Хозяйка заброшенного замка

Глава 16

Обед проходил в той самой большой столовой, которая до этого казалась мне слишком мрачной и пустынной для повседневного использования. Теперь же, с зажженными свечами в массивных канделябрах, с разведенным наконец-то в исполинском камине огнем, отбрасывавшим пляшущие тени на резные панели стен, она выглядела если не роскошно, то достойно. Длинный дубовый стол накрыли простой, но чистой скатертью. Ирма, с помощью двух прислужниц из слуг Дерека, принесла яства: дымящуюся похлебку в глиняном горшке, запеченного целиком тетерева с яблоками и лесными кореньями, грубый, но душистый хлеб и кувшины с легким медовым вином.

Атмосфера за столом была натянутой, как струна. Андреас восседал на противоположном конце стола, мрачный и непроницаемый, словно грозовая туча. Он отпивал вино большими глотками, почти не касаясь еды. Мира, напротив, была неестественно оживлена. Её улыбка, идеально отрепетированная, не достигала холодных глаз. Она расспрашивала Дерека о столичных новостях, о последних указах императора, и каждый ее вопрос был тонким шипом, демонстрацией ее собственной осведомленности и принадлежности к иному, более высокому кругу, нежели обитатели этого замка.

— Как мило, что вы решили обосноваться здесь, Дерек, — говорила она, играя краем своего бокала. — Конечно, для Ирен это невероятная удача. Прямо как в сказке для… зрелых дев. Вы буквально спасли ее от полного забвения.

Я чувствовала, как Дерек рядом со мной слегка напрягся, но его голос остался ровным и вежливым.

— Удача, Мира, взаимна. Я обрел не просто супругу, а редкий покой. А этот замок имеет огромный потенциал.

Именно при этих словах взгляд Андреаса, темный и недовольный, скользнул по стенам, по высоким сводчатым окнам. И меня вдруг осенило. Все было таким очевидным, что я удивилась, как раньше не догадывалась. Этот замок, хоть и старый, но все еще крепкий, с землями и лесом. Для брата, вечно изыскивающего средства на обучение сыновей и приданое для дочери, он был не обузой, а активом. Вероятно, он уже давно в уме приписывал его Агнессе — как отдаленное, но родовое гнездо, которое можно будет либо продать, либо выгодно выдать замуж вместе с ним. Моя свадьба, да еще и с человеком вроде Дерека, который явно не собирался никуда уезжать, рушила эти тихие планы. Его недовольство было не заботой о сестре-старой деве, а раздражением расчетливого хозяина, у которого из-под носа увели лакомый кусок.

А Мира… Я посмотрела на ее изящные, белые руки, не знавшие труда, на дорогое, но уже не самое новое платье. Ей, привыкшей блистать в усадьбе мужа и мечтавшей о столице, было досадно. Досадно, что та, кого она считала неудачницей, ниже себя по статусу и влиянию, внезапно стала женой человека, чей титул и положение были куда весомее, чем у Андреаса. Она мне завидовала. Завидовала не только положению, но и тому, как Дерек смотрел на меня — не как на полезное приобретение или обузу, а с тем вниманием и уважением, которых, как я подозревала, она никогда не знала от моего сурового брата.

И что-то внутри меня, обычно сжимавшееся в комок под их оценивающими взглядами, вдруг распрямилось. Распрямилось и засмеялось тихим, ликующим смехом.

Мне было плевать. Плевать на расчетливую жадность брата. Плевать на ядовитую зависть Миры. Плевать на все их условности и планы.

Под столом моя рука нашла руку Дерека. Его пальцы немедленно сомкнулись вокруг моих, крепкие и теплые. Я подняла бокал с медовухой.

— Я хочу предложить тост, — сказала я, и мой голос прозвучал непривычно твердо. Все взгляды устремились на меня. — За новый дом. За новую жизнь. И за то, что иногда счастье приходит именно тогда, когда его уже и не ждешь.

Я отпила, глядя прямо в глаза Дереку. Он поднял свой бокал в ответ, и в его взгляде вспыхнула та самая, редкая улыбка — одобрительная, гордая, любящая.

— За счастье, — тихо, но четко произнес он.

Мы выпили. Андреас что-то невнятно пробурчал и отхлебнул. Мира сделала вид, что поправляет салфетку. Но их настроение больше не имело для меня никакого значения. Я чувствовала сладковатый вкус меда на губах, тепло руки мужа и тихое, непоколебимое ликование в груди. Они могли строить какие угодно планы и кипятиться от зависти. А у меня был он. И этот замок. И наше будущее. И в этот момент я была счастлива так, как не была счастлива, кажется, никогда — ни в той, прежней жизни, ни в этой. И это чувство было крепче любых каменных стен.

Андреас с Мирой и Агнессой уехали на закате, даже не оставаясь на чай. Последнее, что я видела в узкое окно, — это их сани, скользящие по белой дороге в сумеречный лес, увозя с собой ледяное напряжение и фальшивые улыбки. Тишина, опустившаяся на замок после их отъезда, была уже не пустой, а благословенной, наполненной только потрескиванием дров в очагах и нашими с Дереком шагами по каменным плитам.

Мы поднялись по лестнице молча, но это молчание было общим, уставшим от чужих взглядов и полным предвкушения того, что наконец-то мы остались одни. В дверях нашей — теперь уже общей — спальни он остановился и бережно снял с моей головы фату, запутавшуюся в шпильках. Его пальцы были осторожными, медленными.

— Тяжелый день? — тихо спросил он, откладывая в сторону облачко кружева.

— Самый странный и самый лучший в моей жизни, — честно ответила я.

В спальне горел камин и несколько свечей. Их свет смягчал грубые очертания комнаты, превращая тени в мягкие узоры на стенах. Прислуга, по нашим указам, не беспокоила нас. Мы были предоставлены сами себе.

Первая неловкость возникла, когда дело дошло до платья. Бесчисленные пуговицы сзади оказались сложной задачей. Я стояла, отвернувшись, чувствуя, как жар разливается по щекам, и слушала, как его дыхание ровно шумят у меня за спиной. Его пальцы, такие ловкие с топором и бинтами, теперь, казалось, потеряли всю свою уверенность.

— Чертова работа мадам Леруа, — пробормотал он с досадой, борясь с очередной крошечной пуговкой из перламутра. — Кажется, она зашила тебя намертво.

Его досада была такой человечной, такой далекой от образа невозмутимого графа, что я не выдержала и тихо рассмеялась. Напряжение внутри лопнуло, как мыльный пузырь.

— Дай-ка я, — повернулась я, и наши взгляды встретились. В его глазах, отражавших пламя камина, я увидела ту же неловкость, смешанную с нежностью. Вместе мы справились с оставшимися пуговицами, и тяжелый шелк, зашуршав, соскользнул с моих плеч на пол, оставив меня в одной тонкой льняной сорочке.

Дальше все было не так страшно, как я себе представляла. Не было поспешности, нетерпения или грубости. Было исследование. Его прикосновения были вопрошающими, а мои ответы — робкими, но искренними. Он снял с меня цепочку Ирмы, бережно положив ее на столик у кровати, и его губы коснулись того места на шее, где лежал кулон. Его пальцы развязывали тесемки моей сорочки с такой сосредоточенностью, будто разгадывали самую важную в мире тайну.

И когда наконец не осталось преград, и я почувствовала тепло его кожи против своей, последние остатки смущения и напряжения растаяли, уступив место знакомому и желанному чувству правильности и полноты. Его ладони, шершавые от работы, скользили по моей спине, прижимая ближе, а мои руки сами нашли знакомые шрамы на его плечах. Не было ни страха, ни неловкости — только глубокая, успокаивающая уверенность друг в друге и радостное предвкушение.

Это было не открытие, а возвращение. Возвращение к тому чувству абсолютной близости и доверия, которое мы уже успели узнать. Но на сей раз оно было овеяно новой, торжественной значимостью — теперь мы были не просто любовниками, а мужем и женой, и каждый поцелуй, каждое прикосновение ощущалось как скрепление нашей клятвы. Не было боли — только нарастающая волна тепла, нежности и нарастающего, знакомого и все же всегда нового, совместного ритма.

Это было не завоевание, а путешествие, которое мы совершали вместе, теряя границы между «я» и «ты», находя в этом слиянии новое, общее «мы».

Потом мы лежали, сплетясь, под грубой, но теплой овчиной, слушая, как наши сердца успокаиваются. Его рука лежала у меня на талии, тяжелая и умиротворяющая. Я прижалась щекой к его груди, слушая ровный стук его сердца под ухом.

Мы лежали так, пока свечи не начали догорать, и первые бледные полосы рассвета не стали прорисовывать контуры окна-бойницы. В этой тишине, в этом тепле, в полной безопасности его объятий, я впервые за долгие годы, а может, и за всю свою жизнь в двух мирах, почувствовала себя по-настоящему дома. Не в стенах, а в этом пространстве между двумя сердцами, которое было крепче любого замка. И засыпая под его ровное дыхание, я думала, что это, наверное, и есть главное волшебство — найти того, с кем даже тишина становится совершенной.