– Корнелий! Корнелий!

– Я тут, Ливерий, тут, – он взял друга за руку.

– Больно мне, Корнелий, очень больно! Не могу больше! – снова закашлял Ливерий и, поперхнувшись собственной кровью, стал дергаться, но Корнелий быстро перевернул его на бок, и тот снова задышал. – Поклянись мне!

– Клянусь! Проси, чего хочешь. Правда, я вряд ли смогу для тебя что-то сделать: видимо, я, хотя и последним из нас, но все равно загнусь здесь, в этих каменоломнях.

– Нет, сделать то, о чем я тебя попрошу, в твоей власти, – из последних сил вымолвил Ливерий и поманил друга к себе пальцем. – Убей меня.

– Что? – в ужасе от услышанного Корнелий отскочил от него, как ошпаренный.

– Прошу! Умоляю! Я устал от страданий! Я устал от этого недуга, который пожирает меня изнутри! Я хочу уснуть и не чувствовать больше этой боли. Ты поклялся, что выполнишь то, о чем я попрошу. Считай, что это моя последняя просьба! – глядя на Корнелия отчаянными глазами, в которых читалась неописуемая боль, с трудом проговорил Ливерий.

– Я… Я не могу, – дрожащим голосом вымолвил Корнелий.

– Пожалуйста. Ну, пожалуйста. Умоляю!

Корнелий сжал кулак, поднес его к своему рту и в отчаянии укусил себя так, что прокусил кожу. Затем он тяжело вздохнул и обхватил руками шею Ливерия.

– Прости меня.

– Спасибо, – улыбнулся ему в ответ Ливерий и с облегчением закрыл глаза.

Через несколько минут все было кончено. Убедившись, что друг больше не дышит, Корнелий разжал руки и, припав к нему на грудь, заплакал навзрыд. Чуть позже, придя в себя, он присел рядом с телом Ливерия, обхватил голову руками и погрузился в свои безрадостные мысли.

– Не убий, – вдруг спокойно произнес чей-то голос совсем рядом.

– А? Что? – поворачиваясь на звук, растерялся Корнелий.

– Одна из заповедей гласит: не убий. Вы с умершим другом совсем недавно разговаривали об одном человеке, который этому учит.

– Я избавил его от страданий! – грубо вытирая с щеки слезу, рявкнул Корнелий.

– От страданий? Значит, ты думаешь, убив друга, ты сделал благо? Не ты даровал ему жизнь, не тебе ее и забирать. Теперь ты остался совсем один, Корнелий. К сожалению, только что ты сделал очередной шаг в никуда. Еще один неправильный выбор, и мы уже не сможем тебе помочь.

– Кто ты? – Корнелий пристально посмотрел на собеседника: тот был одет в чистейшую белую тогу и явно не походил на здешних обитателей.

– Я – путник. Я – пастырь. Я – поводырь, который хочет вернуть твою заблудшую душу домой. Ты терзал себя все это время недаром и осознал многое. Все, что происходит, происходит не просто так. И ты не в силах на это повлиять. Но ты в силах спасти хотя бы одного из двух. Дать надежду людям, вернуть семени своему вид человеческий. Расскажи ему о том, во что сам поверил. Возможно, тогда в его начавшем обмерзать сердце снова загорится огонь. И не ищи встречи с тем, кто сеет смерть, ибо ищущий его находит только страдание.

– О чем ты? Что все это значит?

Незнакомец указал пальцем на сидящих тесной кучкой людей, явно не римлян, бородатых, с косматыми головами и крепких в плечах.

– И что? – спросил было Корнелий, отвлекаясь на тех, на кого показал странный собеседник, но, когда он повернулся обратно, незнакомца уже не было.

От изумления Корнелий закрыл глаза и потер их руками, затем открыл, закрыл и снова открыл, но рядом с ним по-прежнему было лишь бездыханное тело Ливерия. Он поднялся и, шаркая ногами, добрел до варваров, которые о чем-то говорили, точнее, говорил один из них, а остальные его внимательно слушали. Корнелий присел рядом, но на него не обратили внимания.

– Говорю тебе, он не человек! Как можно было с сотней воинов победить Ульриха?! Я сам там сражался! Он пришел в наши края, чтобы мстить! – говорил бородатый и коренастый раб.

– А вдруг это сам Вар вернулся из преисподней?!

– Да что ты мелешь?! Какой Вар?! Вар – глупец! Бездарь! А этот хитер и проворен, словно лис! Чтобы убить Хлодвига, мужество нужно, да и силища немалая, а он с ним, как с ребенком, разделался!

– Да! Да! – внезапно поддержал товарища второй варвар. – А потом он, говорят, выставил его голову на своих воротах!

– А еще рассказывают, что его солдаты бессмертны, а сам он питается душами людей, поэтому и вырезает целые деревни, даже пленных не берет! – встрял в спор третий.

– Может, хватит чушь-то нести?!

– Это не чушь! Они пробрались к Ульриху и убили его, а у него охраны, знаешь, сколько было? А тело потом нашли без единой капли крови! Один из выживших охранников рассказывал, что этот Луций пил кровь убиенного Ульриха!

– Как? Как ты его назвал? – переспросил Корнелий, услышав знакомое имя, и пододвинулся поближе.

– Луций. А тебе-то что?

– Странное совпадение, – тихо пробормотал Корнелий.

– Чего странного-то?

– Моего сына зовут так же.

– Ха! Ну, ты даешь! При чем здесь твой сын?! Если бы это был он, ты бы не гнил сейчас на этих каменоломнях! Говорят, его боготворит вся армия! Хотя лучше бы такую тварь придушили еще в детстве! В нем нет ничего человеческого! Разыскивая нашего вождя Арминия, он вырезал не одну деревню херусков! Я был там и видел, что его воины сделали с жителями! Детей вешали вместе с матерями, стариков резали, словно скот. Он не берет пленных – он просто истребляет людей! Я видел это собственными глазами, пока наш отряд не попал в засаду и меня не пленили. Так что, я думаю, вряд ли бы ты хотел иметь такого сына, раб!

Корнелий поник головой и, поднявшись, отошел в сторону. Вскоре надсмотрщики погнали всех на работы, и он, сгорбившись и взяв инструмент, смиренно побрел в общей массе рабов к каменным глыбам.


Луций неспешно вошел на виллу Германика. Гонец сообщил ему о приглашении в тот момент, когда он возвращался с проверки дальнего гарнизона. Не теряя времени, он сразу отправился к племяннику императора. По прибытии воин снял шлем, скинул плащ, передал обмундирование рабу, а сам прошел вперед, туда, откуда доносились звуки музыки и громкий разговор. Вскоре он оказался в зале, посреди которого располагался стол, заставленный различными яствами. Тут было и большое блюдо с заливной рыбой, и паштет из соловьиных языков, и жареные кабаны, и различные соусы, запах которых вызывал отвращение у варваров.

Луций подошел к столу и взял чашу с вином. Несколько присутствовавших в зале людей, в том числе и Германик, повернулись к нему.

– Здоровья хозяину этого дома! Успехов в делах и начинаниях! – громко провозгласил тост Луций и, дождавшись от своего командира вежливого кивка, вылил на пол немного вина в честь бога Либера и жадно осушил чашу до дна. Германик с улыбкой указал ему на место рядом с собой, и Луций поспешно прошел к нему. Германик возлежал на ложе. Луций уселся рядом на месте почетного гостя. Вокруг орали германские вожди, которые переметнулись на сторону римлян. Один из них протянул Луцию руку, но тот брезгливо взглянул на него, отвернулся и взялся за чашу. Увидев это, Германик рассмеялся.

– А ты и впрямь не такой, как все! Не зря Марк столько говорил мне о тебе и просил взять в легион! Я действительно не жалею о том, что ты служишь у меня!

Луций перевел взгляд на командира.

– А я рад служить вам, – склонив голову, почтительно ответил он.

В глубине зала извивались под звуки флейт и кифар восточные рабыни. Синий свет от специально натянутой на лампады материи стекал по их обнаженным телам, превращая их в сказочных богинь. Темные глаза, подведенные краской, словно прожигали душу насквозь. Другие рабыни и рабы шныряли между столов, убирая опустевшие блюда и поднося новые. Неожиданно толстый варвар схватил и начал бесцеремонно тискать одну из девушек. Та еле отбилась от его домогательств и со слезами убежала прочь. Луций напряженно смотрел на все происходящее, медленно потягивая вино. И римляне, и варвары, упившиеся в хлам, вели себя словно животные. «Скоты!», – внезапно промелькнуло в голове у Луция, и он поставил чашу с вином на стол. Вдруг, невольно обернувшись, он увидел в углу странного горбуна в грязном тряпье, и тут же в его мозг врезался чей-то голос:

– Посмотри на них, Луций, посмотри внимательно. Разве достойны они жизни? Нет! Разве такие люди должны управлять этим миром? Нет! Ты и только ты должен стоять во главе вечного города и править этим отребьем! Они понимают лишь язык силы. Ослабь до крови врезавшиеся удила, дай им немного воли, и вот во что они превращаются!

Голос прервался, а непонятный горбун исчез, как только на колени к Луцию села девушка и, обняв его, зашептала ему на ухо что-то ласковое. Мрачные мысли на мгновение ушли в сторону, а сердце начало биться чаще. Однако Луций почувствовал на себе взгляд Германика, обернулся на него и по выражению его лица понял, что тот наблюдает за ним давно. Тут какой-то пьяный германец встал из-за стола и швырнул обкусанную курицу в сторону танцующих рабынь. Повсюду раздался хохот, а виновник веселья, гордясь своим поступком, победоносно поднял руки вверх и безобразно заржал. Луций в ярости скинул с себя рабыню, вскочил, но Германик опередил его. Он быстро подошел к разгневанному воину и, положив руку ему на плечо, произнес:

– Пойдем, нужно поговорить, тем более, я гляжу, ты не очень-то веселишься. Натворишь еще чего, а это зверье нам нужно, лучше дружить с ними, чем воевать.

– Боюсь, мое мнение не совпадает с вашим, – сухо бросил Луций, глядя, как германец продолжает паясничать, словно шут, вызывая хохот у остальных.

– Пойдем, пойдем, – похлопывая Луция по плечу и негромко смеясь, сказал Германик, и они вышли на безлюдную и тихую террасу.

– Зачем вы позвали меня? – слегка пошатываясь от выпитого вина, спросил Луций.

– Немного повеселиться. Разве я не могу пригласить к себе самого удачливого своего командира? Странно, что Клементий мне ничего не рассказывал о тебе.

– Я тронут вашим вниманием, но мне не по нутру находиться рядом с этими дикарями. А что касается Клементия, так он, наверное, был слишком занят чем-то очень важным, вот и не вспомнил обо мне.

– Что это тебе не по нутру, я понял. Я видел, как ты чуть не кинулся на того жирного германца, а он, между прочим, вождь одного из племен, которые присоединились к нам и предоставили свои войска для борьбы с Арминием.

– Я бы преподал этому варвару небольшой урок, забив брошенную им курицу обратно ему в пасть!

– В политике, Луций, недостаточно одной только силы, иногда нужно подключать и мозг, – улыбнулся Германик. – А ты знаешь, как называют тебя германцы?

– Понятия не имею.

– Мара, – протянул Германик.

– И что это значит?

– Это их бог хаоса, беззакония и насилия.

– Прекрасно! – рассмеялся в ответ Луций. – Я заставлю их уважать нас! Они заплатят за Тевтобургский лес и за тех, кого они обрекли на мучительную смерть либо на позорное существование!

– Я слышал, твои люди выследили Арминия?

– Да, я послал своего человека к вождю одного из племен с ясным и простым предложением: он мне достанет голову Арминия, а я не вырежу его племя подчистую. Кстати, мой человек, Ратибор, пленил жену Арминия: она была передана вашим людям в качестве трофея. Я надеюсь, вам сообщили об этом?

– Конечно, Луций. Достойный подарок перед триумфом в Риме! Я решил провезти ее в своей колеснице как наглядное доказательство покорения Германии. А насчет ее мужа ты придумал здорово. Живой, мертвый – какая разница?

– С мертвым хлопот меньше, – сухо бросил Луций.

– Кстати, – Германик подошел к небольшому сундучку, достал из него бумагу и пристально посмотрел на собеседника.

– Да, командир?

Слегка улыбнувшись, Германик постучал свернутым листом по ладони.

– Ты знаешь сенаторов Андриана и Келестина?

– Конечно, – невозмутимо ответил Луций. – Они привезли мне назначение на должность командующего Гвардейским легионом. А потом, насколько мне известно, они то ли пропали, то ли вернулись обратно в Рим, то ли их похитили. А в чем, собственно, дело?

– Их тела были найдены неподалеку от лагеря пятого легиона, в котором ты был центурионом.

– Тела? Их что, убили?

– Убили? Это мягко сказано. Их выпотрошили, притом, по всей видимости, еще живыми. Я лично ездил осматривать то место. Зрелище, скажу тебе, не из приятных, хотя я немало повидал на своем веку. Такое ощущение, что тот, кто это с ними сделал, хотел, чтобы они напоследок испытали нечеловеческие мучения.

– И кто же это сделал? Германские друиды? Они относятся к римлянам, как к скоту. Если эти сенаторы попали к ним, немудрено, что их ожидала такая смерть, – смотрел прямо в глаза своему командиру Луций.

– Возможно, ты и прав. Возможно, – теребя в руках бумагу, ответил Германик.

– Позвольте спросить, к чему весь этот разговор? Или, быть может, вы думаете…

– Нет! Что ты, что ты! – перебил Луция Германик. Он нервно заходил по террасе, затем резко развернулся, остановился, немного задумался и тут же произнес: – Еще один вопрос: а чем занимаются твои родители? Твой отец – где он сейчас и что делает?

Луций явно не ожидал, что разговор примет такой оборот. Он наконец-то обратил внимание на бумагу в руках Германика, и его скулы задергались. Сначала страх, а потом гнев охватили его тело и разум.

– Мои родители?! Вы хотите знать, где сейчас мои родители?! И что с ними произошло?! – багровея от злости и подходя ближе к командиру, злобно произнес Луций.

– Германик, здравствуй! Мир тебе и твоему дому! – послышался внезапно до боли знакомый голос. Собеседники одновременно обернулись и увидели, как из темноты к ним по ступенькам поднимается Марк.

– Марк? Какими судьбами?! Что ты делаешь в этом богами забытом месте?! – подходя к нему и обнимая, удивился Германик.

– Марк! – почти шепотом произнес Луций и хотел было радостно кинуться к нему, но тот взглядом показал, что делать этого не стоит, и бывший центурион пятого легиона остался стоять на месте.

– Тиберий прислал меня к тебе. Он радуется твоим успехам, весь Рим прославляет тебя!

– Я счастлив слышать от тебя такие новости!

– Цезарь желает твоего возвращения в Рим, тебя ждет триумф.

– А как же мое войско? Арминий пока не схвачен, многие очаги сопротивления еще не подавлены.

– Брось, все понимают, что это дело времени. Этим может заняться любой другой, да хотя бы Клементий. Он же сейчас легат пятого легиона? Как ты думаешь, он справится?

– Клементий? Хорошо, что ты о нем вспомнил. Он как раз мне прислал кое-что, и я хотел бы поговорить с тобой о… – но Германик не смог закончить, поскольку Марк довольно бесцеремонно перебил его.

– Глазам не верю! Луций?! Гай Луций Корнелий?! Ты ли это? – раскинув руки, он подошел к стоящему в стороне воину и приобнял его. – Ты возмужал! Гляжу, война наградила тебя своими медалями! – продолжил он, рассматривая шрам на лице своего подопечного. – Наслышан, наслышан о твоих успехах и достижениях! Весь Рим хочет видеть человека, который одолел армию варваров всего лишь одной центурией! Многие мечтают познакомиться с тобой лично и пожать руку воину, при упоминании одного лишь имени которого германцы начинают дрожать и молиться!

– Я рад видеть тебя, Марк, – по-мальчишески улыбнулся сенатору Луций.

– Присядь, – тут же произнес Марк с печалью в голосе. – Твой отец покинул нас. Его друзья устроили ему пышные похороны, – сенатор повернулся к Германику: – Он остался один. Печальная судьба! Мать умерла, когда он был еще малышом, а теперь скончался и благородный Корнелий. Да, Луций, – вынимая грамоту из-за пазухи и протягивая ее ошарашенному юноше, не останавливался Марк. – Вот завещание, подписанное покойным. Его поместье теперь принадлежит тебе. А за твои подвиги император выделил тебе еще несколько вилл и рабов. Можешь распорядиться ими по своему усмотрению. Здесь все написано.

Луций, не понимая ничего, только хлопал глазами и невольно подыгрывал Марку. Только насчет смерти своего родителя он понял, что сенатор не шутит, но вот что касается всего остального... «Какое имение? Какие виллы? Что за рабы? О чем это он?», – недоумевал Луций.

– Крепись. Мужайся, – тихо добавил Марк и, подойдя к Германику, спросил: – Так о чем ты хотел со мной поговорить?

– Так это, вот… – протягивая ему бумагу, растерялся племянник императора.

Взяв листок в руки, Марк быстро подошел к горящим жаровням, вдумчиво прочитал текст, затем громко рассмеялся и швырнул бумагу в огонь со словами:

– И ты что, поверил этим бредням?!

– Так ведь… – начал Германик, но Марк снова его перебил:

– Успокойся, ты не хуже моего знаешь, как завидуют друг другу люди, особенно когда они видят возвышение своих подчиненных! Зависть! Это обычная человеческая зависть, и ничего более! Я поговорю с ним об этом, думаю, он поймет, что был неправ.

– Как скажешь, Марк, но я все же наведу справки.

– Германик, друг мой, я никоим образом не помешаю тебе. Наоборот, буду содействовать во всем, если понадобится. А теперь пойдем, гости наверняка заждались хозяина дома и покорителя этих земель. Да, кстати, – повернулся Марк к Луцию. – Встретимся с тобой в Риме. Тиберий и тебя хочет видеть на триумфе Германика, там все и обсудим.

Луций покорно кивнул головой. После того, как Марк с Германиком удалились к гостям, он остался один и нервно заходил по террасе.

– Чертовы комары! – выругался Луций, размазывая по щеке кровососа, и окрикнул проходящего мимо мальчика-раба.

– Чего желаете, господин? – смиренно склонил голову паренек.

– Принеси вина, да поживее!

Раб бегом скрылся в темноте и через несколько минут вернулся с кувшином, полным багровой жидкости, источавшей приятный хмельной аромат винограда. Дождавшись, пока раб уйдет, Луций прямо из сосуда сделал несколько жадных глотков, перевел дух, выпил еще и только тогда поставил кувшин на столик. Вино быстро ударило в голову, терраса зашаталась, а пол попытался ускользнуть у него из-под ног.

«Спокойно, Луций! Спокойно! – опираясь руками о перила, подумал легионер. – А вдруг он обо всем догадался?! Письмо! Донос! Клементий! Кто же еще! Сукин сын с детства пытается меня уничтожить! А Марк? Он откуда тут взялся? Ах да, по поручению императора, пьяная ты голова! Отец умер! Жалко… А остальные? Тоже, наверное. Что же, судьба!», – без особого сострадания размышлял Луций. Трагические события его жизни воспринимались им уже не так остро, как раньше, да и он сам был уже не тот. «Отмучались они, а мы им так и не помогли. Ладно, мертвым теперь все равно. Нужно думать о себе, о власти! Вот что сейчас важно! Нужно думать о том, как не проиграть и взойти на самую вершину, прямо к звездам, где тебе все будет позволено и ни перед кем не придется отчитываться, где некого будет бояться! Но что с Германиком и Клементием? Ладно Клементий – шавка и ничтожество! Но Германик? Что делать с ним? А поместье? Виллы? Рабы? Шутит? Или правда? А почему бы и нет? Что я, хуже других, не заслужил что ли?! Я этого зверья тут порезал столько, сколько другим и не снилось! Конечно, заслужил! – снова отпивая вино, подумал он со злобой. – Странно, лицо горит, словно обожженное, – трогая щеки, пробормотал Луций. – О, боги! Я завидую! Всем им завидую, потому что они лучше! Ненавистные патриции! Приближенные лизоблюды императора! А я?! Кто я?! Ну, ничего, ничего! Пьяная зависть, вот что это. Тише, Луций, тише. Ты еще не настолько напился, чтобы не понять этого. Тебе нужно играть свою игру и не горячиться. А безрассудство ни к чему хорошему не приведет! Ведь как толково ты все обставил с теми сенаторами! Красавчик! Никто и никогда не сможет подкопаться! Распотрошил их? Нет, Германик, я им воздал по заслугам! И всем остальным тоже воздам! Всем!».

Луций допил вино, икнул и неуверенной походкой вышел на улицу. Пошатнувшись, он случайно задел плечом жаровню, которая упала и рассыпалась, подняв вверх миллиарды раскаленных угольков. Луций остановился, уперся плечом в дерево и завороженно засмотрелся на танцующую в воздухе раскаленную пыль.

– Господин, вам плохо?

Луций обернулся и увидел рядом с собой изящную девушку-рабыню в тонкой, почти прозрачной тунике – одну из тех, что танцевали на пиру. Она испуганно смотрела на него накрашенными глазами.

– У меня отец умер, представляешь? Сейчас только узнал, – рассмеявшись непонятно чему, сказал ей Луций, глядя в ее большие, бездонные глаза. Затем он схватил ее и притянул к себе. Она от неожиданности дернулась, но Луций не дал ей ускользнуть.

– Твой хозяин Германик?

– Да, – тихо и испуганно ответила она.

– Вот видишь, а я друг твоего хозяина. Наверное, друг. А ты рабыня! А раб должен подчиняться повелителю!

С по-волчьи злобной улыбкой Луций одной рукой залез под тунику и схватил девушку за талию, а другой прижал ее к дереву. От молодого тела исходил жар. В висках Луция застучало, а желание стало невыносимым. Вдруг Луций увидел ее, Юлию. Не рабыню, нет, а маленькую сестру Мартина, которая умирала на кровати в доме Марка. Он с трудом проглотил слюну, закрыл глаза, потряс головой, снова взглянул – и снова она.

– Ну же, Луций! Ну же! Чего ты ждешь? Овладей ею, раз ты этого хочешь! Дай волю своим желаниям! Давай! Ну же! Давай! – послышался знакомый голос в его голове.

Луций обернулся и снова увидел горбуна, там, в кустах. Он стоял и смотрел на него своим кровавым глазом. Стиснув зубы, Луций глубоко вздохнул и отпустил девушку, а сам отошел в сторону и уперся спиной в мраморную статую бога Марса.

– Убирайся! Проваливай! – закрыв глаза, резко произнес он.

Прохлада от безжизненного изваяния прошла по всему его телу, и хмель немного отступил. Перепуганная девушка ускользнула в темноту, но еще некоторое время он слышал ее легкие шаги. Потом все затихло. Ночную тишину тревожили лишь крики перебравших варваров и римлян, звуки пьяной драки и оханье совокупляющихся. Луцию стало мерзко до невозможности. Оторвавшись от спасительного Марса, он неуверенной походкой попытался добраться до конюшни.

– Чертов мир! Будь оно все проклято! Всех бы этих свиней запереть в этом доме и сжечь! – опираясь рукой о дерево и немного пошатываясь, выругался Луций.

– Ты ненавидишь людей или самого себя? – послышался чей-то голос. – Ты так громко проклинаешь все и вся, что я просто уже не могу игнорировать это. Хотя думаю, меня за разговор с тобой не похвалят, – продолжил незнакомец.

– Что?! – повернулся на голос Луций.

Рядом с ним находился незнакомый ему странный человек: его дорогие доспехи сверкали ослепительной белизной, а он сам излучал серебристо-лунный свет.

– Кто ты?!

– Друг.

– Смешной ты, друг, – Луций рассмеялся, но потерял равновесие, шлепнулся на землю и затем, кое-как перевалившись, уселся на ней.

– Отнюдь. В отличие от тебя, я не катаюсь по земле в пьяном угаре. Ты окунулся в темноту с головой, хотя в твоем сердце еще теплится маленький огонек человечности. Я хочу предупредить тебя, Луций, о том, что, когда глаза твои закроются навсегда и из мира земного ты перенесешься в мир мертвых, многие тайны откроются тебе, но тогда уже будет поздно. Он не станет тебя там оберегать так, как оберегает здесь, не сделает для тебя исключения и прощения тебе не даст. Ты разве не замечаешь, как вы все изменились? Остановись, иначе обратного пути не будет.

– Ты балаболишь, как Марк! – снова рассмеялся Луций. – Выпить-то у тебя есть? Сбегай, принеси, а?! – махнул он рукой, давая понять собеседнику, что ждет исполнения своей воли.

– Как Марк? Ты понятия не имеешь, что он такое. Остановись, он вывернет твою душу наизнанку, а потом выбросит ее за ненадобностью. Смог же ты остановиться сейчас и не причинить вреда той девушке? Что, Юлию вспомнил? А ведь вы творите то же самое, что творили те, кому вы жаждете отомстить. Вы теперь ничем не лучше них и даже хуже, – после этих слов странный незнакомец развернулся и направился прочь.

– Э-э-э! Постой! – протрезвев от услышанного, крикнул ему вслед Луций. – Откуда ты это узнал?! Стой, я сказал!

Но пока он поднимался, человек уже исчез. Луций бросился за ним. Пробираясь через клумбы и небольшой кустарник, он вышел на освещенную площадку. Там стояли люди: римляне или германцы – он уже не особо понимал. Краем глаза он увидел, как толстый варвар, тот самый, что нагло вел себя за столом, крепко зажал в своих лапах молоденькую рабыню, которую Луций недавно прогнал. Девчонка кричала и вырывалась, а германец ржал, бесстыдно тиская ее своими ручищами. Стоящие рядом люди смеялись, а толстяк только распалялся. Гнев подкатил к горлу Луция и растекся по его венам, он уже забыл о том, зачем и за кем он спешил. Желание, жажда крови и ненависть к мерзкому толстяку обуяли его. Он быстро подошел к германцу, подняв по дороге лежащий на земле толстый сук, и без лишних разговоров со всего маха ударил им по косматой голове. Брызги крови разлетелись в стороны вместе со щепками от переломившейся палки. Кто-то шагнул к Луцию в попытке остановить его, но одного взгляда его бешеных глаз хватило, чтобы человек испуганно поднял руки вверх и смиренно отошел в сторону. В этот момент присутствующие при этой сцене одобрительно взревели: зрелище было и впрямь интересное. Услышав эти звуки, на балкон вышли Марк и Германик. Они увидели, как внизу на толстом варваре верхом сидел Луций и методично наносил ему удар за ударом, превращая его физиономию в кровавое месиво с выбитыми зубами и сломанным носом.

– Прекратить! – прокричал Германик.

– Зачем же его останавливать? Погляди, как довольна публика, – сощурился в улыбке Марк.

– Марк, останови своего пса! Его выходка будет ему дорого стоить! Ты даже не представляешь, каких усилий мне стоило переманить этого вождя на свою сторону! А теперь твой зверь сделал из него отбивную! – выкрикнул Германик, затем нервно развернулся и вышел прочь.

– Иди, иди, Германик. Если бы ты только знал, сколько усилий приложил я, чтобы он стал тем, кем должен стать. Ты сделал все, что нужно. Теперь ты мне больше не нужен, – шепотом произнес Марк, глядя на то, как преторианцы из личной охраны полководца скручивают Луция и оттаскивают его от неподвижного изуродованного тела толстяка.

– Ну что, Абигор? Какие новости? – спросил Марк у внезапно появившегося перед ним Сципиона.

– Я не знаю, где он, но он жив. Чувствую, что жив.

– Ясно.

– Остальные мертвы и уже находятся в чистилище, Асмодей скоро определит их к нам.

– Михаил не просил за них?

– Странно, но нет.

– Значит, это его рук дело. Он спрятал Корнелия, поэтому и не просит за остальных: чувствует за собой вину. Каков хитрец! Но ничего, отец Луция собственными руками задушил друга. Долго я ждал этого, думал уже, Ливерий и не попросит – крепкий оказался. Не убий, говорит он. А скольких убили они?

– Многих, милорд.

– Именно. Теперь и у нас для Михаила найдется свой козырь в рукаве. Одну ошибку он уже совершил. Нужно, чтобы он сам захотел прийти к нам, – усмехнувшись, произнес Марк и ушел с балкона.

Глава XX


ТРИУМФ




На дворе стоял май, солнце светило ярко, уже совсем по-летнему. Бесконечные толпы празднично разодетых людей заполнили все свободное пространство от храма римского бога войны Марса до самого Капитолия. В доме с видом на проходящую церемонию, на нависающем над улицей балконе расположился Марк в окружении аристократов, наблюдая за происходящим. Вскоре, протиснувшись через толпу, к нему подошел Сципион, склонился к уху и прошептал:

– Я выкупил ту рабыню и доставил ее к вам на виллу. Асмодей выделил ей отдельную комнату. Только не пойму, для чего она нам, милорд?

– Ты воин, Абигор, тебе и не нужно этого понимать. Пускай Асмодей даст ей вольную, накормит, приоденет и приведет ко мне. Луций – зверь, но даже у зверя есть сердце. Она нам еще пригодится: не каждая удостаивалась чести остаться невредимой. Если он ее не тронул, значит, в ней что-то есть. Значит, можно будет потом заставить его сделать то, что он не сделал тогда. Как говорится, плох тот план, который нельзя улучшить. Мария из галилейского города Магдала? Мария Магдалина? – усмехнулся Марк и показал жестом, что Абигор может быть свободен.

Рим праздновал триумф племянника императора, Германика Юлия Цезаря Клавдия, покорителя варварской Германии, захватившего в плен не только непокорных вождей, но и жену самого Арминия – гнусного предателя. С раннего утра по улицам проходили колонны войск. Выступавшие впереди трубачи играли один и тот же грозный воинственный марш, под звуки которого непобедимые римские легионы обычно шли в битву. Звуки труб сливались с радостными криками: ими толпы народа приветствовали проходящие войска. Казалось, со дня своего основания вечный город еще не видел такого ликования и восторга: позор Вара был смыт, и непокорные германцы испытали на себе все ужасы мести римской военной машины. Даже привычные к таким пышным зрелищам римляне были изумлены. Тиберий по совету Марка устроил своему племяннику поистине небывалый прием. Если бы только Германик знал, чем ему обернется этот триумф! Марк готовил подходы к власти тому, кто проследует за колесницей триумфатора со своими солдатами. Солдатами Черного легиона. Как только под грозный марш и ликующие крики толпы по улицам прошли войска, вслед за ними двинулись юноши в праздничных, богато расшитых одеждах. Они вели двести белоснежных быков, предназначенных для жертвоприношения. За ними везли вооружение, доставшееся победителям. Обоз казался бесконечным: дорогая конская сбруя, панцири, шлемы, кольчуги, мечи и щиты – все это, нагроможденное на многочисленных повозках, теперь принадлежало римлянам. Вот, наконец, пронесли священную чашу из золота с драгоценными камнями, подготовленную в дар богу Юпитеру, и из-за поворота показалась вереница пленных. Они шли, понурив головы, с унылыми, скорбными лицами. Толпа стихла. Слышалось только бряцание цепей, поскольку все пленники были в оковах. И опять оглушительно грянули торжествующие крики: на улицу въехала запряженная четверкой белоснежных коней колесница победителя Германика. Он был в пурпурном плаще, расшитом золотом. В одной руке он держал жезл из слоновой кости, украшенный золотым орлом, а в другой – лавровую ветвь. Толпа стихла снова, когда за колесницей главнокомандующего появились четверо всадников на черных, словно ночь, скакунах, в черных доспехах, отделанных золотом. За ними вышли солдаты с тяжелым вооружением в обмундировании такого же угольного цвета. Они несли штандарт своего легиона, под которым красовались приделанные к древку золотые орлы разбитого войска Вара. Увидев такое, толпа взревела от восторга. Луций, возглавлявший отряд, окинул взглядом ликующий народ и слегка улыбнулся. Его конь фыркнул, поднялся на дыбы, после чего вновь важно зацокал по брусчатке, высоко поднимая длинные ноги. Наездник даже не покачнулся, а только еще более прямо уселся в седле и еще горделивее поскакал по улице под нескончаемые восторженные крики людей.

– Кто это? – поинтересовался в толпе человек в грубой некрашеной тоге простолюдина, обросший и опирающийся на палку.

– Ты что?! Это же Луций! Германцы боялись его, словно огня! Великий воин! Надо было устраивать триумф не Германику, а ему – это он победил варваров! Я воевал под его началом, пока меня не ранили, так что, старик, я знаю, о чем говорю! – ответил ему сосед в коротком военном плаще. – Едва ли найдется сейчас другой полководец, которого бы так обожали солдаты. Он вел нас вперед и сам кидался в самую страшную резню! Едва услышав его имя, варвары уже боялись сражаться против нас. А добычу он в основном раздавал воинам. Я никогда еще не служил в таком довольстве, как при нем. Его бы в императоры – вот зажил бы тогда народ Рима!

– Луций… – многозначительно и тихо произнес старик и, завернувшись в тогу, ушел, протискиваясь через толпу, словно через терновый кустарник.

Дело шло к вечеру. Торжественная церемония триумфа подошла к концу. Форум и близлежащие улочки обезлюдели, в базиликах после пышной церемонии и жертвоприношений в честь победителя Германика остались только прислужники, которые устало подметали полы и убирали мусор. Колизей тоже опустел, как только окончились последние, самые престижные бои, устроенные на потеху толпе, дабы ублажить ее жажду зрелищ. Люди расходились, обсуждая увиденное и услышанное за день, а высший свет собирался во дворце Цезаря Тиберия, который давал аристократам пир в честь своего победоносного племянника Германика, покорителя варваров.

Солнце светило еще достаточно ярко и образовывало вокруг движущихся против света фигур – мужской и женской – тонкое золотое сияние. Марк шагал к паланкинам, нежно поддерживая за руку юную девушку. Присланные к ним дворцовые слуги императора помогли им подняться на носилки. Уверенный вид Марка вызывал трепет и смирение у рабов. Он покровительственно обвел их взглядом и с важной легкостью сел в паланкин. Пара была одета в высшей степени элегантно. На голову девушки была накинута длинная шаль, через которую проникал свет, мягко очерчивая красивое лицо. Таким прозрачным мог быть только шелк – заморская ткань, считавшаяся дорогой даже у самых богатых людей. Девушка с робостью демонстрировала шаль окружающим, будто надела ее впервые. На ее плече поблескивала золотая булавка с огромным бриллиантом. Камень, переливаясь на солнце, заставлял жмуриться слуг, которые невольно бросали взгляд на бесценную вещь. Когда пассажиры уселись, кортеж медленно тронулся в путь, и вскоре носилки, которые покачивались, словно корабли на волнах, растворились вдалеке.

Удары дверного молотка раздались во входном коридоре и отозвались эхом в большом атриуме. Раб-привратник поспешил открыть дверь. Гости все прибывали и прибывали. Когда на землю опустили паланкины Марка и его спутницы, сенатор ободряюще сказал:

– Не волнуйся, Мария, ты прекрасно выглядишь.

Марк взял ее за тонкие пальчики изящной руки, она застеснялась, и только шаль помогла ей не выдать своего смущения. Они с царственной неспешностью последовали за рабом, который указывал им путь. Пройдя по длинному коридору, Марк и его спутница оказались в просторном атриуме с роскошным бассейном посередине. Императорский дворец для приема почетных гостей был одним из самых крупных строений в Риме и славился своим огромным перистилем с длиннейшей колоннадой, обрамляющей сад. В саду была устроена просторная беседка, образованная стеблями вьющихся растений, повсюду виднелись фонтаны и греческие статуи из бронзы, а чуть вдали шелестела серебристой листвой эвкалиптовая роща, в которой парами гуляли павлины.

– Как тебе здесь? Нравится? – поинтересовался Марк у Марии.

– Очень, – по-детски тихо ответила она.

– Да, это тебе не поместье в Германии и не трущобы в Палестине. Впрочем, все одно и все едино. Люди, люди, люди, – проходя мимо многочисленных гостей и приветствуя их, рассуждал он. – Смотри, видишь вон того тощего человека в дорогой одежде? Рядом с ним молодая девчонка, его внучка. Старик спит с ней, и все про это знают, а собственную дочь он отравил, – тихо произнес Марк, направляясь к распутнику и мило улыбаясь.

– Мое почтение, Марк, – учтиво сказал плешивый и тощий человек, державший в руках чашу с вином.

– Приветствую тебя, мой друг! Удачи во всех начинаниях тебе и твоей прекрасной спутнице! Она, как всегда, неотразима, – ответил ему Марк, а пройдя чуть дальше, указал Марии на другую гостью: – А это вдова Стелла, любительница плотских утех. Руками своих любовников она удушила уже третьего мужа, дабы завладеть его состоянием. Мерзкая похотливая сука. Если бы ты только знала, что она заставляет рабов и любовников делать со своим телом, чтобы получить мимолетное удовольствие. Страшно даже представить, на что способна фантазия больного человека, – проходя мимо Стеллы, Марк на секунду оставил Марию, чтобы поцеловать вдову и сделать ей комплимент. – А вон еще один экземпляр, Публий. Он бы очень удивился и явно не обрадовался, если бы узнал, кто и зачем поставил его на занимаемую им должность, но сейчас он искренне наслаждается тем, что имеет. Хотя, в основном, имеют его. Я понятно выражаюсь? – усмехнулся Марк. – Впрочем, кому что нравится.

– Для чего вы мне все это говорите?

– Для чего? – Марк остановился, посмотрел на Марию, затем поднял шаль и открыл ей лицо. – Я знакомлю тебя с обществом, высшим светом, теми, кто стоит у власти и правит жизнью и такими, как ты. Или ты думаешь, вами управляют боги? Нет, не боги, а они, – обвел он рукой собравшихся гостей. – А ведь они не лучше, а иногда и намного хуже простого народа. Хотя есть один человек, ради которого я привел тебя сюда. Пойдем.

Звуки музыки, сначала приглушенные, но затем все более отчетливые, говорили гостям о том, что триклиний – ложа перед праздничным столом – уже близко. Наконец, они вышли в знаменитый перистиль, еще хорошо освещенный солнечными лучами, и, пройдя последний поворот, подошли к огромному столу. Зал, украшенный фресками, выглядел необычайно красиво: проемы арок были отделаны слоновой костью, золотом и серебром, ложи обшиты жемчугом, стол сервирован серебряными кубками и блюдами с легкими закусками, к которым уже успели приступить другие приглашенные. Увидев Марка, Тиберий лично подошел к нему и с улыбкой пожал ему руку. Глаза Цезаря выражали радость от встречи, но Марк видел его насквозь и подыгрывал ему, делая вид, что тронут таким вниманием. Император провел сенатора и его спутницу за стол и усадил рядом с собой. Осмотревшись, Мария ахнула от удивления: прямо напротив нее, опершись локтем о стол и подперев рукой голову, сидел он, тот самый римлянин, который спас ее от германца. Луций сидел, крутя в руке чашу с вином и не обращая ни на кого внимания, погруженный в свои, видимо, важные, а может, и не очень, мысли. Вдруг он поднял взгляд, с брезгливостью осмотрел пирующих гостей, злобно усмехнулся и что-то пробормотал. Кажется, он не узнал ее. Мария завороженно смотрела на Луция. Сейчас он казался ей совсем нестрашным, даже милым – не то, что там, в резиденции Германика. Луций поставил чашу на стол, потер шрам на лице и потянулся за сосудом с вином. В этот момент его ладонь случайно коснулась изящной руки девушки, и он наконец взглянул на нее.

– Мы знакомы? Нигде раньше не встречались?

Мария взяла сосуд и налила ему в чашу вина.

– Не думаю, Луций, не думаю, – послышался знакомой голос Марка, который пересел к нему поближе.

– Марк! Как я рад видеть тебя в этом гадюшнике! – радостно произнес Луций, и его лицо осветила искренняя улыбка.

– Луций, с нами рядом дама. Между прочим, это высший свет, не каждый удостаивается чести бывать здесь, – рассмеялся он.

– Высший свет?! Показушная пирушка. Все ненавидят друг друга, а как собираются вместе, так готовы в десны расцеловаться. Не ты ли говорил мне это?

– Тише, тише. Не надо громких слов, Луций. Ты прав, но политика есть политика – привыкай.

– Привыкать к чему? К этим уродам? К Клементию, который, вон, шепчет Германику что-то на ухо, скорее всего, про меня. Или к этому женоподобному Публию? Или ко всем этим тварям, отправившим мою семью в Тартар? В задницу Плутона их всех. Тошно смотреть на их довольные рожи, тошно!

– Так добейся власти и перетряхни этот, как ты выразился, гадюшник. А пока ты здесь гость, а не хозяин. Да, кстати, мне сейчас нужно ненадолго отойти: Цезарь зовет. А ты пока можешь приятно провести время с этой прекрасной дамой. Ее зовут Мария. И да, – сделал он паузу, – будь аккуратней в выражениях, а с Германиком я все улажу, не волнуйся.

Проводя взглядом Марка, Луций наморщил лоб, взглянул на сидящую Марию, усмехнулся, смутив ее, затем сам налил душистый напиток в чашу и протянул ей.

Слуги зажгли благовония. В зале веяло хмелем, голоса гостей становились громкими, а движения глупыми, равно как и поведение. Люди спорили, шутили, вели беседы, славили Германика, а он, поднабравшись спиртного, довольно улыбался и принимал поздравления. Никто не заметил, что ни Тиберия, ни Марка уже нет среди собравшихся в зале. Они удалились, чтобы скрыться от лишних глаз в глубине парка. Марк вел свою игру, но Цезарь был уверен в обратном.

– Твой план удался, Марк. Ты, как всегда, не подвел меня. Германия пала, Арминий будет уничтожен – это лишь дело времени. А этот Луций и впрямь хорош. Хотя Германик не очень охотно о нем говорил – странно, не правда ли? Наверное, что-то хочет выяснить про него, ведь мы так и не нашли никаких записей о его роде. Странно, очень странно…

– Но стоит признать, что он прекрасный и талантливый командир. Он доказал, на что способен Черный легион под его началом.

– Это да. Германцы теперь благодарят своих богов за то, что их земли покинул этот… Как они там его называли?

– Мара.

– Ма-а-ра! – покачивая головой, протянул Тиберий. – Говорят, они боялись его одного больше, чем всю нашу армию целиком.

– Это правда. Но ведь с варварами так и надо. Разве осуждают победителей?

– А я и не говорю, что против. Наоборот, мне кажется, его метод очень эффективен. Мой племянник вряд ли бы пошел на такие кровавые дела.

– Ну так что? Мы оставляем его во главе вашей гвардии? Или, быть может, Клементия?

– Марк, ты знаешь ответ. Но меня волнует другое: Германик хотел поговорить со мной о нем, и я обещал выслушать его. Кстати, что там с пропавшими сенаторами? Выяснилось, что произошло с Келестином и Андрианом?

– Германские друиды. Говорят, их выпотрошили живьем. Несчастные оказались не в том месте и не в то время.

– Странно все это как-то, Марк, ты не находишь?

– Германия вообще странная. Не стоило им искать приключений и покидать лагерь.

– Пожалуй, ты прав, – понимающе покачал головой Тиберий. – Ну а как тебе триумф в честь моего племянника? – внезапно сменил разговор император.

Марк опустил глаза, Цезарь пристально вгляделся в него, понимая, что тот явно чем-то озабочен.

– Ну так что ты об этом думаешь? – снова повторил он вопрос.

– Слишком большая популярность. И слишком преданная армия. Преданная ему, – повторил Марк, словно заколотил гвоздь в крышку гроба, приговорив тем самым ненавистного Тиберию племянника.

– И что ты предлагаешь? – снова спросил Цезарь, понимая, что Марк прав и Германика следует приструнить, так как любовь к нему в народе и в легионах слишком возросла.

Усмирение Рейнского восстания, покорение Германии – все это давно наводило императора на недобрые мысли: «Это было сделано с подачи Марка. Что же, пускай сам и решает, как избавиться от этой назойливой мухи! Смотрит, словно знает, о чем я думаю. Страшный человек. Нужно чуть позже решить и его судьбу. Убрать Германика? А кого поставить на его место? Этого Луция? Мару? Нет, он пускай правит моей гвардией. Что есть, то есть: этот Черный легион и впрямь серьезная сила. Тем более паренек не под властью этого лиса, не то что Клементий».

Марк выдержал паузу, словно давая императору возможность поразмышлять, и произнес:

– Нужно найти для Германика занятие менее опасное, чем командование армией. Нельзя ему позволить остаться в Риме. Но это нужно сделать аккуратно, ненавязчиво, будто бы вы не хотите от него избавиться, а, наоборот, стремитесь дать ему больше, чем у него есть сейчас. Пускай так думают люди, да и он сам вместе с ними.

– Но как это сделать?

– Доверьтесь мне, великий Цезарь, – с холодной улыбкой ответил Марк и посмотрел в глаза Тиберия так, что тот невольно опустил взгляд, словно испугавшись.

И действительно, работа на достаточном расстоянии от Рима нашлась для Германика довольно быстро. Внезапно ухудшились дела на востоке: какой-то провокатор поднял народ на восстание, в результате чего был свергнут царь Архелай, последний правитель Каппадокии. Марк убедил Тиберия в том, что Каппадокию следует превратить в римскую провинцию. В том же году скончался при весьма странных обстоятельствах царь Коммагены Антиох III, и стране внезапно потребовалось прямое римское правление. Туда-то и решили отправить Германика, а мятежи поручили подавлять ставленнику Марка Гаю Луцию Корнелию. Подавлять так, как он привык, как научил его тот, кому он был так предан. Но все это случится позже, а пока во дворце был пир, на котором все, включая Германика и Луция, пили и веселились.


Солнечный свет проникал сквозь окна, пронизывая комнату золотистыми лучами. Пыль, словно туман, поднималась по ним, уходя куда-то вверх. В таверне было душно и шумно, пахло вином и жареным мясом, по липкому столу шныряли мухи. Ловким движением Ратибор поймал одну из них и поднес в кулаке к уху: насекомое жужжало. Поймал, явно поймал – русич довольно заулыбался. Рядом с ним сидели Понтий, Мартин и Ромул. Понтий, уже изрядно захмелев, приставал к какому-то парню. «Слава богам, тот не обращает внимания на его выходки, и драки не будет», – подумал Ромул и перевел взгляд на Ратибора, который медленно, с особым удовольствием оторвал мухе крылья и кинул ее на стол. Та запрыгала, попыталась взлететь, но тщетно. Русич смотрел и улыбался, затем отвесил ей щелбан, и она, словно комета, улетела в неизвестном направлении. Ромул пристально посмотрел на него, а тот, радуясь, как ребенок, продолжил пить вино.

– Что, весело празднуем триумф Луция?! – с явной завистью обратился Понтий к друзьям.

– Во-первых, не Луция, а Германика, а во-вторых, хоть ты и опять напился, веди себя нормально, – спокойно ответил ему Мартин.

– Что-о-о?! – привставая, недовольно переспросил Понтий.

– Да сядь ты! Достал уже! – вклинился Ромул.

– И правда, Понтий, успокойся, – отхлебнув вина, поддержал их Ратибор.

– Сговорились что ли?! Мы тут в этой дыре, а он на пиру у императора! Отлично получается! Меня что, одного это задевает?! Или, быть может, я что-то не так говорю?!

– Неплохое вино принес хозяин таверны, – Ромул сделал вид, что не услышал друга. – А то этот ужасный германский эль в печенках уже сидит! Несет с него дальше, чем видишь, а это вино так вино – и впрямь напиток богов!

– Не знаю! Мне их ячменный напиток был по душе, – отрывая ногу от жареной курицы, сказал Ратибор.

– Ага, по душе! Я помню, как ты бежал со спущенными штанами в кусты, когда перебрал его! – рассмеявшись, припомнил Мартин.

– Ну так добежал же!

– А то! Твой голый зад сверкал, словно луна в полнолуние! Германцы теперь по этой тропе век ходить не смогут – будут бояться поскользнуться!

Все заржали, вспоминая этот случай. Один лишь Понтий злобно водил глазами, желваки на его скулах дергались.

– Да пошли вы! – нервно выкрикнул он и залпом опрокинул чашу. Вино лилось по губам, спускалось по шее и затекало под тогу, но Понтий этого не замечал. Походкой моряка он подошел к стоящей в углу жрице любви и резко схватил ее за руку. – Пойдем, я сказал!

Та неуверенно, но все же согласилась.

– Достал он! Как ни нажрется, чушь несет.

– Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, – прищурившись, ответил Ромулу Ратибор.


Луций сидел на пиру с помутневшей головой и уже не мог смотреть ни на яства, ни на лица гостей. «Я пьян. Снова пьян. А она ничего, красивая», – думал он про себя, а рука предательски снова тянулась за чашей: «Все же я где-то ее видел! Но где? Надо пить меньше! А может, больше?! Дилемма!».

– Что, мой мальчик? Как веселье? Настроение как? – присаживаясь к Луцию, заботливо поинтересовался Марк.

– Так себе. Ребят не позвали, как-то обидно.

– Ну, извини. Это тебе не посиделки в таверне. Привыкай, ты не всегда сможешь быть везде с ними вместе. Власть любит одиночество. Да, кстати, вот твоя награда.

– Какая? – икнул Луций, непонимающе глядя на Марка.

– Как какая? Та, про которую я тебе говорил, – протягивая свитки, ответил сенатор. – Это права на земли, виллы и рабов – все, как и обещал.

– Шутишь? – изумленно переспросил Луций.

– Отнюдь. Шутник из меня, поверь, никудышный. Запомни: ты теперь становишься во главе их всех. Хочется тебе этого или нет, но ответ будешь нести ты. За все. Но это не главный мой тебе подарок. Пойдем.

Луций поднялся, а его взгляд невольно вернулся к Марии. Марк улыбнулся: наживка проглочена. Теперь у него есть не только брат Луция, но и эта девушка – два рычага, на которые можно давить. «Любовь – прекрасный механизм управления, порой он даже лучше, чем страх и боль!», – подумал Марк, и его глаза почернели.

Он подвел Луция к одному странному гостю с поросячьими глазками, совсем как у Асмодея. Пышному, неопрятному, с рябым лицом, жирной кожей, сальными волосами и испариной на залысине. Луций с неохотой протянул ему руку.

– Квинт Целест. В прошлом разбирал дела предателей, оставшихся в живых после поражения Вара и вернувшихся в Рим, – представил гостя Марк, после чего склонился к уху Луция и тихо добавил: – Он может многое тебе поведать, я достаточно заплатил этому прохиндею, чтобы он рассказал тебе о ваших соседях. Твой отец, наверное, не говорил тебе о них? Конечно, не говорил. Боялся, наверное, за вас.

– Рад познакомиться. Многое о тебе слышал! – тряся вторым подбородком и вытирая об себя потные руки, произнес Квинт. «Совсем как Асмодей. Верно говорят: глаза – зеркало души. Один в один! Похож, страсть, как похож. Только тот приятный толстяк, даже милый, смешной. А этому чревоугоднику так и хочется вспороть брюхо, чтобы посмотреть, чем же оно у него набито. Не может же нормальный человек ходить с таким пузом, словно ему под кожу вшили амфору! Мерзость. Руку надо потом помыть. А сейчас терпи, терпи, Луций! Пускай расскажет, что да как. Честь отца и его друзей важнее твоей брезгливости! И все же как противно», – думал Луций.

Он кивнул головой и показал рукой в сторону, где никого не было. Толстяк понял все без слов, и они отошли для серьезного разговора. Марк проводил их взглядом, затем сел и принялся есть виноград, отрывая от кисти по одной ягодке и смакуя каждую. Марк сидел отрешенно: он знал, что толстяк Квинт и есть Асмодей, а потому был спокоен. Все шло по его плану. Он понимал, что Луций подвержен вспышкам ярости, поэтому и решил поведать ему о его соседях именно здесь, на пиру. Луций горяч, но не дурак, далеко не дурак, иначе бы Марк не сделал на него ставку. Сенатор помнил, как спокойно юноша повел себя с Германиком, когда тот спросил про сенаторов.

«А с Германиком покончено, он отработанный элемент большой игры. Пришла пора убрать его с шахматной доски. Поверил все-таки, что Луций замешан в смерти Андриана и Келестина, но ничего, Тиберий отобьет ему желание копаться в этом деле. А Луцию не надо позволять забывать вкус крови. Костер должен гореть, а для этого в него нужно постоянно подкидывать дрова. Соседи. Мелочь, но дрова хорошие. Да и жадность их, и бездействие по отношению к сестрам Мартина должны быть наказаны. Нужно послать Абигора к Падшему: пусть узнает о Корнелии. Неужели Михаил решил спрятать его от меня? Однако для всех он умер, и убеждать Луция в обратном не следует!», – Марк прикрыл глаза, глубоко вздохнул, положил очередную виноградину в рот и раскусил спелую ягоду. Он сидел в триклинии неподвижно, словно одна из дворцовых статуй. Властелин тьмы среди людей. Он видел всех, ненавидел всех, знал все и обо всех, а вот его не знал никто, да никто и не мог познать. Идеальное решение – спрятаться богу в теле человека и вести себя, как человек. Кто сможет догадаться о подмене? Разве только его брат.

Глава XXI


КАЖДОМУ ВОЗДАСТСЯ ПО ЗАСЛУГАМ ЕГО




В двух километрах от вечного города был развернут отдельно стоящий лагерь в форме правильного квадрата с четырьмя входами и выходами. Над его воротами был закреплен знак отличия Черного легиона – сидящий на человеческом черепе орел с распростертыми крыльями. Тиберий по совету Марка специально расположил легионеров неподалеку от города. Эти шесть тысяч пехотинцев и две тысячи всадников – отборные, хорошо обученные и экипированные солдаты – представляли страшную силу. Они только и ждали приказа своего командира, генерала Луция Корнелия, которому Марк выбил эту должность в обход всех римских правил. Тиберий думает, что они подчинены ему, как и преторианцы. Глупец ошибается. Он ошибается во многом, как и все люди.

– Вот это хоромы! – удивился Понтий, когда увидел свои владения. Это слово он явно перенял у Ратибора.

Вилла и впрямь была прекрасна. Да, она не отличалась большими размерами, как имения знатных рабовладельцев или ростовщиков и торговцев, но выглядела по-настоящему роскошно. К ее входу подошли солдаты, они вели рабов – человек сто, может, больше. Их встретил радостный Понтий, который в последнее время стремился стать похожим на аристократа, а потому был одет в дорогую одежду. Иногда казалось, что ему и вовсе плевать на все, что произошло с ними прежде: он искренне радовался тому, что имел здесь и сейчас. Тем не менее, Понтий постоянно завидовал Луцию, хотя тот всегда старался делить все поровну: и славу, и свалившееся на него богатство. Из Германии они привезли немало добра, но эти поместья, которыми их одарил император, несравненно были самым ценным приобретением.

«Император! – усмехнувшись, снова подумал про себя Луций. – Подачки, подачки, подачки! А они радуются! Политика, это просто политика. Марк не просто так познакомил меня с этим мерзким толстяком, который рассказал о наших бывших соседях. Знал, что не спущу им этого! Как же такое могло произойти? Как?! Ведь мы же жили бок о бок! Я прекрасно помню тот проклятый пожар, когда и Птолемей, и Катон помогали Леониду, матери и отцовским рабам тушить наш хлев. Да, я был тогда мал, но все помню. Видимо, добрососедские отношения имеют пределы», – терзал свой разум Луций, глядя на то, как светится счастьем Понтий, принимая рабов и расписываясь за них у солдата. «А отомстить надо! Жестоко отомстить! Так, чтобы другим было неповадно, чтобы все потом шепотом говорили обо мне! Власть исключает прощение! Парням надо сказать, да и время подгадать. О, боги, Ромул опять будет ныть, что это плохо, что мы не звери, что нельзя просто так убивать людей. А я людей трогать и не собираюсь! Я нелюдям отомстить хочу. Может, лучше не брать его? Ладно, нужно подумать», – перебирал он у себя в голове варианты.

– Хорошо, хоть Понтий радуется. А я, например, и не знаю, что со всем этим делать. Свалилось, словно снег на голову! – изумленно произнес русич.

– Наймешь хорошего управляющего, и он будет вести твои дела, – ответил Луций варвару, который давно уже стал ему как родной.

Ратибор так и не признал римской одежды, поэтому выглядел, как… Впрочем, как варвар, он и выглядел в своих кожаных штанах и длинной рубахе, подвязанной поясом, за которым торчал его боевой топор. Было ощущение, что он и спал с ним.

– Управляющего? А я и не подумал.

– Именно. Именно, Ратибор. На невольничьем рынке можно купить отличного раба, грека или македонца, лучше грека. Или нанять кого-нибудь из вольноотпущенных.

– Не люблю рабов! – почесал бороду и нахмурился русич.

Луций только усмехнулся.


Море было спокойным и гладким, как стекло – сверкающая на солнце, сине-голубая бездна. На берегу, на небольшом камне сидел, опустив в прохладную воду свои босые ноги, человек. Одет он был просто, по-крестьянски, волосы его ровно опускались на плечи, но странно разделялись напополам: с одной стороны – черные, с другой – белые. Человек болтал ногами, периодически поднимал гладкую гальку и швырял ее в море. Та, пружиня, скакала по поверхности воды и исчезала во владениях Нептуна. Внезапно вдалеке прозвучали раскаты грома. Солнце мгновенно скрылось за густыми, черными облаками, и свет, который оно дарило людям, погас. Поднялся ветер, море задрожало, словно в ознобе, издалека к берегу покатились волны, и холод, поднявшийся из глубины, заставил незнакомца вытащить ноги из воды. По деревьям также прошло волнение, и они начали гнуться. Внезапным порывом ветер сорвал с кроны стоящего у берега дерева листву, и она с шелестом пронеслась мимо человека, заставив его обернуться. Он вздрогнул и отшатнулся назад: перед ним стоял Марк и пристально смотрел на него.

– Вижу, не ждал меня, Падший? А зря. Думал, я обойду тебя стороной?

– Надеялся, что так и будет.

– Как я могу забыть про тебя? Ты ведь знаешь: я помню каждую тварь. Кстати, это слово очень тебе подходит, – в этот момент яркая молния расползлась по небу огненным зигзагом и ударила совсем рядом с ними. – Как видишь, я не в очень хорошем настроении, – кончики губ Марка немного дернулись, изобразив на его лице улыбку, явно не предвещавшую ничего хорошего.

– Спрашивай. Таков мой удел, – склонил голову перед собеседником Падший.

– Ты сам сделал выбор. Долго думал, к кому примкнуть, вот и остался в чистилище. Я звал тебя к себе, он верил в твою преданность, однако ты посчитал себя хитрее всех. Но нет, Падший. Ты тварь, а тварь должна пресмыкаться, даже если это против ее воли. Зря он сохранил тебе жизнь! Как всегда, пожалел свое творение. А вот меня в последнее время очень раздражает тот факт, что его творения за своего создателя не особо переживают, и эта безответная любовь меня совсем не устраивает.

С каждым произнесенным словом Падший склонялся все ниже и ниже, пока не упал перед Марком на колени.

– Спрашивай, Анатас, брат создателя. Мой удел подчинятся.

– Михаил спрятал Корнелия, отца Луция?

– Ты сам знаешь ответ.

– Значит, он. Архангел стал хитер, как змей. Для чего?!

– Хочет остановить задуманное тобой, хочет, чтобы он встретился с сыном.

– Разве он сказал ему, кто я?

– Нет. Ты же знаешь: люди должны сами уверовать в вас. Никто не вправе нарушать договор.

– Где его найти?

– Я не знаю, прости, повелитель. Придет время, и он найдется сам, когда вернется за сыном. Следи за Луцием, и Корнелий попадет к тебе в руки. Он всего лишь человек, а людям свойственно совершать ошибки. Эмоции и чувства делают их слабыми.

– Все же интересно, чем Михаил забил голову этому старому воину? Очень интересно…

Марк махнул рукой, и Падший превратился в водяную статую, которая тут же обрушилась с брызгами вниз и скатилась ручьями в море.


В тени большого дуба сидел крепкий старик с косматой головой, густой бородой, лицом, иссеченным морщинами, и темной, загорелой почти дочерна кожей, которая словно отливала бронзовым оттенком. Он был одет бедно, но опрятно – наверное, поэтому солдаты и не обращали на него особого внимания. Щуря свои старческие водянистые глаза, он ловко доставал крепкими руками из походной сумы ячменный хлеб и, не спеша, отламывал от него кусочек за кусочком, клал в рот и долго жевал, явно наслаждаясь процессом. Его мускулистые руки были покрыты рельефными венами, которые, словно речные русла растекались по телу, а ладони представляли собой одну сплошную засохшую мозоль. Старик сидел у дороги, по которой то и дело проходили люди и проезжали повозки, дребезжа деревянными колесами, обитыми железом. Неподалеку рабы медленно и нехотя обирали оливковые деревья. Близился полдень, когда жара загоняет всех под навесы, в прохладу, вот они и тянули время в ожидании отдыха. Старик чему-то улыбался, а в его бороде застревали крошки хлеба. Он машинально стряхивал их и все смотрел и смотрел на уходящую за горизонт дорогу. Темная, бугристая, она извивалась змеей, и ее каменная кожа словно шевелилась под нарастающей с каждым часом жарой.

– Как ты думаешь, Корнелий, старость – это немощность и одиночество? Или все-таки долгожданная возможность подумать о деяниях своих?

– Я уже не знаю, Михаил, – узнав обратившегося к нему по голосу, ответил старик и, закрыв суму, поднял глаза.

– Решил сбежать? Думаешь, все пройдет само собой? Рассосется, как нарыв от занозы?

– Зачем ты меня спас, Михаил?

– Ты хороший человек, Корнелий. Да, ты совершал страшные вещи, но в глубине души ты всегда терзал себя за это. Воин, отец, крестьянин, даже раб – ты так и не сломался, как бы трудно тебе ни было. Ты нужен нам.

– Нужен кому? Почему ты всегда не договариваешь? Я каким-то чудом спасся из каменоломен, у меня оказалась вольная, ты помог мне добраться сюда, в Рим, и все это время я не задавал вопросов. Но мне нужны ответы, Михаил, нужны.

– Странно, по-моему, прежде ты не отличался любопытством!

– По-моему, прежде дело не касалось моего сына, которым восторгаются одни и которого проклинают другие! Ведь ты же хочешь остановить его, не так ли? – поднимаясь и багровея от приступа злости, спросил Корнелий.

– Да, и впрямь гораздо проще перековать мечи на орала, чем сделать из воина пахаря. Просто помоги мне, поговори с сыном. Поверь, его нужно остановить.

– Для чего? Посмотри, кто я и кто он. Зачем мешать ему? Луций проживет жизнь, не нуждаясь ни в чем, как успешный и знатный человек, а не как прожил свою жизнь я. Я видел его во время триумфа, я видел их всех! Чего еще может пожелать отец, как не блага своему чаду?

– Его благо добыто кровью и страданиями других, и число этих несчастных будет расти и впредь, если ты не остановишь его.

– Кто-то всегда будет страдать!

– Ты прав, но все должно идти своим чередом, а твой сын – феномен, ошибка, на которой он хочет построить кровавое царство, чтобы изничтожить весь род людской. Как ты не поймешь этого?

– Кто он? И кто ты? Объясни мне!

– Объяснить? Иногда, Корнелий, нужно просто уверовать в то, что тебе говорят. Если ты действительно желаешь добра своим сыновьям, помоги нам.

– Сыновьям? Маркус жив?!

– А с чего ты решил, что он мертв?

По дороге, стуча калигами[9] и гремя вооружением, прошли солдаты – те самые, которых Корнелий видел во время триумфа. Человек пятьдесят, может, чуть меньше, все в черных латах, начищенных до блеска так, что солнце переливалось на них белыми бликами. Во главе отряда шел центурион. Его красный, словно закат, поперечный гребень мелькал маяком впереди воинов. «Великолепный ориентир в этом черном облаке. Тут явно офицера не спутать ни с кем другим», – подумал Корнелий, отвлекшись на мгновение от собеседника. Вслед за центурионом его взгляд привлек всадник в странном варварском одеянии, здоровый, как бык, который уверенно сидел в седле, держась за поводья одной рукой. Из-за пояса у него торчал топор. Его лошадь резво перебирала ногами и гулко цокала по каменной мостовой. Всадник с брезгливостью посмотрел на Корнелия сверху вниз. «Все они на одно лицо», – подумал старик и собрался продолжить разговор, но, когда он обернулся к Михаилу, того словно и не было. Только могучий дуб зашелестел своей кроной, а в небо взлетел белоснежный голубь, поднимаясь все выше и выше, пока совсем не исчез в облаках.


Луций сидел на большом пне и, вытащив меч, вращал его, уперев острием в камень. Целый месяц он не мог принять решение и все обдумывал, как ему поступить. Как всегда, решение за него принял Марк – неделю назад, в римской бане. Термы – идеальное место, чтобы тело отдохнуло, а ум прояснился.

«Кажется, Марк знает ответы на все вопросы. Когда я сообщил ему о соседях отца и том, что они совершили, он сказал, что в самом преступлении уже заключено наказание. Прекрасные слова! Их нужно запомнить», – думал Луций, вращая клинком и глядя на то, как острое лезвие со скрежетом прокручивается в камне.

– О чем размышляешь? – послышался позади голос Сципиона, и Луций вздрогнул от неожиданности. – Смотрю я на твой задумчивый вид, и даже мешать тебе не хочется. На вот, держи, – протянул он воспитаннику свернутый пергамент.

– Все удачно?

– По-другому и быть не может. Ты же знаешь: если где-то прибыло, значит, где-то убыло. Император может наградить, а может и наказать. Внезапно нашлись люди, которые подтвердили, что Катон и Птолемей пытались поднять мятеж против Тиберия, а он не прощает такого. Тем более, когда одариваешь одних, приходится пополнять свою казну за счет других. Политика, Луций, политика. Там, наверху, чем больше врешь, тем больше тебе верят. Точнее, делают вид, что верят. А когда отнимаешь у одних и отдаешь другим, счастливчикам нет дела, откуда это добро взялось. Халява – это для них святое. Так что действуй. С этим документом ты можешь сделать с ними все, что угодно. Они враги государства, а ты на себе испытал, что это значит. Помнишь, надеюсь, как они этим воспользовались?

Луций резко поднялся и вложил меч в ножны. Голова змеи с рукояти смотрела на мир своими драгоценными глазами, поблескивая в солнечном свете, словно живая, – казалось, она вот-вот зашипит и укусит. Ярость, словно болезнь, пожирала тело Луция изнутри. Сципион улыбнулся, чувствуя это, и положил руку ему на плечо.

– Они не пощадили вас, помни это.

Луций сжал зубы и кивнул. Вдруг он увидел вдалеке облачко пыли, которое становилось все заметнее и заметнее.

– Наконец-то, – разглядел он во всаднике Ратибора. «Хорошо, что я взял только русича и оставил парней. Все-таки это больше мое дело, а не их. А этому варвару все равно, кого убивать, – для него мы и сами варвары! Русич предан, как пес, но всегда себе на уме. Никогда не поймешь, о чем думает этот громила, который ни смерти не боится, ни самого Юпитера! Ему вообще плевать на наших богов! Одно лишь желание у него осталось – отомстить за отца, а все остальное побоку! Хотя странно. Как-будто я только что сам себя описал», – задумался Луций, глядя на подъезжающего к нему Ратибора.

Русич спрыгнул с коня и крепко обнял Луция – так крепко, что у того захрустел позвоночник.

– И я рад тебя видеть, дружище, – еле вздохнув, прошипел Луций.

Ему на мгновение показалось, что он попал в лапы к медведю, впрочем, к таким встречам он уже привык: Ратибор всегда именно так его приветствовал. Видимо, в далекой Скифии (или откуда он там?) так принято.

– Приветствую вас, командир, – послышался голос центуриона.

Офицер ударил себя в грудь кулаком, после чего его рука взметнулась вверх. Луций кивнул ему в ответ. «Настоящий солдат: выправлен, доспехи начищены, красное оперение шлема бьет по глазам. Хочется смотреть и смотреть на него. Он действительно хорош, как и его солдаты. Точнее сказать, мои солдаты! Это мои солдаты!», – ненадолго задумался Луций, оглядывая офицера, и затем вновь перевел взгляд на русича.

– Ну, что творить будем?

– Наведаемся к одним моим старым знакомым, точнее сказать, к знакомым моего покойного отца. Передам им привет от него из преисподней!

– Это пожалуйста! А почему ребят не взял?

– Не их дело, мое.

– Как скажешь.

Луций окинул взглядом окрестности: повсюду поля, неподалеку развалины, в которые превратился дом Мартина, а где-то вдалеке – забор и дерево, то злосчастное дерево, сыгравшее роковую роль в судьбе сестер его друга. И остаток пня, на котором он и сам когда-то сидел. Именно за ним прятался старый Помпей, вглядываясь в лица детей и своей любимой Ливии. Теперь нет ни Помпея, ни семьи Мартина, дом и тот разрушен и сожжен. Все это теперь принадлежит Птолемею. А чуть дальше видны пастбища Кристиана, Ливерия и его отца, которые присвоил Катон. Луций смотрел на все это, но видел только верхушку айсберга. На самом деле, знал он немного. Точнее сказать, ничего не знал – ни про пень, ни про забор и дерево, которое до сих пор растет на прежнем месте. Он понимал лишь одно: наказание должно быть приведено в исполнение, и его рука машинально легла на голову змеи, будто та просила приласкать ее и накормить. Снова в памяти мелькнули бледное лицо Юлии, гулкие шаги Сципиона по мраморному полу, алая кровь: кап, кап, кап… И слова умирающей: «А я все бегу и бегу, бегу и бегу, а забор… Забор высокий, а я бегу». Рука сжимала рукоять меча все сильнее, пальцы похрустывали, Ратибор что-то говорил, но Луций его не слышал. Он смотрел вокруг бессмысленным и страшным взглядом, а в его голове раздавались лишь шаги, капли крови и тихие слова. Сципион улыбнулся, чувствуя злость Луция, словно зверь, который чует страх человека. Он понимающе кивнул головой и хлопнул воспитанника по спине, напутствуя его этим жестом и убеждая в том, что тот все делает правильно. Луций одним махом запрыгнул на коня, поднял руку и указал вперед. Солдаты беспрекословно последовали за ним. Сципион остался один, провожая их взглядом, и только когда легионеры скрылись из вида, рядом с ним послышался ровный, по обыкновению спокойный голос Марка.

– Все идет по плану?

– Да, милорд. Как прошла встреча с Падшим?

– Скользкий тип, каким он всегда и был. Иногда мне кажется, что он ведет собственную игру.

– Все равно не понимаю, господин, для чего нам нужна эта человеческая самка? – с явным отвращением проговорил Абигор.

– Человеческая самка? Прекрасно сказано! Ты даже не представляешь, на что способны люди ради своей страсти, которую они принимают за любовь. Поверь мне, самка пригодится в нужный момент, а если он не настанет… – Марк повернулся к своему слуге и улыбнулся так, что тому все стало понятно без лишних слов. – Чудо всегда требует хорошего просчета и логически выстроенной цепочки взаимодействий. В это хитросплетение неизвестных неплохо будет подставить свое значение. Так что, Абигор, чудеса надо планировать заранее, чтобы потом удивить и победить. Война – это не кто кого быстрее перебьет, а кто кого передумает. И мой брат – очень хороший соперник в этой игре людскими судьбами.


Катон стоял возле своего поместья и, приложив руку ко лбу, чтобы не слепило солнце, вглядывался в густые клубы дыма, поднимавшиеся со стороны владений Птолемея. Изредка моргая и спокойно дыша, он рассматривал черное облако, уходившее высоко в небо. Казалось, что неподалеку от его дома пробудился сам бог кузнечного дела Вулкан и, раздувая пламя в своей кузне, принялся ковать. «Интересно только, что?», – пронеслось в мыслях Катона, и он окликнул одного из своих рабов, которые толпились рядом с ним, вытягивая шеи в попытках лучше разглядеть, что же там горит.

– Беги к Птолемею и узнай, что происходит. Если нужна помощь, сразу ко мне! А вы чего встали?! Работы что ли нет?!

Надсмотрщик сразу начал разгонять собравшихся, раздавая тумаки и злобно матерясь. Рабы, сгорбившись, расползлись по поместью и принялись выполнять свои обязанности. Хитрые и ленивые, они напоминали маленьких детей, которые думают, что их обман и проказы никто не заметит, и досадуют, когда шалости неизменно пресекаются взрослыми. Катон еще какое-то время посмотрел на черный дым и затем с тяжелым сердцем ушел в беседку, густо обвитую лозой винограда. Там, на столе, стоял запотевший кувшин из начищенной меди. Прозрачные капли то и дело скатывались по нему, оставляя вертикальные дорожки, касались стола и исчезали, растекаясь под сосудом. Раб, видимо, совсем недавно принес прохладную фруктовую воду, и Катон с радостью отхлебнул прямо из кувшина напиток – настолько холодный, что у него свело зубы, и, кажется, даже виски на мгновение застыли.

Примерно через час вернулся посланный к соседу слуга-нумидиец. Он бежал с обезумевшими глазами, что-то в панике кричал на своем языке и махал руками. Катон медленно приподнялся, опираясь на стол, и раздраженно проорал:

– Что?! Что ты орешь?! Говори по-человечески, а не на своем животном наречии! Я не понимаю твой псиный разговор!

– Там солдаты и всадники! Их много, и они идут сюда, к нам! – немного успокоившись и перейдя на латынь, объяснил раб.

– Какие еще солдаты?! Патруль? Сборщики налогов?! Хотя для них еще рано, – сам себе ответил Катон.

– Нет! Нет! Они странные, я никогда таких не видел! Все одеты в черные доспехи и движутся к нам!

Катон поспешно вышел к дороге. Вдалеке, действительно, были видны воины, возглавляемые двумя всадниками. Воздух дрожал над раскаленной землей, искажая их силуэты: казалось, будто они выползали из подземного царства Плутона. Катон смотрел на солдат, словно под гипнозом, пока те не подошли совсем близко. Он уже разглядел, что первый всадник – тот, что был в римских доспехах – держал в руках что-то круглое и черное. Второй выглядел, как варвар. И точно варвар: огромный, скачет уверенно – наверное, вырос в седле.

– Что им нужно, мать их подери?! Сходи, прими поводья!

Катон толкнул в шею нумидийца, а сам пристально смотрел на военных. Раб трусцой побежал вперед, но как только он оказался рядом с варваром…

– Твою мать… – протянул хозяин имения, видя, как Ратибор мгновенно выхватил топор и, не спешиваясь, вонзил острие в голову несчастного нумидийца.

Раздался отчетливый хруст черепа, который раскололся, как лопнувший арбуз. Катон оторопел. Жар опалил его лицо, а по телу разлилась предательская мягкость. Варвар резким движением извлек оружие из раны, и раб замертво упал на пыльную дорогу. Второй всадник, римлянин, что-то прокричал центуриону, тот остановился, отдал команду, и солдаты тут же бросились врассыпную, вытаскивая мечи из ножен. Катон продолжал стоять в оцепенении, не понимая, сон это или реальность. Когда всадники подъехали совсем близко, римлянин кинул что-то к ногам Катона. Тот зажмурился в ожидании смерти, а потому лишь услышал, как это что-то глухо упало на землю и, подпрыгивая, словно мячик, неуклюже покатилось по неровностям. Землевладелец стоял, не разжимая век, слушал тяжелое дыхание лошадей, чувствовал запах конского пота и понимал только одно: он пока еще жив. С трудом пересилив охвативший его страх, Катон открыл глаза и в ужасе отшатнулся назад: у его ног лежала обезображенная голова Птолемея. Римлянин спрыгнул с коня, его доспехи и руки были в крови, словно он только что вышел из самой гущи сражения. Подойдя к Катону, он пристально посмотрел ему в глаза. Тот робко отвел взгляд, боясь даже дышать, не то что шевелиться.

– Меня зовут Луций Корнелий. Я сын Гая Корнелия Августа. Надеюсь, ты не забыл имя моего отца! – хватая несчастного за шкирку и притягивая к себе, проорал римлянин, глядя на соседа обезумевшими глазами.

В это время конь русича зашел Катону за спину, и хозяин поместья невольно съежился, ожидая, что варвар расправится с ним так же, как и с рабом. Между тем солдаты вытащили всех на улицу и согнали в кучу. Люди стояли в окружении воинов, будто стадо баранов. Как приговоренный на заклание скот, они нелепо моргали и безмолвно оглядывались вокруг, не понимая, что происходит.

– В чем меня обвиняют? – пересохшими губами совсем тихо спросил Катон.

– Что? – в глазах Луция промелькнуло недоумение.

– В чем меня обвиняют?

– В предательстве, Катон! Или ты думал, тебе сойдет с рук то, что ты сотворил?! Думал, разграбить имение своего соседа и друга было хорошей идеей?! Думал, я сдохну вместе с братом и матерью, а отец никогда не вернется из похода?! Ты просчитался! – схватив Катона за волосы, начал орать Луций. – Один мой хороший приятель говорит: «Каждому воздастся по заслугам его!». Ты хочешь знать, в чем тебя обвиняют?! Вот твой приговор! На! Жри! – Луций достал сложенный документ и принялся запихивать его в глотку Катону, отчего тот давился и хрипел. – Жри! Жри! – заталкивая пергамент все глубже, орал Луций, пока Катон не вырвался и не упал. – Обвинения захотел?! Можешь прочесть, подписано самим Цезарем! Ты пытался поднять мятеж!

– Это неправда!

– А разве правда, что мой отец – предатель и трус?! Разве правдой вы руководствовались, когда пришли в наш дом?! Вам было наплевать на истину, вы просто хотели нажиться на чужом горе! Теперь и мне плевать на то, что все это неправда! – Луций подошел к людям, которых солдаты держали в оцеплении, и спросил: – Среди вас есть рабы, прежде принадлежавшие Гаю Корнелию Августу?!

Над толпой показалась одинокая рука. Она медленно поплыла над головами, и вскоре из людской массы появился поднявший ее старик.

– Я раньше работал у него.

– Ты один?

– Да, господин, я один.

– Хорошо. Центурион, этого старика в мое имение. Переодеть, накормить и сказать управляющему, чтобы тот поставил его на самую легкую работу.

– Командир, а что с остальными?

– Вздернуть всех! А ты, Катон, будешь наблюдать за этим, а потом я лично займусь тобой!


Медленно и торжественно к Ромулу вышел Понтий. На нем была белоснежная тога – настолько ослепительная в своей белизне, что при взгляде на нее слезились глаза. Понтий старался держаться прямо, рядом с ним шел раб, который помогал ему спускаться по ступеням, придерживая под руку. Прислуга никого не пускала к своему хозяину, и поэтому Ромул ожидал у входа. Увидев друга в таком виде, он негромко усмехнулся. Наблюдать за тем, как здорового мужика придерживают за ручку, словно нежную девицу, было и впрямь смешно, особенно если вспомнить, как еще совсем недавно этот «немощный» рубил варваров направо и налево. В таком виде Понтий казался Ромулу нелепым, даже глупым, но тот и не думал о впечатлении, которое производит: быть богатым и знатным нравилось ему с каждым днем все больше и больше.

– Приветствую тебя, Ромул! – словно актер, играющий роль, произнес Понтий, слегка приобнимая друга.

– И я рад тебя видеть. А к чему весь этот пафос, Понтий?

– Тише, – склоняясь к уху Ромула, произнес он. – Мои рабы и слуги должны знать свое место и осознавать мое величие.

– А-а-а… Понятно, – принимая серьезное выражение лица, кивнул Ромул.

– Так зачем ты пожаловал?

– Луция не видел? В лагере сказали, что он взял солдат и отправился куда-то вместе с Ратибором. Я один не в курсе, что он задумал, или это для всех осталось секретом?

– Не знаю, он весь месяц был сам не свой. Да и кто знает, что у него на уме? – ответил Понтий, пожимая плечами. – Пойдем, мне привезли отличное вино из Испании, прекрасный вкус! Пойдем, пойдем, Ромул, отказа я не приму, – он щелкнул пальцами, и один из рабов быстро, почти бегом умчался за расхваленным напитком. – Ко мне вчера приходил Асмодей. Я обсуждал с ним вопрос о своей будущей должности. Хочу попробовать себя на государственной службе. А что? Стану сенатором, займу должность принципа или трибуна, прокуратора, наконец. Марк обещал помочь, я уже вел с ним беседу на эту тему, и он одобрил мое стремление. Не вечно же мне довольствоваться подачками от Луция! – рассмеялся он.

«Эка тебя занесло, Понтий. Один к Марку со своими идеями, без Луция, без нас. Странно все это... Всего-то ничего прошло, а как он изменился. Впрочем, он всегда был падок на богатство и славу. Вот только понимание славы у него какое-то особое, извращенное», – пронеслось в голове у Ромула.


Пламя быстро поглощало строение, перекидываясь с одного перекрытия на другое. Жадно похрустывая, огонь радостно и игриво пожирал сухое дерево. Он то яростно взмывал вверх яркими всполохами, то поднимал в воздух темный дым и куски пепла. Красное зарево отражалось в глазах Луция, дрожа на зрачках. Неподалеку от пожарища росли оливковые деревья, на них, словно ужасное украшение, болтались повешенные, чьи тела монотонно и скорбно раскачивались на ветру. Последний несчастный был вздернут совсем недавно, и его ноги еще судорожно дергались под кроной. Солдаты сделали свое дело и теперь не спеша собирали оружие.

– Как ты думаешь, Катон, это справедливое наказание за то, что ты совершил? – спросил Луций, медленно вынимая из ножен меч.

Бывший друг Корнелия стоял с бледным лицом и дрожал от страха. Его глаза замутнели парфянским стеклом, в них застыл смертельный ужас.

– Молчишь? Странно. Когда вы – ты и твой друг Птолемей – пришли к нам, то вели себя гораздо более активно. Что, Катон? Каково тебе находиться в роли жертвы? – Луций схватил его за локоть и развернул к себе лицом. – В глаза мне смотри! В глаза! Как же я вас всех ненавижу…

Лицо Катона дрогнуло, и на нем застыла странная, перекошенная гримаса. Он хотел было сделать шаг назад, но Луций подался к нему, и из-за спины Катона, разрезая одежду, показался острый окровавленный клинок.

– За поруганную честь моего отца и за мою семью, – тихо прошептал ему на ухо Луций и оттолкнул от себя.

Катон упал на землю и заворочался на ней, словно червяк, которого выкопали из навоза. Он стонал и извивался от боли, закрывая руками вспоротое брюхо.

– Добить, может? – сухо бросил Ратибор.

– Сам сдохнет! Не заслужил он легкой смерти.

Неподалеку что-то зашевелилось в кустах. Центурион бросился туда с двумя солдатами и вытащил мальчишку лет двенадцати. Паренек был до смерти перепуган, по его одежде было понятно, что он не раб. Когда его подвели к Луцию, мальчик увидел катающегося по земле и стонущего от боли человека и горько заплакал. Стало понятно, что это сын Катона.

– Вот! Прятался! – пихая его вперед, доложил центурион.

– Это твой отец? – кивнув на Катона, поинтересовался Луций. Парень с ужасом в глазах закивал головой. – Да, не повезло тебе с родителями.

Издалека на Луция смотрел горбун, от которого несло холодом смерти. Он сверкал своими разными глазами, скалился во весь перекошенный рот и, казалось, одобрял все то, что Луций сделал и что еще только собирался сделать. «Мираж. Наваждение. Опять он. Что это?» – пронеслось у Луция в голове. «Убей мальчишку! Убей, он отомстит тебе, когда подрастет! Убей! Ты же отомстил, и он отомстит! Покончи с их родом! Они не убили вас с матерью лишь потому, что не нашли!», – словно откуда-то из подсознания прозвучал знакомый голос, и рука крепче сжала меч, на котором еще не остыла кровь Катона.

– Как тебя зовут? – спросил Луций у мальчика, закрыв глаза, будто боясь взглянуть на него. Его мысли внезапно заполнило воспоминание о том, как много лет назад он и сам с матерью бежал и прятался. Огонь хрустел и щелкал. Стон медленно умирающего Катона и мерзкий голос горбуна, доносившийся из глубины его естества, прервали всплывшие в памяти слова: «А я все бегу и бегу…».

– Варфоломей… – дрожащим голосом произнес парень.

Луций открыл глаза и не по-человечески посмотрел на него. Внезапно в его голове все стихло, а в теле возникло ощущение внутренней пустоты. Рука сжала меч, пальцы заиграли на рукоятке.

– Беги, Варфоломей. Беги, – еле выдавил из себя он.

Парень стоял и смотрел на него испуганными глазами, не понимая, что нужно делать.

– Беги-и-и!!! – резко сделав шаг вперед, заорал Луций так, что его лицо покраснело, а на шее вздулись вены, образуя дикий узор.

Мальчишка сорвался с места и бросился наутек. Оттолкнув солдата, он быстро скрылся из вида. Луций наблюдал, как парень исчезает в оливковой роще, пробегая мимо повешенных. Трясущаяся рука наконец-то отпустила рукоятку меча, в глазах стояла красная пелена, а вокруг воцарилась страшная тишина, даже Катон перестал стонать и затих. Стало легко. То ли от того, что перестали жить его обидчики, то ли от того, что он не убил мальчика. Тело болезненно знобило. Ратибор что-то говорил, но его слова утопали в окружившей Луция тишине.

– Луций, ты меня слышишь? Эй! Луций! – прорезался в его голове голос русича. Затем совсем уже четко и громко до него донеслось: – Луций, ты слышишь?!

– Да, Ратибор, слышу.

– Зря парня не убил. Вырастет – отомстить сможет.

– Собираемся! – пропустив слова друга мимо ушей, крикнул центуриону Луций. – Оставь охрану. Несколько человек будет достаточно. Остальные в лагерь, пускай пришлют повозки: все добро – в государственную казну. Мертвецов с петли не снимать! Другим урок будет! Уходим! – распорядился Луций и вскочил на коня.

Глава XXII


КАРФАГЕН




На горизонте разгорался алый закат, и тяжелый, жаркий воздух Северной Африки постепенно сменялся ночной прохладой. Из-за черно-фиолетовых туч, освещая просторы, лениво выползала луна. Рядом с огромной финиковой пальмой стоял человек, его рослое, жилистое, излучающее силу тело было облачено в римскую одежду. Он опирался рукой о ствол дерева, вглядывался в яркий диск ночного светила и о чем-то размышлял. Неподалеку стреноженный конь мирно щипал траву, изредка фыркал и тряс гривой. Человек смотрел на небо большими черными глазами, словно хищник, затаившийся перед броском. Его смуглая кожа, начисто выбритая голова и небольшая кудрявая бородка с усами на суровом лице выдавали в нем чужестранца. Вдали раздался вой шакала: зловещий звук протяжно разнесся по долине, откликаясь отовсюду тысячекратным эхом. Едва он стих, как позади незнакомца послышался обращенный к нему голос:

– Думаешь, Такфаринат, твой народ достоин большего? Молишься луне? Странный способ освободить своих людей от римского гнета.

Такфаринат резко обернулся и ловко приставил к горлу неожиданного собеседника кинжал, который отчетливо блеснул в лунном свете.

– Кто ты? Откуда ты знаешь мое имя? – оглядываясь по сторонам, тихо проговорил он.

– Тише, тише. Убивать легко, созидать намного труднее. Я пришел к тебе с миром, – спокойно сказал незнакомец в римской одежде.

– Ты не ответил на заданный мною вопрос, – Такфаринат еще сильнее прижал холодное лезвие к горлу.

Его черные глаза не выражали ни страха, ни растерянности: воин в любой ситуации остается воином.

– Меня зовут Анатас, но лучше зови меня Марк. Сегодня это имя гораздо лучше подходит для общения, – произнес незнакомец на чистом нумидийском языке.

– Ты знаешь не только свою латынь, римлянин? – удивился Такфаринат и медленно опустил клинок.

– Я знаю много языков, – улыбнулся Марк.

– Кто ты?

– Я же сказал: зови меня Марк, а в то, кем я являюсь на самом деле, ты все равно не поверишь, да и не поймешь этого.

– Зачем я понадобился тебе, Марк?

– О, нет, мой любезный нумидийский друг, тут ты ошибаешься. Не ты мне понадобился, а я тебе. Не я мечтаю освободить свой народ от проклятых римлян. Я знаю, что тебе уже осточертело служить в их армии. Служить во вспомогательном отряде вождю племени мусуламиев не к лицу. Да и не я, в конце концов, прошу у божественной луны помощи в борьбе с ненавистными захватчиками. Хотя просить помощи у бездушного светила все равно, что молиться в отхожем месте на собственные испражнения. А вот обратиться за помощью ко мне куда более эффективно.

– Ха-ха-ха! А ты мне нравишься, римлянин! – пряча кинжал в ножны, рассмеялся нумидиец.

– Я всем нравлюсь до поры до времени. Я как огонь, который манит мотыльков на свет – яркий, красивый и смертельно опасный.

– Мне плевать, кто ты, римлянин. Если ты сможешь помочь мне, я буду этому несказанно рад, и мне безразличны твои интересы в этом деле. Для меня главное – освободить свой народ от вас, от вашей проклятой римской демократии, от ваших законов и судов, которые все выворачивают в вашу пользу.

– Ты говоришь, как Арминий, Такфаринат. Вы все словно скопированы друг с друга.

– Это еще кто?

– Неважно. Важно вот что, – Марк достал из-за спины увесистый кожаный мешочек и с легкостью бросил его в руки своему собеседнику. – Здесь золото, так вами любимое. Его достаточно для того, чтобы сформировать и хорошо вооружить неплохой отряд. Думаю, это будет несложно, поскольку ты пользуешься уважением среди своих воинов и сородичей. Остальное ты получишь, разграбляя обозы римлян и нападая на их небольшие гарнизоны. Собрав достаточную армию, ты сможешь освободить свой несчастный народ, а сам станешь их царем. На самом же деле ты хочешь именно этого, не правда ли?

– Не знаю, что ты задумал, Марк, но я удивлен тебе. Интересно, что я должен буду сделать, чтобы отблагодарить тебя?

– Я торговец, мой друг, просто торговец. Я многое слышал о тебе, давно наблюдал за тобой и подумал: почему бы мне не помочь этому человеку? Ведь его желания велики, а амбиций хватит на сотню жизней. А взамен мне нужен один пустяк, сущая глупость.

– Интересно знать, какая? – поигрывая мешочком с драгоценным металлом произнес Такфаринат.

– Распусти слух о том, что ты когда-то очень давно был в лесах далекой Скифии и принимал участие в набеге на местного князя. Большего тебе знать не надо, а для меня и этого будет достаточно.

– Это все? – усмехнулся Такфаринат.

– Все.

– Ладно. Допустим, я согласен. Но мне все равно непонятно, отчего вдруг ты проявляешь такую щедрость и, главное, зачем?

– Предположим, я ненавижу римлян, как и ты. А быть может, я ненавижу всех вас, всех людей. Кто знает мысли безумца, если на его лице всегда надета маска порядочности и добродушия?

– Ты странный, Марк, очень странный.

– Поверь, я слышу это практически ежедневно. И думаю, буду слышать, пока вы существуете.

Такфаринат снова улыбнулся, затем окинул взором окрестности. Лунный свет пронизывал все вокруг, освещая пространство на сотни метров. Никого, кроме них двоих, здесь не было. Он пристально взглянул на собеседника.

– Глупая идея пришла тебе сейчас в голову, очень глупая. Лучше ступай и сделай то, о чем я тебе сказал. Я не могу вмешаться в твой выбор, но то, что ты задумал сейчас, может нарушить не только твои, но и мои планы, Такфаринат. И поверь мне, я буду тогда очень сильно расстроен, очень сильно, – монотонно произнес Марк зловещим и холодным голосом, каким, должно быть, могла говорить сама смерть.

Нумидиец скривил лицо и медленно убрал руку с рукоятки кинжала. Марк пристально смотрел на него до тех пор, пока тот не оседлал коня и не исчез на необъятных просторах Северной Африки.

– Люди, люди... С вами так сложно и в то же время так легко! Достаточно подтолкнуть вас к мечте, и вы уже не думаете о том, для чего все это делается. Разозлив римлян, ты не освободишь свой народ, а навлечешь на него страшные бедствия. Арминий тоже подал мне руку в надежде подарить волю германцам. Ты, Такфаринат, такой же. Мысли о власти терзают вас. Только вопрос в том, зачем она вам, если вы смертны? С собой ее не заберешь, – тихо глядя в пустоту, произнес Марк, затем поднял голову, посмотрел на яркий серебристо-белый лунный диск и добавил: – Посмотри, как они хотят походить на нас. Некоторые даже приравнивают себя к нам. Тебе не кажется это смешным? Подумай, что они сделают с твоим сыном, если узнают, кто он? Люди думают, что они сами божественны. Разве они потерпят рядом с собой другого бога? Прошу: остановись, отдай их мне и не подвергай свою плоть и кровь ненужным страданиям!

Яркая луна затянулась черной тучей и, на глазах побагровев, превратилась в кроваво-красное пятно, погрузив все вокруг в непроглядную темноту.

– Упрямец. Ты словно ребенок, который верит в то, что родители идеальны лишь потому, что они его родители. Я переверну твои представления о собственном творении. Ты поймешь и осознаешь его истинную сущность, только будет уже поздно. Слишком поздно!


Луций, держа под левой рукой начищенный до блеска шлем, шагал по длинному коридору дворца Тиберия. Преторианцы, завидев его, расступались и салютовали, он слегка кивал им головой. Его парадные доспехи, черные с золотыми узорами, сверкали. Длинный плащ угольного цвета свисал до пола и покачивался при каждом движении. Луций шел, стройный и уверенный в себе, с твердым лицом, не выражавшим никаких эмоций, и только его чеканный шаг разносился эхом по дворцу, оповещая всех о том, что к Цезарю идет генерал Черного легиона. Рабы и вольноотпущенники, когда он проходил мимо них, прижимались к стенам, страшась поднять на него глаза. Все были наслышаны о крутом нраве этого человека. В свои молодые годы Луций добился неслыханных успехов. Его боятся, его уважают, его знают, и он командует гвардейским легионом отборных римских головорезов. Перед покоями императора расступились два рослых гвардейца – германцы, здоровые и могучие, с белыми волосами и голубыми глазами, близнецы, словно отражение друг друга: в Риме любили все необычное. Ходили слухи, что однажды на арену Колизея для травли привезли настоящего белого медведя. Центр мира, что тут скажешь!

– Приветствую! – при виде императора Луций поднял вверх руку.

Тиберий, мрачный, словно дождевая туча, недовольно кивнул в ответ. Позади него стоял Марк и слегка улыбался уголками губ, так чтобы «властелин Рима» не видел его довольного лица.

– Пришел? Это хорошо, – потер переносицу Тиберий.

Впрочем, его лицо не выражало радости. По тому, как Цезарь пристально, исподлобья смотрел на него, Луций понял, что разговор будет серьезным. За стенами дворца бурлила дневная суета, проносилась жизнь, полная красок, резко контрастируя с тишиной и спокойствием императорской резиденции. Два близнеца-германца неподвижно стояли у входа, словно вырезанные из мрамора, органично вписываясь в обстановку. Луций с презрением смотрел на них и не понимал, почему покои Цезаря охраняют не его солдаты, а эти светловолосые варвары. Разве все забыли, как Рим жестоко поплатился за доверие, оказанное Арминию? Но Луций – солдат, а солдату не пристало задавать лишних вопросов, и он их не задавал. Пока не задавал.

– Ты, наверное, знаешь, для чего я вызвал тебя.

– Да, Цезарь, я наслышан о восстании в Северной Африке.

– Храбрый, удачливый, да еще и смышленый? Пугающее сочетание качеств для полководца. Или я не прав, Марк? – шмыгнул носом и недовольно скривил лицо Тиберий.

– Лучше иметь дело с таким человеком, чем с ослом.

– Осел, Марк, хоть и упрям, но не имеет клыков. А ты, Луций? У тебя есть клыки?

– Для врагов Рима, великий Тиберий, у меня есть не только клыки, но и копыта! Прикажите, и я втопчу ими неугодных в самые недра преисподней!

Марк остался доволен таким ответом: беседы, проведенные с Луцием, пошли тому на пользу. В политике нужно не только храбро, словно лев, бросаться на врага, но и иногда прикидываться ослом, до поры до времени. Римские чиновники и политики, напротив, были готовы сделать для своего императора и армии буквально все, лишь бы не прослыть ослами. Они болтали сутками без перерыва, но даже не утруждались вникнуть в то, о чем ведут речь. Луций же прекрасно усвоил советы Марка. Теперь он отчетливо понимал, что понятия о свободе у овцы и у волка совершенно разные.

– Втоптать? Прекрасно. Просто прекрасно, – хлопнул Луция по плечу Тиберий. Некоторое время он стоял неподвижно и размышлял. Его глаз немного подергивался, будто под веком находилась маленькая пружинка. – Ну, так вот! Бывший наш союзник, вождь мусуламиев Такфаринат, нумидиец по происхождению, был солдатом римской армии, служил во вспомогательных войсках и дезертировал. Не знаю, на какие средства, но он собрал неплохое войско и обучил его на римский лад! Понимаешь, Луций?! А теперь к нему присоединились вожди некоторых других племен, а также местные бедняки. Фурий Камилл и Луций Апроний уже дважды разбивали его армию, но он, словно мифическая Гидра, не только не погибает, но и отращивает себе все новые и новые головы!

– Предательство становится в Риме рядовым явлением. Печально, – тяжело вздохнул Марк.

– И этому нужно положить конец! Все враги должны содрогнуться от нашего возмездия!

– И для этого вам нужен я? – усмехнулся Луций.

– Именно. Хотя ты должен понять: тебе будет очень трудно. Тебя будут ненавидеть за твое положение, за мою доброту к тебе, за то, что я позволил тебе возглавить Черный легион. И тебя будут презирать за то, что ты будешь делать. Там другие нравы, совсем другой мир, одним словом, чуждая нам, неведомая Африка.

«Доброту? О чем это он?! Наверное, о той доброте, которую он проявил к моей семье, к моему отцу? Оказывается, это теперь называется добротой. Прирезать бы тебя прямо здесь и сейчас, как ничтожного куренка», – пронеслось в мыслях Луция. Он посмотрел на Цезаря неживыми глазами, не выражающими ни эмоций, ни сожалений, ни чувств.

– Я думаю, Луцию стоило бы дать особые полномочия, закрепленные вашей подписью, великий Цезарь, – Марк подошел ближе к Тиберию.

– Если вы хотите, чтобы я расправился с этой проблемой быстро и так, как я умею, мне нужны такие полномочия, чтобы ни один чиновник, ни один наместник не мог мне прекословить. Мне нужна там полная власть – подобная той, которой здесь обладаете вы, – продолжил мысль своего покровителя Луций.

Даже сам Марк удивился его дерзости. Тиберий скривил губы и часто заморгал. Красные пятна гнева пошли по его лицу и шее. Мальчишка сейчас посягнул на самое ценное, что есть у него, – на власть. Поделиться ею для Тиберия все равно, что позволить плюнуть себе в лицо. Но Луций стоял спокойно и смотрел в его глаза прямо и уверенно, будто бы он не сказал ничего необычного.

«Молодец, малыш. Мои уроки пошли тебе на пользу. Скоро, совсем скоро…», – думал Марк, с улыбкой глядя на эту немую сцену.

Тиберий отвернулся и прокашлялся в кулак. Из открытого окна пахло розами, которые в изобилии росли перед дворцом. Марк наблюдал, Луций стоял и ждал. Цезарь что-то недовольно пробурчал, подошел к столу и взял перо. Его рука подергивалась, словно не хотела писать, но была вынуждена подчиниться. Император набросал несколько слов, затем отложил перо в сторону, поднял взгляд на Луция и пристально посмотрел ему в глаза.

– Что ж, генерал, не оплошай, – протягивая ему пергамент, произнес Тиберий с такой интонацией, что всем стало понятно: провала он не потерпит.

– Слава императору! – рука Луция ударила ему в грудь и взметнулась вверх.

Он развернулся на пятках и, чеканя шаг, вышел из покоев с заветным документом в руках.

– Знаешь, как зовет его мой племянник? – глядя в спину уходящему воину, обратился к Марку Тиберий, негромко, но отчетливо выговаривая каждое слово. Не дожидаясь ответа, он сам протянул: – Ма-а-ра.

– Бог хаоса и беззакония у германцев. Да, я слышал об этом.

– А еще он говорил мне…

Но Марк перебил его, громко рассмеявшись.

– А еще ваш племянник хотел посягнуть на вашу власть, и я сделал так, чтобы этого не случилось. Теперь он очень далеко от Рима и никогда больше не станет мешать вам. Доверьтесь мне, Цезарь, я еще ни разу не подвел вас. Луций сделает свое дело, уж я прослежу.

– Я надеюсь на это, Марк. Ты в ответе за него, ты и только ты. Да, и еще…

Но Марк снова опередил Тиберия, словно прочитав его мысли:

– Германик скоро перестанет вас волновать, все уже устроено.

– Надеюсь, меня это не коснется?

– Не стоит сомневаться в моих способностях, Цезарь.


Понтий сидел в тени эвкалиптовых деревьев возле небольшого фонтана, брызги которого приносили прохладу ему и Асмодею. На столе перед ними стояли вазы с разнообразными фруктами и кувшин с охлажденным вином. Толстяк стеснительно отказывался от угощения. Он сидел, сложив пухлые пальцы в замок на огромном животе, и слушал Понтия с приветливой улыбкой, а его маленькие, блестящие поросячьи глазки бегали, как заведенные.

– Мне надоело махать мечом, Асмодей, пойми это. Я не хочу оставаться в тени Луция. Он постоянно впереди. Луций, Луций, Луций. Только это и слышу! Ромул – тюфяк без своего мнения. Мартин после смерти своей семьи вообще из ума выжил! Видел бы ты, что он сотворил с теми сенаторами в Германии, – ужас! А Ратибор? Варвар, тупой пес, преданный до безумия своему господину. А мое место здесь, – Понтий обвел рукой вокруг.

– Все равно не пойму, чего ты хочешь?

– Власти! Я хочу управлять! Только не глупыми солдатами – это неинтересно.

– Может, ты хочешь управлять Римом вместо Тиберия? – засмеялся Асмодей, и его второй подбородок затрясся, подобно желе.

– Смешно. Хорошая шутка, – Понтий поднял чашу и сделал жадный глоток. – Я знаю, Марк может все, он приближен к Цезарю. Если Луцию приятно быть солдафоном – это его дело. Но я, я хочу быть среди них, среди высших сословий Рима.

– Высшие сословия Рима погубили ваши семьи. Или ты забыл об этом?

– Лес рубят, щепки летят. Я не собираюсь мстить, тем более не собираюсь расставаться с тем, что получил по заслугам. Того, что было, уже не вернуть. Главное – сберечь и приумножить то, что есть у нас теперь. А прошлым пускай живут другие. Я хочу прославиться в веках, как Юлий Цезарь! Как Александр Великий! Как Ганнибал Барка! Чтобы мое имя осталось в истории и прошло сквозь тысячелетия.

– Да уж, Понтий, мечты твои прекрасны. Правильно: зачем довольствоваться тем, что есть, когда можно взять больше. Я понял тебя. Думаю, мой хозяин сделает все возможное, чтобы твое имя прославилось, как ты того желаешь. Я передам ему все, о чем мы говорили. Только вот у меня остался к тебе последний вопрос.

– Какой, Асмодей?

– А вдруг ради этого тебе придется пожертвовать чем-то очень дорогим?

– Ха! – усмехнулся Понтий и снова сделал глоток вина.

– Я понял тебя. Прекрасно, просто превосходно, – улыбаясь и шевеля пухлыми пальчиками, произнес Асмодей.


Рассвет только что вступил в свои права, и земля стала приобретать прозрачные очертания, пробуждаясь от темноты. Нет, она еще не была залита золотисто-желтым солнечным светом: солнце пока пряталось где-то в укромном месте, будто стесняясь показаться людям. Большая спальня еще дышала теплом жаровен, в них догорали угли, многие из которых уже покрылись беловатой пепельной сединой. Занавеска слегка покачивалась из стороны в сторону, пропуская в комнату свежесть нового дня. Луций сидел на кровати и молча рассматривал, будто в первый раз, мозаику на полу. Ахиллес убивает Гектора – трагедия «Илиады». «Сильный всегда побеждает», – пронеслось в голове генерала. Всегда! Он поправил простыню на своем бедре. Его правая рука будто была обмороженной. Казалось, в нее воткнули тысячи иголок одновременно, и еще немного, и она отломится и разобьется об пол, совсем как в том страшном сне, где он убил странного человека, от которого веяло теплом и нечеловеческой силой. Луций вытянул руку вперед, сжал и разжал кисть. Она выглядела чужой, словно принадлежала кому-то другому. Кожа на ней была сплошь покрыта шрамами, так бывает всегда, когда сражаешься, – от порезов не спасают даже наручи на запястьях. Луций опустил взгляд ниже: на загорелом теле бледнела полоса – германская метка, которая чуть не прекратила его существование, если бы не Велиал. «Надо же, а ведь я даже не отблагодарил его. Надо навестить лекаря, все-таки два раза спас мне жизнь, а я… А что я?», – снова пробежали в голове мысли. Рука потянулась к лицу и нащупала еще одну отметину. Это подарок от Хлодвига. Первый враг, убитый в настоящем бою, один на один, – самый ценный, самый памятный. Внезапно мягкие и горячие руки обняли его тело, а жаркое дыхание остановилось совсем рядом. Поцелуй, еще и еще. По телу побежали мурашки. Луций невольно вздрогнул и улыбнулся.

– Ты опять проснулся очень рано. Снова кошмары?

– Снова. Не волнуйся, Мария, это всего лишь сны. Боги любят шутить с нами, когда мы спим.

– Ты же сам говорил, что не веришь в богов.

– Это я так, к слову. Если они и есть, то им глубоко плевать на все, что творится вокруг людей, да и на самих людей тоже.

– Зря ты так. Мне кажется, все предначертано. Например, наша с тобой встреча. Она произошла по их воле, – прошептала девушка Луцию на ухо, нежно гладя его по голове.

– Смешно звучит, если учесть, что ты племянница Марка.

Мария замерла, вздохнула и, слегка улыбнувшись, тихо произнесла.

– Марк – хороший человек, я многим обязана ему, даже встречей с тобой. Если бы…

Луций поднес палец к ее алым губам.

– Не надо, Мария, не говори ничего. Я и сам знаю, что без Марка мы бы не встретились, и уж если родная племянница ему многим обязана, то что уж говорить обо мне.

– Племянница… – с иронией прошептала она и опустила глаза.

Ее взгляд будто прожег Луция насквозь, а от ее улыбки у него перехватило дыхание.

– Ты скоро уедешь. Возьми меня с собой, я не хочу оставаться одна.

– Не могу.

– Почему?

– Я не очень хороший человек, Мария, и мне придется творить страшные вещи. Я не хочу, чтобы ты видела меня таким, какой я есть на самом деле.

– Я вижу, какой ты на самом деле, Луций. Тебе приходится так поступать, я знаю, но ты делаешь это вопреки себе. Зло порождает только зло, но я чувствую, что ты, возможно, один из самых честных и правильных людей на этой земле.

– Глупая моя, – усмехнулся Луций и поднялся с кровати. – Все здесь в твоем распоряжении. Я скажу Марку, чтобы он не беспокоился о тебе. Прости, но мне пора. Правда, пора, – он снова посмотрел на нее, лежащую на белой простыне, обнаженную и прекрасную. Сердце бешено заколотилось, а в голове снова мелькнула мысль: «Как будто я видел ее раньше. Но где? Племянница Марка, дурачина! Где ты мог еще ее видеть, как не у него?!». Он задумчиво хмыкнул и стал одеваться.


Соленый ветер и мелкие брызги, яркое солнце и ослепительной прозрачности море. По правому борту корабля поочередно выныривают из воды три дельфина.

«Хороший знак. По крайней мере, так говорят моряки. Они вообще суеверны», – думал Луций, наблюдая за тем, как дельфины взмывают в воздух и снова скрываются в морской глубине. Впереди виднелись стены Карфагена и пристань с сотнями кораблей. Повсюду шныряли небольшие лодки и прочие разномастные суденышки. По деревянным мосткам, словно муравьи, бегали люди – туда-сюда, туда-сюда. Воздух наполняли крики торговцев, а в глазах рябило от разноцветных одежд местного населения. Рядом с Луцием на палубе, склонившись за борт и издавая утробные звуки, словно изрыгая из себя внутренности, мучился бледно-зеленый Ратибор.

– Будь проклят ваш Посейдон! – сплевывая в воду и вытирая усы и бороду, ругался он.

– Это не наш, наш – Нептун! Посейдон у греков, – явно издевался над ним Мартин.

– Да какая ра…. Мать твою, разница! Человек должен ходить по земле, а не болтаться по морю на этих корытах!

– Потерпи, скоро причалим. Будет тебе твердая почва под ногами.

Город становился все ближе и ближе, а по мере приближения казался все более впечатляющим и необычным. К таким городам они еще не привыкли, Родная Италия осталась далеко позади, а здесь начиналась Африка, и все в ней было по-другому, даже воздух и тот казался сухим и жестким. Больше месяца назад Луций отправил Ромула в Карфаген с сотней отборных всадников Черного легиона, чтобы тот подготовился к их прибытию, а он сам, собрав провиант и погрузив остальных солдат на корабли Марка, выдвинулся вслед за ним. И вот теперь Луций смотрел на желтые стены города, который Рим когда-то ненавидел больше других, но который теперь принадлежали римской империи и ее народу – народу, что правил большей частью мира.

– Когда-то Карфаген был столицей финикийского государства, одной из крупнейших держав Средиземноморья. После Пунических войн он был захвачен римлянами и разрушен, но потом мы же и отстроили его заново! Прекрасное место, пересечение торговых путей, удобная гавань и пристань. Наверное, мы погорячились тогда, прислушавшись к словам Марка Порция Катона Старшего, который все свои речи в сенате заканчивал фразой «...я считаю, что Карфаген должен быть разрушен». Так и поступили! Глупцы! Сровнять с землей, чтобы затем отстроить вновь, – вот она, человеческая сущность!

– Луций… Я… Я… – Ратибор снова перевалился за борт, так и не успев закончить свою мысль. Мартин ржал по-лошадиному, глядя на эту картину. – Я восхищен твоими познаниями в вашей истории! Только поверь, мне глубоко… – Ратибор опять нагнулся к воде, – …плевать на все это! Если бы я только знал, что испытаю на этой посудине! Лучше бы распяли! По-моему, на кресте и то легче! – он снова опрокинулся за борт.

– Мартин, хватит над ним потешаться! Лучше скажи, что там с Понтием?

– Извини, Ратибор, но ты похож на вулкан! Из тебя так и извергается лава! Я даже не знаю, откуда в тебе столько добра! Всю рыбу потравил в море! – хлопнув русича по плечу, снова рассмеялся тот.

– Да иди ты в задницу, Мартин! – сплевывая, с трудом произнес Ратибор.

– Ну, так что с Понтием?

– Да я его не видел. Он на другом корабле. Рассердился опять, что ты его с насиженного места сдернул. Орал, как сумасшедший, о том, что у него дел невпроворот. Что он не хочет больше жить в палатках и переносить тяготы военной службы. В общем, нес какую-то ахинею. Ты же его знаешь: он всегда так, а потом ничего, отходит. Тоже мне, аристократ нашелся. Из грязи в князи, и уже зазнался!

– Ясно. Ладно, поговорю с ним, как причалим. При всех его минусах он отличный командир. Вернемся в Рим, пускай делает, что хочет, а пока он мне нужен.

Тяжелые якоря с шумом и брызгами упали в море. Солдаты заполнили спущенные на воду шлюпки, и огромная людская масса начала переправляться на берег, где прибытия легионеров уже ожидали местные чиновники. Разномастно одетые и льстиво улыбающиеся, они кланялись Луцию, когда тот поднимался на пристань, а генерал всматривался в них, явно выискивая кого-то взглядом.

– Генерал Луций, пропретор Аппоний ожидает вас у себя, пройдемте, – заискивающе скалясь и нагибаясь в легком поклоне, произнес один из делегатов, по всем признакам местный вождь, продавший свою шкуру за римские монеты.

Луций смотрел на них с откровенной брезгливостью, считая их на порядок хуже северных варваров. Складывалось ощущение, что они вовсе не мылись, настолько мерзко от них разило рыбой и потом. Генерал нахмурил брови и поморщился.

– Где Ромул? Почему он меня не встречает?

– Господин Ромул, скорее всего, в отъезде по делам. Мы вас проводим к пропретору.

– Почему Аппоний сам не пришел?!

– Слишком занят, господин, государственные дела. Сами понимаете, у нас неспокойно. Меня зовут Зирид, мне поручено проводить вас до его резиденции.

– Было бы спокойно, меня к вам не прислали бы! Ратибор, Мартин, разбивайте лагерь неподалеку от города. Я отправляюсь на встречу с пропретором, который настолько сильно занят, что не может встретить представителя самого императора! – Луций презрительно плюнул под ноги вождю и пристально посмотрел ему в глаза. – Давай, веди!

– Может, сначала отдохнете?

– Может, наконец-то, закроешь рот и займешься делом?! Хорошо же у вас тут все устроено! Ладно, разберемся!

– Как прикажете. Как прикажете.

«Да ты и сам хорош! Не умеешь общаться с людьми. Нужно быть спокойнее. Политика – это не только мечом махать. Полегче на поворотах, полегче. Пожалуй, это усталость с дороги сказывается. Как там говорила Мария? Ты не такой уж и плохой, Луций… Глупая женщина! Мария, моя Мария…», – вздохнул он, и мысли ураганом пронеслись у него в голове.

– Ратибор! – внезапно обернулся и прокричал Луций. – Со мной поедешь!

Загрузка...