Хозяйка молодильных яблок

Глава 10. Ночной морок

Не успел Стрижак уйти – снова шаги. Что-то зачастили сегодня к ней в сад. Милава вздохнула. Скорей бы уж уехали эти беспокойные гости. Пусть лучше мачеха злобится; от нее хотя бы знаешь, чего ожидать, а от гридня и речей его сердце странно ноет и даже будто к горлу прыгает. Мачеха легка на помине оказалась: не успела Милава о ней подумать, как она сама в сад вошла, да с улыбочкой на подкрашенных красным губах.

– Как ты, доченька? Не скучала тут?

– Да некогда мне скучать было, – Милава улыбкой мачехи не обольщалась. Самые большие гадости она делала именно вот так, улыбаясь. – Кусты ровняла, землю рыхлила, вредителей с листьев собирала.

Велезара сад глазами обвела, еще шире улыбку на лицо повесила.

– Вижу, вижу. Ровняла, рыхлила, да с парнями миловалась…

– Да что ты такое говоришь? – Милава смутилась сперва, что мачеха ее в чем-то дурном подозревает, а потом разозлилась. – Ну, если и так, то чего? Тебе какое дело?

– Какое дело, говоришь? – прошипела Велезара. – А такое, что ты, дрянь, на чужое позарилась.

– Не возводи напраслину, – Милава испугалась, но не того, что мачеха сказала, а вида ее лица, перекошенного от злости. – Чужого сроду не брала.

– А это что? – Велезара руку Милавы ловко так выкрутила, что кулак у нее разжался, перстенек на землю упал. – Дрянь! Сестре дорогу перейти хочешь? Она старшая, ей первой замуж идти!

– Пусть идет, кто ей мешает?

– Ты! Зачем перстень взяла, зачем обещалась?

Милава не помнила, чтоб обещаний каких Стрижаку давала, но мачеху ее слова не убедили бы все равно, потому она промолчала. Велезара перстень подобрала, Милаве кулаком погрозила.

– Посмей только боярину или кому из людей его хоть полсловечка сказать – увидишь, что будет. Сперва яблоню твою велю срубить, потом клячу эту дохлую на живодерню отправлю, хватит ей задарма место в конюшне занимать. Ясно?

Милава лишь кивнула. Куда уж яснее. Боярин со своими людьми уедет, а она тут останется. Мало ли что ей там Стрижак наобещал, ты еще попробуй до города доберись. Да и все равно не собиралась она ни на какие там княжьи смотрины ехать.

– И до утра домой не являйся, – приказала мачеха перед тем, как уйти. – В избе вон переночуешь, ночи сейчас теплые.

Повернулась, лишь концы убруса мелькнули, Милаву по лицу хлестнули. Девушка дыхание перевела, сердце успокаивая, потом к яблоньке подошла, погладила.

– Вот так вот, матушка, такие у нас дела. Ничего, как-нибудь проживем. На голову ей посыпались лепестки, листики ветром шевельнуло, будто отвечала ей матушка, что да, переживем, как не пережить.

В избушке Милава все же пару полешек в печку кинула, затрещала кора, пошел дымок; от этого запаха ей всегда спокойнее делалось. Дом, где живой огонь горит, от лиха защищен. Она взяла старый кожушок, завернулась и на лавке улеглась. Сон не шел, так и стояло перед взором лицо мачехи; потом лицо Стрижака появилось, улыбка Велезары сменялась улыбкой гридня. Милава глаза открыла, поняла, что это морок ей снился. На дворе уже посветлело, дело к утру шло, но поспать еще можно, как вдруг дверь входная скрипнула.

Девушка рывком села, прислушалась. Может, морок снова снится? Но нет, вот снова скрип, и сквозняком из щели дунуло. Хотела она спросить, кого там принесло, но язык к небу прилип. Страх такой охватил, что не шевельнуться. Глаза к темноте чуть привыкли, стала видна фигура у двери. Человек тоже, видать, к темноте приноравливался. Не мачеха это и не отец, тот ростом ниже, и даже не Стрижак. Тот в плечах хоть и широк, но в бедрах узок. Этот же огромен, что вдоль, что поперек. Вот пришлый постоял и двинулся, да прямо к ней, руки расставив. Милава вскрикнула и с лавки на пол скатилась, метнулась в сторону, человек за ней, она в другую. Почти схватил он ее за подол, но она рванулась, только ткань затрещала. Выскочила на улицу, крикнуть хотела, на помощь позвать, но за косу сильно дернули, и тут же жесткая, дегтем пахнущая ладонь рот закрыла.

– Тихо, девка, не ори. Не будешь орать – умрешь быстро, без мучений.

Милава затихла, не потому что совета послушалась, а потому, что узнала голос. Замычала. Это ж Крепень, бондарь. Лучшие бочки, кадушки и ведра у него. За что он ее так? Она снова замычала, попыталась укусить ладонь, получила такой тычок в ребра, что задохнулась.

А Крепень одной рукой ей рот зажимает, второй по телу шарит, грудь смял. Задышал вдруг тяжело и часто.

– Ладная ты девка. Жаль такую в реку-то сразу, – хрипнул он ей в ухо. – Ничего, не убудет от тебя.

Руки его полезли под подол сарафана, Милава задергалась, лягнулась и как-то выдралась, упала на землю, чуть не на карачках побежала, но за ногу ее дернули. Крепень сверху упал, навалился всем весом, дышать тяжко стало. Она все же пыталась, извивалась, кричать не могла, лишь хрипы из горла рвались. Вот еще раз получилось вывернуться, но сил встать уже не было, она просто по земле откатилась, спиной в яблоню уперлась, в ту самую, матушкину.

А Крепень уже надвигался, голову опустив, оскалившись, как зверь дикий, и в предрассветном часе навьим духом гляделся.

– Чего дергаешься? Сказал же, умрешь быстро, если дурить не будешь.

– За что? Крепень, за что? – прошептала Милава. – Что я тебе сделала?

– Это ты мачеху свою спроси, – ухмыльнулся Крепень, – она за твою смерть щедро заплатила, и не только монетой. – Глаза его масляно заблестели.

Милава от ужаса замерла, не гибель ее страшила, а мысль, что отец так и не узнает, что с дочерью сталось, и будет дальше с душегубицей в одну постель ложиться.

Крепень сделал шаг, другой, третий и вдруг вскрикнул и за глаза схватился. Ветка его по лицу хлестнула, а потом еще одна и еще. Милава увидела, как из-под пальцев, которыми он глаза зажимал, кровь потекла. А ветки все хлестали и хлестали убийцу. Он бежать пытался, но из земли корень вытянулся, ногу обвил. Упал Крепень, завопил, но его уже корни и ветки чуть ли не всего обвили. Милава сообразила дальше отползти, и после лишь смотрела, как одна ветка Крепеню под веко заползла, вторая в ухо вонзилась, третья горло проткнула.

Голова у Милавы от такого зрелища закружилась, и встать никак, и крикнуть не мочно. Упала она на траву без чувств, и что там дальше случилось, уже не видела.