Империя

– Чем же он так занят?

– Не знаю. Мое дело маленькое. Я лишь передал то, о чем он просил. Солдату негоже задавать вопросы.

– Скажи мне, как ты относишься к бывшему генералу Черного легиона?

Центурион остановился и посмотрел снизу вверх на Клементия.

– Я солдат, господин. Я сражался в его рядах и видел, как он может побеждать в безвыходной ситуации. В ситуации, в которой любой другой потерпел бы поражение. Что говорить, в Галлии он спас не только меня, но и моих людей, – Тит выдержал паузу, видя, как хмурится бледное лицо всадника. – Но если вы имеете в виду, задержал бы я его или нет, то, конечно, я бы его арестовал и передал вам. Я же сказал: я солдат. Но, к сожалению, я его не видел, а, может быть, и к счастью. Он превосходный воин, так что я бы мог и не разговаривать с вами сейчас, если бы попался ему на глаза.

Центурион, разумеется, лгал. Еще утром он вывел Луция и его спутников через потайной проход в городской стене. Он также предупредил их обо всех постах, стоящих на дороге в Иерусалим, рассказал, как лучше их обойти и что отвечать патрулю, если их остановят. Впоследствии Тит прожил долгую жизнь и умер в один день со своей любимой женой, о чудесном воскрешении которой он до последнего вздоха рассказывал людям. Многие не верили ему, но, несмотря на это, история о воскрешении человека сыном Божьим осталась в веках. Тысячи раз она была переписана, и, в конце концов, женщина по имени Лаза превратилась в Лазаря, а произошедшие события предстали в ином пересказе, но сам факт совершенного Иисусом чуда до сих пор жив в людской памяти.

Клементий же целый месяц рыскал по городу, но кроме невероятных и противоречащих друг другу слухов, так ничего и не узнал. Тит старательно помогал ему в поисках, однако ощутимых результатов его помощь, конечно же, не принесла. Даром потеряв столько времени, Клементий в итоге отправится в резиденцию к Понтию, так как единственная ниточка, которая могла привести его к Луцию, вела именно туда – в Иудею, в город Иерусалим.

Они шли долго, заходя по пути в деревушки и селения, избегая больших городов и патрулей. Когда они останавливались на ночь под открытым небом, все беспрекословно слушались Луция, и даже Иуда, скрипя зубами и недовольно раздувая щеки, не смел перечить генералу после того, как тот спас ему жизнь. Дело было так: Иуда как-то раз, отлучившись по нужде, услышал позади себя грозное рычание. Молодой лев, по-видимому выгнанный из прайда, голодный и измученный, перепутал человека с добычей, а может, просто не нашел ничего более подходящего. Иуда Искариот вряд ли бы дожил до вечера, если бы к нему не подоспел Луций. Размахивая сумкой и матерясь во весь голос, он бесстрашно пошел на льва. Зверь рычал, скалился, но пятился назад. Противостояние окончилось победой человека: животное оказалось умнее и отступило.

Повсюду путников преследовали толпы зевак. Местные жители выходили послушать проповеди и посмотреть на живого сына Божьего. И он проповедовал, а также лечил, наставлял и помогал. А Луций продолжал записывать все, что видел. Вот и теперь с самого утра вокруг них собралась толпа людей, которые – кто сидя, кто стоя – передавали по цепочке слова Иисуса тем, кто был дальше и не слышал его. Так прошел не один час.

– Учитель, – Петр подошел к Иисусу и тихо зашептал ему на ухо. – Многие из собравшихся здесь проголодались. Их стоило бы отпустить домой на трапезу, но они не пойдут, если ты им этого не прикажешь.

– Их нужно накормить. И я думаю, вы накормите их, – Иисус смотрел в глаза Петру с такой уверенностью, будто у того за спиной стоял целый караван с хлебом.

– Но, учитель, каким образом?

– Дайте мне то, что есть у вас.

Покопавшись в своих сумках, ученики принесли Иисусу семь хлебов, и пять небольших жареных рыбешек.

– Это все, – с сожалением произнес Фома.

– Разве этим можно накормить столько голодных ртов? – недоверчиво спросил Варфоломей.

– Сомнение в отце моем – первый шаг в темноту.

Иисус поднял вверх свой взор. Все застыли в ожидании, но какое-то время ничего не происходило. Их учитель просто смотрел в бесконечную голубую даль и что-то шептал.

– Поделите все, что тут есть, поровну и раздайте людям.

Петр, Варфоломей, Фома и Андрей недоверчиво встали возле скудной еды. Остальные не решались сделать и шагу. Петр взял в руки хлеб, разломил напополам и положил обе половинки на гладкий камень, и вдруг вместо двух ломтей на нем оказалось две целые буханки. Хлеб пересчитали: все верно, на один стало больше. Тогда Петр дрожащими руками разломил рыбу, и количество съестного увеличилось на одну тушку. Остальные ученики подключились к делению пищи, которой становилось все больше и больше. Еда передавалась из рук в руки. Люди ликовали. Если бы Иисус сейчас приказал им что-нибудь сделать, они бы сделали это – умерли бы во имя его, убили бы за него, вознесли бы его на царство, разрешили бы ему править ими. Но он молчал – просто сидел с прикрытыми глазами и о чем-то думал. Тем временем Луций подошел к пище и присел возле нее на корточки.

– Однако, – он с опаской взял одну буханку, поднес ее к носу и вдохнул аромат дешевого, но вкусного хлеба. Генерал долго вертел его в руках, не решаясь надломить.

– Чего ждешь, мой тринадцатый ученик? – послышался теплый и мягкий голос. – Ну же, попробуй!

– Не привык я созидать. Прости, учитель.

Луций положил хлеб на место, вытер об одежду вспотевшие ладони и отошел в сторону, пробираясь через восторженную толпу, которая радостными криками славила Иисуса. Генерал уже почти вышел из нее, когда его внимание привлек одиноко сидящий человек в темной одежде с накинутым на голову капюшоном. Расположившись на придорожном камне, он что-то чертил на пыльной дороге своим посохом, никого не восхвалял, не кидался за едой. Он словно пребывал в своем, далеком от всего происходящего мире. Кто-то протянул генералу ломоть хлеба, на котором лежала половина жареной рыбы. Он механически взял еду, не сводя взгляда со странного путника. До боли знакомый голос поманил его:

– Луций, мальчик мой, не бойся.

Правую руку мгновенно свело судорогой от невыносимого холода, так что из нее вывалилось съестное. В полном бреду генерал дошел до сидящего на камне человека и тут же, пронзенный ужасной болью, упал перед ним на колени. Путник выводил посохом на земле кресты, которые непостижимым образом уползали за горизонт и превращались в настоящие. На них стонали и молили о помощи распятые люди.

– Марк… Или лучше тебя называть Анатас?

– Можно и Люцифер, – он скинул капюшон. – Нам нужно поговорить, Луций. Надеюсь, ты не против?

– О чем? – пересиливая боль, проскрипел зубами генерал.

– Тебе больно? Ах, прости, – Анатас щелкнул пальцами и Луций с облегчением вздохнул. – Ты спрашиваешь, о чем? О тебе. Жалко наблюдать за тобой, Луций, смотреть на то, как ты причисляешь себя к этому сброду, строишь из себя апостола. Тебе гордость не позволила даже раздать хлеб этому паршивому стаду овец. Ты не их пастырь и не будешь им никогда. Ты и сам это знаешь.

– Не хочу тебя слушать!

– А зря. Зря. Ведь я искренен с тобой. Посмотри на них, посмотри получше. Скоро людям приестся видеть чудеса, поверь: они им наскучат, и тогда люди захотят чего-то особенного, такого, что сотворить будет непросто или невозможно. Одно дело воскрешать мертвых женщин, другое дело – воскреснуть самому. Для себя он не может сотворить чуда, не так ли?

– Ты не убьешь его. Тебе не позволят!

– Что ты, что ты. Я не собираюсь этого делать. Он дорог мне так же, как и тебе. Единственный, кто плюет на него, – это его отец. Иисус, да и все вы, для Него так, винтики.

– Мы не винтики!

– Ну, хорошо, не винтики. Вы – сложный механизм. Можете называть себя хоть богами – суть дела от этого не меняется. Поверь мне: людям Бог не нужен. Разве только для того, чтобы получить от Него какое-нибудь благо на дармовщинку да порассуждать о вере. Ведь рассуждения ни к чему не обязывают. Им Он будет нужен только для того, чтобы похвалиться друг перед другом своими добродетелями. Мол, поглядите, какие мы порядочные, веротерпимые, безгрешные – почти как ангелы, только без крыльев. При этом люди станут прибегать к любым ухищрениям, лишь бы уклониться от настоящей, искренней веры в Него. Они даже будут пренебрегать заповедями Его и оправдывать себя за это. Они любому греху найдут оправдание, по-своему интерпретировав Его законы. Ты знаешь, что я прав. Все же ты в первую очередь мой ученик и только потом уже его. Хотя его ли? Сам посуди: неужели великий и всемогущий Творец не понимает, что все Его замыслы по переустройству этого мира к лучшему обречены? А все потому, что на Его пути стоит… Нет, Луций, не смотри на меня так – не я. На его пути стоит непреодолимая, высотой до небес, если не выше, глухая, непробиваемая и нерушимая стена отчуждения – убежденность людей в том, что они сами творцы собственной жизни. А Он видит лишь то, что хочет видеть. Поэтому Он и послал сюда своего сына. Ты ведь знаешь, к чему все приведет, знаешь, что с ним будет. Вижу, что знаешь! А мой брат, увлеченный любовью к собственному творению, уже не замечает очевидного. Он утратил способность предчувствовать и так и не понял, что больше не властвует над людьми. Ими давно правит мое творение – мой Грешник. Это их истинный бог! Он дает им то, в чем они нуждаются больше всего. Алчность! Прелюбодеяние! Ложь! Власть! Амбиции! Ненависть! Вот что им действительно нужно, Луций, и не пытайся убедить себя в том, что ты сможешь их исправить. Ни ты, ни твой учитель, ни кто другой. Я прошу тебя лишь об одном: избавь Иисуса от страданий. Собственный отец не интересуется его судьбой, а мне его искренне жаль. Убей его сам!

– Что?! – Луций попятился назад. – Нет! Ты лжешь! Ты всегда лгал мне, но теперь я знаю о тебе все! Нет, Анатас! Я больше не буду убивать! Никогда не буду, а уж тем более не убью его!

– Я никогда и никого не обманывал, – Анатас неспешно поднялся с камня. – Я покажу тебе, что будет.

– Не надо! Я не хочу!

– А я все же покажу.

Он слегка приподнял посох и ударил им о землю. Луций взлетел вверх и словно растворился в воздухе, словно оказался сразу всем и везде. Он увидел, как толпа гнала Иисуса к городским воротам. Люди все прибывали и прибывали. Сына Бога пихали взашей, оскорбляли, оплевывали. Кто-то поднял с земли камень и бросил ему точно в голову. Иисус присел, зажимая рану рукой, а люди, почуяв кровь, кинулись на него и стали избивать.

– Смотри, Луций, это только начало, так сказать, прелюдия.

Затем Иисуса пристегнули к столбу, и огромный преторианец, лица которого Луций разглядеть не смог, с оттяжкой и пристрастием начал пороть несчастного.

– Я хочу лишь добра, генерал, как ты не поймешь? Смотри, что они будут делать с ним. После этой порки его жизнь будет висеть на волоске. Взгляни на него: он уже не чувствует боли, потому что его истерзанное тело с висящей на спине кожей само есть одна сплошная боль. Ты знаешь, что такое порка: сам не раз приказывал пороть до смерти. Ты знаешь, что сейчас малейшее движение превращается для него в страшную муку.

Иисуса отстегнули от столба, и он свалился на землю, но могучий преторианец пинками заставил его подняться. Кнутами и ударами Иисуса загнали под деревянный крест, который перед ним держали солдаты. Тяжелую конструкцию бросили на его искалеченную спину, он уперся ногами в пыльную дорогу и потащил крест к месту казни, но упал.

– Сейчас его снова начнут бить. Нравится, Луций? Смотри и запоминай. Его будут бить все, кому захочется, даже те, кого он сейчас накормил, даже те, кто недавно клялся ему в преданности. Люди быстро привыкают к чудесам и пророкам. Его будут избивать на всем протяжении пути, а кто не дотянется, станут плевать в него, закидывать помоями, проклинать и всячески унижать. Когда он, наконец, достигнет места казни, его лицо будет представлять собой месиво из крови и пота, сдобренное пылью, слюной и нечистотами. Ты хочешь для него такой участи? Ответь, Луций!

– Ничего этого не будет! – генерал вернулся в реальность.

– Будет. Поверь мне.

– Ты это сделаешь, да?!

– Да что с тобой? Ты меня вообще не слушаешь! Я же сказал, что это сделают те, для кого он сейчас так старается. С ним это сделают люди. Даже собственные ученики предадут его!

– Ты лжешь! Лжешь! Не будет такого!

– Что, ты не позволишь? – усмехнулся Анатас.

– Да! Да! Я!

– Тогда убей его. Избавь его от страданий и позора. Ты же знаешь, смерть на кресте – вещь не из приятных.

– Оставь меня! Оставь! Уйди! Ты отобрал у меня все, это ты сделал меня таким! – Луций обхватил голову руками, упал на землю и застонал.

– Всегда обвиняют кого-то, только не Его. Даже обидно. Ладно, я уйду, Луций. А с кем останешься ты? С теми, кто тебя ненавидит? С теми, кто предаст своего учителя? С теми, кто заполонил этот мир, как паразиты, которым нужно только насыщать свое чрево и ублажать свою плоть? Ты еще взмолишься о моей помощи!

– Не будет этого!

– Посмотрим.

Анатас накинул капюшон на голову и, опираясь на посох, украшенный золотым черепом, ушел прочь. Луций еще какое-то время стоял на коленях, упершись лицом в землю и что-то бормоча. Постепенно звуки мира возвратились к нему. Он медленно поднял голову, посмотрел на огромное количество людей, жующих хлеб и рыбу, довольных и любящих своего учителя. Генерал поднялся и, пошатываясь, направился к Иисусу. Рядом с ним по-прежнему лежали хлеба, ровно семь штук, и пять небольших рыбешек. Ученики радостно жестикулировали руками, наперебой восторгаясь чудом, которое снова сотворил мессия. Иисус заметил глубокую перемену в генерале. Он долго пристально смотрел на Луция, а Луций на него. Они не боролись взглядами – казалось, они постигали друг друга. Сын божий и Луций – генерал Черного легиона, кровавый пес империи, покоривший полмира и отказавшийся от власти ради истины. Каждый из них чувствовал боль другого.

– Вы сделали все, как я просил?

– Да, учитель. Все люди теперь сыты, а у нас осталось столько еды, сколько мы и принесли.

– Это хорошо.

– Конечно, хорошо! Вкусили плоти его! Теперь захотят запить халявный кусок его кровью! – в толпе стоял, потирая руки и пристально глядя на генерала, уродливый горбун. – Кровушки, кровушки хочется! Ха-ха-ха! Распни его! Распни! Ох, как весело-то будет! – он смачно сплюнул в сторону и, превратившись в черного облезлого кота, быстро скрылся в толпе, ловко виляя между ног.

«А ведь Марк прав. Предадут. Могут, по крайней мере. И что тогда?» – задумался Луций.

– Не судите, и не судимы будете, не осуждайте, и вас не осудят, прощайте, ибо Бог прощает, – разносился голос Иисуса над людьми.

Вслушиваясь в эти слова, Луций понимал, что виноват. Виноват перед собой и перед всеми, с кем ему суждено было встретиться на его жизненном пути. Виноват в том, что творил, в том, что не остановился вовремя, в том, что до сих пор так и не научился ни прощать, ни раскаиваться. Может, Марк и прав: волка травой не накормишь?

Глава XLII

ДОМ МОЙ ДОМОМ МОЛИТВЫ НАРЕЧЕТСЯ

– Успокойся, Маркус. Перестань путаться под ногами. Придет твое время.

Марк шел по тоннелю, покрытому инеем. Преторианец то заходил вперед, то отставал на шаг. Сципион, Велиал, Асмодей и Авера двигались ровной линией след в след за своим хозяином.

– Когда я смогу разделаться с ним?

– Маркус, Маркус, Маркус. Терпение. Ты просто еще не понимаешь, что время для тебя не враг. Теперь ты можешь ждать, а он – нет. Скоро, совсем скоро.

Они вышли к огромной пропасти, дна которой не было невидно. По стене спиралью вниз уходила винтовая лестница. Снизу, из темноты и неизвестности, из самых глубин мрака доносились истошные крики и безнадежные мольбы о помощи, в которых слова раскаяния перемежались воем. Марк остановился у края пропасти и некоторое время наслаждался невыносимыми воплями.

– Прекрасное место для них, не правда ли?

– Да, милорд, – в один голос ответили все, кроме Маркуса. Марк повернулся к стоящему в стороне преторианцу, слегка ухмыльнулся и стал спускаться по ступеням.

– Скоро, Маркус. Скоро.

Довольно просторный, но скромный по меркам римлянина дом расположился на окраине города рядом с садом, который жители называли Гефсиманским. Луций сидел за столом, а Мария нежно обнимала его сзади, водила рукой по заросшему щетиной лицу и слегка трепала по косматой голове.

– Ты изменился, – она нежно поцеловала генерала в щеку.

– В какую сторону? – натянуто улыбнулся он.

– Нужно привести тебя в человеческий вид, – Мария поставила перед ним медный тазик с горячей водой.

– Все, как прежде. Я почти забыл об этом. Рабы, слуги, подчиненные – все стали на одно лицо, казались мне какими-то однообразными, скучными. В последнее время я даже не мог ни с кем поспорить. Представляешь? Спросишь, например, у чиновника или сенатора что-нибудь поперек его мыслей, а он улыбается, поддакивает, соглашается со всем, что ему ни предложишь.

– Они боялись тебя, да и сейчас боятся, – Мария опустила полотенце в горячую воду и затем приложила к его лицу.

– Ты ушла, потому что тоже боялась?

– Да, – робко ответила она. – Ты стал другим.

– Марк сделал меня таким.

– Он только подтолкнул тебя к этому, а все остальное ты сделал сам, Луций. Когда я тебя встретила, ты был другим. В твоих глазах был огонь. Когда я уходила, твои глаза были мертвы.

– А сейчас? – он повернулся к ней, не моргая.

– Сейчас в них живет надежда, – она улыбнулась и поцеловала его в лоб.

– Мария, скажи мне, кто ты? Я хочу знать. То, что ты не племянница Марка, это понятно. Но ни он, ни тот, с кем я сейчас, не рассказывают о тебе ничего.

– Я была танцовщицей, Луций. В Германии – может, помнишь? Ты тогда спас меня, – она опустила взгляд.

– Прости, но нет, не помню.

– Я была рабыней для увеселения мужчин, Луций. Долго рассказывать, как и почему я попала в рабство, но в итоге я очутилась в Германии, в доме, где что-то праздновали. Там мы впервые и встретились. Марк тогда выкупил меня и позже познакомил нас. Он просил ничего не говорить тебе и называться его племянницей. Вот и все. Мне было хорошо с тобой. Я любила и люблю тебя. Но когда ты стал меняться, превращаться в того, кем быть не должен, я испугалась. Нет, не за себя – за тебя. Михаил объяснил мне, чего хочет Марк, и мне пришлось уйти. Ради тебя, – она закрыла лицо руками и всхлипнула. – Теперь, когда ты знаешь, кем я была, ты не будешь со мной.

– Глупости. Не судите, и не судимы будете. Я не хочу знать того, что было до меня. Я знаю то, что было со мной, и мне этого достаточно.

Он снял с лица полотенце, положил его на стол и встал со скамьи. Мария бросилась к нему, привстала на цыпочки и поцеловала.

– Как же я скучал по тебе.

– И я по тебе скучала, – она снова заплакала.

– Теперь нас никто не сможет разлучить. Я обещаю!

Она доверчиво кивнула и вытерла слезы.

– Послушай, мы в этом доме уже столько времени. Ты живешь здесь одна?

– Нет, с Мартой. Учитель исцелил ее. Она была очень больна. За это он попросил ее приютить меня.

– Исцелил? Да, это он может. А где она сейчас?

– Сегодня большой праздник. Скорее всего, она в храме, где сейчас находится полгорода.

Вдруг дверь с грохотом распахнулась и с размаху стукнулась о стену. В дом влетели Петр и Фома. С обоих ручьями лился пот, лица были красные и разгоряченные.

– Беда, Луций! Беда! – орали во весь голос оба. – Учитель! Учитель!

– Что с ним?!

– Он громит храм!

– В каком смысле?!

– Пойдем, все сам увидишь. Мы боимся, что первосвященник приведет солдат. Тогда точно беда!

– Остальные с ним?!

– Почти все, кроме Иуды, он куда-то делся. Может, его схватили? Мы пока не знаем.

– Ясно, – Луций повернулся к Марии. – Мне нужно идти. Но я вернусь.

Они бежали по улочкам к центру Иерусалима, к главному храму. В нем, как уже стало известно Луцию, все сразу пошло не так, как надо. Пришедшие к Иисусу люди не просили его творить чудеса и читать им проповеди – они обвиняли его в том, что он самозванец, что дает надежду безнадежным, что называет себя царем и сыном Бога. Он слушал их, не произнося ни слова, а они все поносили и поносили его. Они хотели, чтобы он доказал священникам, что говорит правду, но случилось немыслимое. Храм был обнесен большой стеной, а пространство внутри него разделено на дворы, самый большой из которых находился по центру. Местные купцы и менялы нашли этот двор подходящим для своих торговых целей, из-за чего повсюду на нем продавались животные для жертвенной подати и стояли разменные лавки для обмена храмовых монет. Шум и гам поглощал любого, приходившего сюда. Синедрион и Каиафа не только снисходительно смотрели на храмовую торговлю, но и поощряли ее. И когда народ привел сюда Иисуса в ожидании, что тот даст первосвященникам доказательства своего божественного происхождения, учитель в гневе стал переворачивать столы и выгонять продающих и покупающих.

– Дом мой домом молитвы наречется, а вы сделали его вертепом разбойников!

Все стояли и молчали, не зная, как поступить с этим безумцем. В этот момент прибыл Луций, а учитель все крушил и крушил торговые лавки и переворачивал меняльные столы. Генерал мгновенно оценил обстановку и тут же кинулся к Иисусу.

– Хватит, остановись!

– Что они творят, посмотри! Торгуют там, где должны молиться! Держат скот там, где нужно крестить! Продают то, что нужно давать бесплатно! Что же это?!

– Это всего лишь люди, учитель. Нужно уходить!

Из толпы выскочил Каиафа и заорал, указывая пальцем на Иисуса.

– Кто дает тебе право так поступать?! Ты – самозванец!

– Отец мой! Бог ваш!

– Успокойся, прошу. Им только это и нужно. Они не хотят тебя слушать! – оттаскивая Иисуса в сторону, пытался вразумить его Луций.

– Докажи, презренный, что говоришь правду! Сотвори чудо! – снова заорал первосвященник, и толпа поддержала его яростными криками.

– Уничтожьте храм мой, и в три дня я возведу новый!

Толпа только рассмеялась, крича ему в ответ, что он сошел с ума и что храм этот строился не одно десятилетие.

– Истину говорю я вам!

– Не нужна им твоя истина. Не сейчас. Нужно уходить.

Тут толпа расступилась, пропуская римских солдат. Позади них, не спеша, на белоснежном коне ехал прокуратор. Легионеры кинулись к Иисусу, чтобы схватить смутьяна, но Луций в два удара сбил одного солдата с ног, поднял оброненный им меч и его рукоятью приложил второго. Легионер, схватился за переносицу и упал на колени, сквозь его пальцы хлестала кровь. Ученики в ужасе разбежались в стороны. Петра схватила толпа.

– Вот один из них! Он повсюду ходил за этим самозванцем!

Испуганный Петр замотал головой, уверяя, что впервые видит Иисуса, и вырвался из цепких рук.

– Я не знаю его! Не знаю!

Остальных учеников не было видно, только Иуда шептал что-то на ухо Каиафе. Понтий подъехал ближе, наблюдая, как Луций раскидывает стражу. Уже четверо солдат, искалеченных генералом, катались по земле. Над Иисусом сверкнуло лезвие меча, но в сантиметре от головы остановилось: Луций вовремя парировал удал. Теперь уже Иисус кричал, пытаясь остановить своего ученика, но в воздухе раздался свист гладия, и очередной солдат завопил, схватившись за отрубленное ухо.

– Остановись, Луций, не нужно! Они схватят тебя!

– Луций! – знакомый голос окликнул генерала.

Верхом на коне сидел Понтий – он постарел и странно выглядел, будто был не римским вельможей, а неживой куклой в его облачении.

– Рад снова тебя видеть, дружище! Если тебя не затруднит, перестань кромсать моих солдат и обернись!

Луций, тяжело дыша, медленно обернулся и оцепенел: в шаге от него стоял его брат – в черных доспехах, с висящем на поясе мечом с рукояткой в виде змеиной головы. Он злобно улыбался, глядя на генерала исподлобья.

– Маркус?!

– Здравствуй, брат.

Последним, что видел Луций, был огромный кулак, влетающий в его челюсть.

Мария протирала тряпкой медный тазик, в котором недавно была вода. Она разглядывала в его дне свое отражение, такое же искривленное, как и ее жизнь. Она уже час стояла над этим тазиком, словно над иконой, когда на улице послышался приближающийся топот. «Наконец-то вернулись», – пронеслось у нее в мыслях. Мария распахнула дверь, но увидела на пороге солдат. Один из них держал за волосы Марту и постоянно кашлял.

– Это она?! – Клементий встряхнул девушку так, что та схватилась за его руку и взвизгнула от боли. – Она, я спрашиваю?!

– Беги, Мария! Они пришли за тобой!

– Схватить сучку! Только живой!

Мария пришла в себя уже на бегу, когда изо всех сил мчалась в расположенный неподалеку от их дома сад. Ноги сами несли ее туда. Она слышала, как бряцают позади доспехи преследующих ее солдат. Выставив перед собой руку и пригибаясь, она пробиралась сквозь заросли. Ветки деревьев нещадно хлестали ее по телу, цеплялись за одежду, до крови царапали нежную кожу. Мария выскочила на поляну, осмотрелась по сторонам и прислушалась, но кроме щебетания местных птиц и стука ее собственного безумно бьющегося сердца ничего не было слышно.

– Мария, – послышался тихий голос. – Мария, иди сюда.

Из кустов появился человек.

– Иуда? А где остальные?

Но Иуда только приложил указательный палец к губам и подошел ближе.

– Где Иисус? Где Луций? Что с ними?

– Все в порядке, не волнуйся, – он провел рукой по ее волосам и улыбнулся.

– Где все, Иуда?

– Все хорошо, ты скоро с ними встретишься! – он резко схватил ее за прядь волос и повалил на землю.

– Что ты делаешь?!

– Заткнись! – удар пришелся в область живота, и девушка стала хватать воздух ртом. – Сюда! Она здесь! Сюда!

– За что?

– За тридцать сребреников, моя дорогая! За такую сумму я продам родную мать, не то что вас!

Он намотал ее волосы на руку и несколько раз ударил лицом о землю. Убедившись, что девушка уже никуда не денется, Иуда снова позвал солдат. Наконец, запыхавшиеся легионеры вышли с разных сторон на поляну.

– Неплохая работа, Иуда! – Клементий похлопал его по плечу.

– Рад стараться! Только вот благодарность совестная меня мало интересует.

– Любишь деньги?

– А кто же их не любит?

– Держи! Заслужил! – Клементий вытащил мешочек с серебром, подбросил его несколько раз на руке и, сплюнув в сторону кровь, протянул деньги Иуде.

– А что с той ведьмой? С Мартой? – пряча заработок за пазуху, поинтересовался Искариот.

– Ждет тебя связанная в доме.

– Прекрасно! – Иуда потер руки и улыбнулся.

– Только прибери за собой, когда закончишь! – Клементий вынул кинжал из ножен и протянул его предателю.

– Как скажешь! – принимая оружие, ответил Иуда и поспешно скрылся в кустах.

– Девку связать и отправить в резиденцию к прокуратору! Приставить к ней усиленную охрану!

– А охрану-то зачем усиливать, командир?

– Затем, что это женщина Луция Корнелия, тупица!

Глава XLIII

ОН ПРЕДАЛ СНОВА

Влажный воздух пропах плесенью и мышами. Свет тоненьким лучиком тянулся из небольшого продолговатого окошка, больше похожего на трещину в кладке стены. Грязная солома была разбросана по полу, в ней копошилась огромная крыса: она что-то искала, словно здесь могло оказаться съестное. Руки и ноги Луция были закованы в цепи, которые выходили из выложенного неровным булыжником пола. Уныло позвякивая железом, опираясь спиной на мокрую и прохладную стену, он медленно приподнялся. Крыса испугалась и юрко спряталась в норе. Голова гудела, а тело болело – видимо, удар Маркуса не был единственным. Все-таки генерал никак не мог привыкнуть к новому для него ощущению боли.

– Ну, вот и все, дружище. Недолго тебе осталось, – вздохнул он обреченно. – Живым меня отсюда точно не выпустят. Почему сразу не убили? Интересно, с Иисусом уже покончили или еще нет? А что с остальными? Что с Марией? Снова одни вопросы. И снова нет ответов!

Он улегся на бок, подгреб под себя солому и прикрыл глаза, но его спокойствие длилось недолго: тяжелая, скрипучая дверь отворилась, и в нее важной походкой, прикрывая рот окровавленным платком, вошел Клементий.

– Ну и вонища! – кривя лицо от запаха, пробормотал он и сплюнул в сторону красным. – Впрочем, тебе здесь самое место. Как говорится, яблоко от яблони недалеко падает. И встань, скотина, когда с тобой разговаривает римлянин! – он с размаху ударил лежащего Луция ногой меж ребер.

Боль вспышкой молнии пронеслась по организму. За первым ударом последовали другие. Луций пытался подняться, но Клементий снова и снова сбивал его с ног. Генерал только и успевал, что закрывать голову и лицо руками, кряхтя и принимая удары. Когда Клементий устал и, закашлявшись, отошел в сторону, генералу удалось кое-как встать.

– Поднялся, сын шлюхи и предателя?! Ну, ничего, скоро тебя приколотят к кресту, и я лично буду следить за тем, чтобы твоя агония была долгой. Ты станешь умолять меня о смерти!

Луций молчал и лишь скрипел зубами от злости. Теперь он понимал, почему ему не дали убить этого выродка.

– Значит, не хочешь говорить? Ладно. Когда я приколочу твою девку напротив тебя, думаю, твои речи будут куда более многословными! – Клементий вышел и запер за собой дверь.

Место заключения мгновенно сузилось для генерала до невероятных размеров, и, казалось, Луций и сам уменьшился вместе с ним. Даже та крыса, которая снова высунула свою мордочку из норы, имела власти и свободы больше, чем он. Сильнее всего Луций переживал не за себя и даже не за учителя, тем более, не за его учеников – он боялся за Марию. Генерал понимал, на что способен Клементий, так как знал, на что совсем недавно был способен он сам.

Иисус смиренно ожидал перед большой аркой, ведущей в покои дворца наместника Иудеи. Четверо солдат охраняли его, хотя он не оказывал ни малейшего сопротивления.

– Это дом Пилата? – спросил Иисус, обращаясь к одному из легионеров.

– Да! И заткнись!

На вилле послышались голоса. Старший по дому, по всей видимости, вольноотпущенный, подошел к одному из конвоиров и велел ввести подозреваемого.

– Давай, пошел, сын божий, мать твою! – толкая задержанного взашей, скомандовал стражник.

Иисуса ввели в роскошную комнату, пропитанную тонкими ароматами дорогих благовоний и обставленную в лучших римских традициях. Посреди нее, в кресле, украшенном серебряными орлами, восседал Понтий. Рядом с ним стоял огромного роста преторианец в черных доспехах, отделанных золотом. Маркус покручивал в ладонях плеть, отчего та еле слышно хрустела. Он окинул взглядом стоящего перед ним человека с блаженным выражением лица, презрительно хмыкнул, подошел ближе и ударил по ногам так, что тот рухнул перед прокуратором на колени.

– Я задам тебе вопрос, а ты подумай хорошенько, прежде чем ответить мне на него, – потер виски Понтий. – Кто ты?

Иисус промолчал.

– Ты смеешь мне не отвечать?! Разве не знаешь, что я властен вершить над тобой любой суд и даже распять тебя, если понадобится?! Но и отпустить тебя на все четыре стороны я также могу.

– Я знаю твою власть, но эта власть не больше, чем власть над птицей, которой запретили летать. Она все равно полетит: в этом ее жизнь, дарованная Богом.

– Птица не человек, боли не чувствует! А ты даже представить себе не можешь ту боль, которую я способен тебе причинить!

– Могу, – тихо ответил Иисус и тут же получил плетью по спине.

– Не смей перечить прокуратору! – прикрикнул на него Маркус.

Учитель, морщась, поднялся с колен.

– Разве я могу перечить тому, кто сейчас выше людей?

Маркус снова взмахнул плетью.

– Стой! – крикнул прокуратор, и преторианец послушно опустил кнут, недовольно качая головой.

– Я вижу, язык твой подвешен неплохо и голова твоя работает хорошо. А ты знаешь, что первосвященники требуют распять тебя? Фарисеи и иудеи недовольны тем, что ты разгромил храм. Народ жаждет твоей казни, так как ты называешь себя пророком, коим не являешься.

– Людям свойственно ошибаться. Тем более в моей ситуации от людей мало что зависит, и тебе это известно куда лучше, чем остальным.

– Не понимаю, о чем ты. Тебя будут судить по римским законам и вынесут справедливый приговор.

– Я не сомневаюсь в твоей искренности, Понтий. Каждый человек может быть неправ. Стоит ли его винить в этом? И я не виню тебя за то, что ты собираешься сделать.

– А ты мне нравишься. Не зря за тобой таскалась безмозглая чернь. Теперь я понимаю, почему. Я знаю еще одного человека вроде тебя. Он может убедить любого в чем угодно. Посмотри на моего друга. Его зовут Маркус. Как думаешь, он тоже неправ? Только смотри не ошибись с ответом: этот парень шутить не любит, – рассмеялся Понтий.

– Маркус сделал выбор, это право любого человека. Зайти в темноту может каждый, но выйти из нее по силам единицам.

– Прикажи убрать его отсюда, пока я не переломал ему ноги! – подойдя к Понтию, прошептал ему на ухо преторианец.

Прокуратор взглянул на Маркуса: тот трясся, словно в ознобе, все крепче и крепче сжимая в руках плеть.

– Да что с тобой?

– Убери его, – снова злобно пробормотал брат Луция.

Понтий сделал жест рукой, и несчастного выволокли во двор.

– Да что случилось-то?

– Все нормально! – расправил плечи и похрустел шейными позвонками Маркус.

– На допрос с пристрастием это не очень похоже! – воскликнул Клементий, входя в зал, и отрывисто закашлял.

– Что ты имеешь в виду?

– Я, Понтий, имею в виду то, что нужно показать народу, что бывает с теми, кто называет себя богами, помимо императора Тиберия!

– И что ты предлагаешь? Распять? Так я его и так распну. Чего же более?

– С него нужно спустить шкуру! И с Луция тоже! Приколоти их напротив друг друга, пускай народ потешится! А девку Луция я отдам своим солдатам прямо у распятия! И это будет только началом отмщения!

– Я бы на твоем месте, Клементий, все же вел себя более сдержанно.

– С чего бы это?! – Клементий подошел ближе и небрежно шлепнул Маркуса по доспехам, давая понять, чтобы преторианец отошел в сторону. – Знаешь, Понтий, меня помиловал сам император. Он лично мне приказал заняться этими людьми, и я имею все полномочия делать с ними то, что захочу и когда захочу. Учти это! – ткнул он указательным пальцем в грудь прокуратора.

– Ты угрожаешь мне в моей же резиденции? Не слишком ли много ты на себя берешь, Клементий? – Понтий нахмурил брови и привстал со своего места.

– Предупреждаю. Сам понимаешь, в наше время доносы – дело непредсказуемое. Любой может всякую чушь написать императору.

– Я в курсе. Не первый год тебя знаю.

– Вот и прекрасно! И я бы… – Клементий снова закашлялся, а в это время преторианец в черных доспехах сделал пару шагов вперед, схватил его за горло и слегка приподнял так, что он только носками касался земли. Клементий судорожно пытался разжать хватку Маркуса, а тот спокойно и равнодушно смотрел в искривленное от ужаса и боли лицо своей жертвы. Охранники кинулись было на помощь, но Понтий жестом остановил их, и они разошлись по местам. Даже солдаты самого Клементия только мельком поглядывали друг на друга и недоуменно пожимали плечами, боясь что-либо предпринимать.

– Ну, и где сейчас твой император? – подтянул жертву ближе к себе преторианец. Клементий лишь что-то хрипел, брызгая кровавыми слюнями на руку Маркуса. – Ты – ничтожество. Такой же, как и твой отец. Думаешь, можешь поливать мою семью грязью безнаказанно? Нет! – он с отвращением покачал головой.

– Познакомься, Клементий: это Маркус, брат Луция, – произнес Понтий с нескрываемой радостью в голосе и сел, будто победитель, на свое место.

– Я не позволю никому издеваться над Луцием! Это право принадлежит только мне! – пальцы преторианца разжались, и Клементий, обхватив горло, рухнул перед ним на пол и зашелся в кашле. Вдруг тяжелый удар повалил его на спину. Подбитая гвоздями подошва опустилась на грудь, заставляя Клементия хрипеть и дергаться, словно червь, в попытках выбраться из-под ноги, которая неподъемным прессом прижимала его все сильнее и сильнее к полу. Если бы он знал, как сейчас похож на своего отца в тот момент, когда его убивал Сципион. Вскоре послышался звук ломающихся ребер, и Клементий всхлипнул кровавой пеной. Даже многое повидавшие на своем веку солдаты морщились и отворачивались в сторону. Клементий дернулся в последний раз, а нога Маркуса с неприятным хрустом провалилась в грудную клетку. Понтий прикрыл лицо рукой и понурил голову.

– Боги всемогущие, что ты наделал?!

– Знаешь, Понтий, кое-кто устал от него. Он исполнил свое предназначение, теперь он не нужен.

– И что мне написать императору? Что тот, кто фактически занял место Луция, умер у меня на вилле?! Да я же тогда пойду следом за этим сумасшедшим на крест, если не раньше него!

– Хватит пороть горячку, Понтий. Тиберий – песчинка в этом ничтожном мире, впрочем, как и ты. Так что не стоит о нем беспокоиться.

– Я верен императору! Я отдам за него жизнь! – внезапно заорал Понтий, вскакивая с места и ударяя себя в грудь.

– Да, да, да. Естественно, отдашь. Все поняли, что ты верен ему и тому подобное. Сядь и успокойся. Через месяц никто и не вспомнит об этом выродке. А старому маразматику отпиши, что его ставленник пал смертью храбрых, защищая интересы императора и Рима. Да ты ведь знаешь гораздо лучше меня, что там писать.

– А если…

– Думаешь, Марк не сможет это уладить? – Маркус ухмыльнулся. – Ты сидишь здесь, и тебя не трогают. Чего тебе еще нужно? Славы? Ты ее получишь. Денег? Они у тебя есть. Так что, Понтий, делай, что говорят, и не перечь тому, кто стоит выше любого императора, если не хочешь закончить свои дни так же нелепо, как Клементий.

Прокуратор дрожащей рукой вытер испарину со лба. Закусив нижнюю губу, чтобы она прекратила трястись, он откинулся на спинку своего кресла и безвольно развел руками.

– А дальше что?

– А дальше я хочу видеть своего брата. И прикажи убрать отсюда эту падаль.

Луций лежал на полу, чувствуя, как замерзает его тело. От дыхания пошел густой пар. Он сел и потер озябшие плечи.

– Давно ты не приходил ко мне, – выдохнул он на ладони теплый воздух.

– Не было необходимости.

– А сейчас что, есть?

– Я бы не сказал. Мне просто жаль тебя. А еще больше мне жаль того, кого Он послал к вам. Я просил тебя избавить его от пыток и издевательств, но ты не послушал меня. Теперь его заставят мучиться. Я готовил тебя к престолу, чтобы ты прекратил людские страдания, но ты предал меня. И где, позволь узнать, теперь Бог, в которого он просил так слепо верить? Его нет. А я есть, и я здесь. Знаешь, Он всегда прятался за мной. Помню, египтяне слишком уж мучили еврейский народ. Он послал им Моисея, представляешь? Царевича фараона. Конечно, вы потом перевернули все на свой лад, придумав нелепую историю о том, что Моисея усыновил сам владыка Нила. Бред полный, но в него поверили. Вы склонны все приукрашивать. Ты наверняка слышал о том, что там произошло, так вот это сделал я. И саранча, и мухи, и мор, и кровавая река – все это моих рук дело. Знаешь, Моисей долго бродил, клянчил, просил, придумывал всякие учения вроде тех, с которыми выступали ты и твой новый учитель. Но на него не обращали внимания. А потом появился я и спросил у Моисея, на что он готов пойти ради спасения своего народа, и знаешь, что он мне ответил?

– Что?

– Что он готов на все. Понимаешь? На все! И тогда я предложил ему выбрать десять казней. А все потому, что он принял меня за другого. Меня часто принимают за Него, поскольку я тоже слышу ваши просьбы и знаю, кто вы и что вы. Вот так ради спасения одного народа пришлось уничтожить другой народ. И теперь Моисей – праведник, Бог – отличный парень, а я снова плохой.

– Так ведь не Бог это сделал, а ты.

– А почему тогда он не остановил меня? Знаешь, мне кажется, мой братец разочаровался в вас, в людях, подобно тому, как твой брат разочаровался в тебе.

– Маркус, – Луций прикрыл глаза и печально вздохнул. – Что ты с ним сделал?

– Ничего. Дал ему право выбора, вот и все. А твой Бог, Луций, он дал тебе право выбора?

Из-за спины Марка возникла тень, потянулась по стене и преобразилась в горбатого карлика с разноцветными глазами.

– Ты убьешь меня?

– Убить тебя? Зачем? Я не привык избавляться от того, что сам же и создал. Я надеюсь, ты одумаешься.

– Я не буду больше никого убивать.

– Посмотрим, – Марк потрепал его рукой по волосам, как ребенка.

Генерал с отвращением дернул головой. В этот момент Авера кошкой кинулся в сторону, с радостной улыбкой на лице поймал ту самую крысу, которая обитала в камере, и без колебаний откусил ей голову. По комнате разнеслись отвратительный хруст и чавканье: Грешник жрал добычу с нескрываемым удовольствием, тщательно работая челюстями и смакуя каждый кусок. Заканчивая трапезу, Авера втянул в свою пасть омерзительно длинный хвост и громко отрыгнул.

– Он прекрасен, не правда ли? Само совершенство!

– Боюсь, я не могу согласиться с тобой, Марк.

– Он создан из ваших грехов, генерал. Из всех ваших самых мерзких, самых пошлых и самых извращенных фантазий и желаний.

Заскрипела дверь, в комнате потеплело, и в нее ввалились четверо солдат. И Марк, и Авера мгновенно исчезли.

– Вставай, тварь! Прокуратор хочет тебя видеть, – стражник пнул Луция в бок.

– Прояви уважение. Он все же генерал Черного легиона, – попытался остановить его сослуживец.

– Отвали, Лонгин! Мне плевать, кто он и кем был прежде! Сейчас он заключенный, а значит, хуже скотины! – стражник снова ударил генерала, после чего схватил за волосы и потянул вверх. – А ну поднимайся!

Когда Луция вытащили на свет, он, прикрыв глаза рукой, потянул носом свежий воздух, услышал женский смех и пение птиц. Однако его тут же бесцеремонно толкнули в спину, и генерал, путаясь в оковах, но не падая, пошел вперед. Вскоре конвой прибыл на небольшой двор, ворота за ним закрылись. Даже со спины Луций узнал стоящего посреди двора брата.

– Я думал, ты умер.

– Знаешь, Луций, а я и вправду умер, – неспешно поворачиваясь, ответил Маркус. – Я не ощущаю ни солнца, ни воздуха, ни боли – вообще ничего, – он развел руки в стороны. – Когда-то я видел в тебе бога. Теперь я сам им стал! Мой брат – лучший полководец, бесстрашный воин, не знающий поражений! Он один с сотней солдат и преданными друзьями сдержал варваров. Он выигрывал битвы, которые были обречены на поражение. Он был любимцем императора. Он. Он. И еще раз он! С самого детства я хотел быть похожим на тебя. А ты меня предал! Ты всех предал!

– Прости, Маркус. То, что я делал, было ужасно. Марк затмил мой разум.

– Правда? – преторианец подошел ближе. – А помнишь Рема? Нашу собаку? Скажи мне, что ты чувствовал, когда убивал его? Убивал беззащитное, преданное, тобой же воспитанное существо, которое, между прочим, спасло мне жизнь! Что смотришь? Да, я знаю об этом. Думаю, ты чувствовал то же самое, когда приказал убить Ромула. Мне было не очень-то легко сделать это, но я не мог ослушаться тебя, великого Луция. Интересно, а что ты чувствовал, когда убивал меня? Когда бросил меня на растерзание варварам?!

– Хочешь знать правду?

– Хочу.

– Ничего. Ничего я не чувствовал. Власть – вот единственное, чего я хотел и что я любил в тот момент. Даже некогда столь желанная месть перестала существовать для меня!

– Прекрасно, – Маркус улыбнулся во весь рот. – Знаешь, я сначала не поверил Анатасу, а он, оказывается, говорил правду. Ты и впрямь был лучшим из лучших. Я заменю тебя. Я стану тем, кем не смог стать ты. Я хочу только одного, Луций, – чтобы ты убил мессию. Пускай тот, кто прикормил волка, умрет от его зубов. Интересно, что будет чувствовать Иисус, видя, что его палач – один из его учеников?

– Я никогда не пойду на это, Маркус! Я не такой судьбы хотел для нас!

– Ты думаешь, я хотел такой судьбы?! Нет! Разве я сам научился убивать людей?! Ты был хорошим педагогом. Помнишь ту девушку? Помнишь?! – заорал преторианец.

– Нет, я не помню. Их было слишком много – так много, что их лица не остались в моей памяти.

– Зато я помню! Помню в мельчайших подробностях, как холодное лезвие резало ее молодое горло! Помню твой ледяной взгляд, твои глаза, в которых не было ни капли сожаления, ни толики раскаяния.

– Я не сделаю того, чего хочет Анатас. Можешь убить меня прямо здесь и сейчас, но я не пойду на это.

– Анатас? Брось! Этого хочет не он – этого хочу я!

– Ты глупец. Я уже попадался на эти уловки. Ты думаешь, будто это твои мысли, твои желания, но это не так. Я не стану делать того, что он хочет. Он попросту старается получить власть над миром, чтобы Творец усомнился в людях, когда они прольют кровь праведника, его сына. Я не стану делать этого. Я не стану больше убивать!

– Станешь! Я тоже не хотел убивать тех детей!

– Каких?

– Ты забыл?! Конечно, ты забыл! А я помню, как смотрел на них, как не хотел делать это, но ты приказал! Ты, великий Луций, генерал Черного легиона, не знающий страха и поражения. Разве я мог ослушаться тебя?!

– Я пребывал во тьме и не осознавал того, что понимаю сейчас. Маркус, посмотри на меня! Посмотри! Остановись, прошу!

– Нет, Луций, ты и сейчас во тьме. Разве можно бросить все ради иллюзий? Люди прокляты с самого начала. А ты предал то, что сам же и создал.

– Ты не прав, тобой овладела ненависть и жажда величия. Я был там, на вершине мира. Поверь, это не лучшая судьба.

Преторианец схватил Луция за горло.

– Быть над миром гораздо лучше, чем пресмыкаться здесь. Ты создал меня, и я с достоинством займу твое место! А теперь ты убьешь того, кого считаешь спасителем!

– Я никогда не сделаю этого. Лучше прикончи меня, Маркус. Я был по обе стороны и теперь могу сравнивать и выбирать.

– Сделаешь! Еще как сделаешь! Я знаю, что пытки не дадут результата: они действуют лишь на человека, который не знал боли. Но ты забыл о самом главном из того, чему меня учил, – забыл о беспощадности! Помнишь свои слова Луций? Никогда, ничего и никому не прощай! – преторианец хлопнул брата по щеке. – Приведите Марию, да живее!

– Маркус, ты не посмеешь! Прошу, не надо! Умоляю, Маркус!

– Уже посмел! Что посеешь, то и пожнешь! Я научился от тебя многому и в первую очередь – безжалостности. Помню, удивлялся Ратибору, недоумевая, почему он оставался таким спокойным ко всему, что творится вокруг? К тому, что делал ты, к тому, что делал он сам. Теперь я понимаю, почему. Тебе интересно? Просто ему было плевать на нас. Он из другой породы. Он изначально ставил себя выше всех, и помогал он тебе лишь потому, что хотел отомстить. Только проблема в том, что его с самого начала водили за нос. С учетом его характера нужно было задавать ему цели, которые по странному стечению обстоятельств совпадали с твоими. И он беспрекословно подчинялся тебе, тогда как на самом деле пребывал в поисках убийцы своего отца. Знаешь, кого он искал?

– Почему ты говоришь о нем в прошедшем времени? – сглотнул образовавшийся в горле ком Луций.

– Потому что я убил его. А ты думал, что он бросил тебя и умчался в свою Скифию?! Нет, наверное, тебя это разочарует, но все было совсем не так. Видел бы ты его глаза, когда он умирал! До последнего он оставался воином. Не то, что ты. Даже осознавая неизбежное, он все равно продолжал сражаться. Да, кстати, он так и не смог отомстить.

– Кого он искал?

– Александра, слугу Анатаса. О! Я узнаю этот взгляд! Да! Я вижу ненависть, я ее чувствую. Это хорошо!

Ворота распахнулись, и солдаты втащили во двор женщину. Она не кричала, не сопротивлялась, ее лицо не выражало эмоций, одежда кое-где была порвана, на теле виднелись ссадины и кровоподтеки. Ее поставили на колени рядом с Луцием. Маркус медленно вытащил меч из ножен и приставил к ее лицу.

– Не надо, – еле слышно сказал генерал, и по его грязной щеке скользнула слеза. Он смотрел на Марию, а она смотрела на него.

– Прошу, не надо, она ни при чем.

– А разве при чем была жена Бартуса? А его дети? Разве при чем был Ромул? А при чем был наш пес? Убивай, не раздумывая! И никому ничего не прощай! К тому же не вижу иного способа заставить тебя сделать то, что от тебя требуется.

– Прошу, остановись!

Острое лезвие слегка ушло вверх, оставляя за собой кровавый след на нежной женской коже. Мария прикрыла от боли глаза, но не дернулась.

– Маркус, прошу, не надо.

– Так ты согласен?! Что-то я не пойму?

– Да! Да! Будь ты проклят! Да! Я сделаю то, что вы хотите!

– Нет, Луций! Пускай они убьют меня! Не делай этого! Он превыше всего! Я этого не стою! Никто этого не стоит!

– Уберите эту суку с глаз долой! – крикнул Маркус стоящим рядом солдатам.

Девушку схватили под руки и поволокли прочь. Она все кричала и кричала о том, чтобы Луций не шел у них на поводу. Даже когда ворота захлопнулись, голос Марии еще можно было разобрать за задорным хохотом местных служанок, которые прихорашивались на верхнем балконе виллы прокуратора.

– Теперь ты понял, в чем твоя слабость, – самодовольно произнес преторианец. – Если честно, я удивлен тем, насколько быстро ты согласился. Я готовился к худшему. Думал, придется резать ее нежное тело на куски и скармливать плоть собакам у тебя на глазах. Но ты – не знаю, к радости или к сожалению, – принял решение быстро. И, могу признать, правильное решение! – Маркус хлопнул брата по плечу.

– Я не позволю ему мучиться. Слышишь меня?

– Прекрасно слышу, Луций. Прекрасно.

– Я ненавижу тебя, Маркус, – сжимая кулаки, еле выдавил из себя генерал.

– Отлично! Значит, в нас есть что-то общее! Я тоже не особо рад тебя видеть. Ты предал – предал снова. Сначала то, за что боролся, потом друзей, следом меня, а теперь и своего учителя. Ты и только ты будешь принимать участие в казни. Ты лично приколотишь своего мессию к деревянной площадке!

– Прошу, не трогайте ее. Я все сделаю. Умоляю, Маркус, не причиняйте ей вреда.

– Хорошо, брат. Если, конечно, ты обещаешь, что сделаешь все, что надо, и так, как ты умеешь, и нам больше не придется тебя уговаривать.

– Да! Даю слово!

– Ты всегда исполнял свои обещания. Я верю тебе. Ее отпустят сразу же после того, как ты сдержишь слово. Я прикажу, чтобы она могла делать все, что ей заблагорассудится. Думаю, мы подарим ей твое имение, как прежде ты подарил мне владения Ромула. Пожалуй, это будет хороший подарок, особенно если учесть, что ей пришлось пережить.

– А что будет со мной?

– Ты заботишься о своей шкуре? На тебя непохоже.

– Просто любопытно.

– Могу пообещать только одно: ты исчезнешь.

– Убьете меня? Что же, справедливое наказание за все то, что я сотворил.

– Поверь мне, Луций, – Маркус подошел ближе, и в его глазах вспыхнул зловещий огонь. – Смерть – не самое страшное, что случается с человеком.

Глава XLIV

КАЗНЬ

– Чего вы от меня хотите?! Вас нет, вы мертвы! – Понтий метался по темной круглой комнате. В ее центре стояли Ромул, Мартин и Ратибор. Они молча наблюдали, как прокуратор бегал по кругу и шарил руками по шершавым стенам, пытаясь нащупать выход. – Я устал! Оставьте меня! Я и так подвергаю себя опасности! Я не могу иначе! Не могу! – окончательно выдохшись, он упал на колени и закрыл руками лицо. – А-а-а-а! Ну, оставьте же меня в покое! Оставьте! Я и так помог ему! Не от меня все зависит! Не от меня!

Понтий почувствовал, как кто-то прикоснулся к его ладони, вздрогнул и открыл глаза. Пес, немного поскуливая, облизал руку и положил свою большую голову ему на колени. У прокуратора от виска по щеке стекал пот. Капля на мгновение зависла на подбородке и упала вниз.

– Душно сегодня, правда? – обратился он к собаке и потрепал ее по голове. Та умно смотрела на своего хозяина. – Ты один меня понимаешь, – Понтий вытер влажное лицо краем тоги. Пес ощетинился, сорвался с места и зарычал на дверь. – Тише. Тише. Все хорошо. Успокойся.

Дверь открылась. Сначала в пустом пространстве послышались тяжелые шаги, затем из воздуха материализовался Маркус. Пес, поджимая хвост, скуля и пятясь назад, улегся у ног хозяина, прикрыл морду лапами и затих.

– Зачем ты отправлял его к Ироду?! – преторианец остановился в нескольких метрах от прокуратора.

– Он назвался царем иудейским!

– И что из этого?! Ты вправе решать все сам! Господину не пристало спрашивать согласия у покоренного народа! Не играй с огнем, Понтий!

– Я просто…

– Свое «просто» засунь куда подальше! Ты хотел прославиться?! Так делай, что тебе говорят! И без самоуправства. А то прославишься посмертно! – Маркус развернулся на пятках и вышел. Пес вскочил и залаял ему вслед. Понтий дрожащей рукой снова вытер испарину с лица.

– Доволен?

– Кто здесь? – прокуратор осмотрелся по сторонам.

– Я думал, мой сын имеет свой разум, а он стал марионеткой, идущей на поводу, словно баран на убой.

– Ты мертв, тебя нет!

– Тебя тоже нет, Понтий. С тех самых пор как ты вышел с ипподрома. Не убивай праведника. Сделай хоть что-то хорошее в своей никчемной жизни.

– Тебя нет! Нет! Нет!

– Они прославят тебя так, что мало не покажется. Всех вас прославят.

– Тебя нет. Я сплю. Это сон, всего лишь дурной сон!

Понтий почувствовал, как кто-то прикоснулся к его ладони, вздрогнул и открыл глаза. Пес, немного поскуливая, облизал руку и положил свою большую голову ему на колени. У прокуратора от виска по щеке стекал пот. Капля на мгновение зависла на подбородке и упала вниз.

– Что-то мне совсем нехорошо, дружище, – собака только вильнула хвостом. – Нужен свежий воздух, а то как-то душно. Ты так не считаешь?

В Иерусалиме народ уже собрался, чтобы судить и казнить спасителя человечества. Солнце с самого утра пекло. Выходить из тени на душные, пыльные, переполненные людьми улочки было неприятно, но это не могло остановить толпу, которая жаждала развлечения. Терзание чужой плоти всегда доставляло удовольствие: то, что к дереву приколотили не тебя, а кого-то другого, уже само по себе было праздником. Приговоренных судили на главной площади, а потом вели через весь город к горе, которую местные жители называли Голгофой. Это был небольшой холм, якобы похожий на человеческий череп – по крайней мере, если смотреть на него с высоты. Так говорили.

– Можно подумать, что тот, кто так назвал эту гору, умел летать, – подумал Луций, когда с него снимали цепи.

Ночью его вымыли, побрили и постригли. Солдаты принесли и бросили к его ногам форму легионера.

– Чего смотришь? Одевайся! Ты сегодня за палача! – заржал стражник, осклабив свой наполовину беззубый рот.

– Пошел вон! – не поднимая взгляда, прорычал Луций.

– Что?! – тот резко перестал смеяться и занес над головой палку.

Однако генерал перехватил руку и отпихнул солдата в сторону.

– В следующий раз я тебе ее сломаю.

– Вот ублюдок! – стражник в гневе сплюнул в сторону, но усугублять положение побоялся. – Одевайся, тварь, через полчаса мы придем за тобой! Пошли, ребята! – скомандовал он, и дверь закрылась.

– А вдруг это и вправду он? – донеслось уже издалека до Луция.

– Заткнись, Лонгин! Генерал Луций Корнелий утонул при кораблекрушении! Это просто самозванец! Как и тот царь иудейский, сын, мать его, божий! Не мели чушь!

Луций неспешно наклонился, поднял пластинчатый панцирь и надел его на себя. Доспехи сидели неудобно, а может, он просто отвык от них. Генерал несколько раз ударил себя кулаком в грудь: послышался глухой звон железа. Следом он повязал пояс, закрепил ножны от меча и кинжала – самого оружия в них не было. Солдатские калиги на его ноги надели еще ночью. Шлем он взял под правую руку. Истерзанное шрамами тело снова было облачено в военную форму. Дверь открылась, и в нее вошел Маркус. Оглядев брата, он одобрительно кивнул головой. В правой руке он держал гладий.

– Доволен?!

– Более чем, – Маркус протянул Луцию меч рукояткой вперед, но тут же резко одернул его обратно. – Только без глупостей, братец! – предупредил преторианец, после чего отдал генералу гладий, а затем вынул из-за пояса и тоже передал Луцию кинжал.

– Пойдешь со мной как конвоир?

– Ну, что ты. Зачем? У меня есть твоя девка и твое слово. Я думаю, этого достаточно, чтобы не беспокоиться за тебя. Увидимся, когда все будет кончено.

– А Марк говорил, что не желает ему зла, – с грустью и обидой произнес Луций.

– Он и не желает. Это вы причиняете ему зло.

– Да, но по вашей прихоти!

– Откажись. У тебя есть выбор!

– Зато его нет у Марии! – Луций сделал шаг вперед и, толкнув брата плечом, вышел из комнаты в коридор, где его дожидались солдаты.

– Распни его! Распни! – гудела толпа.

С каждой секундой народ все громче требовал крови. Луций стоял позади Иисуса, опустив голову. Люди ликовали, всем было плевать и на чудеса, и на благодать, и на учения. Зачем что-то познавать, если это можно просто уничтожить? Так просто и так легко. Что-что, а разрушать люди научились в совершенстве. Где-то в середине толпы стоял Марк в темном, почти черном балахоне с накинутым на голову капюшоном. Толпа скандировала только одно: «Распни!». Люди прыгали, орали мерзости, швыряли в обвиняемого всякую дрянь. Марк стоял неподвижно, словно статуя. Его толкали в бока, напирали со спины, но он, не шелохнувшись, наблюдал за происходящим из глубины своего темного капюшона.

– Этот человек лечил людей в праздники, вопреки нашим законам! Подстрекал не платить податей! Разрушил храм! Называл себя царем иудейским! Называл себя сыном божьим, коим не является! Выдумал свои лжеучения! И что нам с ним сделать?! Подскажите мне, добрые и справедливые люди! – во всю глотку вопрошал с помоста Каиафа.

– Распять его! Распять! Распять! – хором скандировала толпа.

Первосвященник обратился к Понтию.

– Нам известно, что он развращает народ наш и запрещает нам платить подати Кесарю, а также называет себя царем! Ты знаешь, гегемон, что закон требует казни за это! Знаешь также, что Цезарь приказал немедленно приговаривать к смерти любого человека, который восстает против Рима! А он есть мятежник!

Прокуратор встал со своего места, успокаивая народ жестом руки. Когда толпа притихла, он повернулся к обвиняемому. Кто-то из солдат толкнул Луция в бок.

– Подойди к гегемону, учитель. Прошу, – шепотом, не поднимая взгляда, попросил генерал. Иисус сделал шаг вперед.

– Скажи мне, Иисус из Назарета, ты царь иудейский?

– Ты говоришь, прокуратор, не я.

Толпа снова взревела и полезла вперед. Полетели камни, один чудом не задел Понтия. Солдаты оттеснили толпу назад, особо не церемонясь с собравшимися.

– Пороть его! Тридцать девять плетей! – воскликнул прокуратор.

На скулах Луция заходили желваки, он стал нервно оглядываться по сторонам. Голоса окруживших их людей слились в один общий гул. Генерал только видел, как раскрывались сотни ртов, и слышал монотонный, однообразный звук. Его снова пихнули в бок, в этот раз Каиафа.

– …не слышишь приказа?! …быстро! – доносились до него отдельные фразы первосвященника. Перед глазами, словно знамение, стоял образ Марии: «Ты не такой плохой человек, Луций. Не такой плохой. Не такой…»

– Вперед! – пересилив себя, генерал подтолкнул Иисуса в спину.

Солдаты сняли с приговоренного одежду и пристегнули его к столбу. Старший протянул Луцию римскую плеть флагрум, специально приспособленную для экзекуций: из короткой тяжелой ручки выходило десять кожаных ремней разной длины с вплетенными в них свинцовыми шариками. Генерал опустил ее, тихо позвякивая металлом.

– Тридцать девять ударов! – прокричали позади Луция.

Генерал поднял взгляд: перед ним раздетый донага человек, прикованный к столбу. Он сам стоит, слегка покачивая плеткой, которая даже при малейшем движении посвистывает, разрезая воздух. Собравшиеся ржут, предвкушают наказание, делают ставки на то, выживет ли человек после порки. Да, деньги зарабатывались даже тут: приговор приговором, а развлечение никто не отменял.

– Тридцать девять ударов. Тридцать девять. Если твой Бог так милосерден, как ты говорил, надеюсь, ты умрешь после двадцатого, – тихо произнес Луций и занес плетку над головой. Наступила гробовая тишина, которую нарушил только мерзкий свист в воздухе и звонкий щелчок. Иисус вздрогнул всем телом и закричал. Толпа взорвалась радостью и аплодисментами, словно люди находились в театре.

– Раз! – сосчитал главный из стражников.

Плеть снова и снова со свистом хлестала преступника по плечам, по спине, по ногам. Закрепленные на ремнях свинцовые шарики сначала оставляли на коже огромные синяки, а через несколько ударов и вовсе разорвали ушибленные места. Из капилляров заструилась кровь. Тяжелые ремни врезались в подкожные ткани. Еще удар – и кровь захлестала уже из мышечных артерий, а кожа на спине повисла клочьями, неразличимыми в общем кровавом месиве.

– Тридцать девять! Все! – старший подошел к Луцию и хлопнул его по плечу. – Хорошая работа. Ты просто создан для этого. Пойду проверю, дышит ли он еще.

Генерал закусил губы и дрожащими руками сжал рукоять плети, с которой на землю капала вязкая и липкая кровь праведника. Он весь взмок, пот лился ручьями по его лицу и спине. Луций вытер лоб тыльной стороной ладони. Назойливая муха кружила рядом и мерзко жужжала.

– Живучий, паскуда! – ухмыльнулся солдат, отстегивая несчастного от столба.

Еще два стражника сплели из терновника венок и передали своему старшему. Тот, покрутив его в руках, с улыбкой возложил украшение на голову Иисуса. Шипы, распарывая кожу и вонзаясь в плоть, накрепко впились в тело.

– Радуйся, царь иудейский! Твои подданные собрались здесь, чтобы почтить тебя, о, великий! – он схватил бедолагу за волосы, смачно плюнул ему в лицо и с силой отпихнул от себя ногой.

Истерзанное, полуживое тело почти бесшумно повалилось на пыльную землю и застонало. Каиафа подошел к нему, также пнул ногой и плюнул. За ним потянулись остальные. Луций, скрипя зубами и дергая шеей, судорожно сжал рукоять плетки и отвернулся. Он только слышал брань и глухие удары, плевки и оскорбления.

– Прости меня. Прости. Знаю, что не прав, но не могу по-другому. Они просто убьют ее. Все знаю. Червь я, а не человек. Буду проклят чужими и забыт своими. Знал, что случится так, и не остановил тебя. Не помог, – пальцы все крепче впивались в рукоять плети, дабы не нащупать ручку гладия.

– Хватит! Довольно! – воскликнул Понтий. – Выведите его к народу вместе с другими осужденными на смерть! Сегодня праздник, и люди должны по обычаю помиловать одного из них, – он прошел мимо Луция с явной насмешкой в голосе. – Может, тебе повезет, и они освободят твоего спасителя?

Трясущееся, мало похожее на человека тело вывели к толпе и поставили рядом с тремя преступниками, которых доставил прокуратору Клементий. Одного из них Луций узнал, хотя и не помнил по имени – того самого, который пытался их ограбить, когда они заночевали в пути после переправы через озеро.

– Народ! Вот ваш мессия! Стоит перед вами! И вот рядом с ним три преступника! Дисмас, Гестас и Варавва! – указывая на каждого рукой, начал свою речь прокуратор. – Эти трое грабили, убивали и насиловали. Варавва был их главарем. Долгое время они терроризировали окрестности Капернаума, но от великого Цезаря, божественного Тиберия, никто не скроется, и никто не избежит расправы и справедливого наказания! По нашему обычаю на праздник Пасхи я отпущу одного из них. Хотите ли вы, чтобы я отпустил спасителя вашего, царя иудейского?

– Отпусти Варавву! – воскликнул Каиафа, и его голос утонул в реве толпы.

– Отпусти Варавву! Варавву! А этого распни! – бездумно, фанатично, все как один заорали зрители.

– Да будет так! Ваше право! – Понтий демонстративно вытянул вперед руки, а раб поспешно поднес кувшин с водой и полил ему на ладони. – Распять его! – он подошел к генералу и тихо добавил: – Сам видишь, нет крови его на мне.

– Его кровь будет на всех нас и на детях наших. Тебе не понять этого до самой своей смерти, друг Понтий. Знай одно: сейчас ты прославил имя свое, как никто из живущих. Никогда тебя не забудут!

На рваную спину Иисуса взвалили крест, и он упал под его тяжестью, однако стражники пинками заставили его подняться. Непонятно, откуда в нем было столько силы и столько воли. Когда он вышел за стены города, его лицо представляло собой месиво из слюны, крови и пыли. В него летели камни и помои, оскорбления и проклятия, а он все шел, таща на своих плечах смертельную поклажу. Петр, прячась в толпе, незримо следовал за своим учителем, проклиная себя за то, что трижды отрекся от него. Были среди зрителей и остальные ученики, и исцеленные им люди, но все они боялись открыто сочувствовать. Боялись потому, что не пришло пока время: страх смерти сковывал их и заставлял так поступать.

Дорога на Голгофу начала подниматься вверх. Иисус припал на одно колено. Он тяжело дышал, а шипы венка все глубже вонзались в его кожу. Солдаты снова стали его избивать, и тут уже Луций не выдержал. Он растолкал их в стороны, а они схватились за оружие.

– Ты что себе позволяешь?!

– Подумай сам, что сделает с вами прокуратор, если он помрет здесь, не дойдя до места казни? Посмотри на него: еще немного – и распятие ему не понадобится!

Старший взглянул на чуть живого приговоренного, потом на Луция и убрал руку с меча.

– Что предлагаешь?

– Эй, ты! Да, ты! Иди сюда! – недолго думая, подозвал к себе одного из зевак генерал.

– Я что ли? – удивленно осмотрелся по сторонам мужчина, указывая на себя пальцем.

– Да, ты! Иди сюда! Живее!

Толпа выплюнула его из своих рядов, и мужчина оказался перед солдатами.

– Тебя как зовут?

– Симон Киринеянин, – еле слышно пробормотал человек, стараясь не смотреть в глаза Луцию.

– Помоги ему донести крест, Симон.

Мужчина недоуменно посмотрел на генерала. В его глазах читался простой человеческий вопрос: «Почему я?». Старший из стражников толкнул его в спину.

– Давай, пошел! Делай, что сказано!

Сухой ветер сносил с холма мелкую пыль. Она остро и больно била по телу своими едкими песчинками, которые скрипели на зубах, раздражали глаза и, казалось, даже проникали сквозь кожу. И чем ближе процессия подходила к холму, тем хуже становилась погода.

– Поскорей бы закончить! Погода портится! – прикрывал лицо от пыли Лонгин.

– А тебе-то что?! Нам приказано стеречь их, пока не убедимся, что они подохли! – ответил старший, щуря глаза.

Когда процессия поднялась на Голгофу, погода снова успокоилась, настала тишина, нарушаемая чуть слышным хлопаньем крыльев большого черного ворона, который одиноко парил в прозрачном небе. Тяжелый крест упал на сухую почву, подняв вверх столб пыли. Два других уже лежали неподалеку. Солдаты отгоняли зевак подальше от места казни.

– Держи! – старший поднял с земли молоток и протянул Луцию.

– А сам что?!

– А я не палач! – зажав одну ноздрю, солдат презрительно высморкался в сторону. – И давай не выделывайся, – ткнул он Луция инструментом в грудь. – Приступай. А то сам знаешь, что с ней будет!

Один из осужденных попытался вырваться, но его повалили на землю и избили. Он стонал и молил о пощаде, но тщетно: его втащили на крест первым, прижимая к дереву руки и ноги.

– Чего встал?! Приступай! – старший снова протянул генералу молоток и гвозди.

Луций схватил их и быстрым шагом подошел к приговоренному. Молот взмыл вверх и ударил по шляпке гвоздя. Раздался хруст и истошный крик. Легионеры, которые держали преступника, заржали, передразнивая несчастного и корча рожи. Луций вбивал гвозди, еще и еще. Затем солдаты схватились за веревки, и распятый взмыл к небесам. Дисмас, еле живой от боли, плакал, взывая к милосердию, но это еще никому не помогало.

«Таранка», – пронеслось в голове Луция.

И снова молот взлетел ввысь и упал обратно. Второй несчастный молча сжал зубы и закатил глаза. Солдаты, цокая языками, одобрительно закивали: что-что, а мужество в римской армии ценилось всегда, пусть даже и посмертно. Когда крест подняли, Гестас сделал глубокий вдох и изверг на своих палачей длинное проклятие, перемешанное с отборной руганью. Солдаты в ответ аплодировали и ржали что есть силы. Старший, красный от смеха, вытирал слезы, будто это была вовсе и не казнь, а какое-то безумное увеселение. Пока легионеры забавлялись, слушая брань распятого преступника, Луций подошел к Иисусу, который лежал, скрючившись, на земле и трясся всем своим истерзанным телом.

– Ты говорил, что твой отец милосерден. Почему тогда он допускает такое? Почему не избавит тебя от страданий? Почему твой отец позволяет истязать тебя своим же собственным созданиям? Попроси его истребить всех нас, ведь ты же его сын!

– Луций, Луций… Думаешь, я не могу умолить своего отца послать ко мне на помощь своих архангелов? Могу. Но не стану. Так нужно.

Ветер затих, а вместе с ним и толпа. Ворон камнем упал вниз, исчезнув в гуще зевак. Даже солдаты замолчали. Старший смачно сплюнул сквозь зубы и кивком в сторону приговоренного показал Луцию, чтобы тот не медлил.

– Вперед! – выдавил из себя солдат и подтолкнул ногой молоток к генералу.

– Прости меня, – наклонился тринадцатый над ухом учителя.

– Бог прощает, а я зла не держу.

Взмах молотка. Крест с табличкой «Иисус из Назарета. Царь иудейский» взмыл над землей.

Воины делили одежду казненных, бросая жребий, кому что достанется. Луций сидел напротив креста, кусал губы, раскачивался из стороны в сторону и скулил, словно пес. Зеваки ликовали: представление удалось на славу.

– Других спасал, а самого себя спасти не может. Если он Христос, царь израилев, то пусть теперь сойдет с креста, чтобы мы увидели это чудо, и тогда уверуем в него. Уповал на Бога, так пусть теперь отец избавит его от страданий, если он угоден ему. Ведь сам говорил: «Я божий сын», – насмехался издалека Каиафа вместе с книжниками, старейшинами и фарисеями.

– Давай! Ну же! Сойди с креста! – воины манили Иисуса к себе, показывая жестами, чтобы тот спустился.

– Да, мерзкий ублюдок, спаси себя и нас заодно! – орал Гестас, стараясь смеяться, несмотря на адскую боль. – Давай, божий сынок, сотвори чудо!

Рука Луция предательски потянулась к мечу, но воин, стоящий с ним рядом, подставил к его шее копье.

– Я думаю, не надо этого делать, – тихо произнес он, и бывший генерал разжал руку и убрал ее с гладия.

Дисмас медленно открыл глаза, приподнялся, превозмогая боль, чтобы сделать вдох, и завис вверху.

– Успокойся, Гестас. Довольно сквернословить. Хотя бы последние мгновения проживи, как человек. Или ты не боишься Бога, когда и сам осужден? Но мы осуждены справедливо, потому что достойное наказание по делам нашим приняли, а он ничего худого не сделал, – Дисмас перевел взгляд на Иисуса. – Помяни меня, Господи, когда придешь в царство твое.

– Истину говорю: сегодня же со мной там будешь, – еле слышно пошевелил в ответ губами спаситель.

Вскоре на Голгофу прискакал всадник на черном коне. Спешившись у крестов, он передал поводья стоящему рядом воину и направился к Луцию – тот узнал в нем своего брата. Доспехи Маркуса не сверкали, они были матово-черными. Плащ такого же цвета мрачно развивался на ветру. На ходу преторианец снял шлем.

– Ну что, солдат, ты видишь, к чему привела твоя гордость? Ты сам учил карать предателей так, чтобы об этом помнили все остальные и боялись даже подумать о восстании против Кесаря.

– Я вижу, Маркус, ты обрел власть над Черным легионом? Тебе идут мои доспехи. Ты оказался хорошим учеником, слишком хорошим! Я чувствую, что ты превзойдешь меня. Но знай, что ты не сможешь остановиться. Кровь, она как вино: вкусив немного, тебе захочется еще и еще – до тех пор, пока не захмелеешь. Кровь, Маркус, вызывает привыкание. Увы, мне понадобилось слишком много времени, чтобы понять это. Знаешь, я рад, что ты выжил. Правда, рад. Прошу только одного: не верь Марку. Он не человек, Маркус. Он пережует тебя и выплюнет. Поскольку тебя поставили на мое место, ответь мне: что ты скажешь моим воинам, когда они спросят обо мне?

– Это уже лишнее, мой друг. Легион будет моим, и я уже знаю, как распоряжусь им! Поверь, моя слава затмит твою тысячекратно!

– Я выковал свою славу из страдания и ненависти. Ты видишь, к чему она меня привела. Я мечтаю о смерти, Маркус. Я не хочу топтать землю после того, что совершил. Остановись, пока не поздно, не повторяй моих ошибок!

– Ты глупец! Я пройду по миру с мечом и огнем! Меня будут бояться, как и тебя! Нет на свете такой силы, которая была бы способна остановить Черный легион! Тебе ли не знать этого? Я буду вырезать деревню за деревней, город за городом, народ за народом, пока не покорю всю землю!

– Ты становишься похожим на меня. Точнее сказать, ты становишься похожим на то чудовище, которое создал Марк. Я думал, ты умер, а ты выжил. Господь дал тебе второй шанс, а ты приговорил себя.

– Заткнись! – прокричал Маркус и ударил Луция по щеке. – Это ты себя приговорил! Не неси чушь, если не знаешь, о чем говоришь! Посмотри туда! Посмотри! Он висит на кресте, а ты сидишь здесь! Можешь избавить его от мук – я не стану тебе в этом препятствовать! Я же не лишил тебя оружия! Теперь решай, мучиться ему долго или умереть быстро! Считай, это мой последний тебе подарок, брат.

Маркус пнул Луция в живот ногой, и тот упал на лопатки.

– Решай: его жизнь теперь в твоих руках! Мне эта падаль ни к чему. Побудь теперь и ты палачом! Считай, что тебе передает привет Ромул. Да, кстати, может, ты припомнишь свои навыки и прикончишь всех тех, кто здесь распят?! Помню, раньше у тебя неплохо получалось убивать беззащитных людей: младенцев, женщин, стариков. Не верю, чтобы ты так быстро изменился, – Маркус взял поводья и вскочил на коня. – Да, Луций. Я, как и обещал, отпустил Марию. Только вот беда: некий Иуда Искариот написал донос первосвященнику о ее причастности к распятому. Как ты считаешь, что он с ней сделает, когда обнаружит это письмо у себя? Думаю, он придет домой гораздо раньше, чем умрет этот твой спаситель человечества. Смерть на кресте долгая, если, конечно, не ускорить ее!

Маркус ударил коня пятками в бока, и тот сорвался с места, поднимая за собой клубы пыли.

Луций лежал на земле бледный, как смерть, и смотрел в небо остекленевшим взглядом.

«Не убей! Не укради! Возлюби врага своего! Подставь щеку!» – словно команды, врезались в мозг слова того, кто сейчас был приколочен к деревянной площадке.

– Пить, – послышалось сверху.

Луций вскочил, но легионеры оттолкнули его в сторону.

– Пошел вон, вражий прихвостень! Ты хочешь пить?! Лонгин, дай этому царю всех людей напиться!

– Конечно! – усмехнулся тот, окунул губку в чашу с уксусом, насадил на кончик копья и поднес к губам Иисуса.

– Свершилось, – вкусив уксуса, проговорил спаситель, посмотрел на солдат и остановил взгляд на Луции. – Помни заповеди мои. Помни о выборе. Последние грехи взял я ваши. Отче, в руки твои предаю дух мой!

– Может, перебить ему ноги? – повернувшись к старшему, спросил Лонгин.

– Прокуратор не велел.

– Нам что тут, несколько дней с ними торчать?!

– Хватит! Хватит! Довольно! – заорал Луций.

Его пытались остановить, но он раскидал солдат, как щенков. Один Лонгин остался стоять перед крестом. От ужаса, который вызывал в нем бешеный вид генерала, он даже не шелохнулся, когда Луций забрал у него копье и подошел ближе к Иисусу.

– Прости меня! Прости за то, что сделаю. Прости за все! Прости наш безумный мир! Прости нас всех! – сказал он и пронзил грудь распятого.

Луция сбили с ног, скрутили и оттащили от креста, но поздно: тело приговоренного обмякло. Наступила полная тишина, солнце затянулось свинцовыми тучами, и кромешная тьма накрыла землю.

– Прости меня! Прости! – кричал обезумевший Луций, но его уже никто не слушал.

Раздались раскаты грома, небо озарили молнии, земля содрогнулась. Начался проливной дождь, взвыл ветер. Люди в ужасе стали разбегаться по домам. На проклятой горе остались лишь солдаты, да и те пятились назад от распятых.

– Прости нас всех! – исступленно продолжал кричать Луций, сидя на земле.

Дождь хлестал его по лицу. Вдруг яркая молния разрезала небо и ударила в гору, потом еще раз. Небо содрогнулось от раскатов грома. Солдаты бросились врассыпную. Лишь только один легионер медленно подошел к бывшему генералу.

– Я прозрел.

– Что? – переспросил Луций, утерев лицо и посмотрев на него.

– Я верю тебе и ему, – задыхаясь от восторга и переполняющей его радости, проговорил воин. Это был Лонгин.

– Почему?

– Посмотри на мое лицо: оно в крови. Кровь твоего учителя попала на меня, когда ты избавил его от насмешек и мучений. Больше года назад я получил в бою ранение, от которого один мой глаз перестал видеть, а сейчас случилось чудо: мое зрение вернулось ко мне. И это произошло именно в тот миг, когда его кровь попала на меня!

– Пошел прочь!

– Что?

– Убирайся! Я не хочу больше тебя слушать, уходи! Проваливай! – закричал Луций и машинально схватился за меч, но, одумавшись, поднялся с земли, обхватил голову руками и побрел прочь, хлюпая по грязи, не выбирая дороги.

Лонгин еще некоторое время стоял рядом с распятым. Он огляделся и, убедившись в том, что остался один, медленно поднял копье, пробившее тело Иисуса.

– Если уверовал я, поверят и другие. Я донесу до них учение твое!

Ручьи стекали с горы темными грязными потоками. Дождь поливал распятых. Двое еще шевелились, чуть приподнимаясь вверх на пробитых руках за живительным воздухом. В это время на опустевший холм тенью взошла мрачная фигура, одетая в черный балахон. Анатас скинул капюшон и осмотрел поникшее тело мессии.

– Помоги мне, – пробормотал ему Гестас.

– Хорошо, – спокойно ответил Анатас и сделал жест рукой. Огромный ворон, разрезая проливной дождь и переливаясь в свете молний сине-черным оперением, рухнул вниз и, коснувшись земли, обернулся человеком. – Абигор, помоги ему!

– Как прикажете, господин, – ответил он и в два удара переломил распятому ноги. Гестас вскрикнул, но его голос заглушил раскат грома, а на новый крик сил уже не хватило: распятый тихо похрипел и замолк.

– Интересно получается. Ты отдал сына на растерзание и поругание ради них? Должен признаться, Ты обыграл меня на этот раз. Оказывается, Ты не такой уж и милосердный, раз пошел на такое. Я создал для них отличное место, а Ты взял и все испортил. Принес свою плоть и кровь в жертву. Ты не придумал ничего лучше, чем взвалить грехи людей на сына и заставить его понести за эти грехи достойное наказание. Да, он рассказал им о Тебе. Они узнали истину, и многие поверят в нее. Но надолго ли Ты освободил этой жертвой их от меня? Ты дал им огромную силу в виде веры в Тебя, думаешь, они сумеют ею правильно воспользоваться? Посмотрим, насколько их вера будет крепкой, если намекнуть им на то, что на ней можно зарабатывать. Если дать им не одного бога, а нескольких. Если позволить им трактовать слова Твоего сына на свой лад. Если разрешить им называть себя пророками. Если поставить тех, кто считает себя служителями Твоими, выше остальных. Устоят ли они перед таким искушением или зальют кровью землю ради новой веры?

– Господин, вот, – горбун вынырнул из-за спины Анатаса и протянул ему сумку Луция.

– Писание. Думаю, его стоит немного подкорректировать и отдать людям, чтобы они заново переписали его. Вот и все. Чего проще? Я уверен, каждый из них привнесет в него такое, на что даже моей фантазии не хватило бы. Кстати, Луций пролил кровь праведника. Теперь он мой! Уговор есть уговор. Да, и еще, мой милый Грешник, сделай так, чтобы о генерале не знал больше никто – как будто его никогда не было. Мне нужно, чтобы про него забыли. А все, что он творил и кем был, припиши его отцу Корнелию, а то и вовсе кому-нибудь постороннему. Люди должны знать только то, что мы позволим. Наш волчонок еще покажет им свои зубки в будущем, и забвение даст мне возможность показать ему лишь то, что он захочет увидеть. Ведь ты знаешь сам, правда никому не нужна. А когда придет время, я расскажу ему совсем другую историю.

Глава XLV

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Доспехи валялись в мутной жиже. Там же лежал меч. Дождь все еще продолжался, образовывая на луже крупные пузырьки. Луций сидел на сваленном молнией дереве, смотрел в землю и нервно грыз ногти. Вода ручьями стекала с его головы, приятной прохладой смывая грязь и пот с тела. Но не могла она смыть черноту с души генерала.

– Позволишь? – послышался рядом до боли знакомый голос, и дождь постепенно прекратился.

– Можно подумать, если я скажу нет, ты уйдешь, – тяжело вздохнул Луций.

– Что собираешься делать?

– Ты говоришь так, будто от меня что-то зависит. Ты добился своего: я убил того, на кого ты указал мне. Теперь люди в твоей власти.

– Ты так считаешь?

– Смешно слышать это от тебя.

– Я помогаю тебе с самого детства, и в конце такая вот благодарность? Удивительно.

– Ты испоганил всю мою жизнь, Марк. Или Анатас. Хотя какая теперь разница?

– Я? – протянул Анатас и удивленно развел руками. – Однако. Я спас тебя от мести брата, и только по моей воле ты сейчас сидишь здесь, а не лежишь с перерезанным горлом в какой-нибудь канаве. Я предупреждал тебя о смерти Иисуса, просил избавить его от мучений, но ты не послушал меня. В итоге ты изувечил его, подверг мукам и насмешкам и все равно убил. Я хотел поставить тебя во главе империи, чтобы дать людям нормального правителя. Теперь к власти придут такие монстры, по сравнению с которыми ты будешь выглядеть мелким пакостником. Императора Тиберия сменит его приемный сын Калигула – тот еще выродок, похлеще своего предшественника. А твой брат Маркус станет командиром гораздо хуже тебя, и воины взбунтуются. Знаешь, что они с ним сделают?

– Убьют, – сухо ответил Луций.

– Правильно. Да, я спас его, но ты не послушал меня, и теперь я не смогу помочь. Я же говорил тебе: нельзя научить волка жевать траву, словно баран. Рано или поздно нутро возьмет верх. Теперь Иуда будет отдыхать на свои тридцать сребреников. Твою Марию бросят солдатам в барак, и о смерти она будет только мечтать – Каиафа позаботится об этом, ты уж поверь мне. А Варавва продолжит грабить и убивать. И все из-за тебя, Луций! Все потому, что ты полез не туда, куда нужно, и стал не тем, кем тебя готовили.

– И что ты предлагаешь?

– Теперь уже ничего. Все кончено. Иисус умер.

– Его ученики остались. Они продолжат его дело!

– Кто именно? Не смеши меня. Один предал, другой трижды отрекся, остальные попросту разбежались, спасая свои шкуры. А ты вообще убил его. Так что учения Иисуса канут в небытие, а мир погрузится в кровавую бойню. И во всем этом будет твоя вина. Ты подвел их всех. Жаль мне тебя, жаль Марию и Маркуса, – Марк поднялся и тихо, можно сказать, по-отечески, добавил: – Прощай, Луций. Я сочувствую, что тебе придется жить с этим. Теперь тебя ненавидят не только власти в Риме, но и чернь, которая верила в мессию.

– Постой!

– Да? Я слушаю тебя.

– Как все исправить?

– Он поверил? – спросил Маркус у своего хозяина, глядя, как удаляется его брат.

– Он сделал выбор. Они всегда делают выбор, когда их ставишь перед ним. Правда, не всегда правильный.

– Почему ты не дал мне расправиться с ним? Ведь ты обещал!

– Еще рано. Бессмертный не может сражаться с избранным, пока тот не поймет, для чего его создали. Пройдет еще не одно тысячелетие, пока все свершится. Править и управлять людьми – две разные вещи, как я ни пытался объяснить это своему брату.

– И когда он это осознает?

– Кто знает? Сначала он должен будет несколько раз переродиться: сменится много поколений, прежде чем наступит решающий момент. А потом он поможет нам завладеть чистой душой. Больше я не позволю брату посылать свою часть сюда, на эту грешную планету, в этот бессмысленный мир. Я заставлю людей пасть настолько, что Он будет вынужден дать им нового спасителя. Только вот на чьей стороне окажется будущий мессия, будет зависеть теперь не от нас, а от простых смертных. Пускай они думают, что победили. Сейчас Луций не принадлежит никому, но он будет действовать, основываясь на эмоциях.

– Но они же попытаются остановить его!

– Не попытаются, а остановят. Конечно, не своими руками, но все же остановят. Тем не менее, он совершит задуманное. Теперь его мысли не подконтрольны никому из нас. Каждое его перерождение будет отдалять его от цели, будет затмевать его разум. К сожалению, мы не сможем его найти, пока он сам не поймет, кто он и что он. Теперь он – проблема не только для нас, но и для них. Слишком большая власть сосредоточенна в нем. Он побывал по обе стороны. Свет и тьма теперь разделяют его, и еще неизвестно, какую сторону он будет принимать в своих новых обликах. На их месте я бы убил его. Но разве Он осмелится сделать это? Ему не жалко только собственное дитя. Так что пусть пожинают плоды деяний своих. Не пойму только, почему Он все же именно Луцию доверил убить собственного сына?

– Говорят, ты искал меня. Зачем я тебе нужен? – спросил Иуда у стоящего рядом с деревом человека с закрытым тряпицей лицом.

– Я слышал, ты хорошо знаешь первосвященника Каиафу. Знаешь, как тайно можно проникнуть в его дом. А еще я слышал, что за хорошую плату ты готов предать не только мать родную, но и Бога, – незнакомец снял с пояса увесистый мешочек и подкинул несколько раз на ладони. У собеседника загорелись глаза, он жадно облизал губы. – Ну, так что? Верно про тебя говорят, или, быть может, мне стоит поискать другого информатора?

– Люди – мусор! А вот деньги делают из мусора королей жизни!

– Значит, ты согласен?

– Конечно! Только есть одна просьба.

– Я слушаю.

– Мне все равно, для чего ты пойдешь к первосвященнику, – это твое дело. Только я хочу, чтобы он после вашей встречи больше не увидел белого света.

– Перестраховываешься? А какие гарантии ты мне дашь, что после нашего с тобой разговора ты не побежишь к римлянам и не выдашь меня?

– Брось, я люблю деньги. А судя по тому, сколько ты хочешь мне предложить, я спокойно исчезну. Уеду в Грецию или Египет, а может, и в Рим. Здесь мне нечего делать. После недавнего инцидента многие хотят поквитаться со мной. Надеюсь, ты не из их числа, – рассмеялся Иуда. – Покажи, что в мешке, и я расскажу тебе все, что знаю.

– Смотри, – человек медленно развязал кисет.

– Это что, шутка что ли?! – наклоняясь вперед, удивился Иуда.

– Да какие могут быть шутки? – незнакомец ударом в челюсть сбил Искариота с ног.

Тело упало в одну сторону, мешочек полетел в другую, рассыпавшись на земле мелкими камушками с Галилейского озера. Луций размотал лицо и достал из-за пазухи длинную веревку.

– Луций! Ты?! Мерзкий ублюдок! – придя в себя, взорвался Иуда.

Он сидел на земле со связанными за спиной руками, на его шею была надета петля, перекинутая через толстую ветку дерева.

– Я рад тебя снова видеть, – Луций пошарил по одежде Иуды и достал спрятанные в ней тридцать сребреников. – Недорого ты оценил сына Божьего, – усмехнулся генерал.

– Да брось, Луций! Я тебе все расскажу. Все, – Искариот начал нервно тараторить о том, как проникнуть в дом первосвященника. Луций внимательно слушал, одобрительно кивал и даже приветливо улыбался. – Я все тебе рассказал! Все, что знал. Отпусти меня. Прошу! Скажи, что ты это несерьезно.

– К сожалению для тебя, дружище, я более чем серьезен. Знаешь, у меня отняли все. Вывернули мою душу наизнанку и втоптали ее в грязь. Так что сейчас я более чем серьезен.

– Ты ведь сам его распял, а затем прикончил! Ты ничем не лучше меня!

– Знаешь, у меня были на то свои причины.

– Да неужели?! Ты сделал это из-за той бабы, которую он приютил у Марты!

– Эту бабу зовут Мария. Кстати, я слышал, ты написал донос на нее. Это правда?

– Что за бред?! На кой она мне сдалась?! – Луций ударил Иуду в живот, и тот закашлялся. – Постой, постой. Прекрати. Да, я передал бумагу Каиафе. Донос у него.

– Я так и думал, – генерал взялся за веревку и начал медленно натягивать ее, приподнимая понемногу тело Искариота. Иуда шипел, кашлял, краснел и высовывал язык. – Когда я воевал в Германии, я творил там жуткие вещи. Впрочем, я совершал зверства почти везде, где мне приходилось бывать. Представляешь, варвары называли меня Мара – это их бог беззакония и хаоса.

Он натянул веревку настолько, что Иуда едва касался земли кончиками пальцев ног. Он отрывисто дышал, из его рта текла слюна.

– Ты что-то сказал? Прости, показалось. Ну, так вот. Эти варвары придумывали такие мудреные пытки и казни, что палачи Рима могли бы только позавидовать их воображению.

Луций подставил под ноги Иуде небольшое бревнышко и заставил на него подняться одной ногой. Бедолага с трудом держал равновесие.

– Что ты собираешься делать?! Ты же был одним из его учеников. Ты записывал его учения! Ты милосерден!

– Я, Луций-ученик, – да. А вот Луций-генерал всегда был мерзким, кровожадным садистом и убийцей! Поверь, я хотел подавить его в себе, но, к сожалению, такие, как ты, не позволяют мне этого сделать. Я не пожалел собственного друга, Иуда. Думаешь, я пощажу тебя?

Генерал достал нож, разрезал одежду Иуды, перерезал путы на его руках и, наконец, вспорол ему брюхо. Тот орал от боли, падал с подставки, но Луций снова помогал ему на нее взбираться. Зажав рану руками, Искариот еле держался на бревне.

– Фу, тяжелый ты, паскуда! А теперь подумай сам, что будет: попытаешься снять петлю с шеи – твои внутренности вывалятся наружу. Упадешь с бревна – веревка тебя удушит, и кишки все равно вывалятся наружу. Будешь стоять и держать равновесие – проживешь, возможно, час или два. Так что прощай, Иуда Искариот! – Луций сплюнул в сторону, подбросил на руке мешочек с тридцатью сребрениками и зашагал прочь.

– Будь ты проклят! Проклинаю тебя!

Пенек вывернулся из-под ноги, и веревка со звуком упругой тетивы мгновенно натянулась. Тело задергалось в предсмертных судорогах, подметая землю человеческими внутренностями.

– Я проклят и проклят уже давно, Иуда, – генерал спрятал мешочек за пазухой и удалился, не оглядываясь.

Каиафа вернулся домой и прошелся по комнатам. Странная тишина удивила его: нигде не было ни прислуги, ни рабов, даже старший по дому не встретил его.

– Эй, где вы, грязные животные?! Я прикажу надсмотрщику выпороть вас! Что за глупые шутки?! – первосвященник открыл дверь кабинета и вошел в темное помещение. – Хоть бы лампу зажгли что ли!

Внезапно дверь захлопнулась, и на нее самовольно опустился засов. Каиафа попятился в сторону и наткнулся на что-то свисающее с потолка, затем еще и еще на что-то. Пол почему-то был скользким. Первосвященник уперся в стол и поводил по нему руками в поисках лампады. Его ладони коснулись липкого и влажного.

– Кто здесь? – Каиафа бестолково вглядывался в темноту. – Кто здесь? Кто?

Щелчок огнива высек искры, и стоящая в углу жаровня осветила комнату. Хозяин дома побледнел, судорожно вытирая окровавленные ладони. Луций зловеще улыбнулся. Языки танцующего пламени делали его лицо до безумия страшным. Обезглавленная прислуга, подвешенная за ноги к потолку, болталась, словно скот на бойне крестьянина. Головы были аккуратно сложены горкой на столе. Генерал в окровавленной одежде ровнял кинжалом ноготь на большом пальце.

– Ну, здравствуй, Каиафа. Вижу, ты не особо рад меня видеть, – Луций достал мешочек с монетами и швырнул его в лужу крови, отчего на первосвященника попало несколько капель. Тот вздрогнул и отшатнулся. – Иуда Искариот просил вернуть тебе тридцать сребреников. Знаешь, он раскаялся. Когда я вешал его на дереве, он так искренне сожалел о содеянном, просил меня не отнимать у него жизнь. А ты, Каиафа, будешь каяться? Будешь меня просить?

Генерал подошел к первосвященнику, который сполз перед ним вниз. Луций схватил его за волосы, задирая голову. Тот только мычал, вертя обезумевшими глазами по сторонам, скудно подергиваясь и вяло пытаясь сопротивляться.

– Страшно умирать, а, первосвященник? Приговаривать к смерти куда интереснее, чем принимать ее самому. Тише, не дергайся, я постараюсь сделать все быстро, – клинок вошел в горло. Каиафа засучил ногами, цепляясь за руки Луция. – Тише, тише. Ну все, все, – шептал ему генерал, невозмутимо отрезая голову. Закончив, он поднял ее за волосы и, подойдя к столу, положил на самый верх ужасной пирамиды, после чего нашел свиток с доносом и сжег его в жаровне.

– Не убей! Так гласит закон Божий, Каиафа! А за грехи ваши – смерть!

Луций закрыл за собой дверь и прошел в большой зал, посреди которого находился небольшой водоем с рыбой. Не раздумывая, он погрузился в него, чтобы смыть с себя кровь. Немного понаблюдав за тем, как рыбы плавают в жиже багрового цвета, генерал надел новую одежду и ушел.

Перевернутый крест, вкопанный в землю, стоял на самом солнцепеке. Варавва, приколоченный вниз головой к деревянной площадке, делал последние вдохи. Кровь прилила к мозгу, и боль стала настолько сильной, что он только тихо поскуливал. Луций сидел неподалеку в тени, жевал грубый ячменный хлеб, запивал его водой и время от времени спокойно посматривал на умирающего. Вскоре Варавва глухо взвизгнул, тяжело выдохнул и покинул этот мир.

– Зачем ты это сделал?

– Что именно? – откусывая очередной кусок, ответил Луций, даже не поворачиваясь к собеседнику.

– Почему распял его вверх ногами?

– А, ты про это. Знал я одного хорошего человека, которого приговорили к смерти на кресте. А эта мразь не достойна умереть так, как он.

– Глубокий смысл. Я поражен. К сожалению, Луций, ты сотворил много разных дел, да и знаешь слишком много для простого смертного.

Луций впервые повернулся к незнакомцу, медленно дожевывая хлеб. Перед ним стоял человек с наполовину белыми и наполовину черными волосами.

– Надо же, а я думал, вы уже про меня и забыли вовсе, – усмехнулся генерал.

– Тебе больше нельзя топтать эту землю, Луций.

– Здорово. А раньше, значит, можно было? Ну, вам-то конечно лучше знать. Для вас это так, игрушечки. Ладно. Как там тебя?

– Падший. Меня зовут Падший.

– Почти так же, как и меня. Я готов. Давно уже жажду кануть в геенну огненную. Позволь только проститься с Марией, а затем можете делать со мной все, что хотите.

– Нет! – сухо ответил Падший и хлопнул в ладоши.

Земля под ногами Луция разверзлась, и он камнем полетел в бездну. В туже секунду пролом затянуло землей.

– Зачем он вам после того, что сотворил с Иисусом и остальными смертными? Понять не могу, – удивленно произнес Падший.

– Чтобы противостоять Анатасу, Богу требуется свой дьявол! – спокойно ответил Михаил, пристально смотря на собеседника.

ЭПИЛОГ

Анатас не спеша шел в толпе по узенькой улочке. Рядом с ним смиренно шагал человек. Мимо пробежал босой мальчик в рваных штанах и жилетке на голое тело. Народ что-то горячо обсуждал, продвигаясь нескончаемым потоком вперед. Под ногами шныряли крысы. С верхнего этажа высунулась косматая толстая женщина и закричала, что было мочи. Люди расступились, и она выплеснула на улицу ведро помоев. Плешивый монах, задрав рясу, шустро перепрыгнул мутную жижу и, расталкивая людей, исчез в живой массе. В углу безногий калека просил милостыню. От него все шарахались в сторону: видимо, прокаженный. Звеня доспехами, навстречу прошагал патруль, таща за ворот воришку и отвешивая ему тумаки. Чуть дальше спорили разряженные, словно павлины, иностранные купцы.

Анатас и его спутник вышли на площадь, в центре которой возвышался помост с установленным на нем столбом, обложенным хворостом. Палач в красной маске командовал подростками, которые беспрекословно поливали ветки маслом. По периметру стояли воины, чуть поодаль на деревянных трибунах сидели судьи и представители святой инквизиции.

– Ну и чего ты добился? – глядя на эшафот, спокойно спросил Анатас.

– Они не ведают, что творят.

– Ой, как я устал от этих речей. Правда, брось! Я не раз уничтожал их, когда Ты отворачивался, понимая, что они безнадежны. Но ведь люди как тараканы, как крысы – живучи до невозможности. И каждый раз Ты, будто безумная мать, потерявшая свое дитя, снова и снова прикладывал к груди мертвое тело в надежде, что ребенок оживет. Может, хватит?

– Они лучшее из того, что я создал.

– Ну, конечно, упрямый остолоп! Тебе хоть кол на голове теши.

– Ты видишь в них только плохое.

– Потому что они не делают ничего хорошего. Отдав своего сына на растерзание, Ты продлил им агонию. До сих пор не могу понять, почему Ты пошел на это? Я думал, Ты отвернешься от них. А Ты, оказывается, заранее знал, что Иисус умрет. И после этого Ты называешь меня жестоким?

– Он искупил их грехи перед тобой.

– Почему Ты всегда вмешиваешься? Возишься с ними, решаешь за них?

– Я хочу спасти их от тебя.

– А они хотят этого? Посмотри, во что они превратили Твои учения, Твою веру. Ты дал им благо, а они все перевернули и сделали из него орудие. Ты подумал, сколько их погибнет лишь потому, что они получили то, к чему не были готовы? Калигула, Клавдий, Камилл Скрибониан, Нерон, наконец. Скольких верующих в тебя они погубили?

– Но ведь вера жива.

– Конечно. И теперь в Твою честь они жгут людей на кострах. Как Тебе это нравится?

– Я ужасаюсь. Но рано или поздно они поймут, что неправы. Тем более, это происходит по твоей милости! Ты делаешь все, чтобы они извратили мое учение.

– А разве не Ты твердишь все время, что они совершенны? По-моему, даже глупцу понятно, что хорошо, а что плохо. И я не думаю, что хорошо убивать себе подобного лишь потому, что он не верит в то, что ему навязывают.

– Тогда остановись.

– О-о-о-о, нет. Хватит. Я довольно насмотрелся на все это. Теперь я возьму реванш.

– Ты никогда не останавливался. Кстати, твою идею с индульгенцией я оценил.

– Правда, здорово? Я подсказал им, что грехи можно искупить, заплатив за бумажку с папской печатью. И ведь поверили! Знаешь, сделать из веры прибыльное дело оказалось не так уж и сложно. Что-что, а получать выгоду даже из самого святого Твои создания научились великолепно! Они торгуют даже распятием – зарабатывают на смерти твоего сына. Скоро праведников у тебя совсем не останется, так как они все переберутся ко мне, – усмехнулся Анатас.

– Посмотрим, – Он развернулся и, пробираясь через толпу, исчез.

– Беги, беги. Ты всегда бежал от них, а я всегда слышал их просьбы. Ступай, раз не желаешь досмотреть представление до конца.

Палачи привели на место казни Джордано Бруно с кляпом во рту, привязали железной цепью к столбу и перетянули мокрой веревкой, которая под действием горячего воздуха от огня должна была стягиваться, врезаясь в тело. Кляп вытащили, и осужденный воскликнул:

– Я умираю мучеником добровольно и знаю, что моя душа с последним вздохом вознесется в рай. Сжечь меня не значит опровергнуть то, что я говорил.

– Ах, бедный Джордано, предупреждал я тебя: не стоит выносить свои открытия в народ. Слишком уж ты опередил развитие этого сброда. Не готовы они к такому, ох, не готовы, – покачал головой Анатас.

Факел поднесли к хворосту, пламя взмыло вверх, и черный дым устремился в небо. Толпа радостно обсуждала происходящее.

– Ничего не изменилось, – Анатас развернулся и стал пробираться через толпу, покидая площадь.

«Последнее, что помню, как провалился в яму. И все. Темно, тепло и мокро. Границы мира сузились. Неужели, это вся Вселенная? Почему такая маленькая? Ни рук, ни ног нет, но я чувствую, что существую. Странно. Болтаюсь на какой-то веревке, посреди маленькой сферы, заполненной водой. Кто я? Где я?».

– Можете одеваться, – доктор сел за свой стол и начал заполнять медицинскую карту.

– Так что вы скажете? – то ли со страхом, то ли с радостью спросила девушка.

– Все очевидно: вы беременны. Поздравляю!

– Спасибо, – робко поблагодарила она.

– Кого хотите? – поинтересовался доктор, передавая карточку девушке.

– Мальчика.

– Значит, будет мальчик, – странно ухмыльнулся врач. За окном на ветку присел большой черный ворон и завертел головой, его глаза поблескивали. Он будто изучал девушку. – Удачи вам, берегите себя и ребенка, – простучал пальцами по столу доктор и, сняв очки, жестом указал на дверь. – Пригласите следующую.

notes

Примечания

1

Древнеримский винный напиток с медом.

2

После смерти Августа правителем Рима стал его преемник Тиберий.

3

Тестудо (лат. «черепаха») – мобильное построение, при котором группа солдат полностью закрыта со всех сторон щитами.

4

«Здравствуй, Цезарь, император, идущие на смерть приветствуют тебя!»

5

Младший офицер.

6

Младшие офицеры-трубачи.

7

Начальник лагеря.

8

Самый высокий по рангу центурион легиона.

9

Солдатская обувь, подошва которой плотно подбита гвоздями.

10

Аквилифер – знаменосец (лат. aquilifer – "несущий орла").