Город, который ты любишь (СИ)

26

— А что-то каннибал-то наш, кажется, поутих? — Благодушно спросил сенатор своего верного таинственного друга. Делить им было больше нечего. Пока. Так что оба наслаждались мгновением.

— Давно пора. Не мог же он прижиться в огромном мегаполисе, чертова обезьяна, — спокойно отвечал таинственный друг. — Прежде, чем полковник влез под лифт, чтобы посмотреть, что там у него снизу, напившись впервые в жизни, он поведал моему человеку, который старался его оттащить, что так и думал — город убьет дикаря. Так и вышло.

— Говорят, гаитянские ниггеры что-то разошлись? — Так же благодушно спросил сенатор, посмеявшись.

— Завтра будут ямайцы, потом русские, потом латиносы… Нам-то что до этого? — Резонно спросил таинственный человек у сенатора.

— И то, — легко согласился тот.

— Черт мужик, я уже начал волноваться, говорят, нашли какую-то лод… — Начал Том, но осекся. Маронге поднял руку, требуя тишины. Том подошел, присмотрелся — Маронге сосредоточенно считал зарубки на своей боевой трубке. Досчитал, пересчитал, удовлетворенно кивнул и нарезал еще две.

Потом, не обращая на Тома никакого внимания, а тот изо всех сил старался не дышать, добыл огня и развел крохотный костерок. Достал из сумки последнюю половину веточки, сломанной в родном лесу и сжег, предварительно прижав к губам и что-то тихо напевая, пока та горела.

Стояла ночь. Белый Череп уже высовывался из плена облаков. Два друга, Том и Маронге, сидели на крыше небоскреба, глядя на огромный город, полыхающий безумными огнями, соревнующимся в глупости и, тем самым, разумеется, в привлекательности.

— Я рассказывал тебе, как белые сожгли мой дом? — Тихо спросил Маронге.

— Черт, мужик, торговлю тсантсами скоро потребует лицензии, а мы будем вынуждены платить налоги! — Отвечал ему Том. Оба так и не смогли выучить ни слова из языка друга, но это ничуть им не мешало.

— Это была Ночь Дурной Смерти. Я никогда не знал такой боли и такого горя, — негромко говорил Маронге.

— Кстати, лодку, что нашли на берегу, недалеко от твоего коллектора, уже продали, там жуть, какие шустрые дети. Мотор — на один берег, лодку — на другой. Жаль, что ты не берешь денег, мужик, — весело сокрушался Том.

— Я закончил то, за чем пришел к вам, за столько переходов. Те двое, что были у меня в доме, закрыли последнюю палочку, ты видел, — продолжал Маронге.

— К нам под руку — к тебе и мне, — просятся ребята с Гаити. Долю сулят — будь здоров, только за право прикрываться твоим именем, — серьезно, или почти серьезно, говорил Том.

— И вот дело было сделано, я пошел домой. Туда, где живут птицы, — говорил Маронге.

— Слушай, неужели за все это время тебе так ни разу и не хотелось домой? Ведь тебе тут ничего не нужно?

— Знаешь, что я понял? Птицы летят в разные стороны. Я никогда не найду нужной. Я никогда не вернусь домой. Твое горло не может говорить слова моего языка, мое — твоего. Но мы друзья, значит так надо, — продолжал Маронге.

— Ну, с другой стороны, пообвыкнешь, запросишь бабу, травку, то-се, так всегда бывает, мужик. И не поспоришь, а знаешь, почему? — уверенно говорил Том.

— Я должен оставаться тут, где нет ни правды, ни постоянства, ни войны, ни охоты, ни воздуха, ни света, ни леса, ничего нет? А есть глупость, жадность, скука и вечный плен у злых духов. Ненавижу это место. Никогда не привыкну. Но, значит, так надо, — Маронге посмотрел вниз с пятидесятого этажа.

— А я скажу. Все просто. Это — город, который ты любишь.