Имаджика

Глава 62

В Пятом Доминионе неотвратимо наступала зима. В Хэллоуин[24] люди в последний раз решились выйти на улицы без пальто, шляп и перчаток, и именно в эту ночь немалое число лондонцев впервые побывало на Гамут-стрит. Участники дружеских вечеринок прониклись духом кануна Всех Святых и пришли проверить, есть ли правда в тех странных слухах, которые ходят об этом месте. Большинство из них удалились спустя очень короткое время, но самые храбрые остались и принялись обследовать окрестности. Несколько человек долго стояли под окнами двадцать восьмого номера, изучая рисунки на двери и разглядывая обугленное дерево.

После этого вечера щипки холода превратились в укусы, а укусы – в постоянную, изнуряющую грызню, до тех пор, пока в конце ноября температура не упала так низко, что даже самые пылкие коты не совали больше нос на улицу, предпочитая греться у каминов. Но поток посетителей не прекращался – ни в том, ни в другом направлении. Вечер за вечером простые лондонцы приходили на Гамут-стрит и чуть не сталкивались нос к носу с туристами, выходящими из Четвертого Доминиона. Некоторые из горожан посещали окрестности с такой регулярностью, что Клем начал узнавать их и наблюдал за тем, как их исследования становились все более решительными, по мере того как они понимали, что испытываемые ими ощущения не являются первыми признаками безумия. Они чувствовали, что где-то здесь должны таиться чудеса, и, судя по всему, один за другим открывали их источник, ибо все они неизменно исчезали. Те же, кто не осмеливался войти в туман в одиночку, приходили со своими близкими друзьями и показывали им улицу с таким видом, словно это был их тайный порок. Но вскоре они убеждались, что друзья видят то же самое, что и они, и шепот их сменялся громким смехом.

Слухи постепенно распространялись, но это было единственной радостью наступивших горьких дней и ночей. Хотя Тик Ро проводил в доме все больше времени и был, без сомнения, веселым малым, Клем очень скучал по Миляге. Он был не так уж удивлен его внезапному исчезновению – ангелы всегда знали, что рано или поздно Маэстро покинет этот Доминион, – но теперь они остались в одиночестве, и чем ближе становилась годовщина смерти Тэйлора, тем мрачнее было настроение у них обоих. Присутствие стольких живых душ на Гамут-стрит лишь подчеркивало бедственное положение призраков, и их скорбь оказалась заразительной. Хотя Тэй был рад оставаться с Клемом во время приготовлений к Примирению, теперь то время, когда они были ангелами-хранителями, отошло в прошлое, и его терзало то же самое желание, которым были охвачены бродившие вокруг дома призраки, – умереть окончательно, так чтобы уже ничего не чувствовать.

Наступил декабрь, и Клем задумался о том, сколько еще недель сможет он продержаться на посту, если учесть, что отчаянье Тэя росло с каждым часом. После долгих колебаний он решил, что Рождество будет последним днем его службы на Гамут-стрит. После этого он оставит двадцать восьмой номер на разорение туристам Тика и вернется в тот дом, где год назад они вместе с Тэем праздновали Возвращение Непобежденного Солнца.

Юдит и Хои-Поллои путешествовали по Доминионам не торопясь, но когда вокруг открывалось столько дорог, которые сулили столько новых радостей и развлечений, спешка казалась чуть ли не преступлением. Да и причин для нее не было. Ничто их не подгоняло, ничто не звало вперед. Во всяком случае, Юдит старательно делала вид, что это именно так. Каждый раз, когда вопрос о конечной цели их путешествия вновь всплывал в разговоре, она избегала говорить о том городе, куда – в глубине души она в этом нисколько не сомневалась – им в конце концов суждено было прибыть. Но название его все равно постоянно звучало вокруг – оно не сходило с уст едва ли не каждой женщины, которая встречалась им по дороге, и когда Хои-Поллои упоминала, что это ее родина, ее немедленно засыпали вопросами. Правда ли, что после каждого прилива гавань наполняется древними рыбами, которые всплывают из глубин океана? Правда ли, что им известна тайна происхождения женщин и что ночью они поднимаются по ручьям на гору, чтобы поклониться Богиням? Правда ли, что женщины там могут теперь забеременеть без помощи мужчин, а некоторые даже видят своего младенца во сне, а потом просыпаются, держа его в руках? Правда ли, что в городе бьют фонтаны, которые превращают старух в молодых девушек, а вокруг них растут деревья с невиданными плодами? И так далее, и тому подобное.

Если женщины настаивали, Юдит готова была рассказать, что ей довелось увидеть в Изорддеррексе, но ее истории о том, как воды преобразили дворец и как ручьи опровергли законы тяготения, выглядели пресновато по сравнению с ходившими о городе слухами. После нескольких разговоров, в которых ее чуть ли не силой пытались заставить описывать абсолютно неизвестные ей чудеса, она сказала Хои-Поллои, что больше не намерена вступать в беседы на данную тему. Но ее воображение не могло остаться равнодушным к чужим рассказам, какими бы невероятными и нелепыми они ни казались, и с каждой новой милей Постного Пути мысль о городе, который ожидал их в конце путешествия, пугала ее все больше и больше. Она боялась, что благословения Богинь уже утратили свою силу за долгое время ее отсутствия. Они могут знать о том, что она сказала Сартори, что любит его, и сделала это абсолютно искренне, а тогда никто не станет защищать ее от гнева Джокалайлау, если она отважится еще раз войти в Их храм.

Впрочем, теперь эти страхи уже не имели никакого практического значения. Они продвигались вперед по Постному Пути и не собирались поворачивать обратно, тем более что обе чувствовали себя уже очень усталыми. Город призывал их к себе из облаков тумана, и они намеревались войти в него вместе и вместе встретить все, что их ожидает, – будь то суровые приговоры, невероятные чудеса или глубоководные рыбы.

Но как же он все-таки изменился! Наступило более теплое время года, а по улицам текло столько ручьев, что воздух превратился едва ли не в тропический. Но удивительной была не сама влажность, а та растительность, которую она породила. Сквозь трещины и провалы потоки вынесли на поверхность семена и споры, томившиеся под землей, и благодаря заклинаниям Богинь они дали всходы и разрослись со сверхъестественной скоростью. Руины зазеленели древними, давно исчезнувшими формами растительности, и Кеспараты превратились в буйные джунгли. За полгода Изорддеррекс стал чем-то вроде затерянного мира, предназначенного только для женщин и детей, а нанесенные ему раны были исцелены всепроникающей флорой. Повсюду стоял терпкий, сочный запах, исходивший от плодов, под тяжестью которых ломились лозы, деревья и кусты. Их изобилие привлекло в Изорддеррекс животных, которые никогда не осмелились войти сюда при прежнем правителе. И, конечно же, весь этот райский ландшафт был орошаем божественными водами, которые питали семена, вымытые ими из подземного мира, и по-прежнему упрямо стремились вверх по склонам холма. Сложенных корабликами молитв уже нигде не было видно: то ли все чаяния местных жителей были исполнены, то ли, окрестившись в волшебной воде, они сами обрели силу исцелять и творить чудеса.

Юдит и Хои-Поллои не пошли во дворец ни в день их прибытия, ни днем позже, ни через день. Вместо этого они отыскали дом Греховодника и устроились там вполне удобно, несмотря на то, что тюльпаны на столе в столовой уступили место цветущим тропическим зарослям, пробившимся сквозь щели в полу, а крыша превратилась в птичник. После такого долгого путешествия, во время которого они никогда не знали, где им суждено преклонить голову на ночь, эти неудобства показались им ничтожными, и они рады были заснуть под воркование и трескотню в кроватях, которые больше напоминали живые беседки. Когда они проснулись, еда уже поджидала их: деревья были усыпаны фруктами, на улице текла чистая, холодная вода, а в более глубоких ручьях попадалась и рыба, которая и составляла основную пищу живших неподалеку кланов.

В состав этих огромных семей входили не только женщины, но и мужчины, некоторые из которых наверняка участвовали в жестокой битве в ночь накануне падения Автарха. Однако то ли чувство благодарности за то, что они остались в живых, то ли успокаивающее влияние окружающего изобилия заставили их направить свою энергию на лучшие цели. Руки, которые калечили и убивали, теперь были заняты восстановлением некоторых домов, причем стены их возводились не наперекор джунглям и питавшим их водам, а в полном с ними согласии. На этот раз архитекторами были женщины, которые вернулись после крещения с твердым намерением использовать обломки старого города, для того чтобы построить новый, и Юдит повсюду замечала отзвуки той безмятежной и изящной эстетики, которой были отмечены все творения Богинь.

Строительство велось неспешно и, судя по всему, не подчинялось никакому единому проекту. Век Империи завершился, а вместе с ним ушли в небытие все догмы, законы и установления. Каждый решал проблему возведения крыши над головой по-своему, но не забывая о том, что деревья сами по себе могут служить источником тени и пищи. Получавшиеся в результате дома были такими же разными, как и лица женщин, которые управляли их возведением. Тот Сартори, которого она видела на Гамут-стрит, одобрил бы это. Разве во время их предпоследней встречи он не притронулся к ее щекам и не сказал, что мечтает построить город по ее образу и подобию? Если он имел в виду образ и подобие женщины, то вокруг нее поднимался именно такой город.

Итак, их день состоял из шелестящего полога листвы, журчащих ручьев, жары и смеха, а ночь – из отдыха под птичьей крышей и сновидений, легких и приятных. Ничто не тревожило их сон – по крайней мере, в течение недели. Но на восьмую ночь Хои-Поллои растолкала Юдит и подозвала ее к окну.

– Смотри.

Она посмотрела. Звезды ярко горели над городом и серебрили протекавшую внизу реку. Но вскоре она поняла, что источником сияния является не только звезды. Слухи оказались правдой. Вверх по реке поднимались серебристые существа, которых ни одна рыбачья лодка никогда не находила в своих сетях, как бы глубоко их ни забрасывали. Одни из них напоминали дельфинов, другие – осьминогов, третьи – гигантских скатов, но всех их объединяло едва уловимое человекоподобие, погребенное так же глубоко в их прошлом (или будущем), как их дома – в глубинах океана. У некоторых были заметны конечности, и казалось, что они не плывут, а скачут вверх по склону. Тела других существ были такими же тонкими и гибкими, как у угрей, но строением головы они скорее напоминали млекопитающих. Глаза их светились, а рты были такими тонкими и изящными, что Юдит не удивилась бы, если бы они заговорили.

Вид этого шествия наполнил Юдит радостным возбуждением, и она не отходила от окна до тех пор, пока весь косяк не исчез за углом. У нее не было ни малейших сомнений по поводу цели их путешествия, да и по поводу ее собственной цели тоже.

– Мы уже достаточно отдохнули, – сказала она Хои-Поллои.

– Значит, пора подниматься на холм?

– Мне кажется, да.

Они вышли из дома Греховодника на заре, чтобы успеть подняться как можно выше, пока Комета не поднялась в зенит. Путешествие это никогда не было легким, но сейчас оно превратилось в настоящую пытку. Юдит казалось, что в животе она несет не живое существо, а свинцовую болванку. Несколько раз ей пришлось просить Хои-Поллои подождать ее, чтобы хоть немного отдышаться в тени. Однако, поднявшись после четвертой такой остановки, она почувствовала, что задыхается, а тело ее пронзила такая острая боль, что она чуть не потеряла сознание. Панические крики Хои-Поллои не были оставлены без внимания, и несколько подоспевших на помощь женщин уложили ее на поросший цветами холмик. Именно там и отошли ее воды.

Меньше чем через час, не далее чем в полумиле от ворот святых Криз и Ивендаун, в рощице, по которой порхали стайки бирюзовых птиц, она произвела на свет первого и единственного ребенка Автарха Сартори.

Хотя после встречи с созидательницей озера маршрут преследования не вызывал уже никаких сомнений, все же Миляга и Понедельник оказались в Изорддеррексе шестью неделями позже, чем Юдит и Хои-Поллои. Отчасти это произошло потому, что сексуальные аппетиты Понедельника значительно поубавились после совокупления в Квемском дворце, и шаг его стал далеко не таким лихорадочным, как прежде, но основной причиной был возросший картографический энтузиазм Миляги. Чуть ли не каждый час он вспоминал какую-нибудь провинцию, по которой ему довелось пройти, или некогда виденный им указатель и, независимо от окружающей обстановки, тут же доставал свой самодельный атлас и добросовестно вносил в него новые подробности, бормоча при этом литанию из названий возвышенностей, долин, лесов, равнин, дорог и городов. Ничто не могло оторвать его от этого занятия, даже если при этом упускался шанс поймать попутную машину или промочить горло с доброжелательным местным жителем. Он говорил Понедельнику, что это главный труд его жизни, и жалеет он лишь о том, что начал его слишком поздно.

Но несмотря на эти остановки, город становился ближе с каждым днем, и однажды, когда они оторвали головы от своего ложа под кустом боярышника, вдали из-за туманов показалась огромная зеленая гора.

– Что это за место? – поинтересовался Понедельник.

– Изорддеррекс, – ошеломленно ответил Миляга.

– А где дворец? Где улицы? Лично я вижу только джунгли да радуги.

Миляга был повергнут в не меньшее смятение, чем его спутник.

– Раньше он был серым, черным и кровавым.

– Да, но теперь-то он зеленый, так его мать!

И чем ближе они подходили, тем зеленей он становился, а в воздухе витал такой благоухающий аромат, что через некоторое время Понедельник перестал разочарованно хмуриться и заметил, что, в конце концов, может, это не так уж и плохо.

Если Изорддеррекс превратился в джунгли, то вполне возможно, что теперь там живут улыбчивые дикарки, наготу которых прикрывает только ягодный сок, стекающий у них по подбородку. Тогда, так уж и быть, он потерпит.

Разумеется, зрелища, которые ожидали их на нижних склонах, оставили воспаленное воображение Понедельника далеко позади. Все то, что обитатели Нового Изорддеррекса уже воспринимали, как нечто само собой разумеющееся, – анархично настроенные воды, первобытные деревья и прочие чудеса – повергло обоих мужчин в благоговейный ужас. Через некоторое время они отказались от попыток выражать свое удивление в словах и стали молча пробираться через буйные заросли, постепенно освобождаясь от груза накопленного за время путешествия багажа.

Миляга собирался первым делом направиться к Кеспарат Эвретемеков в надежде разыскать Афанасия, но в преображенном городе это было не так-то легко, и привели их туда не только милягины прикидки, сколько чистая случайность. Но так или иначе, примерно через час блужданий они оказались у ворот Кеспарата, улицы которого напоминали запущенный сад, а руины – груды созревших в нем плодов.

По предложению Понедельника они разделились, и Миляга объяснил ему, что если он повстречает в зарослях Христа, то это и есть Афанасий.

Но поиски их оказались бесплодными, и когда через некоторое время они оба вернулись к воротам, Миляга был вынужден обратиться за помощью к ребятишкам, которые раскачивались на проржавевших створках. Девочка лет шести, в косы которой было вплетено столько виноградных лоз, что казалось, будто они растут у нее из головы, ответила, что человек, который здесь жил, уже ушел.

– А ты не знаешь куда? – спросил Миляга.

– Нет.

– А кто-нибудь может знать?

– Нет, – ответила она от имени своего маленького племени, положив разговору конец.

– Куда теперь? – спросил Понедельник, когда дети вернулись к своим играм.

– Пойдем за водой, – ответил Миляга.

Они продолжили подъем. Комета, уже давно миновавшая зенит, двигалась в противоположном направлении. Оба они устали, и с каждым шагом искушение прилечь в каком-нибудь тенистом уголке становилось все сильнее. Но Миляга настаивал на том, чтобы двигаться вперед без промедления, в качестве аргумента напомнив Понедельнику, что грудь Хои-Поллои – куда более удобная подушка, чем любая кочка, а ее поцелуи – гораздо более действенное средство от усталости, чем самое освежающее купание. Аргумент подействовал, и в Понедельнике открылись такие неисчерпаемые запасы энергии, что Миляга не мог ему не позавидовать. Он двинулся вперед расчищать Маэстро путь, и вскоре они достигли почерневших руин, которые остались от стен дворца. Над курганами обломков возвышались два столба, на которых когда-то висели громадные ворота. Теперь по правой колонне взбирались неутомимые ручейки и устремлялись вверх сверкающей дугой, которая падала прямо на вершину левой колонны. Зрелище было совершенно завораживающим, и Миляга полностью погрузился в его созерцание. Понедельник тем временем двинулся вперед в одиночку.

Через некоторое время до Миляги донесся его блаженный вопль.

– Босс? Босс! Иди сюда!

Пройдя под теплым дождем водяной арки, Миляга двинулся в том направлении, откуда доносились крики Понедельника. Через некоторое время он обнаружил паренька в одном из внутренних двориков, где тот переходил вброд через поросший лилиями пруд, устремляясь к фигуре, которая стояла под колоннадой на другом берегу. Это была Хои-Поллои. Волосы ее прилипли к голове, словно она только что выкупалась, а грудь, на которую Понедельник так мечтал преклонить свою голову, была обнажена.

– Вот и вы, наконец-то, – сказала она, глядя на Милягу.

Ее нетерпеливый кавалер потерял опору и рухнул в воду, взметнув вокруг брызги и лилии.

– Ты знала, что мы придем? – спросил он у девушки.

– Разумеется, – ответила она. – Не о тебе, конечно, а о Маэстро.

– Но меня-то ты рада видеть? – воскликнул Понедельник, отфыркиваясь.

Она широко раскрыла объятия ему навстречу.

– Ну, а ты сам как думаешь?

Он радостно гикнул и рванулся вперед с удвоенной энергией, по пути сдирая с себя промокшую рубашку. Миляга двинулся вслед за ним. Когда он достиг другого берега, на Понедельнике оставались одни трусы.

– Откуда ты знала, что мы должны прийти? – спросил Миляга у девушки.

– Здесь очень многие обладают пророческим даром, – сказала она. – Идемте, я отведу вас наверх.

– Сам дойдет! – протестующе воскликнул Понедельник.

– У нас с тобой будет еще куча времени, – сказала Хои-Поллои, беря Милягу за руку. – Но сначала мне надо отвести его в покои.

Деревья, выросшие за пределами дворца, казались карликами по сравнению с теми гигантами, которые возвышались внутри. Их фантастический рост был вызван буквально разлитой в воздухе атмосферой святости. На ветвях и среди гигантских корней Миляга заметил немало детей и женщин, но мужчин нигде видно не было. Скорее всего, если бы не сопровождение Хои-Поллои, их попросили бы отсюда удалиться. Можно было только догадываться, что произошло бы, попытайся они ослушаться, но Миляга не сомневался, что у тех сил, которые пронизывали здесь воздух и землю, нашлись бы способы настоять на своей воле. Он знал, что это были за силы. Те самые Богини, о существовании которых он впервые услышал на кухне Мамаши Сплендид.

Путь оказался долгим и окольным. В нескольких местах им преграждали дорогу такие быстрые и глубокие потоки, что перейти их вброд было невозможно, и Хои-Поллои вела их в обход к мостам или валунам, по которым они перебирались на ту сторону и, вернувшись обратно по другому берегу, возобновляли путь. Чем дальше они продвигались, тем больший трепет ощущал Миляга в воздухе, но хотя на языке у него вертелись тысячи вопросов, он предпочел помалкивать, чтобы не обнаружить своего невежества. Время от времени Хои-Поллои роняла какие-то фразы, но они были столь отрывочными, что сами по себе представляли неразрешимые загадки.

– Пожары такие смешные... – сказала она, проходя мимо груды искореженного металла, который некогда был боевой машиной Автарха.

У глубокого синего пруда, населенного рыбами размером с людей, она задумчиво произнесла:

– Похоже, у них есть свой собственный город... но он так глубоко в океане, что я вряд ли его когда-нибудь увижу. Дети, конечно, увидят. Это-то и есть самое чудесное...

В конце концов она подвела их к двери, роль которой выполнял занавес струящейся воды, и, повернувшись к Миляге, сказала:

– Они ждут тебя.

Понедельник собрался было шагнуть сквозь занавес рядом с Милягой, но Хои-Поллои остановила его нежным поцелуем в шею.

– Маэстро пойдет один, – сказала она. – Пошли искупаемся.

– Босс?

– Ступай, ступай, – сказал ему Миляга. – Здесь со мной ничего не может случиться.

– Тогда я тебя жду, – сказал Понедельник, с радостью позволяя Хои-Поллои утащить себя прочь.

Не успели они исчезнуть в зарослях, как Миляга повернулся к двери, раздвинул пальцами прохладный занавес и шагнул внутрь. После всего изобилия жизни снаружи строгость и масштаб открывшегося помещения потрясли его. Впервые за свое путешествие по преображенному дворцу он оказался в месте, где еще жил дух безумного честолюбия его брата. В зале виднелось лишь несколько зеленых побегов, и совсем не было ручьев, за исключением жидкой двери у него за спиной и такой же арки в противоположном конце. Однако Богини преобразили и эти покои. В стенах зала, прежде лишенных окон, теперь повсюду виднелись отверстия, превращая его в соты, пронизанные мягким вечерним светом. Из мебели в зале был только один стул, неподалеку от арки. Держа на коленях грудного младенца, на стуле сидела Юдит. Когда Миляга вошел, она оторвала взгляд от ребенка и посмотрела на него с улыбкой.

– А я уж начала думать, что ты заблудился, – сказала она.

Голос ее звучал легко и светло – едва ли не в буквальном смысле этого слова. Когда она говорила, лучи, проникавшие сквозь отверстия в стенах, вспыхивали ярче.

– Я и не знал, что ты меня ждала, – сказал он.

– Мне это было совсем не в тягость, – сказала она. – Ты не мог бы подойти поближе?

Пока он шел через залу, она сказала:

– Сначала я не думала, что ты последуешь за нами, но потом мне пришло в голову, что ты обязательно захочешь увидеть ребенка.

– Честно говоря... о ребенке я не думал.

– Зато она о тебе думала, – сказала Юдит без малейшего упрека в голосе.

Девочка у нее на коленях не могла быть старше нескольких недель, но, подобно деревьям и цветам, развивалась очень быстро. Она не лежала, а скорее сидела, крепко вцепившись своей сильной ручкой в длинные волосы матери. Груди Юдит были обнажены и нежно прижимались к ней, но она, похоже, совершенно не хотела ни есть, ни спать. Ее серые глаза были внимательно устремлены на Милягу.

– Как Клем? – спросила Юдит, когда Миляга подошел к ней и остановился.

– Когда я в последний раз его видел, с ним было все в порядке. Но ты ведь знаешь, я ушел из Пятого внезапно, никого не предупредив. Я до сих пор чувствую себя виноватым, но...

– ...ты не мог повернуть назад? Я понимаю, со мной произошло то же самое.

Миляга присел на корточки и протянул девочке руку. Она немедленно ухватилась за нее.

– Как ее зовут? – спросил он.

– Надеюсь, ты не будешь против...

– Против чего?

– Я назвала ее Хуззах.

Миляга улыбнулся.

– Вот как? – Потом он снова посмотрел на девочку, привлеченный ее пристальным взглядом. – Хуззах? – сказал он, приблизив к ней свое лицо. – Хуззах. Я – Миляга.

– Она знает, кто ты, – сказала Юдит тоном абсолютно уверенного в своих словах человека. – Она знала об этой зале еще до того, как она появилась. И она знала, что рано или поздно ты придешь сюда.

Миляга не стал спрашивать, каким образом девочка поделилась своим знанием с Юдит. Пусть это останется еще одной тайной этого необычного места.

– А Богини? – спросил он.

– Что Богини?

– Они ничего не имеют против ребенка Сартори?

– Нет, что ты, – ответила Юдит. После того, как Миляга упомянул Сартори, в голосе ее послышались нотки нежной печали. – Весь город... весь город – это доказательство того, что из зла можно сотворить добро.

– Она просто чудо, Юдит, – сказал Миляга.

Юдит улыбнулась, а вслед за ней улыбнулась и девочка.

– Да, ты прав.

Хуззах потянулась ручками к лицу Миляги, чуть не упав с колен матери.

– Наверное, она видит в тебе своего отца, – сказала Юдит, укладывая ребенка на руки и поднимаясь со стула.

Миляга также выпрямился, наблюдая, как Юдит поднесла Хуззах к куче разбросанных по земле игрушек. Хуззах указала вниз пальчиком и радостно залепетала.

– Ты сильно по нему тоскуешь? – спросил он.

– Тосковала, в Пятом Доминионе, – ответила Юдит, все еще стоя к нему спиной. Она нагнулась и подобрала выбранную Хуззах игрушку. – Но здесь – нет. Особенно с тех пор, как появилась Хуззах. Понимаешь, пока ее не было, я никогда по-настоящему не чувствовала себя реальной. Я была призраком другой Юдит. – Она выпрямилась и обернулась к Миляге. – Ты знаешь, я ведь до сих пор не могу вспомнить свою жизнь. Так, какие-то обрывки иногда всплывают, но ничего существенного. Такое чувство, будто я все время жила во сне. Но она разбудила меня, Миляга. – Юдит поцеловала ребенка в щеку. – Она сделала меня настоящей. До нее я была только копией. Мы с ним вместе были копиями. Он это знал, и я это знала. Но мы создали что-то новое, чего еще никогда не было на свете. – Она вздохнула. – Не могу сказать, чтобы я тосковала, но мне бы хотелось, чтобы он увидел ее. Хотя бы один раз. Просто для того, чтобы он тоже почувствовал, что значит быть настоящим.

Она двинулась было обратно к стулу, но Хуззах снова потянулась к Миляге, издав негромкий протестующий возглас.

– Да ты ей понравился, – сказала Юдит слегка удивленно.

Она снова опустилась на стул и протянула ребенку поднятую с пола игрушку. Это оказался небольшой синий камушек.

– Вот, радость моя, – заворковала она. – Посмотри. Что тут у нас такое? Что тут у нас такое?

Лепеча от удовольствия, Хуззах схватила камушек с проворством, намного превосходящим ее нежный возраст. Лепет превратился в смех, когда она поднесла его к губам, словно желая поцеловать.

– Она любит смеяться, – сказал Миляга.

– Да уж, слава Богу. Ой, ты только послушай меня! Все еще благодарю Бога.

– Старые привычки... – начал Миляга.

– Эта умрет, – твердо сказала Юдит.

Девочка попыталась засунуть камушек себе в рот.

– Нет, моя сахарная, не надо так делать, – сказала Юдит. Потом она подняла глаза на Милягу. – Как ты думаешь, стена Просвета в конце концов рухнет? У меня есть здесь подруга по имени Лотти, так она говорит, что это непременно произойдет, и нам придется терпеть такую вонь, каждый раз когда ветер подует со стороны Пятого Доминиона.

– Может быть, можно построить другую стену?

– А кто это сделает? Никто даже приближаться туда не хочет.

– Даже Богини?

– У них и здесь работы полно. И в Пятом Доминионе тоже. Они хотят освободить воды и там.

– Вот это будет зрелище.

– Да, может быть, я даже вернусь туда, чтобы на это посмотреть...

Во время этого диалога Хуззах перестала смеяться и снова устремила пристальный взгляд на Милягу. Потом она протянула ему ручку, в которой был зажат синий камень.

– По-моему, она хочет тебе его подарить, – сказала Юдит.

Он улыбнулся и сказал девочке:

– Спасибо. Но ты оставь его себе, это твоя игрушка.

Взгляд ее стал более настойчивым, и он почувствовал, что она понимает каждое его слово. Ручка ее упрямо протягивала ему подарок.

– Бери же, – сказала Юдит.

Не столько из-за слов Юдит, сколько из-за неотступной настойчивости во взгляде Хуззах, Миляга подчинился и осторожно взял камень. Он оказался тяжелым и прохладным.

– Ну вот, теперь мы по-настоящему заключили мир, – сказала Юдит.

– А я и не знал, что между нами была война, – ответил Миляга.

– Наверное, это и есть самая худшая война, когда о ней никто не подозревает, – сказала Юдит. – Но теперь все это в прошлом. Навсегда.

Звук струящейся воды у нее за спиной слегка изменился, и она оглянулась на водяную арку. До этого момента выражение ее лица было серьезным, но когда она вновь посмотрела на Милягу, на лице ее сияла улыбка.

– Мне надо идти, – сказала она, вставая.

Девочка вновь засмеялась и принялась хватать ручками воздух.

– Я тебя еще увижу? – спросил он.

Юдит медленно покачала головой, устремив на него едва ли не снисходительный взгляд.

– Зачем? – спросила она. – Мы сказали друг другу все, что должны были сказать. Мы простили друг друга. Теперь все уже позади.

– А мне будет позволено остаться в городе?

– Конечно, – сказала она с удивленным смешком. – Но зачем это тебе?

– Потому что странствия мои закончились.

– Вот как? – спросила она, направляясь в сторону арки. – А я-то думала, что остался еще один Доминион.

– Я уже видел его и знаю, что меня там ждет.

После небольшой паузы Юдит сказала:

– Целестина тебе когда-нибудь рассказывала эту сказку? Ну конечно, наверняка рассказывала.

– О Низи Нирване?

– Да. Мне она ее тоже рассказала, в ночь накануне Примирения. Ты понял ее?

– Не совсем.

– Жаль.

– А что такое?

– Да нет, ничего, просто я тоже не поняла и подумала, что, может быть... – Она пожала плечами. – Не знаю, что я подумала.

Она стояла уже у самой арки, и Хуззах устремила взгляд через плечо матери на кого-то, кто стоял за жидкой стеной. Миляге показалось, что виднеющийся за аркой смутный силуэт мало чем напоминает человека.

– Хои-Поллои ведь уже рассказала о наших гостях? – сказала Юдит, заметив удивление Миляги. – Они пришли из океана свататься. – Она улыбнулась. – Некоторые ничего, красивые. Какие будут дети!..

Улыбка ее слегка дрогнула.

– Не грусти, Миляга, – сказала она. – У нас с тобой были хорошие времена.

Потом она повернулась к нему спиной и с ребенком на руках прошла сквозь сверкающую пелену. Он услышал, как Хуззах засмеялась, увидев лицо существа, которое ожидало их с той стороны, и увидел, как оно обняло своими серебристыми руками и мать, и ребенка. Потом занавес вспыхнул ярким сиянием, а когда оно потускнело, семья уже исчезла.

Миляга пробыл в пустой зале несколько минут. Он знал, что Юдит не собирается возвращаться, и даже не был уверен в том, что ему этого хотелось бы, но какая-то сила не пускала его с места, пока он не восстановил в памяти все, что между ними произошло. И только после этого он вернулся к двери и вышел в вечерний воздух. Дикие джунгли были исполнены нового очарования. Мягкие голубые туманы опускались вниз из-под зеленого полога и клубились над поверхностью прудов. Оживленный дневной щебет уступил место звучным песням вечерних птиц, а вместо деловито гудящих шмелей в воздухе порхали легкокрылые бабочки.

Он оглядел окрестности в поисках Понедельника, но того нигде не было видно. Хотя ничто не мешало ему слоняться без дела, наслаждаясь окружающей идиллией, он чувствовал себя не в своей тарелке. Это было не его место. Днем оно было слишком переполнено жизнью, а ночью, как нетрудно было догадаться, – любовью. Никогда еще он не чувствовал себя таким бесплотным, нематериальным, не существующим. Даже на дороге, отодвигаясь подальше от костров, вокруг которых мололи всякий вздор о Маэстро Сартори, он знал, что стоит ему открыть рот и назвать себя, как его тут же окружат, начнут чествовать и восхищаться им. Здесь было все иначе. Здесь он был ничем, ничем и никем. Это место принадлежало новой поросли, новым чудесам и новым семьям.

Похоже, ноги его успели разобраться в ситуации раньше, чем он сам, потому что еще до того, как он признался самому себе в том, что он здесь лишний, они уже уносили его прочь, сквозь водяные арки и вниз по склону города. Направился он не к дельте, а к пустыне. Хотя путешествие, на которое намекнула Юдит, казалось ему лишенным всякого смысла, он позволил своим ногам нести его, куда им заблагорассудится.

В первый раз, когда он покидал ворота, выходящие в сторону пустыни, он тащил на себе Пая, а вокруг них двигались толпы беженцев. Теперь он был один, и хотя нести ему надо было лишь свое собственное тело, он знал, что предстоящий путь исчерпает тот небольшой запас сил и воли, который у него еще оставался. Но это его не особенно заботило. Пусть даже он погибнет по дороге – какая разница. Что бы ни говорила Юдит, его странствия подошли к концу.

Когда он достиг перекрестка, на котором ему некогда повстречался Флоккус Дадо, за спиной у него раздался крик, и, обернувшись, он увидел обнаженного по пояс Понедельника, который несся за ним галопом верхом на муле или, точнее, на его полосатой разновидности.

– Какого хера ты ушел без меня? – поинтересовался он, оказавшись рядом с Милягой.

– Я искал тебя, но тебя нигде не было видно. Я думал, ты решил жениться на Хои-Поллои.

– Ну уж нет! – сказал Понедельник. – Знаешь, у этой телки в башке слишком много всяких завиральных идей. Сказала мне, что хочет меня представить какой-то рыбе. Я ей ответил, что вообще-то рыбу не очень люблю – кости застревают в глотке. А что, разве не так? Люди каждый день дохнут, подавившись этой треклятой рыбой! Ну так вот, она вытаращила на меня свои косые гляделки, словно я пернул со всей мочи, да и говорит, что лучше мне, пожалуй, все-таки пойти с тобой. А я ей говорю, что даже не знал, что ты куда-то идешь. Ну, значит, она находит мне этого маленького пидора... – Он с размаху хлопнул мула по боку. – ...и показывает мне, куда ехать. – Он оглянулся на город. – Знаешь, по-моему, классно, что мы оттуда смотались, – сказал он, понизив голос. – Честно говоря, там слишком много воды. Видел там, у ворот? Ебитская сила, что за фонтан!

– Нет, не видел. Наверное, он только что появился.

– Я же говорю! Весь город скоро затопит. Давай-ка поскорее делать ноги. Заскакивай.

– Как зовут животное?

– Толланд, – ответил Понедельник, широко ухмыльнувшись. – Куда едем-то?

Миляга указал на горизонт.

– Не видно ни хера.

– Стало быть, направление выбрано верно.

Будучи по натуре своей прагматиком, Понедельник не забыл захватить с собой еды. Сделанный из рубашки мешок был до отказа набит фруктами, которыми они и питались на протяжении всего путешествия. Наступила ночь, но они продолжали двигаться дальше. На муле они ехали по очереди, чтобы не истощать его силы, и давали ему по крайней мере столько же фруктов, сколько съедали сами, плюс огрызки от своих порций.

Оседлав мула, Понедельник тут же погружался в сон, но Миляга, несмотря на усталость, был слишком озабочен проблемой составления карты пустыни, чтобы позволить себе уснуть. Подарок Хуззах был постоянно зажат у него в руке, потевшей так сильно, что несколько раз в чашечке его ладони даже собиралась небольшая лужица. Обнаружив это, он в очередной раз убирал камень в карман, но через несколько минут пальцы сами, без его ведома, доставали его и вновь принимались вертеть.

То и дело он оглядывался на Изорддеррекс, и вид, надо признать, был впечатляющий. Погруженные во тьму склоны города были усыпаны сверкающими точками – это воды, текущие по его улицам, превратились в идеальные зеркала, отражающие свет звезд. Но не один Изорддеррекс был источником этого великолепия. И земля у ворот города, и дорога, по которой они двигались, тоже посверкивали отраженным светом небес.

Но с наступлением зари все эти чудеса исчезли. Город давно уже скрылся вдали, а впереди на небе сбились в кучу темные грозовые облака. Их зловещий синевато-багровый цвет был Миляге уже знаком – точно такие же облака они видели с Тиком Ро над небом Первого Доминиона. Хотя стена Просвета пока еще отгораживала сгнившее тело Хапексамендиоса от Второго, исходившая от него скверна была слишком сильна, чтобы не дать о себе знать, и чем дальше они продвигались, тем сильнее вспухал синяк неба, заполняя весь горизонт и подбираясь к зениту.

Однако были и хорошие новости. Когда на горизонте показались обломки лагеря Голодарей, стало ясно, что одиночество им не грозит. Группа людей человек в тридцать несла свою вахту у Просвета. Один из них заметил приближение Миляги и Понедельника и поделился своим открытием с остальными. В тот же миг еще один человек вскочил и со всех ног кинулся им навстречу.

– Маэстро! Маэстро! – кричал он на бегу.

Разумеется, это был Чика Джекин. Появление Миляги привело его в настоящий экстаз, но после того как поток приветствий иссяк, разговор принял мрачный оборот.

– В чем была наша ошибка, Маэстро? – спросил Чика. – Ведь все должно было быть иначе, верно?

Миляга устало объяснил, попеременно ввергая Чику то в удивление, то в ужас.

– Так Хапексамендиос мертв?

– Да, мертв. Весь Первый Доминион был Его телом, и теперь оно разлагается.

– А что случится, когда рухнет Просвет?

– Кто знает? Боюсь, с той стороны достаточно гнили, чтобы отравить Второй от края до края.

– И каков же ваш план? – поинтересовался Чика.

– У меня его нет.

На лице Чики отразилось полное смятение.

– Но вы проделали такой огромный путь, чтобы попасть сюда! Ведь что-то вас сюда привело?

– Мне жаль тебя разочаровывать, – ответил Миляга, – но дело в том, что мне просто некуда больше пойти. – Он перевел взгляд на Просвет. – Хапексамендиос был моим Отцом, Люциус. Должно быть, в глубине души я верю, что мое место рядом с Ним, в Первом Доминионе.

– Прошу прощения, Босс, могу я вставить словечко... – вмешался Понедельник.

– Да.

– По-моему, то, что ты говоришь, – это чушь собачья.

– Если вы войдете туда, то войду и я, – сказал Чика Джекин. – Хочу все посмотреть своими глазами. Повидать мертвого Бога – это не пустяк. Будет о чем рассказать детям, а?

– Детям?

– Ну у меня ведь только два выхода: заводить детей или писать мемуары. Но на второе у меня не хватит терпения.

– Это у тебя-то? – спросил Миляга. – У человека, который прождал две тысячи лет? У тебя нет терпения?

– Было, да все вышло, – сказал Чика. – Я хочу жить, Маэстро.

– Тебя нельзя за это упрекнуть.

– Но сначала я хочу увидеть Первый Доминион.

К этому моменту они оказались уже совсем рядом с Просветом, и пока Чика Джекин пошел объяснять своим товарищам, что они собираются сделать вместе с Маэстро, Понедельник вновь принялся высказывать свое мнение по поводу предстоящего мероприятия.

– Не делай этого, Босс, – сказал он. – Ты этим ничего не докажешь. Я знаю, что ты разозлился на этих козлов, из-за того что они не устроили гулянку в твою честь в этом вшивом Изорддеррексе, но знаешь что, давай-ка трахнем их в жопу, или нет, лучше не стоит. Пусть трахаются со своими рыбами...

Миляга положил руки Понедельнику на плечи.

– Не волнуйся, – сказал он. – Я не собираюсь кончать жизнь самоубийством.

– Так куда ж тогда спешить? Ты как выжатый лимон, Босс. Поспи. Поешь чего-нибудь. Наберись сил. А завтра поглядим.

– Я в полном порядке, – сказал Миляга. – К тому же со мной мой талисман.

– Какой талисман?

Миляга разжал ладонь и показал Понедельнику синий камень.

– Какое-то трахнутое яйцо?

– Яйцо, говоришь? – сказал Миляга, подбросив камушек на ладони. – Что ж, может, ты и прав.

Он во второй раз подбросил его в воздух, и оно взлетело куда выше, чем можно было ожидать, исходя из силы броска. В верхней точке траектории оно застыло, на мгновение бросив вызов силе тяготения. Падая вниз, оно принесло с собой легкий дождь мельчайшей водяной пыли, охладившей их поднятые кверху лица.

Понедельник застонал от удовольствия.

– Дожди из ниоткуда, – сказал он. – Я помню этот фокус.

Миляга оставил его смывать грязь со своего лица и двинулся к Чике Джекину, который к тому времени уже закончил свои объяснения. Его товарищи отступили назад, с тревогой наблюдая за двумя Маэстро.

– Они думают, что мы погибнем, – объяснил Чика.

– Вполне возможно, что они не ошибаются, – спокойно сказал Миляга. – Ты уверен, что действительно хочешь пойти со мной?

– Абсолютно.

После этого они ступили на ничейную землю, лежащую между твердой реальностью Второго Доминиона и пустотой Просвета. Один из друзей Джекина стал что-то отчаянно кричать им вслед. Его вопли были подхвачены еще несколькими людьми, но в поднявшемся гвалте невозможно было разобрать ни единого слова. Джекин приостановился и обернулся на своих товарищей. Миляга не стал подгонять его и, не обращая внимания на крики, ускорил шаг. Облако Просвета сгустилось вокруг него, и запах разложения ударил ему в ноздри. Однако он оказался к этому готов и вместо того, чтобы задержать дыхание, вдохнул зловоние полной грудью.

За спиной у него раздался еще один крик, который на этот раз исходил от самого Джекина и был полон не столько тревоги, сколько изумления. Это пробудило его любопытство, и он обернулся, стараясь отыскать Чику, но пустота Просвета уже разделила их. Миляга нетерпеливо двинулся дальше. Какая-то неудержимая сила, природы которой он не понимал, влекла его вперед. Его усталая поступь неожиданно стала легкой, а сердце забилось быстрее.

Впереди в белой пустоте начали проступать первые смутные очертания бывшего Доминиона Хапексамендиоса. За спиной вновь раздался крик Чики:

– Маэстро? Маэстро! Где вы?

Не замедляя шага, Миляга крикнул в ответ:

– Здесь, Люциус.

– Подождите меня! – крикнул Джекин. – Подождите! – Через несколько секунд он появился из пустоты и ухватился за плечи Миляги.

– В чем дело? – спросил Миляга, оглядываясь на Джекина, который неожиданно сбросил груз прожитых лет и вновь превратился в мальчика, вспотевшего от благоговейного ужаса перед таинством магии.

– Воды... – выдохнул он.

– Что такое?

– Они пришли за вами, Маэстро. Они пришли за вами.

И после этих слов они действительно пришли. О, что это было за зрелище! Сверкающие ручьи обвились вокруг его щиколоток и голеней и, словно серебряные змейки, принялись подскакивать к его рукам. А точнее – к камню, который он сжимал в своей ладони. Видя их буйную радость и их пыл, он вновь услышал смех Хуззах и ощутил легкое прикосновение ее пальцев, передавших ему синее яйцо. У него не было ни малейших сомнений в том, что она знала, к чему приведет ее дар. Скорее всего, знала об этом и Юдит. Что ж, он побывал подручным своей матери, а теперь ему довелось стать исполнителем их воли. При мысли об этом отзвук смеха Хуззах невольно сорвался с его губ.

Подчиняясь зову яйца, сверху пошел мелкий дождик, на протяжении нескольких секунд превратившийся в настоящий всемирный потоп. Ярость его была столь велика, что белый сумрак Просвета стал понемногу редеть, и Маэстро увидели свет, впервые проникший сюда, с тех пор как Хапексамендиос окружил свой Доминион стеной пустоты. В его лучах Миляга заметил, что радостное возбуждение Джекина уступило место панике.

– Мы утонем! – завопил он, с трудом удерживаясь на ногах в быстро поднимавшейся воде.

Но Миляга не двигался с места. Он знал, в чем заключается его долг. Когда вода поднялась им почти по горло, а волны уже готовы были захлестнуть их, он поднес подарок Хуззах к губам и поцеловал его – точно так же, как она. Потом он собрал все свои силы и бросил камень вдаль, туда, где открывался безрадостный пейзаж Первого Доминиона. Яйцо устремилось вперед с энергией, источником которой была не сила мускулов Миляги, а его собственная воля, и воды немедленно устремились за ним следом, расступаясь вокруг Маэстро и затопляя труп Хапексамендиоса.

Недели, а возможно, и месяцы должны были миновать, прежде чем воды покроют весь Доминион, от края и до края. Работе их суждено было проходить без свидетелей, но в течение нескольких последующих часов двум Маэстро, стоявшим на том самом месте, где когда-то начинался город Бога, все же удалось увидеть начало этого великого труда. Облака над Первым Доминионом, прежде бывшие столь же неподвижными, как и простиравшийся внизу ландшафт, теперь начали яростно клубиться и пролили свою горечь в исступленных ливнях, которые помогли потокам продолжить свой очистительный путь сквозь падаль.

Воля Богинь, наполнявшая каждую каплю волшебных вод, нашла применение и останкам Хапексамендиоса. Потоки снова и снова переворачивали мертвую плоть, очищая вещество от ядов и намывая отмели, которые возбужденный воздух немедленно украшал туманными испарениями.

Первая отмель возникла из хаоса недалеко от того места, где стоял Маэстро, и очень скоро превратилась в полуостров причудливой формы, уходивший вдаль по крайней мере на милю. Волны постоянно разбивались об него, принося с собой новые порции праха, оседавшие на берегах. Миляга не смог устоять против искушения понаблюдать за зрелищем с более близкого расстояния и, несмотря на предостережения Джекина, отправился на дальний конец мыса. Почва была влажной, но достаточно твердой. Повсюду были разбросаны семена, судя по всему, принесенные водами из Изорддеррекса. Что ж, в таком случае очень скоро здесь воцарится точно такое же изобилие.

Когда он дошел до конца полуострова, облака у него над головой немного посветлели, выплеснув вниз всю свою ярость. Но дальше этот процесс только начинался. Грозы бушевали, постепенно охватывая все новые пространства, и при вспышках молний он замечал змеящиеся реки, которые продолжали трудиться с прежним рвением. Но здесь, на конце мыса, в воздухе уже разлилось благосклонное сияние. Похоже, у Первого Доминиона было свое солнце, и хотя его пока нельзя было назвать жарким, Миляга не стал дожидаться лучшей погоды и, вытащив из кармана свой атлас и ручку, принялся за работу. Ему предстояло составить карту пустыни между воротами Изорддеррекса и Просветом. Без сомнения, эти страницы должны были оказаться наименее заполненными во всем атласе, но тем большую тщательность необходимо было проявить при их составлении. Ему хотелось, чтобы их пустота выглядела по-своему прекрасно.

Примерно через час напряженной работы он услышал у себя за спиной шаги Джекина.

– Разговариваете на языках, Маэстро? – спросил Чика.

Только сейчас Миляга осознал, что с губ его безостановочно сыплются названия, понятные, наверное, только ему одному. Это были те места, в которых он побывал во время своих странствий, так же хорошо знакомые его языку, как и его многочисленные имена.

– Рисуете новый мир? – спросил Джекин, не решаясь подойти к художнику поближе, чтобы не мешать его работе.

– Нет, нет, – сказал Миляга. – Я заканчиваю карту. – Он задумался, а потом поправил себя. – Нет, не заканчиваю. Начинаю.

– Можно взглянуть?

– Если хочешь.

Джекин присел на корточки за спиной у Миляги и заглянул ему через плечо. Карта пустыни была завершена, насколько это оказалось возможным. Теперь Миляга пытался воспроизвести контуры полуострова, на котором сидел, и кое-какие детали открывавшегося перед ним вида. Вряд ли для этого могло потребоваться больше, чем одна-две линии, но главное было положить начало.

– Извини, ты не мог бы позвать ко мне Понедельника?

– Вам что-то нужно?

– Да, мне нужно, чтобы он взял эти карты с собой в Пятый Доминион и отдал их Клему.

– А кто такой Клем?

– Ангел.

– Понятно...

– Так ты позовешь его?

– Сейчас?

– Если тебе не трудно, – сказал Миляга. – Я почти уже закончил.

Джекин послушно направился в сторону Второго Доминиона, и Миляга продолжил свою работу. Она приближалась к концу. Покончив с мысом, он добавил линию точек, обозначивших его путь, и крестик на том месте, где он в данный момент сидел. После этого он стал перелистывать атлас в обратном направлении, чтобы убедиться, что все карты расположены в надлежащем порядке. За этим занятием ему пришла в голову мысль, что он создал автопортрет. Как и ее создатель, карта отличалась немалым числом изъянов, но, как он надеялся, в будущем ей предстояло увидеть более полные версии – быть сделанной снова, а потом подвергнуться новой переделке, а потом еще одной, и так без конца.

Он уже собрался было положить атлас рядом с ручкой, когда в волнах, разбивавшихся об оконечность мыса, ему послышался какой-то шепот. Не в силах разобраться в его природе, он отважился спуститься по склону к самой воде. Земля здесь была только что создана и грозила в любой момент уйти у него из-под ног, но он подался так далеко вперед, как только мог. Услышав то, что он услышал, и увидев то, что он увидел, он отошел от края, рухнул на колени во влажную грязь и дрожащей рукой принялся писать сопроводительное послание к картам.

Оно оказалось по необходимости кратким. Теперь он слышал слова, поднимающиеся из шума прибоя, и они отвлекали его своими обещаниями.

– ...Низи Нирвана... – говорили волны, – Низи Нирвана...

К тому времени, когда он окончил записку, положил на землю альбом и ручку и вернулся к краю мыса, солнце Первого Доминиона окончательно вышло из грозовых облаков и осветило бушующие волны. На какое-то время лучи успокоили их неистовство и пронзили их насквозь, так что Миляга сумел разглядеть дно. Оно не было похоже на землю; скорее уж, это было второе небо, а в нем сияло светило, озаренное таким величием, что рядом с ним все небесные тела Имаджики – все звезды, все луны, все полуденные солнца – казались ничтожными огоньками, затерянными во мраке. Здесь была та самая дверь, из которой в сказке доносилось имя его матери. Весь город Его Отца был построен лишь для того, чтобы закрыть ее наглухо. Тысячелетиями она была замурована, но теперь открылась, и пение голосов звучало оттуда, разносясь по всей Имаджике и призывая каждого странствующего духа домой.

Среди них звучал голос, который Миляга хорошо знал, и еще до того, как его глаз успел различить его обладателя, его мысленный взор уже соткал из воздуха любимое лицо, а тело ощутило прикосновение рук, которые обнимут его и подхватят вверх. И вот они появились – эти руки, это лицо, – они потянулись к нему из двери, чтобы забрать его к себе, и ему уже не было необходимости воображать их.

– Ты закончил? – услышал он вопрос.

– Да, – ответил он. – Закончил.

– Хорошо, – улыбаясь, сказал Пай-о-па. – Тогда мы можем начать.

Люди, которых Маэстро оставили у границы Первого Доминиона, один за другим осмеливались ступить на полуостров, по мере того как росло их мужество и любопытство. Разумеется, Понедельник был в первых рядах. Джекин уже собрался было позвать его и велеть ему идти к Примирителю, когда паренек закричал сам и указал пальцем на конец мыса. Джекин повернулся и увидел вдали две обнимающиеся фигуры. Впоследствии свидетели много спорили о том, кого же они все-таки видели. Все соглашались с тем, что одним человеком в этой паре был Маэстро Сартори. Что же касается другого, то тут начинались значительные расхождения. Одни утверждали, что видели женщину, другие – что мужчину; третьи настаивали на том, что это было облако, внутри которого пылала частица солнца. Однако при всех этих спорных моментах, то, что последовало вслед за этим, не вызывало никаких сомнений. Обнявшись, две фигуры подошли к краю мыса, сделали еще один, последний шаг и скрылись из виду.

Двумя неделями позже, в предпоследний день безрадостного декабря, Клем сидел у камина в столовой дома №28 по Гамут-стрит – с тех пор, как прошло Рождество, он почти не покидал этого места. Он чуть было не задремал, но в этот момент кто-то лихорадочно забарабанил в парадную дверь. Часов у него не было – за временем он не следил, – но судя по ощущениям, давно уже перевалило за полночь. Человек, избравший для визита такой час, был либо доведен до отчаяния, либо представлял серьезную опасность, но в нынешнем мрачном состоянии никакие угрозы его не страшили. У него не осталось ровным счетом ничего – ни в этом доме, ни в жизни вообще. Миляга ушел, Юдит ушла, а совсем недавно ушел и Тэй. Пять дней назад он услышал, как его возлюбленный прошептал его имя и сказал:

– Клем... я должен идти.

– Идти? Куда?

– Кто-то отворил дверь, – ответил Тэй. – Мертвецов зовут домой. Мне надо идти.

Они поплакали вместе. Слезы текли по лицу Клема, а рыдания Тэйлора сотрясали его изнутри. Но поделать тут ничего было нельзя. Зов раздался, и хотя предстоящая разлука с Клемом причиняла Тейлору немалую боль, его нынешнее двусмысленное состояние давно уже сделалось невыносимым, и за горечью расставания скрывалась радость скорого освобождения. Их странный союз был окончен. Дороги мертвых и живых разошлись.

Только после того как Тэй исчез, Клем ощутил, насколько велика постигшая его утрата. Когда он потерял физическое тело своего возлюбленного, страдания его были велики, но боль от разлуки с духом, столь чудесно воссоединившимся с ним после смерти, была несравненно тяжелее. Казалось, невозможно ощущать в себе такую пустоту и все-таки продолжать жить. Несколько раз в эти черные дни он задумывался о самоубийстве, надеясь, что после смерти сможет последовать за своим возлюбленным в ту открытую дверь, о которой Тэй говорил ему перед расставанием. И если в конце концов он не сделал этого, то не из-за недостатка мужества, а из-за чувства возложенной на него ответственности. Он был единственным оставшимся в Пятом Доминионе свидетелем тех чудес, которые произошли на Гамут-стрит. Если он умрет, то кто же сможет обо всем рассказать?

Но в такие часы, как этот, подобные нравственные императивы теряли свою убедительность, и, направляясь к двери, он позволил себе мысль о том, что если эти ночные посетители принесли с собой смерть, то он примет их дар с благодарностью. Ни о чем не спрашивая, он отодвинул засовы и открыл дверь. К его немалому удивлению на крыльце стоял Понедельник. За ним, пытаясь укрыться от порывов мокрого снега, съежился продрогший незнакомец. Его редеющие кудри намокли и прилипли ко лбу.

– Это Чика Джекин, – сказал Понедельник, затаскивая своего промокшего спутника в дом. – Джекин, это Клем, восьмое чудо света. Что, неужели я такой мокрый, что ты не можешь меня обнять?

Клем раскрыл объятия, и Понедельник радостно кинулся ему на грудь.

– Я думал, вы с Милягой ушли навсегда, – сказал Клем.

– Босс и вправду слинял, – ответил Понедельник.

– Я догадывался об этом, – сказал Клем. – Тэй ушел за ним следом. И призраки тоже.

– Когда это было?

– На Рождество.

Зубы Джекина выбивали мелкую дробь, и Клем проводил его к огню, который он растапливал мебелью. Подбросив пару ножек стула, он предложил Джекину подсесть поближе и немного отогреться. Тот горячо поблагодарил и последовал его совету. Понедельник же оказался крепким орешком. Вытащив из стоящего неподалеку ящика бутылку виски, он сделал несколько изрядных глотков и принялся расчищать комнату. Оттаскивая стол в угол, он объяснил, что им понадобится место для работы. Освободив пол, он расстегнул куртку, вытащил из-за пазухи милягин атлас и бросил его на пол перед Клемом.

– Что это? – спросил тот.

– Карта Имаджики, – ответил Понедельник.

– Это Миляга сделал?

– Да.

Понедельник опустился на корточки и достал из атласа все карты, а обложку протянул Клему.

– Там записка, – объяснил он.

Пока Клем изучал те несколько слов, которые Миляга нацарапал на форзаце, Понедельник принялся раскладывать листы на полу, располагая их так, чтобы получилась одна огромная карта. За работой он продолжал болтать, излучая свой всегдашний энтузиазм.

– Знаешь, чего он хочет от нас, а? Он хочет, чтобы мы нарисовали эту карты на каждой трахнутой стене! На каждом тротуаре! У себя на лбу! Везде и всюду.

– Серьезная задача, – сказал Клем.

– Я помогу вам, чем только смогу, – отозвался Чика Джекин.

Он встал от огня и подошел к Клему, чтобы иметь возможность созерцать возникший у них на глазах узор.

– Но ты ведь не только за этим сюда притащился, а? – спросил Понедельник. – Ну, скажи честно.

– Это правда, – ответил Джекин. – Я вообще-то хочу найти себе жену, но это может подождать.

– Еще бы! – сказал Понедельник. – Вот наша работа, и нам ее хватит надолго.

Он выпрямился и шагнул за пределы круга, образованного милягиными листами. Перед ними была Имаджика или, вернее, та крошечная часть ее, которую довелось увидеть Примирителю. Паташока и Ванаэф, Беатрикс и хребты Джокалайлау, Май-Ке, Колыбель Жерцемита, Л'Имби и Квем, Постный Путь, Дельта и Изорддеррекс. А дальше – перекресток и пустыня, по которой шла одна единственная дорога, ведущая к границам Второго Доминиона. По другую сторону этих границ страницы были практически пусты. Картограф пометил полуостров, на котором он сидел, а дальше просто написал: «Здесь начинается новый мир».

– А здесь, – сказал Джекин, наклонившись, чтобы указать крест на краю мыса, – здесь закончилось странствие Маэстро.

– Там его могила? – спросил Клем.

– О, нет, – ответил Джекин. – Он ушел в такие места, откуда наша жизнь покажется всего лишь сном. Он вышел из круга, понимаете?

– Нет, не понимаю, – сказал Клем. – Если он вышел из круга, то куда же он исчез? Объясните мне, куда они все исчезли?

– Они вышли из круга, чтобы войти в него, – сказал Джекин.

На лице Клема появилась робкая улыбка.

– Можно мне? – сказал Джекин и, выпрямившись, взял у Клема последнее послание Миляги. Вот что там было написано:

«Друзья, Пай здесь. Я нашелся. Прошу вас, покажите эти странички миру, чтобы любой путник смог найти дорогу домой».

– Что ж, по-моему, наш долг ясен, джентльмены, – сказал Джекин. Он вновь наклонился, чтобы положить записку Миляги в центр круга, нанося на карту то царство духов, куда ушел Примиритель. – А когда мы исполним его, то у нас под рукой всегда найдется карта, которая укажет нам путь. И мы пойдем за ним следом. В этом нет никаких сомнений. Все мы пойдем за ним следом, один за другим.