Гость из будущего. Том 4

Глава 3

«Если не знаешь, что говорить, то молоти любую глупость, но делай это уверенно, пусть считают тебя сумасшедшим гением, — подумал я, выходя на сцену пока ещё малоизвестного театра на Таганке. — Пикассо тоже мог малевать в классической манере. Однако он быстро сообразил, чтобы тебя заметили нужно рисовать всем наперекор. Нужно ошарашить народ вывернутым наизнанку миром. И сейчас тебе, товарищ Любимов, я покажу, что такое мир наизнанку». И рассуждая примерно в такой манере, я первым делом вытащил на центр сцены обычный квадратный стол, сделанный из грубых досок.

— Ну, что же вы ждёте, молодой человек? Хотите удивить меня столом? — засмеялся Юрий Петрович. — Это наш предмет реквизита и я его видел тысячу раз.

— Не выходи из комнаты, не совершай ошибку! — рявкнул я и сделал на столе стойку в позе крокодила. — Зачем тебе солнце, если ты куришь Шипку? — после чего я ловко уселся на стол и продолжил выкрикивать в зал знаменитые стихи Иосифа Бродского, которые, правда, тот пока ещё не написал:

За дверью бессмысленно всё, особенно — возглас счастья.

Только в уборную — и сразу же возвращайся!

Далее я вскочил на ноги и прямо на столешнице принялся маршировать, читая стихотворные строчки:

Не выходи из комнаты, не вызывай мотора.

Потому что пространство сделано из коридора

и кончается счетчиком. А если войдет живая

милка, пасть разевая, выгони не раздевая!

Голосил я, стуча громкими ударами своих шагов по столу. А затем, резко спрыгнув вниз, я залез под стол. Так как где ещё читать такое пронизанное депрессивным психозом произведение, как не под столом?

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.

Что интересней на свете стены и стула?

Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером

таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?

Однако на последних строчках четверостишия мне захотелось выбросить этот предмет реквизита к чёртовой матери. И я молниеносным рывком разогнулся и с громким грохотом отбросил стол себе за спину. После чего Юрий Любимов не на шутку перепугался и вскочил с кресла. А из-за кулис высунулись немного озадаченные звуками скандала или драки актёры. Но меня уже было не остановить, поэтому я продолжил орать как резанный:

Не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову

в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.

В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.

Ты написал много букв; еще одна будет лишней!

И тут мне в голов пришло, что неплохо было бы показать элементы силового брейк-данса. Я сделал сальто назад и, снова сделав стойку на руках в позе крокодила, начал поворачиваться вокруг своей оси продолжая читать Бродского:

Не выходи из комнаты. И пускай только комната

догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито

эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.

Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция!

Затем я перешёл во вращение на спине, и финальное четверостишие стал читать, ползая по грязному театральному полу, словно червяк или перебравший алкоголя пьяница.

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.

Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,

слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся

шкафом от хроноса! Космоса! Эроса! Расы! Вируса!

— Аааааа! — громко заорал я, прочитав последние строчки, а затем дёрнулся всем телом и затих, распластанный на сцене пока малоизвестного театра на Таганке.

И вдруг из-за кулис к моему телу бросилась какая-то сердобольная девушка, которая тут же принялась неумело щупать пульс на моей руке.

— Он ещё живой? — спросил Любимов. — Может скорую вызвать?

— Пульс в норме, — улыбнулся я, а затем, спокойно встав на ноги, добавил, — примерно так я и играл на сцене нашего сельского клуба. Бабы на сносях рожали, мужики на какое-то время переставали бухать. А одна бдительная бабуля вызвала святого отца для обряда изгнания бесов. Однако отец ей сказал, что церковь тут бессильна, вызывайте санитаров. Правда, не уточнил для кого. В общем, Юрий Петрович, надо меня брать, — на этих словах я спрыгнул со сцены и с жаром пожал руку главному режиссёру театра.

— А он мне нравится, наглый, — хохотнул Любимов, обращаясь в сторону своих актёров, коих в зале собралось около десятка. — Такой может и пригодиться. А что это ты такое читал?

— Поток депрессивного сознания, — буркнул я.

— Нормальный поток, — усмехнулся главный режиссёр Таганки. — Запиши, я его как-нибудь в спокойно обстановке почитаю. Теперь вы, товарищ Высоцкий, покажите что приготовили?

— Отпустило? — шепнул я Владимиру Семёновичу, когда тот, взяв гитару, встал со своего зрительского места.

— Нормально, — криво улыбнулся он. — Ну, ты, Феллини, и навёл шороху.

— Теперь ты давай с Гамлетом пошуми, — прошипел я.

Странно, что с годами стала популярна версия, якобы Владимир Высоцкий являлся слабым актёром. Некоторые люди путают актёрское мастерство и творческий актёрский диапазон, который в очень редких случаях бывает широк. Там где Высоцкому приходилось играть шофёров и трактористов, там у него действительно выходило плохо. Зато в роли Ибрагима Ганнибала или в роли Дон Гуана Владимир Семёнович смотрелся более чем органично. Я уже молчу про Глеба Жеглова, в натуру которого он попал до мурашек чётко и точно. Да если бы Высоцкий был слабеньким актёром, то не ломилась бы вся Москва на его «Гамлета» и «Хлопушу», на которых билеты перепродавались втридорога.

И прямо сейчас на моих глазах будущий кумир миллионов играл и рычал на пределе своих сил и возможностей. А после монолога Гамлета Юрий Любимов буквально затрясся от нетерпения, наверное, уже представив, как будет выглядеть будущий спектакль. Поэтому я покосился на часы, которые показали половину одиннадцатого, и, сочтя свою миссию выполненной, тихо встал и так же почти бесшумно пошагал на выход из этого полутёмного зрительного зала.

— Привет, Феллини, — неожиданно в театральном фойе меня окликнула Нина Шацкая. — Нас вчера в ВТО Сава Крамаров представил, — добавила она, сочтя мою заминку за то, что я её не узнал. — Познакомься, это мой муж — Валерий Золотухин.

«Бумбараш», — буркнул я себе под нос, пожав руку ещё одной будущей звезде театра на Таганке.

— На репетицию приехали? — спросил я.

— Да какая репетиция, — отмахнулся Золотухин. — Я сейчас в театре Моссовета служу, а Нину туда не взяли. Сейчас хотим вместе Любимову показаться.

— Мы на прослушивание пришли, — поддакнула Шацкая. — Говорят, что Юрий Петрович новых актёров набирает. Вот мы и решились. А это ты там, на сцене, стол бросил?

— Да так, пусть не лезут, — улыбнулся я. — Слушайте, а почему вы ждёте здесь? Почему не в зале?

— Мандраж, — пробурчал Валерий Золотухин.

Я снова покосился на стрелки наручных часов, по которым моё опоздание на «Мосфильм» выросло до критических тридцати пяти минут, и, тяжело вздохнув, произнёс:

— У Юрия Любимова сегодня тоже мандраж. Сдаёт старик, сдаёт. За мной, — кивнул я.

Когда я и актёрская семейная пара Золотухин и Шацкая подошли к третьему ряду, где сидел главный режиссёр Таганки, Владимир Высоцкий уже закончил петь своих «Коней привередливых». В зале стояла тишина, а на лице Юрия Петровича чётко читалась крайняя степень культурного шока и потрясения. Чего, кстати, и следовало ожидать. Так как «Кони» и постановка «Гамлета с гитарой» должны были явиться Миру не раньше начала 70-х годов. Сейчас же в репертуаре театра имелся только «Добрый человек из Сезуана», который в лучшем случае тянул уровень простенького студенческого капустника.

— Надо брать, — уверенно брякнул я, кивнув в сторону Высоцкого. — Такие бриллианты с гитарой на дороге не валятся.

— Я сам решу — кого брать, а кого нет? — раздражённо прошипел Юрий Любимов.

— Само собой, 90 рублей — это серьёзный оклад, — хохотнул я. — Однако хочу заметить, что «Кони привередливые» — это афиша, публика, касса, зарубежные гастроли по городам Болгарии и почётная Ленинская премия в перспективе. А теперь вашему вниманию разрешите представить ещё одних восходящих звёзд советского театра и кино: Нина Шацкая и Валерий Золотухин! Айн минут и мы будем готовы.

Далее, не давая опомниться ни Любимову, ни Золотухину, ни Нине Шацкой, я быстро утащил артистов за кулисы. Идея нового актёрского этюда родилась почти мгновенно, когда у одного из сотрудников театра на Таганке я одолжил шестиструнную гитару. Насколько мне было известно Нина и Валерий имели хорошие голоса и оба прекрасно пели. Что касается уровня их сценической пластики, то тут я всецело положился на образование, недавно полученное в ГИТИСе.

— Что ты задумал? — захихикала Шацкая.

— Сейчас вдарим рок-н-ролл в этой театральной дыре, — буркнул я. — Перепоём русские вальсы на новый манер.

— Какие вальсы? — растерялся Золотухин.

— Всякие, по одному куплету, я начну, вы подпоёте, — подмигнул я. — Побольше наглости и уверенности, Юрию Петровичу это нравится. Сегодня старик в хорошем настроении.

— Эй! Где вы там, звёзды кино⁈ — гаркнул Юрий Любимов, после чего мы втроём вышли на центр сцены.

Между тем посмотреть на новое представление в зал стянулось ещё больше народа. Высоцкий в эти минуты сидел на первом ряду и, получив заряд адреналина от собственного выступления, блаженно улыбался. «Начнём, помолясь», — буркнул я про себя и ударил по гитарным струнам, выбив из них первые рок-н-ролльные аккорды. И начальный квадрат я сыграл без слов, пританцовывая, словно Элвис Пресли на дебютном концерте. Шацкая и Золотухин, которые стояли по краям, тоже начали на нервной почве пританцовывать. Кстати, у Нины это получалось гораздо симпатичней. Наконец, я выдал первый куплет рок-н-ролльного вальса:

Шаланды, полные кефали,

В Одессу Костя приводиииил!

И все биндюжники вставали,

Когда в пивную он входил.

Когда в пивную, когда в пивную он входил.

Е-е-е-ееее!

Я выразительно посмотрел на Нину Шацкую, и она тут же красивым и сочным голосом запела:

Вот кто-то с горочки спустился —

Наверно, милый мой идёёёёт.

На нём защитна гимнастёрка,

Она с ума меня сведёт.

Она с ума, она с ума меня сведёт.

Е-е-е-ееее!

А затем включился в наше музыкальное дуракаваляние и её супруг Валерий Золотухин:

Шумел камыш, деревья гнулись,

И ночка темная былааааа!

Одна возлюбленная пара

Всю ночь гуляла до утра.

Всю ночь гуляла, всю ночь гуляла до утра.

Е-е-е-ееее!

Далее опять заголосил я:

Ой, мороз, мороз,

Не морозь меняяяяя!

Не морозь меня,

Моего коня.

Не морозь моего коня!

Е-е-е-ееее!

И вдруг Шацкая и Золотухин переглянулись и очень органично запели на два голоса:

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волныыыыы!

Выплывают расписные,

Стеньки Разина челны.

Стеньки Разина, Разина челны.

Е-е-е-ееее!

«Гайдай меня убьёт», — подумал я и, выбив последний рок-н-ролльный аккорд, произнёс:

— Забыл сказать: миниатюра называется «Русский народный рок-н-ролл». Надо брать, Юрий Петрович, — тут же добавил я заранее заготовленную финальную фразу.

— Ха-ха-ха, — затрясся от смеха Любимов. — Никогда не думал, что такие разные песни можно легко перелопатить на один мотив, ха-ха. Ладно, завтра несите трудовые книжки. Беру всех. Потом разберёмся, что с вами со всеми обалдуями делать. Предупреждаю, что за опоздание на репетиции буду спрашивать по всей строгости закона!

— Само собой, 90 рублей на дороге не валяются, — хмыкнул я, чем вызвал в зале несколько тихих смешков и множество хитрых улыбок.

На киностудию «Мосфильм» я опоздал почти на два часа. Чего только я не нафантазировал, пока от станции метро «Таганская» летел на каком-то грузовике со щебёнкой на Мосфильмовскую улицу. В моём воображении этим утром я из горящего дома под снос спас трёх старушек и несколько бродячих кошек и котов. Потом из Москвы реки выловил одного непоседливого сорванца. И наконец, группу иностранных студентов избавил от банды гопников и вымогателей, надавав уличным хулиганам болезненных шалобанов. Однако когда в кинопавильоне Леонид Гайдай подозвал меня для профилактической беседы, я честно признался, что сегодня помог основать легендарный театр на Таганке, приведя Юрию Любимову будущих звёзд театральной Москвы и всего советского союза.

— Чтоб это было в последний раз, — проворчал он.

— Второму театру на Таганке до 1992 года не бывать, — виновато пробурчал я. — За это я ручаюсь головой.

— Это ещё почему? — удивился Леонид Иович.

— Срок жизни хорошего театрального коллектива 25–30 лет, — пожал я плечами. — Далее актёры и актрисы стареют, теряют форму, начинают халтурить, режиссёр тоже выдыхается, перестаёт фонтанировать идеями и требуется глобальная перезагрузка. А во время перестройки или перезагрузки может произойти всё, что угодно.

— Логично, — крякнул Гайдай. — Пошли смотреть площадку, театрал.

В соседнем кинопавильоне №6 художником-постановщиком была проведена поистине титаническая работа. В одной выгородке была воссоздана квартира студентки Лиды, в другой комната студента по прозвищу Дуб, а посередине небольшая комнатушка, из которой выбегала квартирная хозяйка, в исполнении актрисы Зои Фёдоровой.

— Что скажешь? — с гордостью спросил Леонид Иович.

— Таких просторных апартаментов в Советском союзе нет, — улыбнулся я. — А так, вообще, всё как в фильме. Один в один.

— В каком ещё фильме? — не понял меня мэтр советской кинокомедии.

— Так в нашем, будущем, — смутился я. — Я сейчас глаза прикрыл и увидел, как оно всё будет на самом деле. Но на эту полку нужно добавить стихи Ярослава Смелякова.

— Зачем стихи? Какие ещё стихи? — Гайдай почесал затылок.

— Как какие? — буркнул я и начал листать сценарий, где никаких стихов не оказалось. По этому старому сценарию выходило, что студент Шурик нюхает цветочки, видит свою потерянную расчёску, слышит, как Лида включает вентилятор и спрашивает: «Скажите, у вас не бывает такого, что вы приходите куда-то в первый раз, а вам кажется, что вы здесь уже были?».

— Смеляков-Смеляков, — пробормотал Леонид Иович. — Хорошая девочка Лида на улице Южной живет. Отличная идея! — вскрикнул он и стал вносить правки в сценарий.

— Да-да, — кивнул я, — он с именем этим ложится, он с именем этим встаёт. Кстати, а где актёры? Уже первый час дня.

— Да там, в гримёрке, Шурик сниматься отказывается, — отмахнулся Гайдай. — Говорит, что в кровать с незнакомой актрисой не ляжет. Ничего, сейчас мои ассистенты его уломают.

— Я его сейчас сам уломаю, — проворчал я себе под нос и ринулся гасить назревающий конфликт.

В отличие от Леонида Гайдая у меня времени было в обрез: сегодня рабочая смена до темна, и завтра от зари и до вечернего авиарейса в Ленинград. А в маленькой комнатушке, где актёрам между дублями пудрили лицо и поправляли макияж, действительно разыгрался самый настоящий спектакль. Александр Демьяненко сидел, скрестив руки на груди, и все увещевания ассистентов режиссёра Игоря и Татьяны пропускал мимо ушей. Рядом с ним стояла и актриса Наталья Селезнёва, которая подобного поведения от опытного артиста просто не ожидала.

— Ещё раз повторяю, что раздеваться не буду! — прошипел Демьяненко, когда я появился на пороге гримёрки.

— А как мы тогда с тобой ляжем в койку? — спросила Селезнёва.

— Так и ляжем в платьях, то есть ты в платье, а я в штанах и в рубахе! — выкрикнул наш мятежный Шурик.

— Александр Сергеевич, так дела не делаются, — произнесла ассистентка Татьяна.

— Мы будем жаловаться по месту вашей службы, — стал угрожать ассистент Игорь.

— Жалуйтесь сколько угодно, — снова зашипел Демьяненко. — Я — серьёзный актёр, и голой жопой перед камерой светить не намерен.

— Да вы посмотрите, с какой красавицей вам придётся светить, — попыталась пошутить Татьяна.

— По барабану! Не разденусь и точка! — нервно выкрикнул Шурик.

«Жаль, что рукоприкладство в кинопроизводстве запрещено, — подумал я, обозревая всю эту нелепую картину, — сейчас бы как дал один подзатыльник и всё бы сняли с первого дубля. Максимум со второго».

— Хватит! — наконец рявкнул я. — Сниматься будет дублёр. Однако в сценарии внесены изменения.

— Какие ещё изменения? — захихикала Наталья Селезнёва.

— Будем снимать имитацию студенческого полового акта, — прорычал я.

— Какого акта? — хором проплетали ассистенты Гайдая.

— Того самого, после которого родятся близнецы, — я ткнул пальцем в сценарий. — Объясняю в деталях. Сначала снимаем крупно лицо товарища Шурика, по лбу которого стекает капелька пота. Затем крупно довольное лицо студентки Лидочки.

— Это ещё большой вопрос, буду ли я удовлетворена, — хмыкнула Селезнёва.

— Я постараюсь, потому что дублёром будет ваш покорный слуга, — прорычал я, стукнув себя в грудь. — А потом общий план через кусты, то есть через цветы, где всё будет в расфокусе. Но и этого достаточно, чтобы любой догадался, что происходит в студенческой общаге между экзаменами по Сопромату и физике элементарных частиц. А далее звучит такой диалог. «Саша, ты уже кончил?» — спрашивает Лидочка. Ответ Шурика: «Нет, я ещё только на втором курсе».

— Ха-ха-ха! — громко заржал ассистент Игорь.

— То есть сниматься будешь ты, а потом все подумают на меня? — пролепетал Александр Демьяненко. — Да мне потом прохода не дадут! — вскрикнул он.

— Ещё не поздно вернуться к прежнему сценарию, Александр Сергеевич, но решать нужно прямо сейчас, — доверительно прошептал я.

— Хорошо, — крякнул Демьяненко. — Однако играть я буду в плавках и в майке. Майку не сниму!

— Молодец, Саша, я тебя поддерживаю, — протараторила Наталья Селезнёва и, подмигнув мне, чмокнула Демьяненко в щёку. — Мне тоже второй сценарий не нравится. Мне тоже потом прохода не дадут.

— А я знал, что разум когда-нибудь победит, — сказал я, многозначительно подняв указательный палец вверх.

Вечером того же беспокойного дня, выжитый как лимон, в кабинете Леонида Гайдая я наконец-то добрался до телефона. Мне требовалось сделать звонок в Ленинград и уточнить расписание гастролей. Всё-таки деньги в моих карманах заканчивались, а творческие встречи и концерты — позволяли вновь почувствовать себя человеком, который легко может подарить джинсы кому-нибудь из друзей.

— Я звякну на «Ленфильм»? — спросил я разрешение у Гайдая.

— Валяй, — выдохнул он. — Что доконал тебя сегодня Демьяненко?

— Не то слово, — проворчал я, вращая диск телефона. — Как Шурик в кадре работает — просто хоть сейчас на страницы учебника по актёрскому мастерству. Каждый мелкий акцент расставляет с точностью ювелира. А как камера выключается, то убил бы. Это не так, то не этак.

— Хорошего актёра можно и потерпеть, — мечтательно произнёс Леонид Иович, вытянув длинные ноги на близлежащий стул. — Если завтра натуру отснимем, то считай — новелла о студентах готова. Лепота.

— Алло! — крикнул я, когда кто-то поднял трубку на том конце телефонного провода.

— Киностудия «Ленфильм» слушает, — послышался в трубке важный голос Генки Петрова, моего армейского друга и товарища.

— Здорова, Геннадий, — выпалил я. — Это Феллини. Дядя Йося далеко?

— Привет! — обрадовался он. — Нет его сегодня. Но для тебя он оставил записку, — далее в телефоне послышалась какая-то возня, потом что-то упало и, наконец, Генка зачитал оставленное мне послание. — Концерты в силе. Билеты раскупаются хорошо. В четверг жду для репетиции. С плёнкой поступил, как и обещал. Успел вовремя.

— То есть вовремя? — пролепетал я, вспомнив, что просил дядю Йосю пять коробок с киноплёнкой, где запечатлён детектив «Тайны следствия» и полёт «Сокола тысячелетия» вывезти с киностудии и припрятать. — Генночка, скажи мне, дорогой мой человек, что в моё отсутствие на студии произошло?

— Кхе-кхе-кхе, — раздалось в трубке. — Не имею права разглашать, дал расписку о неразглашении, — пробурчал он. — Приедешь, сам всё узнаешь. Но есть и хорошая новость. Я женился! Ха-ха!

— Когда это ты успел? — снова удивился я.

— Нужно было срочно расписаться, чтобы получить комнату в коммуналке, — весёлым голосом протараторил Генка. — Надоела общага. Приедешь, сам всё узнаешь!

— Ладно, — буркнул я. — Передай дяде Йосе, что прилетаю завтра вечером. До встречи, пока.

Я с задумчивым видом положил трубку на рычаг телефона и, нервно пройдясь по кабинету Леонида Гайдая, в принципе догадался о том, что произошло на киностудии. Если Генка подписал документ о неразглашении информации, следовательно «Ленфильм» посетили сотрудники госбезопасности. И значит, они что-то вывезли. И это что-то, по словам дяди Йоси — киноплёнка, которую я просил спрятать. Если быть точнее, то сотрудники КГБ изъяли все негативы и копии полёта «Сокола тысячелетия», ибо детектив мой им ни к чему. Они его и так несколько раз посмотрели. Только не понятно — зачем конторе понадобился ролик будущего фантастического фильма?

«В общем, надо срочно лететь в Ленинград, — проворчал я про себя. — И желательно перевезти с собой Нонну. Не очень-то я верю в любовь на расстоянии. Все мы живые и молодые люди, у которых бурлят гормоны, как бы сорваться в пике».

— Что там у тебя, кто-то помер? — спросил Гайдая, видя, как я резко переменился в лице.

— Наоборот, друг женился, хотя иногда — это примерно одно и то же, — улыбнулся я и вдруг рабочий телефон Леонида Иовича сам застрекотал противным и раздражающим нервы звонком.

— Алло, — ответил Гайдай. — Кого? Здесь. Тебя, — протянул он мне телефонный аппарат.

— Кто это? — буркнул я.

— Женский голос, — усмехнулся кинорежиссёр.

— Скажите женскому голосу, что я — женат и у меня пятеро детей.

— Слушай, давай-ка ты разбирайся с детьми и с женскими голосами сам. У меня и без того голова разрывается, — заворчал Леонид Иович и насильно всунул мне трубку в руки.

— Слушаю? — пролепетал я.

— Привет, Феллини, — затараторил приятный голосок Татьяны Иваненко. — Спускайся быстрей на проходную, пока милицию не вызвали. Быстрей! — рявкнула она и в телефоне раздались короткие и тревожные гудки.

— Ни минуты покоя, что же это такое? — тяжело вздохнул я.