Гравюры на ветру

* 4 *

По кухне распространился сладкий запах имбирных капель и чабрецового меда — из кружки, в которой я намешал себе противопростудный чай, выплеснулась лужица и растеклась по волнистой клеенке.

— Сынок, подлезь, пожалуйста, под стол. Там из-под дальней ножки выскочила картонка. Да, да. Сложи ее еще разок, а то она совсем стерлась.

— Так? — Артур высунул голову и сильно треснулся о табуретку. — Дурацкая мебель! Качается или нет?

— Не ругайся, малыш. Все отлично. Можешь вылезать, — я посмотрел на то, как он потирает ушибленное место и потянулся рукой к ящику, в котором у меня стояли склянки с лекарствами. — Вот, давай на ватку и приложим. Через пять минут перестанет болеть…

— Папа! Отстань ты от меня с этими примочками, — он быстро вышел и хлопнул дверью своей комнаты.

Совсем стал взрослый. Пятнадцать лет серьезный возраст для подростка — пора показывать характер. Я улыбнулся и отхлебнул свой отвар. Сейчас прогреюсь и прилягу на диван полистать томик стихов, купленный вчера у букиниста. Кажется, хорошая поэзия, жаль только, что автор оказался незаслуженно забыт…

— Герард, ты будешь доедать тефтели? — жена протиснулась между этажеркой и холодильником, пытаясь поставить на верхнюю полку горшок с геранью. — Или ты кашу хочешь?

— Не волнуйся, голубушка. Мне все равно. Если все предпочитают кашу, так я съем ее.

— Там на всех не хватит. Кому-то все-таки придется остановиться на тефтелях, — Карина наконец-то установила цветок и открыла холодильник в поисках кастрюли. — Сейчас я посмотрю, сколько их тут осталось. О, как раз парочка. Нужно только подогреть.

Я встал и, ополоснув под журчащей струйкой кружку, собрался уйти, но жена остановила меня, всплеснув руками:

— Забыла тебе рассказать. Я тут себе такие штаны купила. Знаешь, там в подвальчике, где мы брали тебе носки. Так идут мне. Прекрасный материал, и цвет неброский. Я хочу завтра их надеть, чтобы пойти с Артуром в школу, результаты тестов смотреть. Показать тебе?

— Брюки? — я возмущенно посмотрел на нее. — Карина, ты же знаешь мое мнение о брюках как о предмете женской одежды. Это адское изобретение. Изуродуешь фигуру. Ты бы еще губы накрасила. Ужас! Выброси свою обновку. Даже слышать об этом не хочу.

Я ушел в комнату и, вытащив из дивана колючий плед, хотел было реализовать свое намерение относительно чтения стихов, однако тройной звонок в дверь заставил меня поспешить в прихожую.

— А! Уважаемый профессор, — так я всегда называл своего друга-пенсионера, жившего в соседней квартире, — прошу, прошу. Может чаю? У меня есть мед. Хорошая вещь, в такую ненастную весну.

— Нет, благодарю, — он прошлепал стоптанными клетчатыми тапками в комнату. — Я к вам на четверть часика. Поболтать, повидаться. Так сказать, обсудить сплетни. Вы ведь мне еще не рассказали о своей работе. Когда вступаете в новую должность?

Я тяжело вздохнул. За последнюю неделю мне уже раз десять пришлось рассказывать всем родственникам и знакомым о том, что я наконец-таки, после трехлетних колебаний, решился занять место диагноста в тибетской клинике под начальством своей давней приятельницы.

— Да, что уж тут такого интересного. Будет теперь у меня свой кабинет, чуть меньше пациентов, побольше денег, и куча свободного времени для того чтобы закончить мою монографию по лечению мигрени. Да, такая вот удача. Снова засяду за книги, переберу все медицинские карты пациентов, которых я врачевал. И… Надеюсь, что к Рождеству подарю вам на память экземпляр моего труда.

— Чудесно, чудесно… Рад за вас, дорогой друг, — он задумчиво ходил у меня перед носом в своем ветхом махровом халате и рассматривал стеллажи. — А я, к слову будет сказано о подарках, пришел к вам не с пустыми руками.

— Неужели? — я сделал удивленное лицо, чтобы доставить старику удовольствие.

— Да, представьте себе. Я же всегда помню о том, что вы большой любитель почитать всяких молодых писателей. Иногда не чураетесь и чего-то мистического, — он подхихикнул и, откашлявшись, полез в глубокий карман за какой-то синей книгой. — Вот, поглядите-ка, что я купил, когда последний раз выбирался в центр города.

Он протянул мне небольшой томик в мягком переплете. Я посмотрел на невыразительную переднюю обложку и поняв, что ни имя, ни название мне ни о чем не говорят, открыл книгу на первой попавшейся странице. «…я понял, что был действительно прав, когда отговорил тебя начинать свои «воспоминания» с последней самой сложной жизни…» — отрывок диалога удивил меня:

— Это что, какой-то эзотерический роман?

— Нет, что вы, — он шумно упал в кресло и, жестикулируя, пустился в объяснения, — это притча. Представляете, некое дидактико-аллегорическое произведение, в котором через воспоминания реинкарнаций автор раскрывает перед читателем свое видение мироустройства. Полюбопытствуйте. Вам всегда нравились такие сюжеты — много символов, иносказаний. Вот, взгляните…

Он перевернул книжку оборотной стороной и показал мне портрет автора — молодой женщины с разрезом глаз, характерным для героинь египетских фресок. Я передернулся. Каким-то образом это фото потревожило в глубинах моей души что-то ранее нетронутое. Машинально спрятав подарок под думку, я вдруг застеснялся своего резкого движения:

— Карина не любит держать в доме мистическую литературу, — отчего-то извиняющимся тоном пояснил я своему собеседнику. — Она выросла в семье верующих и не особенно любит тексты, хотя бы мало-мальски касающиеся чужих религий.

Он махнул рукой, и взглянув на треснувший циферблат старинного брегета, приколотого к халату за шерстяной шнурок, глухо хлопнул ладонями по подлокотникам кресла:

— Часы-то уже протикали ужин. Поспешу домой. Да и у вас, судя по запахам из кухни, трапеза не за горами.

Мы простились, и я, бряцнув щеколдой двери, вернулся в комнату. Мне хотелось еще раз посмотреть на портрет писательницы. Я вытащил книгу и присмотрелся к странному взгляду этой женщины.

— Что это у тебя? — неожиданно вошедшая Карина заставила меня вздрогнуть. — Покажи.

Я нехотя протянул ей книжку:

— Профессор заходил. Говорит, купил для меня. Это что-то о философии. Так, ничего особенного, сказал, что интересно…

Карина пару секунд разглядывала фотографию на последней обложке, а потом, сузив глаза до щелочек, прошептала:

— Избавься от нее. Это непростая книга.

— Не говори чушь. Какой-то подарок не может ничего изменить. Это всего лишь текст. Отдай мне обратно.

Она немного постояла в задумчивости, а потом, еще раз взглянув на портрет, бросила книгу на диван и пошла в сторону кухни.

— Иди ужинать! — крикнула она то ли мне, то ли Артуру, начав громко расставлять тарелки.