Хозяйка заброшенного замка

Глава 6

Обед был подан ровно через час, как я и обещала, но не в холодной, непомерно большой столовой, а прямо на кухне — единственном по-настоящему теплом месте в замке. Стол, обычно служивший мне и Ирме, был накрыт для четверых: поставлена простая, но чистая глиняная посуда, оловянные ложки и кружки. В центре дымилась большая черная кастрюля с похлебкой — густой, наваристой, с кусками той самой заячьей тушки, корнеплодами с нашего огорода и крупой. Рядом лежал на деревянной доске душистый, еще теплый хлеб, испеченный Ирмой с утра из лучшей муки, и стояла глиняная миска с солеными лесными грибами.

Ирма, непроницаемая как скала, расставляла последние предметы. Её взгляд скользнул по гостю, но не выдал ни единой эмоции. Она лишь кивнула мне и встала у очага, готовая при необходимости подать еще.

Мы уселись: я во главе стола, Дерек — напротив, племянники — по бокам. Леопольд и Эдгар, сбросив парадные мундиры и оставшись в простых рубахах, казались чуть более расслабленными, но все еще держали выправку.

— Прошу, не стесняйтесь, — сказала я, чувствуя, как нелепо звучат слова гостеприимства в такой обстановке.

Леопольд, как старший, первым зачерпнул похлебку. Он отхлебнул и не смог сдержать одобрительного «хм».

— Круче, чем наша баланда в училище, тетя. В той хоть гвозди точи.

Эдгар, сгорбившись над тарелкой, лишь энергично закивал, уже уплетая за обе щеки.

Дерек не спеша попробовал похлебку. Он ел аккуратно, без звука, его движения были отработанно-изящными даже с грубой ложкой.

— Прекрасный вкус, — отметил он спокойно, обращаясь скорее к Ирме у камина, чем ко мне. — Чувствуется дымок можжевельника. Это очень искусно.

Ирма молча кивнула, принимая комплимент как должное.

— В столице, я полагаю, кухня более изысканная? — не удержалась я, не в силах побороть желание либо уколоть, либо услышать подтверждение своей несостоятельности.

Дерек отложил ложку и взял кусок хлеба. Он разломил его пополам, и запах горячего ржаного мякиша заполнил пространство между нами.

— Изысканная? Да. Перегруженная специями, соусами, желанием поразить, а не накормить. — Он намазал хлеб тонким слоем топленого масла. — После недели на таких пирах, честно говоря, смертельно хочется вот такой простой, честной еды. Она согревает изнутри. Будто… возвращает к сути вещей.

Леопольд фыркнул, но без злобы.

— Дядя Дерек, папа всегда говорит, что лучшая трапеза — у костра после долгой дороги.

— И он прав, — мягко ответил Дерек, обращаясь к подростку. — В походе или здесь, в вашем замке, суть одна: еда — это топливо и утешение. А это, — он указал ложкой на кастрюлю, — и то, и другое.

Эдгар, с набитым ртом, спросил:

— А правда, что вы, дядя Дерек, в прошлом году на дуэли победили графа Вальдемара из-за дамы?

На столе на секунду повисла неловкая тишина. Я замерла.

Дерек лишь поднял бровь, доел свой хлеб.

— Правда в том, Эдгар, что дуэли — это глупый и дорогой способ решать споры. А сплетни о них — еще глупее. Давай лучше расскажи, как у вас с тактикой в этом семестре? Говорят, ввели новый курс по магической поддержке пехоты?

Ловко сменив тему, он увлек мальчиков разговором о занятиях, расспрашивая о деталях с неподдельным, как мне показалось, интересом. Он не лез в дела Ирмы, не критиковал обстановку, не делал снисходительных комплиментов. Он просто был… неприхотлив. Сидел на жесткой табуретке в душной кухне, ел простую похлебку и разговаривал с подростками так, будто это был светский обед в столичной гостиной. И в этой его естественности была какая-то обескураживающая, тревожная тишина. Кто этот человек, которому действительно может нравиться наша бедная жизнь? Или он просто невероятно хороший актер?

После обеда мальчики, сытые и слегка разомлевшие от тепла, отправились к себе — Леопольд что-то писать в своем дневнике, Эдгар, почти наверняка, дремать с книгой. А я, собрав всю свою волю в кулак, пригласила Дерека в так называемую гостиную — комнату на первом этаже, смежную с кухней. Она использовалась редко, и в ней витал легкий запах пыли, приправленный ароматом дров из камина, который Ирма по моему указанию растопила заранее.

Комната была невелика, обставлена темной, тяжелой мебелью давно минувших эпох: два высоких кресла с облезлой бархатной обивкой, диван, на котором явно никто не спал десятилетиями, и массивный стол из черного дерева. На стенах висели потускневшие портреты незнакомых мне предков, чьи суровые лица молчаливо наблюдали за нами. Но камин, в котором весело потрескивали поленья, оживлял пространство, отбрасывая на стены танцующие тени.

Я указала Дереку на одно из кресел, сама заняла другое. На столе между нами Ирма уже расставила скромный чайный набор: простой фаянсовый чайник с грелкой-куклой, две тонкие фарфоровые чашки (едва ли не самое ценное, что у Ирен осталось от матери), тарелочку с хрустящим печеньем в форме полумесяцев, посыпанным крупным сахаром.

— Ирма… моя служанка, славится этим печеньем, — сказала я, наливая чай. Аромат мяты, мелиссы и чего-то лесного, горьковатого, заполнил пространство между нами. — Травы она собирает сама. Надеюсь, настой вам понравится.

Я чувствовала себя куклой, механически исполняющей заученные движения. Каждое слово давалось с усилием, будто я играла роль гостеприимной хозяйки в плохом спектакле, для которого не было ни подходящих декораций, ни веры в сюжет.

Дерек принял чашку с легким кивком, его пальцы мягко обхватили тонкий, почти прозрачный фарфор.

— Благодарю вас. Аромат восхитителен. И печенье выглядит куда аппетитнее, чем изысканные безе в столичных салонах, которые тают во рту, не оставляя никакого впечатления.

Он отпил небольшой глоток, и его лицо выразило искреннее удовольствие.

— Прекрасный баланс горечи и сладости. Чувствуется рука мастера.

— Мастера выживания, скорее, — не удержалась я, и сразу же пожалела о своей резкости. Но Дерек лишь мягко улыбнулся.

— Это самое ценное умение, госпожа Ирен. И, пожалуй, самое недооцененное в высшем свете.

Он взял печенье, отломил от него кусочек. Его движения были неторопливыми, созерцательными.

— Вы очень заботитесь о своих племянниках. Для них эти дни, должно быть, как глоток свежего воздуха. Или, если угодно, возвращение к чему-то настоящему.

— К бедности и скудости? — спросила я, пряча взгляд в своей чашке.

— К простоте и честности, — поправил он мягко. — Они живут в мире жестких правил, амбиций и показного блеска. Здесь же… здесь иные правила. Правила тишины, выносливости и внутреннего покоя. Если, конечно, суметь их расслышать.

Он обвел взглядом комнату, остановив его на полках с книгами, видневшихся в открытую дверь кабинета.

— Я заметил вашу библиотеку. Или, вернее, ее часть. У вас редкий для женщины интерес к мифологии и древним трактатам.

Меня это замечание задело за живое и одновременно насторожило.

— Чтение помогает скоротать долгие вечера, — уклончиво ответила я. — А вы, граф, разбираетесь в мифах?

— Дерек, пожалуйста, — попросил он. — И… да, в некоторой степени. Мои владения граничат с древними лесами, где легенды часто оказываются предостережениями. А иногда — руководством к действию. Например, сказки о Духах Очага, которых нужно задабривать. — Он кивнул в сторону камина. — Ваша Ирма, кажется, отлично с этим справляется. Тепло здесь не просто физическое, оно… живое.

Его слова, сказанные тихим, задушевным тоном, не были лестью. Они звучали как констатация факта. Эта его способность видеть суть, не осуждая бедность обстановки, одновременно притягивала и настораживала.

— Вы очень странный гость, Дерек, — наконец вырвалось у меня, прежде чем я успела обдумать фразу. — Большинство на вашем месте уже потребовали бы лучшее вино или жаловались на сквозняк.

Он поставил чашку на стол, и его серая, проницательная улыбка стала чуть шире.

— А я, госпожа Ирен, очень устал от «большинства». И от их вечных потребностей. Здесь же я нахожу… передышку. И, позвольте заметить, весьма интересную собеседницу. Вы не тратите слов на пустые любезности. Это редкое качество.

Я не знала, что ответить. Комплимент, который не чувствовался как комплимент, а скорее как простая констатация, смутил меня еще больше. Я лишь молча долила ему чаю, чувствуя, как лед неловкости внутри начинает понемногу таять, но ему на смену приходит новая, незнакомая настороженность. Кто он такой, этот спокойный аристократ, который находит утешение в нашей скудной жизни? И что ему на самом деле нужно?