Гость из будущего. Том 4

Глава 4

Когда я добежал до проходной киностудии «Мосфильм» Владимира Высоцкого и Валерия Золотухина уже упаковали в милицейский УАЗ-450, который в простонародье любовно называли «Буханкой». В данный момент они грустно выглядывали из двух квадратных стёкол задних дверей автомобиля, и, возможно, не совсем осознавали, что происходит. И товарищи из местного отделения милиции давно бы отправили этих будущих звёзд советского кино прямиком в медвытрезвитель, но упрямая Татьяна Иваненко, стоя на пути УАЗика, громко кричала, что она будет жаловаться во ВГИК, и что актёров просто немного укачало, пока они ехали с концерта на съёмки.

— Отойдите, гражданочка, — вежливо требовал от Иваненко один молоденький лейтенант милиции, оттаскивая девушку в сторону.

— Вы не имеете права! — кричала Татьяна. — Актёры приехали на съёмку! Я буду жаловаться в деканат!

— Гражданочка, не мешайте работе органов, — стоял на своём милиционер, когда к делу освобождения загулявших актёров подключился и я:

— Товарищ лейтенант, я — режиссёр, вот моё удостоверение, — развернул я свои ленфильмовские корочки. — Спасибо за бдительность, но давайте на первый раз обойдёмся денежным штрафом. Готов заплатить прямо сейчас и без протокола, — шепнул я лейтенанту. — К чему разводить бюрократию. А этих гавриков я потом лично проработаю на партсобрании.

— Мы будем жаловаться во ВГИК! — крикнула ещё раз Иваненко.

Услышав про денежную компенсацию, лейтенант милиции одобрительно кашлянул, а затем, взяв меня под руку, отвёл на четыре метра от служебной машины и тихо пробурчал:

— Двадцать пять рублей. Только из любви к искусству.

«Вас же трое! По пятёрке на брата и договорились!» — хотел возмутиться я, покосившись на водителя и ещё одного круглолицего, похожего на актёра Вячеслава Невинного, милиционера. Однако торг в данной щекотливой ситуации, чуть подумав, счёл неуместным. Не дай Бог, блюстители закона упрутся, отвезут Высоцкого и Золотухина в вытрезвитель, а потом на Таганку полетит соответствующая бумага. И кто его знает, как отреагирует Юрий Любимов на «художества» ещё не состоявшихся артистов. «Хрен с ними, с деньгами, ещё заработаю», — подумал я и последние двадцать пять рублей сунул в ладонь лейтенанта милиции.

— Будут деньги, обращайтесь ещё, милости просим, — с юморочком заявил он.

— Нет уж, лучше вы к нам, — проворчал я и пропел:

Наша служба и опасна и трудна.

И на первый взгляд как будто не видна.

Однако как только мне выдали двух будущих звёзд советского экрана на руки, вдруг вспомнил, что с ними утром была ещё и Нина Шацкая.

— А где третий? То есть третья? — буркнул я. — У нас, вроде как, на двоих пить не принято.

— Сколько приняли, столько и сдали, — хохотнул круглолицый милиционер и, погрозив мне пальцем, добавил, — и в следующий раз, гражданин, не нарушайте правила общественного порядка.

— Да-да, миру мир, — поморщился я.

А когда милицейский УАЗ-450 отъехал от киностудии, то дар человеческой речи постепенно обрёл и Валерий Золотухин, и Владимир Высоцкий, коих я всё ещё поддерживал под руки.

— Нина там, за углом, — кивнул Золотухин в сторону мосфильмовской проходной. — Спряталась.

— Извини, Феллини, хотели сделать сюрприз, — промямлил Высоцкий. — А поехали в ресторан, посидим. Поступление в театр неплохо бы и вспрыснуть. Хоть ты и не актёр. И Любимова обманул.

«Дать бы вам сейчас по лбу, вы бы не только у меня посидели, но и полежали», — прошипел я про себя и сказал вслух:

— Я правильно понимаю, что денежных средств на продолжение банкета у вас больше нет? — на мой резонный вопрос оба актёра, тяжело вздохнув, дружно помотали головами. — А теперь этих денег нет и у меня. Следовательно, праздничные мероприятия объявляются закрытыми.

— А может там денег попросить? — махнул рукой на главный корпус киностудии Валерий Золотухин.

— Там по вторникам не подают, — буркнул я.

— И что теперь? — промямлил Владимир Высоцкий.

— Сейчас проведу вас на «Мосфильм», пару часов отлежитесь в павильоне и с дежурным автобусом, который развозит припозднившихся сотрудников, поедете по домам, — прорычал я. — Погуляли и будет. Таня, приведи, пожалуйста, сюда Нину Шацкую. Не хватало, чтобы за ней ещё одна «Буханка» пришла.

К сожалению, у всех больших съёмочных кинопавильонов имелась одна неприятная особенность: под светом прожекторов внутри всё очень быстро нагревалось и становилось жарко как в бане, но стоило лишь обесточить осветительные приборы, как температура почти мгновенно опускалась до уличной. Особенно сильно такой температурный перепад чувствовался зимой. Но и в эти первые дни осени в павильоне №6, где несколько часов назад мы отсняли постельную сцену Шурика и Лиды, было довольно таки прохладно.

Для подсветки я включил два прожектора, которые крепились под потолком, и вся окружающая обстановка приобрела немного сказочный вид. Центр, где стоял стол студентки Лидочки, и где теперь сидели мы, попадал в область света, а всё остальное пространство скрывалось в загадочной тьме. Ну, а чтобы как-то скрасить эти необычные посиделки, в кафе «Софит» я всё же приобрёл в долг винегрет, сосиски, булку хлеба и несколько бутылок лимонада. Ибо деньги у меня ещё оставались, но только на сберкнижке.

— Хорошо сидим, — улыбнулась Татьяна Иваненко, которая буквально спасла этих троих загулявших артистов кино и театра.

— Волшебно, — пророкотал Владимир Высоцкий, перебирая струны на гитаре.

Уж не знаю как, но когда Золотухину, Шацкой и Высоцкому не хватило нескольких рублей, чтобы расплатиться в ресторане, Владимир Семёнович вызвонил именно Татьяну Иваненко. И Татьяна, только-только вернувшись с учёбы, всё бросила и помчалась на другой конец Москвы, словно предчувствуя свою будущую судьбу. А потом она же привезла всю компанию и на «Мосфильм».

«Странно устроен мир, — подумал я, молча разливая по гранёным стаканам лимонад. — Высоцкий и Золотухин в первые годы в театре станут друзьями — не разлей вода, будут сниматься вместе в одних фильмах, вместе гастролировать. Они и сейчас спелись с одного взгляда. А потом Валерий Сергеевич пойдёт своей дорогой, а Владимир Семёнович своей. Юрий Любимов как-то предложит нескольким актёрам Таганки играть Гамлета, пока Высоцкий будет в загуле, за границей или не в форме. И все откажутся, а Золотухин возьмёт и согласиться, чем разрушит долгую и прочную дружбу. Высоцкий сочтёт это предательством, не считая, что своими загулами предаёт весь большой театральный коллектив. Странно устроен мир».

— Постой, Феллини, — вдруг спросила меня Нина Шацкая, — а что мы завтра скажем Любимову, когда принесём «трудовые книжки», ну по поводу тебя?

— На этот случай жизни есть один проверенный и стандартный театральный ответ, — усмехнулся я.

— И какой же? — хмыкнул Владимир Семёнович.

— Аннушка пролила масло, и «подзащитный» попал под трамвай, — засмеялся я, однако шутки юмора никто не понял. — Ах, да, это из Булгакова, — крякнул я и тихо зашептал, — у Михаила Афанасьевича есть запрещённый роман под названием «Мастер и Маргарита». Мистика, чертовщина и прочее такое.

На этих словах что-то в глубине кинопавильона грохнулось на пол. И вся компания разом вздрогнула.

— Там кто-то есть, — пискнула Татьяна Иваненко.

— Я вам так скажу, — пробурчал я, вглядываясь во тьму, — страшнее человека зверя нет. С нечистой силой я уже сталкивался, не страшно. А вот человек может ударить ножом в спину, может шибануть арматурой по голове. А ещё хуже — отобрать в спектакле твою роль, и сказать, что так придумал режиссёр.

— Да нет там никого, — громко произнёс Валерий Золотухин. — Ну и что там, в этом романе?

— В самом начале повествования на Патриарших прудах двое литераторов встречают Мефистофеля, — ответил я, всё ещё пытаясь разглядеть, кого там леший принёс? — И одному из них Мефистофель предсказывает смерть под колёсами трамвая, потому что Аннушка уже разлила на дороге подсолнечное масло.

— Очень страшно, но ничего не понятно, — нервно хохотнула Шацкая.

— Ничего-ничего, — улыбнулся я, — придёт совсем немного времени роман напечатают и даже разрешат театральную постановку. Я даже больше скажу. Ты, Нина, сыграешь Маргариту. Будешь бегать по сцене в чём мать родила.

— Да ну тебя, — захихикал Шацкая, моментально покраснев.

— А кто сыграет Мефистофеля? — прорычал Владимир Высоцкий.

— Ваш коллега, Вениамин Смехов, — хмыкнул я. — Только не Мефистофеля, а Воланда. Булгаков своего сатану в романе называет Воландом.

На этих словах опять что-то грохнулось в глубине кинопавильона. Иваненко и Шацкая тут же подскочили со стульев словно ужаленные, а Валерий Золотухин медленно и растеряно привстал.

— Чёрт возьми! Так и ногу сломать недолго! — вдруг заорал Леонид Гайдай и, потирая ушибленное колено, вышел на размытую границу света и тьмы. — Вы чего тут сидите?

— Я же утром говорил, — пожал я плечами, — что сегодня этим самым ребятам помогал устроиться к Любимову в театр на Таганке. Вот отмечаем данное событие сосисками и лимонадом. Милости прошу к нашему шалашу.

— К вашему шалашу, мать твою, — простонал Гайдай, подойдя к столу. — А я думал, что ты сегодня утром как всегда наврал.

— Леонид Иович, не могу же я всё время врать, — захохотал я, выложив на свободную тарелку одну сосиску и маленькую ложечку горчицы, которую не доели в кадре Шурик и Лида.

— Ладно, поздравляю, — прокряхтел он и, присев за стол, за несколько укусов слопал сосиску целиком. — Проголодался, ждал, когда плёнку проявят, — виновато произнёс Гайдай.

— И как плёночка, без брака? — буркнул я.

— Высший класс, — захихикал он. — Завтра снимаем сцену знакомства Шурика и Лиды около крыльца Энергетического института. Мы, кстати, в этом институте пробовали отработать эпизод сдачи экзаменов — так всё в брак улетело, полностью. Увы, так уж устроена наша жизнь, что многие неприятности в ней случаются к лучшему. А я тебя помню, — сказал Гайдай Высоцкому, — ты на Шурика пробовался.

— Да, только вы меня не взяли, — пророкотал будущий кумир миллионов, который у мэтра советской комедии так никогда и не снимется.

— Извини…

— Володя, — подсказал я Гайдаю.

— Извини, Володя, не тот у тебя типаж, — задумчиво произнёс Леонид Иович. — У тебя волевое лицо сильного человека, а мне нужен был студент-недотёпа, который влипает в разные смешные и нелепые истории. Мы, режиссёры, сами себе не враги. И не из-за вредности одних актёров берём, а других — нет. Ну, что? Сыграй что-нибудь. Смотри, какие здесь с вами красивые барышни сидят.

— Это Нина, моя жена, — ревниво проворчал Золотухин, приобняв Шацкую.

— Почему бы и не спеть? — провёл по струнам Владимир Семёнович и, вперившись в Татьяну Иваненко, с приятной хрипотцой в голосе запел:

Я любил и женщин и проказы:

Что ни день, то новая была, —

И ходили устные рассказы

Про мои любовные дела…

— Апчи! — вдруг громко чихнул Гайдай и Высоцкий на втором куплете, обиженно замолчал.

— Володя, одолжи инструмент, — попросил я и сразу подумал, что для бывшего фронтовика Леонида Гайдая приятно было бы услышать песенный рассказ о своих однополчанах, полковых разведчиках. И Владимир Высоцкий напишет такую вещь в начале 70-х годов, которая будет называться — «Тот, который не стрелял». И я уже стал перенастраивать гитару, напевая про себя: «Я вам мозги не пудрю — уже не тот завод. В меня стрелял поутру из ружей целый взвод». Как вдруг Татьяна Иваненко попросила:

— Феллини, а спой «Есть только миг». Мне кажется, этой песне в такой волшебной обстановке сейчас самое время и место.

— Почему бы и нет? — буркнул я, а сам мысленно перекрестился, так как Татьяна избавила меня от вранья, что якобы «Тот, который не стрелял» — это малоизвестная фронтовая песня. Я в заключительный раз провёл по струнам, проверив гитарный строй, набрал побольше воздуха в лёгкие и запел:

Призрачно все в этом мире бушующем.

Есть только миг — за него и держись.

Есть только миг между прошлым и будущим.

Именно он называется жизнь…

Кстати, каждую вторую строчку куплета я исполнял дважды и вдруг, догадавшись об этой особенности песни, на втором куплете, мне стал подпевать звонким и сочным голосом Валерий Золотухин. А после третьего куплета слова: «Чем дорожу, чем рискую на свете я — мигом одним, только мигом одним» запели уже все, кто был в нашей маленькой разношёрстной компании. У Леонида Гайдая тоже оказался подходящий звонкий вокал и хороший музыкальный слух. «Вроде спелись», — радостно подумал я, заканчивая четвёртый куплет, как вдруг по моей спине пробежал неприятный холодок. И я моментально догадался, что на меня из темноты смотрит давешний странный товарищ, и скорее всего, он здесь прятался задолго до Гайдая, подслушивая всю нашу беседу. «Да кто ж ты такой, мой „чёрный человек“?» — проворчал я про себя, выбив последний аккорд песни.

— Замечательная вещь, — обрадовался Леонид Гайдай. — Отличная песня! Кто автор? Почему не знаю?

— Автор, Леонид Иович, сидит перед вами, — не без гордости ответила за меня Татьяна Иваненко.

— Не может быть, — пробурчал кинорежиссёр, пристально посмотрев на меня через смешные круглые очки.

Я же со своей стороны вернул гитару Высоцкому и, приложив большой палец к своим губам, потребовал тишины. И тут что-то звякнуло на выходе из кинопавильона. Мои ноги, словно две мощные пружины моментально распрямились, и я по-спортивному зло рванул на звук. Однако влетев в тёмную часть студии, мне невольно пришлось сбросить обороты, чтобы глаза привыкли к окружающему сумраку. Зато мой странный оппонент наоборот припустил, уже совершенно не скрываясь. И как только его фигура мелькнула в проёме дверей, я закричал:

— Стой, сука, буду стрелять!

Только кого я хотел обмануть? Этот «чёрный человек» прекрасно знал, что даже бутафорского ружья из чеховской пьесы «Чайка» в моих руках не было, и нет. И когда я появился в длинном коридоре, он уже спокойно, сделав несколько шагов, завернул за ближайший поворот. «Я легко бы забежал за поворот, только гордость от чего-то не даёт», — пропел я про себя, пролетев этот отрезок, словно бегун на короткие дистанции, за рекордные четыре секунды. И вдруг в мою голову из-за этого злосчастного угла полетел деревянный ящик. И я только каким-то чудом успел нырнуть вниз и сделать длинный кувырок.

— Бл…ть! — рявкнул мой противник, когда ящик с громким треском воткнулся в стену и раскололся на две части.

И тут же на моё тело полетел пустой книжный шкаф, который здесь в коридоре так некстати оставили либо реквизиторы, либо художники. И всё что я успел сделать — это прикрыть рукой голову, чтобы избежать сотрясения мозга и прочих неприятных повреждений лица. А мой «чёрный человек» схвати толстую дубину и, сделав шаг навстречу, замахнулся.

— Хаа! — выкрикнул я, ловко двинув его ногой в колено.

И это был единственный приём, который я мог провести лёжа на полу. И на мою удачу попал я чётко и точно, так как этот придурок заблажил благим матом и, выронив дубину, снова принялся спасться бегством, теперь уже чертыхаясь при каждой опоре на больную ногу.

— Эй ты, идиот! — рявкнул я, выбравшись из-под шкафа. — Что тебе от меня надо⁈ Кто ты такой, чёрт тебя возьми⁈

— А ты не знаешь? — ответил он вопросом на вопрос, скрывшись ещё за одним поворотом.

— Я на «Мосфильме» работаю второй день, дебил, — произнёс я, стоя на месте, чтобы не вспугнуть этого странного товарища. — Конечно, я тебя не знаю.

— Может ты и доктора Чернова не помнишь? — захихикал незнакомец.

— Слушай, я в психушках никогда не лежал. И вообще я от природы очень уравновешенный и с крепкими нервами товарищ. Поэтому повторяю первоначальный вопрос: «что тебе от меня надо?».

— Чтоб ты сдох! — захохотал этот ненормальный. — Я только одного не пойму, как ты не окочурился в своей общаге? Ничего, мы ещё встретимся!

— Стоять! — рявкнул я и снова бросился вдогонку, догадавшись, что это были последние слова незнакомца.

Но через пять секунд, выскочив на то место, где стоял этот больной псих, дальше не побежал, ведь кроме коридора передо мной возникли сразу две лестницы: одна вверх на второй этаж, а вторая вниз — в подвал.

— Козёл, — прошипел я, прежде чем вернуться к друзьям.

«Что это такое было? — думал я, шагая обратно в кинопавильон №6. — И кто такой доктор Чернов? Может быть, после службы в Германии или во время неё я, то есть настоящий Ян Нахамчук лежал в больнице? И если это так, то мой армейский товарищ Генка Петров должен быть в курсе. Однако есть одна странность — люди, лежавшие в одной больничной палате, не стремятся при встрече убить друг друга, это очень слабый мотив для крайне серьезного преступления».

И вдруг я вспомнил вчерашний сон: доктора в белом халате и нескольких незнакомых парней, над которыми ставили странные опыты. «Значит настоящий Ян Нахамчук, где-то всё-таки лежал и чем-то всё-таки болел, раз моё подсознание показала подобное кино», — догадался я, войдя в кинопавильон №6.

— Что случилось? — первым спросил меня бывший боец полковой разведки Леонид Гайдай.

— Крысы у вас на студии завелись, — проворчал я. — Надо бы пригласить санэпидстанцию.

— А ещё эти крысы на двух ногах и неплохо бегают, — усмехнулся кинорежиссёр.

— Между прочим, эта самая вредная разновидность крыс, — буркнул я и, взяв полный стакан лимонада, осушил его за несколько больших глотков.

Вечером следующего дня, 2-го сентября в среду, я летел в Ленинград на пассажирском самолёте ТУ-104. Честно говоря, зная примерную печальную статистику летающих машин КБ Туполева, о которой в советских газетах не писали, чувствовал себя немного не в своей тарелке. «Хорошо хоть это не ТУ-144», — мысленно успокаивал я свои расшалившиеся нервишки. И кстати, им было из-за чего расшалиться. Вчерашнее неприятное происшествие никак не хотело выветриваться из моей головы.

«Допустим, мы лежали с этим ненормальным в одной больнице, и что из того? — думал я, гоняя одну и ту же мысль по кругу. — Допустим, это была психическая лечебница. И кого этим фактом можно скомпрометировать? Ерунда. А ещё этот псих удивился тому, что я „не склеил ласты“ в какой-то общаге. Во ВГИКе что ли? А если, — вдруг дошло до меня, — он имел в виду общежитие „Ленфильма“? Я когда здесь в 1964 году только-только появился, меня неслабо так тошнило. И на лицо были все признаки отравления. Значит, этот мерзавец знает, где я живу? Вот это поворот».

После этой неприятной мысли я примерно 10 минут пялился в круглый иллюминатор, под которым проплывали сказочные кучевые облака. И они своими причудливыми гигантскими формами волей-неволей стали разгонять мою и без того буйную фантазию. И вдруг меня словно током шибануло!

— А если этот псих тоже гость из будущего⁈ — прошептал я вслух.

Хорошо хоть из-за рёва авиадвигателя этой бредовой идеи никто не услышал. Поэтому я покосился на спящего соседа и мысленно принялся развивать именно эту фантастическую версию: «Допустим, не я первый чьё сознание улетело в прошлое. Звучит дико, но вдруг! И кстати, где-то я эту байку уже слышал, что в СССР как будто бы ставили подобные опыты с перемещением сознания на несколько лет назад. Кто-то мне поведал эту небылицу по секрету всему свету».

От напряжения я непроизвольно обеими руками принялся расчёсывать свои волосы и наконец-то вспомнил. Год 2010 или 2009. Съёмки презентационного фильма одного старенького заводика, где производили военную продукцию. Директор хотел привлечь новые инвестиции на производство, вот и пригласил нашу съёмочную бригаду, чтобы мы запечатлели руины его предприятия как можно более художественно.

Так вот все три дня нас сопровождал забавный пожилой дядечка, который раньше являлся сотрудником КГБ. А когда съёмки подошли к концу нам устроили небольшой банкет: выпивон, музон и закусон. И пока молодёжь веселилась, я с этим мужичком очень душевно дёрнул коньячка. Он сначала плакался, что проклятые демократы развалили его огромный и дружный СССР, а потом нечаянно ляпнул:

— Ты хоть знаешь, что наши советские учёные умели забрасывать людей в прошлое?

— Байка, — пьяно крякнул я.

— Какая тебе байка? — схватил он меня за грудки. — Рассаживали нескольких человек по разным креслам и под гипнозом внушали им, чтобы они вспомнили самих себя в юности. И так чуть ли не каждый день. А через несколько месяцев каждый из них не только смог вспомнить себя молодым, но и прожить какое-то время там, в прошлом. Понял?

— Верю, — так же пьяно усмехнулся я. — Это кажется, показывали в программе «Тайные знаки» на ТВ-3.

— Да, какие знаки⁈ — завёлся тогда дедуля и тут же сам захохотал и признался, что просто пошутил, и что меня на мякине не проведёшь.

«А вдруг это была не шутка? — подумал я, снова разглядывая облака под крылом ТУ-104. — Наши советские учёные ещё и не на то способны. Помнится, кто-то из них скрещивал обезьяну с человеком, кто-то пришивал бедной собаке вторую голову, а ещё нескольких добровольцев с идеальным здоровьем клали в постель на целый год, чтобы просто позырить за своими „подопытными кроликами“. Поэтому в перемещение людей в прошлое, путём гипноза, теперь мне охотно верится».