь, и люди толковые! А кто мешать будет — мне доложишь! Я им покажу, как государеву делу мешать!

Брюс молча кивнул.

— А еще, Смирнов, — продолжал царь, снова повернувшись ко мне, — говорили мне, ты и над ружейным замком колдуешь? Чтоб осечек меньше было?

— Есть такое, Ваше Величество… Пружины получше делаем, огнива… Замок надежнее становится…

— Вот! Это дело первейшее! Фузея — оружие солдата! Она безотказной быть должна! Что толку от пушек, если пехота наша пальнуть не может⁈ Ты и над этим думай крепко! Чтоб замок был прост, дешев и надежен, как топор! Понял?

— Понял, Ваше Величество!

— То-то же. А теперь вот что, Смирнов… Сидеть тебе в Питере да машины строить — дело хорошее. Но надо, чтоб ты и в поле службу поглядел. Как там солдаты наши воюют, какое оружие им надо, чего не хватает. А то вы тут, в кабинетах да мастерских, напридумываете диковин, а они в бою и не годятся ни хрена.

Он помолчал, обвел взглядом присутствующих.

— Поедешь ты, Петр Смирнов, в действующую армию. На месяц. К фельдмаршалу нашему, Борису Петровичу Шереметеву. Определим тебя при артиллерийском парке. Будешь там смотреть, как пушки наши воюют, и новые, и старые. Будешь примечать, что хорошо, что хреново. Будешь с офицерами да солдатами говорить, узнавать, что им надо. А главное — будешь на месте показывать да учить, как с новыми пушками обращаться, как чинить их, если что. И замки твои ружейные там же опробуешь, в деле. Пусть солдаты сами скажут — годные или нет. Уразумел задачу?

В действующую армию! На фронт, где идет война, где снаряды рвутся, где кровь льется! Я стоял, охреневший от этой новости. Это было совсем не то, чего я ожидал. Я думал, меня оставят здесь, при заводах, станки строить, производство налаживать… А тут — на войну!

Еще и хитро так завернул — срок на постройку станка — два месяца, из которых месяц — на войне. Вот же ж подфартило.

— Чего молчишь? — грозно спросил Петр. — Аль обосрался?

— Никак нет, Ваше Величество! — выпалил я первое, что пришло в голову. — Готов служить, где прикажете! Только машины мои… станок сверлильный… кто ж доделывать будет?

— А ученики твои на что? — усмехнулся царь. — Оставишь им чертежи да указания. Да поручик Орлов приглядит, он парень толковый. А ты поезжай. Война — лучшая школа для инженера. Поглядишь, как оно в жизни бывает, а не на бумажке. Наберешься ума-разума, вернешься — еще полезнее будешь. А пока — езжай. Завтра же с артиллерийским транспортом и отправишься. Подорожную и указ Шереметеву тебе выдадут. Всё, иди. Некогда мне с тобой лясы точить. Дел по горло!

Он снова уткнулся в бумаги, давая понять, что аудиенция окончена. Я поклонился и, пятясь, вышел из зала, провожаемый любопытными взглядами шишек. В голове был полный бардак.

Действующая армия, фельдмаршал Шереметев, война! Это был новый, совершенно неожиданный поворот. И снова опасный, невероятно захватывающий вызов.

Отъезд из Питера был быстрым и суматошным. Капитан Краснов снабдил меня всеми нужными бумагами — подорожной до самой армии фельдмаршала Шереметева, предписанием к нему и даже сопроводиловкой от генерала артиллерии, где расписывались мои «особые таланты» по части пушек и ружей. Мои пацаны — Федька, Ванюха, Гришка — провожали меня чуть ли не со слезами. Я оставил им подробные инструкции по станку и замкам, велел слушаться Орлова и немца Шульца. Простился и с ними — Орлов обещал приглядывать за моими делами и иногда слать весточки с обозами, а Шульц только крякнул по-немецки и пожелал «гут глюк».

Дорога в действующую армию оказалась еще хуже и дольше, чем из Тулы в Питер. Ехали с большим артиллерийским обозом — тащили новые пушки, везли порох, ядра, бомбы. Дороги были убиты в хлам, осенняя распутица превратила их в сплошное болото. Телеги и фуры постоянно застревали, лошади падали от усталости, солдаты охраны и возчики матерились так, что уши вяли, вытаскивая увязшие по оси колеса. Ночевали где придется — в редких деревнях, а чаще прямо в поле, под дождем и ветром. Жратва была паршивая — всё та же солдатская каша да сухари. Я, хоть и был теперь фельдфебелем с какими-никакими деньгами, старался не выпендриваться, делил с солдатами и дорогу, и еду. Смотрел, слушал их разговоры, вникал в их быт.

Чем ближе мы подъезжали к фронту (где-то в Прибалтике — я толком и не знал, карты были секретные и не для моего чина), тем сильнее чувствовалось дыхание войны. Всё чаще попадались воинские команды, тянулись обозы с ранеными, встречались сожженные деревни. Воздух был пропитан горьким дымом. А потом я услышал и канонаду. Сначала далекую, глухую, как гром. Потом всё ближе, отчетливее. Тяжелые, размеренные удары осадных орудий, частые и резкие — полевых пушек, сухая трескотня ружейной пальбы. Этот звук уже не прекращался ни днем, ни ночью, стал привычным фоном.

Наконец мы добрались до главного лагеря русской армии. То, что я увидел, меня просто потрясло. Огромное, раскинувшееся на километры поле, превращенное в море грязи. Бесчисленные палатки, шалаши, землянки, наспех сколоченные бараки. Дым тысяч костров, смешанный с туманом и пороховой гарью. Ржание лошадей, мычание волов, скрип телег, крики на разных языках, солдатский мат, стоны раненых… И над всем этим — непрерывный грохот канонады с передовой, которая была где-то там, за холмами.

Это был хаос, огромный, кипящий, хреново управляемый муравейник. Солдаты в разных, грязных, рваных мундирах. Кто-то чистил ружье, кто-то латал дыры на одежде, кто-то просто сидел у костра, тупо уставившись в огонь. Офицеры, тоже не сильно чище, бегали, отдавали приказы, ругались с интендантами из-за нехватки провизии или пороха. Везде — грязь, мусор, дерьмо. Санитария — никакая. Неудивительно, что болезни косили солдат не меньше шведских пуль.

Меня провели в штаб артиллерийского парка. Угрюмый начальник, полковник артиллерии, принял мои бумаги без особого энтузиазма.

— А, Смирнов… Фельдфебель… Из Питербурха… Знаем, писали про тебя… Умелец, значит… Ну, посмотрим, какой из тебя умелец. Определить его пока к третьей батарее осадных мортир. Пусть там приглядится, поможет за пушками присмотреть. А там видно будет. Иди.

Третья батарея стояла на небольшом пригорке, чуть в стороне от основного лагеря, но достаточно близко к передовой, чтобы до них долетали шальные ядра и пули. Командовал батареей капитан Синицын, седой и вымотанный войной офицер. Он встретил меня так же безрадостно.

— Фельдфебель Смирнов? Прислали, значит… Ну, располагайся. Работа у нас простая — шведа ядрами кормить. Гляди, учись. Да порох береги — его вечно не хватает.

И вот тут-то я и увидел войну этой эпохи во всей ее красе и уродстве. Осадные мортиры — короткие, толстые чугунные монстры — стреляли огромными бомбами с порохом внутри. Заряжали их долго, муторно. Засыпали порох, вкатывали бомбу, вставляли запальную трубку. Потом фейерверкер подносил фитиль… Оглушительный рёв, огромное облако дыма, и бомба по крутой дуге улетала куда-то в сторону вражеских укреплений. Куда она там упадет, взорвется ли вовремя — хрен его знает. Точность была никакая.

Как я понял, эти мортиры — трофеи от все тех же шведов.

Враги отвечали. Их пушки били чаще и, как мне показалось, точнее. То и дело над нашими позициями со свистом проносились ядра. Иногда падали рядом, вздымая фонтаны грязи. Иногда — попадали. Я видел, как ядро вмазало в бруствер рядом с мортирой, разбросав землю и бревна, как шальной фрагмент дерева проткнул солдата…

Крики, кровь, суета…

Раненых тащили на носилках в лазарет, а на их место тут же вставали другие. Обыденно, без лишних слов. Смерть здесь была повседневностью.

Меня поначалу подташнивало, но потом прошло. Сработал какой-то защитный механизм насмотренности фильмов наверное. Мозг решил, что это все кино. Если бы не запахи…

Как-то раз началась настоящая артдуэль. Шведы накрыли нашу батарею огнем. Ядра ложились всё ближе. Одно ударило прямо в лафет мортиры, разнесло его в щепки. Другое пролетело так низко над головой, что я инстинктивно вжался в землю, почувствовав горячий ветер. Воздух наполнился грохотом, свистом, вонью пороха. Земля дрожала от ударов. Я залег за бруствером вместе с солдатами. Это было совсем не то, что испытания на заводском полигоне.

Это была настоящая война. Жестокая, хаотичная, страшная.

Я видел и героизм — как солдаты под огнем продолжали заряжать и наводить свои неуклюжие мортиры, как капитан Синицын спокойно командовал, не обращая внимания на свистящие рядом ядра. Видел и страх — как бледнели рожи, как кто-то пытался зарыться поглубже в землю. Видел и страшные раны, и смерть.

Это было мое боевое крещение. Новое. Не как инженера со стороны, а как человека, оказавшегося в самой мясорубке. Все мои знания и «хитрости» обретут настоящий смысл только тогда, когда они помогут вот этим мужикам, солдатам и офицерам, выжить и победить в этой страшной войне. А для этого надо было не просто строить станки, а быть здесь, рядом с ними, понимать их нужды и опасности.

Проведя несколько дней на осадной батарее у Синицына, я попросил его отпустить меня поближе к передовой, где стояли полевые пушки и пехота. Надо было увидеть не только как палят из тяжелых мортир, но и как воюют обычные полевые пушки, и главное — как стреляют из ружей солдаты в реальном бою. Синицын отпустил меня без проблем — толку от меня на батарее было ноль, а лишний рот ему кормить было ни к чему.

С рекомендательным письмом от Орлова (он и об этом позаботился) я поперся в расположение одного из пехотных полков, который держал оборону на фланге. Меня принял полковник — тертый вояка со шрамом через всю щеку. Выслушал, прочитал письмо Орлова про мои «таланты» и отправил меня к ротному командиру, капитану Нефедову, чья рота стояла на самом передке.

— Поглядишь там, фельдфебель, как наши орлы воюют, — сказал полковник без особой веры в голосе. — Может, и правда чего дельного присоветуешь. Только под пули не лезь зря, голова у тебя одна, а война долгая.

Ротный Нефедов, молодой, но уже с задолбанными глазами офицер, встретил меня настороженно.

— Опять из столицы… Смотреть прислали… — пробурчал он. — Ладно, гляди. Только под ногами не мешайся.

Впереди — позиции шведов. Между нами — перепаханное ядрами поле, всё в небольших воронках и каком-то хламе. Постоянно шла перестрелка — то тут, то там бахнет ружье, пули свистят. Иногда начинали бухать полевые пушки, обстреливая врага.

Вот тут-то я и увидел во всей красе, как работает пехотное оружие в бою. И зрелище подтвердило все мои худшие догадки.

Стрельба была просто хаотичной и почти бесполезной. Целились абы как, навскидку. После выстрела начиналась долгая и нудная процедура перезарядки. Солдаты коряво орудовали шомполами, сыпали порох на полку, пытаясь сделать это быстрее, но под свист пуль руки дрожали, движения были скованными.

А осечки! Мать честная, сколько было осечек! То кремень искру не даст, то порох на полке отсырел (погода стояла мерзкая). Я видел, как солдаты матерятся, теряя драгоценные секунды, пока их товарищи стреляют. Каждая третья, если не вторая, попытка выстрелить — пшик. Неудивительно, что штык по-прежнему был главным аргументом пехоты.

Я ходил по позиции, трепался с солдатами, с унтерами. Спрашивал про их ружья, что не так. Ответы у всех были примерно одинаковые: бьет криво, заряжать долго, осечки достали, пружины ломаются. Некоторые показывали свои фузеи — стволы раздутые, замки раздолбанные, ложа треснутые. Оружие было в ужасном состоянии, чинить его было некому и нечем. Полковые оружейники, если они вообще были, не справлялись.

Смотрел я и как работают полевые артиллеристы. Несколько легких 3-фунтовых пушек стояли за траншеями и лупили по шведам. Тут порядка было чуть больше, расчеты работали слаженнее, но проблемы были те же. Точность — никакая. Ядра ложились то дальше, то ближе цели. Иногда и стволы рвались, хоть и реже, чем у тяжелых осадных. Я подошел к одной батарее, разговорился с командиром — молодым подпоручиком. Он тоже жаловался на качество пушек и ядер, на хреновый порох.

— Вот гляди, фельдфебель, — он показал на кучу ядер, — половина кривые! Как из такого точно стрелять? А порох? То сырой привезут, то слабый. Заряд по уставу отмеришь — не долетит. Добавишь — смотришь, как бы ствол не порвало. Вот и воюй тут…

Но самое сильное впечатление на меня произвел один бой во время шведской вылазки. Как-то под утро, в тумане, шведы внезапно атаковали. Из их позиций выскочила стройная линия солдат в мундирах и строем двинулась к нашим траншеям.

Начался кипеш. Наши, застигнутые врасплох, открыли беспорядочный огонь. Треск ружей смешался с криками «Ура!» и «Гот мит унс!». Я видел, как шведы падают. Наши пытались перезарядиться, но в спешке и под огнем получалось хреново. Осечка за осечкой.

— Штыки к бою! — заорал капитан Нефедов. — Держать строй! Не пущать!

Шведы уже были у самых траншей. Завязалась рукопашная. Штыки, приклады, сабли офицеров. Кровь, хрипы, мат. Страшное зрелище. Наши дрались отчаянно, шведов было больше, они перли напролом. Вот один шведский гренадер уже на бруствер вскочил, тесаком машет… Вот другой в траншею лезет…

В этот момент я стоял у батареи Нефедова. В руках у меня была та самая фузея, которую мне выдали «для изучения». Я ее почистил, привел в порядок замок, даже огниво свое поставил. Зарядил еще с вечера, на всякий пожарный, как чуствовал. И вот этот случай настал.

Не думая, я вскинул ружье. Поймал на мушку (если это можно было назвать мушкой) того гренадера на бруствере. Выстрелил. Отдача в плечо. Гренадер как-то нелепо замахал руками и свалился вперед. Есть! Перезарядиться я, конечно, не успел бы. Но рядом стоял солдат, который безуспешно щелкал своим замком.

— Дай сюда! — крикнул я, выхватывая у него фузею. Быстро глянул на полку — порох есть. Взвел курок. Выстрелил в другого шведа, который пытался прорваться.

Опять попал! Еще и оружие не подвело.

Ха! Новичкам везет!

Противник пошатнулся и упал.

Тут подошли наши резервы, ударили шведам во фланг. Атака захлебнулась. Шведы, теряя людей, стали отходить к своим. Бой закончился так же внезапно, как и начался.

Я держал дымящуюся фузею, сердце колотилось как сумасшедшее. Два выстрела — два трупа. Конечно, стрелял почти в упор. Но главное — оба раза замок сработал! А сколько наших в этот момент не смогли выстрелить из-за осечки?

Этот короткий, но жестокий бой наглядно показал мне все косяки местного оружия. Кривое, медленное, ненадежное… Всё это стоило солдатских жизней. И я еще раз убедился — моя работа здесь, на фронте, и там, на заводе, была очень нужна. Надо было дать солдату оружие, на которое он мог положиться, которое било бы точно и стреляло без осечек. Это была задача поважнее любых станков.

Тот бой во время шведской вылазки, был коротким и стрёмным, но имел для меня и неожиданные плюсы. Мои два удачных выстрела в самый нужный момент не остались незамеченными. Солдаты из роты Нефедова, которые видели, как я уложил двух шведов, стали смотреть на меня с уважением. А капитан Нефедов, который сначала отнесся ко мне прохладно, как к очередному «штабному умнику», теперь сам подошел ко мне после боя.

— Ловко ты их, Смирнов! — сказал он, вытирая пот со лба. — Прямо как заправский гренадер! Не ожидал от тебя, честно скажу. И ружье твое, гляжу, не подвело. А у моих — половина осечки дала… Беда с этими замками, просто беда!

Это был идеальный момент для разговора. Я рассказал ему про свои попытки улучшить замок — про новые пружины, про цементированные огнива, про идею с герметичной полкой. Нефедов слушал с огромным интересом.

— И что, поможет? — спросил он с надеждой. — Если б хоть осечек меньше стало — уже огромное подспорье! А то стоишь под огнем, щелкаешь замком, а он — пшик! А швед-то не ждет…

— Поможет, ваше благородие, — уверенно сказал я. — Уже пробовали на заводе — пружины держат, искра лучше. Если б партию таких замков сюда, на пробу… Да чтоб солдаты сами оценили…

— Вот это мысль! — оживился Нефедов. — Я бы первый свою роту вооружил! Пиши бумагу в Канцелярию, я подмогну, чем смогу!

С этого разговора и началось мое реальное общение с военными. Солдаты и унтеры, видя, что я не просто «барин из столицы», а человек, который и под пули лезть не ссыт, и в их солдатских проблемах шарит, стали относиться ко мне с доверием. Они охотно рассказывали про свои фузеи, показывали поломки, делились лайфхаками — как лучше кремень зажать, как дырку затравочную прочистить, как порох от сырости уберечь. Я мотал на ус, делал пометки. Это была бесценная инфа «с полей», которую ни в каких чертежах или инструкциях не найдешь.

Я стал заходить и к артиллеристам на позиции. Болтал с подпоручиком той батареи, что стояла рядом, с фейерверкерами, с простыми канонирами. Они тоже жаловались на качество пушек и ядер, на хреновые запальные трубки для бомб. Но при этом давали и дельные советы. Например, как лучше лафет приспособить для стрельбы с кривой земли, какой прицел был бы удобнее, как ускорить заряжание. Один старый фейерверкер даже показал мне самодельную приспособу для более точного замера угла подъема ствола — простую деревяшку с отвесом, но куда удобнее штатного квадранта.

Я понял, что эти люди — солдаты, унтера, младшие офицеры, те, кто каждый день имеет дело с оружием в бою, — носители огромного практического опыта. Они буквально чуяли, что надо улучшить, где слабое место у той или иной железяки. Им не хватало только знаний и возможностей, чтобы свои идеи воплотить. А у меня эти знания были. Получался идеальный симбиоз: их опыт и мои мозги.

Я стал активным участником. Помогал полковым оружейникам чинить замки, используя свои «улучшенные» детали (я привез с собой небольшой запас пробных пружин и огнив). Показывал солдатам, как правильнее ухаживать за ружьем, как уменьшить шанс осечки. Объяснял артиллеристам, почему важно тщательно чистить ствол от нагара, как качество пороха влияет на дальность.

Сначала на меня смотрели с недоверием — фельдфебель, почти офицер, а ковыряется с замками, как простой слесарь! Но когда видели, что ружье после моей починки начинает стрелять надежнее, или когда я мог толково объяснить, почему порвало ствол у пушки, отношение менялось. Меня зауважали. Не за чин или столичный блат, а за дело, за то, что я не чурался грязной работы, вникал в их нужды и реально помогал.

Даже полковник, командир полка, как-то раз подозвал меня.

— Слышал я, Смирнов, солдаты тебя хвалят, — сказал он, разглядывая меня своими выцветшими глазами. — Говорят, замки им чинишь справно, да и советы дельные даешь. Это хорошо. Только ты это… меру знай. Твое дело — примечать да думать, как оружие лучше сделать, а не каждой фузее затвор перебирать. На то мастера есть.

— Так точно, господин полковник, — ответил я. — Только ж как не помочь, если видишь — люди мучаются, а дело государево страдает? Да и мне польза — лучше понимаю, что солдату надо.

Полковник хмыкнул.

— Ишь ты, речи какие… Ладно. Понимай. Только в драку без нужды не лезь. Голова твоя нам еще пригодится. Можешь идти.

Это было почти признание. Меня перестали воспринимать как чужака, присланного из Питера контролера. Я становился своим, человеком, который понимает нужды простого солдата и артиллериста. И это уважение, заработанное здесь, на передовой, под свист пуль и грохот пушек, было для меня, пожалуй, важнее любых чинов и наград.

Война всегда меняет людей. И меня это не обошло.

Друзья, вас так много, но лайков — чуть. Прошу вашей поддержки, поставьте отметку — «нравится». Это сильно поможет книге продвинуться в рейтинге! Спасибо вам за проявленный интерес к данному произведению и приятного чтения)