Госпожа следователь, или Мария Сергеевна снова в деле

Глава 13

Электрическое поле, словно прозрачный кокон, удерживающее нас в своей власти, погасло, и воздух вокруг перестал потрескивать, отдавая слабым запахом озона. Меня тут же обдало волной такой изматывающей усталости и горького разочарования, что ноги подкосились. Победа была одержана. Да, но какой ценой? Сколько всего сломалось внутри меня, пока я вытаскивала наружу правду? Рядом со мной Дюбуа. Он, словно почувствовав мое состояние, ободряюще приобнял за плечи, и я, почти не раздумывая, ответила на его объятия. Его тепло сейчас казалось спасительным маяком в этом хаосе.

— Почему? — выдохнула я, отстраняясь от него и глядя в его усталые, но по-прежнему спокойные глаза. — Почему ты не вызвал подкрепление раньше, Жофрей? Мы могли избежать всего этого… этого кошмара. И ради всего святого, когда ты успел договориться со Шмидтом о штурме?

Дюбуа вздохнул, проводя рукой по взмокшему от напряжения лбу. Его обычно безмятежное лицо сейчас казалось измученным и постаревшим.

— Не мог раньше, Мари. Шмидт — человек… особенный. Ему нужны железобетонные доказательства, а не одни лишь предположения и догадки. А связаться… — он осекся на полуслове и достал из кармана своего неизменного жилета знакомую мне серебряную подвеску, от которой исходил едва различимый свет. Ту самую, которую он так задумчиво крутил в руках во время нашего странного нервного разговора с этими убийцами. — Я отправил Шмидту экстренное сообщение, когда мы были в следственном управлении, Мари. Я попросил отследить нас, чтобы в случае опасности он мог прибыть как можно быстрее. Но, признаться, я не был уверен, что он успеет. Поэтому я пытался тянуть время, задавал Элоизе наводящие вопросы… Но у тебя это вышло куда лучше. Ты медленно, но верно выманила из нее признание. Эта штуковина — записывающий артефакт. У нас есть их признание, Мари. Все, что они говорили об убийствах, о своих грязных планах. Без него мы бы не смогли ничего доказать в суде. Веских улик, кроме наших подозрений, у нас не было, а сейчас им не отвертеться.

Я уставилась на подвеску, лежащую у него на ладони, осознавая, насколько тщательно Дюбуа продумал каждый свой шаг. Гениально и одновременно пугающе. А я еще думала, что он простачок, который занял свою должность по счастливому стечению обстоятельств. Я его сильно недооценила. Признаю.

В это время к нам подошел инспектор Шмидт, словно тень, возникшая из ниоткуда. Его тяжелый немигающий взгляд прошелся по нам, словно острым скальпелем, выискивая недостатки и слабости. От этого взгляда хотелось съежиться и спрятаться.

— Неплохая работа, — сухо, почти бесцветно похвалил он. — Вы сработались как команда. В очередной раз повторюсь, вы могли бы принести куда больше пользы, работая на королевскую Инквизицию. Обдумайте мое предложение, инспектор Дюбуа, инспектор… Мари.

Мы с Дюбуа обменялись быстрыми взглядами, полными невысказанных слов.

— Благодарю за предложение, инспектор, — ответил Дюбуа с твердостью в голосе, — но мы останемся в следственном управлении.

Я кивнула в знак согласия, не произнося ни слова. Работать под началом Шмидта… это был бы совсем другой уровень тьмы, в которую я не хотела погружаться. Мне было достаточно той, что уже была вокруг.

— Как знаете, — пожал плечами Шмидт, ничуть не огорчившись. — Что ж, теперь вам стоит подумать о своем будущем.

Я нахмурилась, не понимая, о чем он говорит. Неужели и он, как и все остальные, намекает на мою помолвку с Дюбуа? Неужели в этом королевстве нет других тем для разговоров?

— Что будет с ними? — спросила я, кивнув в сторону уже закованных в магические кандалы Элоизы и Алекса. Их лица, искаженные злобой и страхом, сейчас напоминали маски, снятые с обезумевших актеров.

Шмидт усмехнулся и хмыкнул, и этот звук заставил меня содрогнуться. В нем были какая-то леденящая душу жестокость и отстраненность.

— Правосудие, Мари. Их осудят. Какое наказание их ждет, решит суд. Но можете не сомневаться, на свободе они больше не окажутся.

Такие знакомые слова для моей профессии каждый раз бьют под дых, выбивая воздух из легких. Сколько я видела людей, которые сами портят себе жизнь, совершая преступления, и все равно не могу без жалости относиться к тому, что они пустили свою жизнь под откос.

Я отвернулась от Шмидта, не в силах больше смотреть в его холодные глаза, и направилась к телу Эвергрина-старшего, лежащему неподвижно у алтаря. Он казался таким хрупким и беззащитным. Его лицо было бледным как полотно, а тело казалось слабым, словно сломанная фарфоровая кукла. Я опустилась на колени рядом с ним, приложила дрожащую руку к его шее, отчаянно пытаясь нащупать пульс. Ничего. Мои пальцы дрожали, словно осенние листья на ветру. Не может быть… Неужели все было зря?

Но потом… я почувствовала слабое, почти неуловимое биение. Едва различимое, словно трепет крыльев бабочки, но оно было.

— Он жив! — закричала я, не веря своему счастью и облегчению, захлестнувшему меня с головой. — Эвергрин жив! Кто-нибудь, помогите!

Шмидт, Дюбуа и остальные инквизиторы замерли словно пораженные громом, уставившись на меня. В их глазах читались недоверие и удивление. Все бросились к мужчине, и Дюбуа, проявив заботу, отвел меня в сторону, чтобы меня не снесли крепкие мужские тела, спешащие оказать помощь.

Я откинулась на руки Дюбуа, обессиленная до кончиков пальцев, но счастливая искра все же теплилась в груди. Кажется, все пережитое не зря. Несмотря на въевшийся в ноздри запах гари и крови, несмотря на горечь предательства, здесь, в этой проклятой часовне, забрезжил слабый луч надежды, словно рассвет после долгой и мучительной ночи. "Старший Эвергрин жив", — эта мысль бальзамом лилась на израненную душу. А убийцы… убийцы понесут заслуженное наказание. И хоть осадок остался горький, как полынь, на душе стало немного легче, будто огромный камень, давивший на плечи, внезапно рассыпался в пыль.

Пока инквизиторы, склонившись над Эвергрином-старшим, колдовали, возвращая ему ускользающую жизнь, я обвела взглядом помещение. Часовня зияла разрухой, словно после яростного побоища. Перевернутые скамьи валялись в беспорядке, словно их отшвырнула гигантская рука. Разбитые витражи, когда-то расцвеченные небесными и алыми красками, теперь представляли собой груду осколков, мерцающих в отблесках факелов. Обломки люстр, хрустальные слезы которых давно высохли, усыпали пол, зловеще поблескивая в тусклом свете. Казалось, здесь не просто побывали враги — здесь пронеслась буря, сметающая все на своем пути, оставляя после себя лишь хаос и разрушение. Жофрей обнял меня крепче, чувствуя, как мелкая дрожь пробирает мое тело, и прошептал на ухо, обдавая теплым дыханием.

— Все кончено, Мари. Мы справились.

И я почти поверила ему. Впервые за долгое время я ощутила хрупкое, ускользающее чувство безопасности рядом с этим мужчиной. Его спокойствие и уверенность, словно исцеляющий эликсир, медленно перетекали и в меня, заглушая панику и страх.

— Еще не все кончено, — произнесла я тихо, скорее самой себе, чем ему. Голос звучал хрипло и устало.

— О чем ты? — мужчина отстранился и посмотрел на меня удивленно, в его глазах плескались непонимание и тревога.

— Нам надо вывести на чистую воду дядю Натали и поспешить к Ришелье… Может быть… Может быть, мы еще успеем его спасти, — я подняла взгляд на мужчину и почувствовала, как нестерпимая усталость накатывает волной, грозя сбить с ног. Кажется, с момента начала расследования не было и дня, чтобы я позволила себе полноценно отдохнуть.

— Я все сделаю, — кивнул мне Дюбуа, не выпуская из рук, его взгляд был полон решимости и нежности. Он знал, что сейчас мне нужна поддержка как никогда.

— Я помогу, — я не могла оставить эти дела недоделанными.

Вскоре Эвергрина, укрытого магическим полотном, сотканным из сверкающих нитей энергии, аккуратно перенесли на носилки и вынесли из часовни. Казалось, что он парит в воздухе, словно спящий ангел. Шмидт отдал последние короткие распоряжения своим людям, его голос был сух и бесстрастен, и повернулся к нам.

— Разбирайтесь с остальным сами, — бросил он и, словно ускользающая тень, исчез в ночи, растворившись в густом мраке. Без лишних слов. Без прощаний. Такой уж он человек, немногословный и непредсказуемый.

Жофрей усмехнулся, провожая его взглядом, в усмешке читались и восхищение, и легкое раздражение.

— Ну что, следователь Мари Уилкотт, — сказал он, с лукавой улыбкой глядя на меня, — самое время отправиться спасать всех остальных. Ты готова к последнему рывку?

— Готова, — храбрюсь, пытаясь отогнать липкую усталость, словно назойливую муху. Нужно собраться с силами для последнего рывка в этом запутанном и смертельно опасном расследовании. — Едем, — и, собрав остатки воли в кулак, решительно направляюсь на выход, вдыхая свежий ночной воздух, наполненный запахом влажной земли и сосновой хвои. Впереди еще много работы.

Холодный пронизывающий ветер, казалось, насквозь прошил меня своими ледяными иглами. Он терзал мои волосы, выдергивая непокорные пряди из прически и швыряя их в лицо, словно насмехаясь над моей поспешностью. Взмыленные лошади, понукаемые неистовым хлыстом Бена, несли карету мимо темных зловещих домов, по мокрым, блестящим от дождя мостовым ночного города. Колеса взлетали в воздух, обдавая фонтанами грязной воды, что оседали на моем платье мелкими мерзкими брызгами. Оказывается, пока мы были в западне у убийц в часовне, прошел дождь. Сердце бешено колотилось в груди, отчаянно отсчитывая секунды, словно неумолимый барабанщик, отбивающий траурный марш перед казнью. Дядя Натали… сейчас он казался какой-то размытой, неважной фигурой, мелкой сошкой в этой дьявольской игре, по сравнению с той ужасной угрозой, что нависла над Ришелье. Интуиция, острым кинжалом пронизывающая мою душу, кричала, вопила о том, что мы опаздываем, что каждая бездарно потерянная минута может стать роковой.

Я сидела напротив Жофрея, вцепившись побелевшими пальцами в край сиденья, как обессиленный утопающий — в спасательный, но такой ненадежный круг. Его лицо, обычно такое безмятежное, спокойное и невозмутимое, словно гладь озера в ясный день, сейчас было напряжено до предела, словно натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть. В полумраке кареты, которую освещала одна-единственная свеча, его глаза казались еще темнее, бездонными колодцами тревоги, в которых плескалось мое собственное отчаянье, приправленное страхом.

"Это безумие, чистейшее безумие, мы точно не успеем", — предательски шептала мысль, которая заползла в сознание, словно ядовитая змея.

Но стоило мне лишь на мгновение представить себе Ришелье, этого прохиндея, но все же человека, пусть и не совсем честного и порядочного, корчащегося в муках от действия смертоносного яда, все сомнения мигом улетучивались, словно дым, развеянный ветром. Никаких "если". Мы просто не могли его бросить. Просто по-человечески я не могла позволить ему умереть.

— Уверен, Этьен Леруа скроется, — пробормотал Жофрей. — Такие, как он, чуют опасность.

— Ришелье важнее, — твердила я себе, как упрямый ребенок, заучивающий наизусть молитву, словно пыталась успокоить себя этими словами. — С Этьеном Леруа разберемся позднее. Отправим ориентировки по королевству, перекроем границы, но Ришелье надо успеть спасти.

— Да, — согласился Дюбуа.

Карета резко затормозила, подбросив меня вперед, словно тряпичную куклу. Мы приехали. Не дожидаясь, пока Бен, запыхавшийся и промокший до нитки, откроет дверцу, я пулей выскочила на мостовую, едва не споткнувшись о предательский подол платья. Жофрей был уже рядом, его надежная рука крепко сжала мою, придавая уверенности, которой мне сейчас так отчаянно не хватало. Вместе, не произнеся ни слова, мы бросились к массивной, окованной железом двери, ведущей в квартиру следователя-пройдохи.

Я принялась отчаянно, безумно колотить в дверь что было сил, не чувствуя боли в онемевших от холода кулаках, словно стучалась не в дверь, а в крышку гроба на собственных похоронах, пытаясь отсрочить неизбежное. Тишина. Зловещая, звенящая тишина. Лишь заунывный, оглушающий вой ветра и стук моего собственного бешено колотящегося сердца отдавались в голове навязчивым эхом. Стук, стук, стук… Ни единого звука в ответ. Ни малейшего шороха за дверью.

— Может быть, он спит? — промелькнула слабая, робкая надежда, словно крошечный огонек в непроглядной тьме. — Может быть, все в порядке и мы зря поддались панике, зря бросили все и примчались сюда сломя голову? Может, он раскусил план этой мегеры? Или конфеты не ест?

Но Жофрей, не произнеся ни единого слова, не обращая внимания на мои призрачные надежды, отступил на шаг назад и одним мощным ударом плеча выбил чертову дверь. Тяжелый дуб с оглушительным треском распахнулся, обнажив темный зловещий проем, словно зияющую пасть чудовища, готовую поглотить нас целиком.

Внутри царил густой полумрак, едва разгоняемый тусклым светом, едва пробивающимся сквозь неплотно задернутые тяжелые шторы. Запах… Запах был странным, неестественным, вызывающим тревогу. Сладковато-приторный, словно переспелые фрукты, начинающие гнить, но в то же время отталкивающим, с едва уловимой примесью острой едкой горечи. Он безошибочно напомнил мне об аптекарском крыле в нашем пансионе, где в воздухе смешивались запахи сушеных трав, загадочных порошков и… ядов. Да, у нас там был довольно эксцентричный лекарь, которого больше интересовали яды, чем лекарства для воспитанниц.

Жофрей, не дрогнув ни единым мускулом на лице, не колеблясь ни секунды, словно опытный охотник, почуявший добычу, бросился вперед, в темный проем. Я — следом за ним, спотыкаясь и задыхаясь от волнения, с трудом переводя дыхание. Мы бежали по темному узкому коридору, уставленному мрачной мебелью, пока не достигли двери в спальню Армана. Она была слегка приоткрыта, и из узкой щели лился слабый предательский свет.

Жофрей одним решительным движением распахнул дверь, словно срывая завесу с ужасной тайны.

Картина, представшая нашим глазам, врезалась в память, словно выжженная клеймом на коже. Мужчина лежал на кровати, скрючившись в неестественной мучительной позе. Его худое аристократическое лицо было искажено гримасой невыносимой боли. Заострившиеся черты посинели, словно тронутые инеем, а изо рта шла отвратительная клокочущая пена. Он хрипел прерывисто и мучительно, словно тонущий, отчаянно пытался вдохнуть воздух, которого катастрофически не хватало в его измученных легких. Длинные тонкие пальцы судорожно сжимали шелковые простыни, комкая их в бесформенный влажный клубок.

На прикроватной тумбочке, словно злая насмешка, валялась раскрытая изящная коробка с дорогими конфетами, из которой выпали несколько пустых шуршащих оберток. Их сладкий, приторный, почти тошнотворный запах заполнял помещение, смешиваясь с удушающим запахом смерти, витавшим в воздухе.

Я замерла на пороге, парализованная ужасом, словно кролик, загипнотизированный взглядом смертоносной кобры. Что делать? Куда бежать? Кого звать на помощь в этом проклятом месте? В голове набатом билась лишь одна отчаянная мысль: "Он умирает. Он умирает прямо у нас на глазах. И мы ничего не можем сделать."

Но Жофрей… Жофрей действовал быстро, четко и решительно, словно солдат на поле боя. Он подскочил к кровати, одним отработанным движением перевернул измученного мужчину на бок, чтобы тот не захлебнулся собственной рвотой. Затем на ощупь нашел пульс на его запястье.

— Он жив, но счет идет на минуты, — прорычал Жофрей, не отрывая взгляда от истерзанного страданием лица Ришелье. — Цианид. Это определенно цианид. Проклятье.

Цианид… От одного этого слова по спине пробежал ледяной парализующий холодок, кровь застыла в жилах. Сколько же его было в этих проклятых конфетах?

Но Дюбуа сейчас поразил и удивил меня. Передо мной был не циник, не белоручка-аристократ и даже не высокомерный начальник следственного управления. Передо мной был профессионал, настоящий целитель с цепким взглядом и твердой рукой. Человек, точно знающий, что нужно делать в этой отчаянной ситуации. Его движения были четкими, отточенными до автоматизма, уверенными, как у хирурга, проводящего сложнейшую операцию.

— Бен! — заорал он, не отрывая взгляда от безучастного лица Ришелье, словно пытаясь силой голоса вернуть его к жизни. — Бен, живо за лекарем! И приведи лучшего, самого сведущего, какого только сможешь найти в этом грешном городе.

Бена, который сопровождал нас в этот раз, как ветром сдуло из комнаты. Слышался лишь удаляющийся, затихающий топот убегающего кучера, уносящий его прочь в спасительную, но такую непредсказуемую ночь.

Жофрей тем временем достал из внутреннего кармана своего расшитого камзола запачканный, невзрачный на вид небольшой флакон с темной подозрительной жидкостью. От него пахнуло чем-то терпким, землистым. Травами, собранными в глухом лесу на рассвете, и чем-то еще — неуловимо-горьким, напоминающим запах толченого миндаля. Предвестник беды.

— Это поможет… хоть немного нейтрализовать действие яда, — пояснил он, не поворачивая головы, не глядя на меня. Его голос звучал приглушенно, словно он боялся спугнуть ускользающую жизнь, — хотя бы немного выиграть время.

Он бережно приподнял поникшую голову мужчины и осторожно, стараясь не расплескать ни капли, влил ему в рот несколько капель настойки. Арман закашлялся, болезненно дернувшись, выплевывая часть драгоценной жидкости. Но Жофрей не прекращал, мягко, но настойчиво повторяя процедуру, пока все до единой капли не оказались во рту умирающего.

— Держи его, — приказал он, словно отчеканил каждое слово, протягивая мне холодные безжизненные руки мужчины. — Держи крепко и не отпускай.

Я послушно, без колебаний выполнила приказ, чувствуя, как его тело бьется в слабой предсмертной конвульсии. Его кожа была холодной, липкой от пота, словно у лягушки, вытащенной из пруда. Страх, ледяной хваткой сжимающий горло, перекрывал дыхание, не давая произнести ни слова.

— Пожалуйста, — взмолилась я, безмолвно обращаясь к высшим силам, — пожалуйста, выживи. Держись. Не умирай. Не сейчас…

Жофрей, не теряя ни секунды, тем временем достал из плаща еще несколько небольших пузырьков, склянок и коробочек с разноцветными порошками. Он ловко смешивал их, словно алхимик, проводящий магический ритуал, добавляя воду из хрустального графина, стоящего на тумбочке, в получившуюся субстанцию, которая казалась сейчас грязной и отвратительной. И снова осторожно, с маниакальной настойчивостью вливал Ришелье в рот, словно пытаясь вернуть его к жизни по каплям. Его обычно бледное лицо было сосредоточено, напряжено до предела. На высоком лбу выступили крупные капельки пота.

— Яд стремительно замедляет работу сердца, — пробормотал он, словно разговаривая сам с собой, — необходимо поддерживать его работу любой ценой.

Он взял похолодевшие руки мужчины в свои и начал энергично, но аккуратно массировать его запястья, пытаясь восстановить кровообращение, почувствовать ускользающую нить жизни.

Я смотрела на него завороженная. Впервые за все время нашего знакомства я видела его таким. Передо мной был человек способный на сочувствие и сопереживание, несмотря на на то что Арман был ему далеко не другом и вряд ли бы сделал то же самое для него, если бы они поменялись местами.

Внезапно, словно в ответ на наши отчаянные молитвы, Ришелье открыл глаза. В его мутном взгляде еще не было ясности и осмысленности, но он уже не казался таким далеким, отстраненным и потерянным в бездне смерти.

— Жо… Жофрей? — с трудом выдавил он из себя, прохрипев его имя словно из самой могилы.

Жофрей, увидев проблеск жизни в его глазах, вымученно улыбнулся, облегченно выдохнув.

— Все хорошо, Арман, — мягко проговорил он, стараясь придать своему голосу уверенность, в которой сам сейчас отчаянно нуждался. — Я здесь, рядом с тобой. Бен поехал за лекарем. Держись. Ты будешь жить, слышишь? Ты обязательно будешь жить. Я не позволю тебе умереть.

Ришелье слабо, почти незаметно благодарно улыбнулся в ответ, прикрыв глаза.

Я взяла запястья Ришелье в свои руки, чувствуя, как постепенно, медленно, но верно возвращается тепло. Сердце колотилось чуть ровнее, дыхание стало менее прерывистым, не таким мучительным.

Мы молчали, боясь нарушить хрупкое, непрочное равновесие, словно одно неосторожное слово могло разрушить тонкую нить, связывающую Ришелье с жизнью. Лишь тихий заунывный вой ветра за окном, царапающего стекло мокрыми ветвями, и тихое нервное потрескивание оплывающей свечи нарушали тягостную тишину.

Я невольно посмотрела на Жофрея. Его лицо, измученное и осунувшееся, казалось еще более бледным в тусклом свете, но в его темных глазах светилась надежда.

Пока мы боролись за жизнь Ришелье, я ловила себя на мысли, что не так уж и хорошо знаю Дюбуа. Что за маской циника и повесы, за напускным хладнокровием и утонченным сарказмом скрывается человек с большим благородным сердцем, способный на искреннее сострадание и самопожертвование. И этот человек сейчас делал все возможное, чтобы спасти жизнь Арману де Ришелье, которого он по факту недолюбливал, человеку, который хотел его подсидеть и не погнушался бы даже подставой и пакостью.

В комнате висела давящая тишина, нарушаемая лишь сухим потрескиванием поленьев в камине. Пляшущие отсветы на стенах казались нервными, будто делили с нами общее беспокойство. Лекарь, которого Бен привез так поспешно, склонился над Ришелье, манипулируя непонятными инструментами и склянками с мутными жидкостями. Он напоминал жреца, проводящего сложный и древний обряд, так, как будто от его действий зависело, вернется ли душа в измученное тело. Я и Жофрей стояли в стороне призраками, не смея нарушить эту напряженную, почти священную тишину. Казалось, любой звук может оборвать ту тонкую нить жизни, что еще связывала Ришелье с нашим миром.

Каждая минута тянулась вечно, полная страха и бессилия. Я чувствовала, как дрожат мои руки, а ноги наливаются свинцовой тяжестью.

Наконец, после бесконечных мучений лекарь выпрямился, разгибая затекшую спину и устало вытирая пот со лба. В его глазах плескалось облегчение, но сквозь него пробивалась и глубокая усталость.

— Жизни его больше ничего не угрожает, — произнес он хриплым, словно надорванным голосом. — Яд нейтрализован, насколько это было возможно в этой ситуации. Но он очень слаб, истощен. Сейчас ему необходим полный покой, абсолютная тишина и, конечно, хороший внимательный уход. Круглосуточно.

Его взгляд скользнул по нам с Жофреем. Я ощутила, как он оценивает нас, словно пытаясь понять, кто из нас двоих способен обеспечить необходимую заботу. Сердце болезненно сжалось от осознания собственной беспомощности.

— Вам обоим стоит отдохнуть, — заключил он. — Вы сделали все, что могли, и даже больше. Остальное — моя работа. Я останусь здесь до утра, чтобы следить за его состоянием и немедленно принять меры, если что-нибудь изменится.

Дюбуа тихо поблагодарил лекаря за помощь. В его словах, коротких и сдержанных, я тем не менее почувствовала искреннюю благодарность.

— Да, вы правы, нам всем нужен отдых, — кивнул Жофрей, смотря на меня. Но увидев протест в моих глазах, он твердо добавил: — Ты отправишься домой, Мари, а все остальное мы сделаем завтра.

А я… я чувствовала, как во мне нарастает протест. Будто очнувшись от ледяного оцепенения, я попыталась возразить, и в моих глазах, я уверена, вспыхнул тот самый упрямый огонек, который Жофрей так часто во мне подмечает.

— Но… как же поиски Этьен Леруа? — воскликнула я, и голос мой сорвался, дрожа от усталости и накопившегося напряжения. — Он выдавал себя за дядю Натали. Мы должны задержать его. Мы не можем позволить ему уйти.

Меня трясло от одной мысли, что этот человек, этот лживый лицемер может избежать наказания. Если бы он не начал эту игру, если бы не появился в жизни Натали, не исключено, что все случилось бы иначе и она была бы жива. Мы были очень близки к разгадке, так близки к тому, чтобы вытащить наружу всех, кто стоит за этим многоходовым преступлением. И я не хотела останавливаться на полпути.

Жофрей, заметив мое состояние, мои бушующие эмоции, подошел ко мне и нежно взял за руку. Его пальцы были холодными как лед, но прикосновение — успокаивающим и невероятно ободряющим. Я почувствовала, как моя ладонь невольно дрожит в его руке.

— Я понимаю тебя, Мари, — сказал он мягко, стараясь успокоить мой пыл, обуздать мою ярость. — Но посмотри на себя. Ты едва стоишь на ногах. Тебе самой сейчас нужна помощь. Ты понимаешь это?

Он внимательно взглянул на меня, в его глазах я читала беспокойство обо мне. Я практически увидела себя его глазами. Бледную, уставшую и невероятно изможденную.

— Я отправлю сообщение своим людям, — продолжил Жофрей, стараясь говорить спокойно и убедительно, как с маленьким ребенком. — Они найдут этого Этьена Леруа и задержат его без нашей помощи. Поверь мне, Мари, он никуда не денется, я лично прослежу за этим. Обещаю. А я… я просто больше не могу смотреть на то, какая ты уставшая, какая ты измученная. Ты сделала достаточно, Мари. Ты сделала даже больше чем достаточно. Позволь мне позаботиться о тебе, позволь мне немного побыть твоим щитом, твоей опорой.

Он прижал мою холодную руку к своей груди, туда, где билось его сильное, надежное сердце, точно пытаясь согреть меня своим теплом, передать мне часть своей силы, своей неукротимой энергии.

— Тебе нужно отдохнуть, Мари. Набраться сил, хорошо выспаться. Выбрось все эти мысли из головы хотя бы на несколько часов. А завтра… завтра мы вместе во всем разберемся, вместе докопаемся до правды, до самой сути. Я обещаю тебе.

Во мне боролись долг и отчаяние. Разум твердил одно, а тело — другое. Как следователь я не имела права отступать, не имела права позволить преступнику избежать наказания. Но как женщина… как просто уставший человек я чувствовала, что силы на исходе, что еще немного — и я просто сломаюсь. Голова раскалывалась от напряжения, будто там беснуется рой разъяренных пчел, а все мышцы ныли от невыносимой боли.

Я снова посмотрела на Жофрея. В его глубоком темном взгляде, за которым обычно скрывалось столько тайн и загадок, я увидела сейчас лишь искреннюю заботу, неподдельную тревогу и… любовь. Я знала, что он прав, что его слова искренни и продиктованы лишь желанием помочь мне, защитить меня. Я не могла продолжать в таком состоянии, не могла рисковать ни своей безопасностью, ни его, будучи настолько измотанной.

Я медленно кивнула, чувствуя, как сдаюсь под напором усталости и уступаю его убедительным словам.

— Хорошо, — прошептала я едва слышно, будто боясь разрушить этот хрупкий мир, что воцарился между нами. — Но завтра… завтра мы обязательно вернемся к этому делу. Мы не оставим это так. Мы выведем этого Леруа на чистую воду.

Жофрей нежно улыбнулся, увидев мою капитуляцию, и поцеловал меня в лоб, чувствуя, как моя кожа обжигает его своим жаром. Я понимаю, что у меня, наверное, температура. Все тело ломит так, как будто меня били. Не хватало только заболеть.

— Конечно, Мари. Завтра. А сейчас — только отдых, только сон. Никаких расследований, никаких злодеев, никаких тайн. Только ты и тишина. Позволь себе это, прошу тебя.

Мы покинули дом Ришелье и направились к дому с моей съемной квартиркой.

Когда Жофрей остановил карету у моего дома, небо, точно вспомнив о своих обязанностях, разогнало тучи, и звезды усыпали небосвод. Всю дорогу мы ехали молча, но это не было тягостно. Каждый думал о своём, но невидимая нить связывала нас. Я чувствовала его переживания, видела их в его взгляде, в каждом жесте. Я испытывала к нему благодарность, переплетающуюся с желанием быть рядом, чувствовать его тепло.

Он помог мне выйти из кареты. Мне даже показалось, что он боится, что я могу свалиться без сил. И если честно, я была близка к этому. Мне была приятна эта забота. В моем мире ее не было. Никто никогда так не заботился обо мне.

"Ну вот, а ты нос от мужика воротишь", — раздался в голове сонный голос Милди. Давненько не было слышно эту ленивую драконицу. Я лишь цикла на нее и улыбнулась Жофрею.

— Ты уверена, что тебе не нужна помощь? — спросил Жофрей, и в его голосе было беспокойство. Его глаза смотрели на меня с тревогой, словно желая защитить от всех бед. — Я могу подняться с тобой и убедиться, что все в порядке. Приготовить тебе чай, помочь раздеться…

— Все в порядке, — тихо ответила я, чувствуя румянец на щеках от его близости и заботы. Внутри все трепетало от нахлынувших чувств к этому невероятному мужчине. — Мне просто нужно отдохнуть. Ты прав. И тебе тоже нужен сон.

Мы стояли на улице в ночной прохладе. Ветерок играл с моими волосами, и я поняла, что не хочу его отпускать. Не хочу, чтобы он уходил в эту ночь, оставляя меня одну. Может быть, я поступаю глупо и после такого тяжелого дня это не самый подходящий момент, но я хотела, чтобы он был рядом. Мы столько пережили вместе, столько раз рисковали жизнью, что сейчас, когда опасность миновала, мне необходимо его присутствие как воздух.

— Жофрей… — начала я, но слова застряли в горле. Я не знала, как выразить свои чувства.

Он ждал не перебивая. Его взгляд был на моём лице, замечая каждое изменение в моем настроении. Я чувствовала его внимание, и это придавало мне смелости.

Я набрала в грудь воздуха и сказала:

— Останься со мной… сегодня. На эту ночь.

В его глазах мелькнуло удивление, а затем желание. Я видела, как он хочет согласиться, но сомневается, боясь переступить невидимую черту.

— Мари… — произнес он тихо, пробуя мое имя на вкус. — Ты уверена? Я не хочу, чтобы ты потом пожалела об этом, чтобы ты почувствовала себя обязанной…

Я не дала ему договорить. Подошла ближе и прикоснулась к его щеке. Его кожа была прохладной. Я чувствовала легкую щетину, и по телу пробежали мурашки.

— Я никогда ни о чем не жалею, — прошептала я, глядя ему в глаза. — Особенно когда дело касается тебя, Жофрей.

Он смотрел на меня, взвешивая каждое мое слово. Я чувствовала напряжение, воздух становился наэлектризованным, точно перед грозой.

Наконец я увидела, как он сдался. В его глазах вспыхнул огонь. Решение было принято.

— Хорошо, — прошептал он, и в его голосе была страсть, с трудом сдерживаемая самоконтролем. — Я останусь. Я буду с тобой.

Он шагнул вперед, и в одно мгновение я оказалась в его объятиях. Его руки, сильные и надежные, обхватили меня, прижимая к себе так крепко, словно он боялся, что я могу исчезнуть, растаять в ночном воздухе.

Он взял меня на руки и словно перышко понес к дому. Поднявшись по крутой узкой лестнице, он так и не опустил меня на пол. Мои ноги не касались ступеней — я парила в его объятиях, словно во сне. Донеся меня до самой квартиры, он бережно поставил меня на ноги и, не говоря ни слова, закрыл дверь на замок, словно запечатывая нас от всего мира.

Я обернулась к нему, мое сердце бешено колотилось, будто хотело выпрыгнуть из груди. Он стоял у двери, словно пленник, ожидая моего приговора, не смея сделать ни шагу вперед. Его глаза горели, как раскаленные угли, и в них я ясно видела бушующее пламя желания, которое он так долго и упорно сдерживал.

Я не сказала ни слова. Просто подошла к нему и положила руки ему на плечи. Почувствовала под пальцами твердые мускулы, напряженные, словно натянутая струна. Он смотрел на меня с таким обожанием, с такой нежностью, с такой неприкрытой любовью, что у меня перехватило дыхание. В голове проносились обрывки мыслей, воспоминания о пережитом, страх перед неизвестностью, но все они тут же растворились под его взглядом, и осталась только одна мысль: "Я хочу быть с ним. Сейчас и навсегда".

Я притянула его к себе и, поднявшись на цыпочки, поцеловала.

Поцелуй был нежным, робким, словно первое прикосновение, словно прикосновение бабочки к цветку. Мои губы слегка коснулись его губ, неуверенно и осторожно, словно пробуя их на вкус. Сердце замерло в ожидании. Но постепенно поцелуй становился все более уверенным, все более страстным, все более требовательным. Жофрей ответил на мой поцелуй, его руки обвили мою талию, прижимая к себе все крепче, не давая мне ни малейшего шанса отступить. Я почувствовала, как его тело напряглось, как он весь обратился в одно сплошное желание.

Его губы двигались по моим губам с такой жадностью, с такой неистовой страстью, словно он боялся, что я могу исчезнуть, раствориться в ночи, ускользнуть из его рук. Я чувствовала, как его дыхание становится все более учащенным, как мурашки пробегают по моему телу от его прикосновений, вызывая приятную дрожь.

Поцелуй становился жарче и глубже. Он исследовал каждый уголок моего рта, пленяя меня своим напором и нежностью. Я отвечала на его ласки с такой же страстью, с такой же жаждой. Я чувствовала, как моя голова кружится, как все вокруг расплывается, оставляя только нас двоих в этом маленьком замкнутом пространстве, наполненном запахом его кожи и моим собственным волнением. В этот момент существовали только мы — связанные невидимыми узами любви и страсти. Узами, которые невозможно разорвать.

Он, наконец, оторвался от моих губ, тяжело дыша, и посмотрел на меня с таким обожанием, с такой нежностью, что у меня перехватило дыхание. В его глазах я видела все: и желание, и страх, и любовь, и надежду.

— Мари… — прошептал он. Его голос дрогнул под напором эмоций, что им владели в этот момент, и мое сердце затрепетало, как пойманная птица. Слезы подступили к глазам, и я боялась, что они вот-вот хлынут потоком.

Я не ответила. Просто снова прильнула к его губам, и мы утонули в новом, еще более страстном поцелуе, отдаваясь на волю чувств и страсти. Эта ночь обещала быть незабываемой. Эта ночь принесла мне не только долгожданное утешение в его объятиях, но и надежду на то, что мы сможем преодолеть все трудности, что мы будем вместе навсегда, вопреки всему.