Город, который ты любишь (СИ)

24

Маронге проснулся от странного ощущения, что он сделал что-то значимое. Действительно, важное. Он не понимал, чего, но особенно свою большую, глупую голову ломать не стал — духам виднее. Просто порадовался своему состоянию, но обнаружил, что в эту ночь совсем замерз. Пора было принимать меры.

А, да. В момент, когда каннибал проснулся, голова полковника как раз хрустнула под днищем лифта. Но Маронге об этом так никогда и не узнал. Просто душа его, дикая и жестокая, четко отследила в мировом пространстве сигнал, который был для нее и только для нее. Чувствительность сейсмографа? Выше. Животного. Да он и был животным. Беспощадным и кровожадным, что уж греха таить.

Меры к обогреву своего тела Маронге решил принять простые. Носить одежду белых он не мог — по причине отвращения. Черных, красных и желтых он не трогал. Да и величина одежд не давала шанса их использовать. Маронге задумался на миг, потом просиял, потом сердито сказал себе: «Тур!» и стукнул по голове. За то, что она, глупая, сразу не придумала простого выхода.

Одежда нужна была детская, но снять ее с белого ребенка Маронге считал делом глупым — дети тех водились только в центральных частях деревни и по вечерам, а точнее, гораздо раньше, оказывались в домах.

Снять одежду с ребенка черного, красного или желтого — нет. Так нельзя. Это была его земля, пусть не от рода, но завоеванная, а там, где ты живешь или возвращаешься откуда-то, наживать врагов нельзя. Хотя, конечно, какие они ему враги, но тем не менее. Он помнил, что бывает два охотника — хороший и мертвый.

Поразмыслив, он ввечеру пошел вдоль домов черных, самых, на его взгляд, привлекательных. Один привлек его открытой дверью, знакомыми запахами, а потом — он отшатнулся от двери, прежде, чем войти — знакомыми рисунками на стенах!

Он протер огромные свои глаза — ошибся. Но лишь чуть-чуть. Похожие рисунки были и на алтаре его народа, похожие рисунки носили шаманы и чем-то похожие, хотя для знающего разница была огромной — на его собственном лице, врезанная в десять зим обсидиановым лезвием.

Значит, все это время тут же, неподалеку, жили настоящие люди? Или, быть может, те, кого он вытеснил, обязали тех, ради кого он это делал, селиться их тут, в деревне белых?! Да какая разница! Как бы то ни было, Маронге, тихо напевая величальную песнь для хозяев дома, чинно ступил в хижину.

Тому, обалдевшему за стойкой своего магазинчика, было уже не до чего, пора было закрывать лавочку и ложиться спать. А точнее, идти в задние комнаты. Для основной своей работы. Том, гаитянин, был бокором, настоящим, подлинным, прибывшим с Гаити в свое время, инициированным черным колдуном, из тех, что ортодоксальные вудуисты порой не признают за своих.

Странное пение, послышавшееся в ночи, заставило его подскочить. Нечто, очень отдаленно похожее, слышал он у себя дома, на ночных бдениях в лесу, от самого старого из своих наставников и, с позволения сказать, коллеги. Пение близилось, но в помещении никого не было. Он вскочил. Лучше не стало. Кажется? Ему?! Такое не кажется! Он перегнулся через прилавок и оторопел — на него, снизу вверх, а казалось, что сверху вниз, смотрел самый настоящий сын ночи, из первых, из настоящих, из тех, что в свое время пришли как-то на Черный Континент, первые люди, канувшие потом во мрак, оставив лишь часть своих знаний. И подарив Африке возможность считаться теперь первым континентом, где появились люди. Ну, это неважно. Как он, Старший, вышел из тьмы времен? То, что это Старший, сомнений не было. Песня, лившаяся с его уст и бывшая даже для самого бокора лишь сложным заклятием, смысла которого он не до конца понимал, явно была для того родней родного брата. Лицо его в точности соответствовало тем рисункам, над которыми ломали головы яйцеголовые, считая, что такие головы принадлежали или уничтоженному первыми африканцами своих соседей, пигмеев, или же вообще гостям из других звездных систем. Некоторые ратовали за параллельные пространства и бокор, как ни крути, был близок к тому, чтобы признать их правоту куда сильнее, нежели двух первых. Шрамы на лице. Рост. Сложение. Глаза. Могучие лоа! Тсантсы! Только Старшие умели такие делать, те, кто делает их теперь, не в силах угнаться за таким качеством, о котором он только слышал. Он напряг гортань, чтобы не заорать привычного: «Йо, мужик!», а точнее, чтобы воспроизвести хоть слово из того языка, на котором пелась первая строка древнего заклятия. Он был уверен, что там есть и приветствие.

Вышло так себе. Старший стал терять терпение. Том выбежал за прилавок и запер дверь, спустил шторы. Прижал ладони к лицу тем особым жестом, который шел из поколения в поколение. Заговорить он так и не смог.

Маронге понял, что это — почти что правильный человек, сбитый злыми духами с пути. Он, как уже было сказано, не был шаманом, а потому вернуть тому облик истинный не мог. Но пообщаться? Глупо упустить такую возможность!

— Иирр? — Спросил он, что значило: «Настоящий?»

— Старший? — По-английски почтительно спросил Том.

— Почти настоящий, — сказал на своем родном Маронге.

— Откуда ты взялся, Старший? Тебе что-то нужно от меня? Только скажи!

— Как же тебе объяснить, что я из настоящих людей и попал в совершенно ужасное положение?

— Но неужели ты можешь в чем-то нуждаться? Хочешь есть или пить? Покурить? Выпить? Бабу? — Тараторил Том на дикой смеси всех языков.

— Белые сожгли мою деревню, я близок к завершению работы, — показал Маронге последнюю половину последней его палочки, — но мне нужно что-то теплое. С едой и питьем тут раздолье, но вот с одеждой для людей настоящих — нет. Ты меня понимаешь, я вижу.

— Черт, ни х… не понимаю, но что-то же я могу сделать? Пить? Есть? Несу! — Том исчез в доме. Маронге, как воспитанный человек, плюнул в угол, на достаток и сел на пол, на последнем шаге — то есть там, где увидел его Том. Воспитанные люди не ходят по дому хозяина, если их не приглашают. Жаль, что черный совсем тур. Не позвать воина в дом? Тур. Гур, а не тур!

— Иди же сюда, наконец, Старший, — голосил Том из глубины дома, — давай скорее!

— И долго ты будешь держать гостя у дверей, дурак?! — Сердито закричал Маронге.

— Да что же ты не идешь-то? Я тебя чем-то обидел? — Том выбежал, продолжая кланяться, схватил Маронге за руку и вежливо повел вглубь.

— Ну, тур ты редкий, да. Но пока еще не совсем тур, чтобы тур, — кивнул Маронге.

— Тур?

— Тур.

— Да ты меня хоть «дурак» зови, я не понимаю! — В отчаянии кричал Том.

— Ты поймешь, что мне нужна одежда, тур, или нет? — Строго спросил Маронге.

Наступило молчание. Что-то шло совсем не так, как ожидали оба. Маронге сел на пол, игнорируя жест Тома, приглашавший к столу. Том тоже сел на пол.

— Еды я тебе сам могу дать, — Маронге вынул полоску сушеного мяса и радушно предложил его Тому. Это был остаток того великого вождя, Маронге берег ее на тот день, когда сожжет последнюю палочку, но ради такого случая…

— Так. Мясо у меня есть. Что он хочет? Еще? Или пить? Или спать? Может, проводить его в рабочую комнату? — Он снова повел Маронге по комнатам. Маронге шел величаво, степенно, спрятав мясо обратно в сумку. В ту комнату, куда привел его Том, Маронге вбежал с радостным криком — много, много всего тут было такого, что хотя бы отдаленно напоминало ему дом. Он чуть не прослезился, но сдержался, сел перед свечами и запел. Том очарованно слушал, но подпевать стал по-французски, а точнее, на диалекте. Совпадение вышло не ахти, но Маронге оценил старание, встал, отцепил одну тсантсу и сказал: «Ты бери эту. А мне дай, что одеть!»

Том благоговейно взял тсантсу и впился в нее глазами. Только спустя время заметил он, что Маронге так и держит руку ладонью вверх.

Что только Том туда не вкладывал! И еду. И воду. И сигареты. И кукол вуду. И спицы. И…

Тщетно. Старший отрицательно качал головой, сердито крича: «Тур!»

Осатанев, Том сунул тому в руку первое, что попало под руку в комнате. Солдатское шерстяное одеяло. И приготовился умереть, если ошибся. Старший явно гневался.

Такого выгодного обмена Маронге не ожидал никак! Он сложил оделяло вдвое, отрезал лишнее, скатал, убрал в сумку, в оставшемся куске прорезал дырку и получил теплое пончо. Лучше и не придумать. Руки и ноги были свободны, а свернувшись, можно было и укрыться им, и положить кусок под голову. Маронге обрадовался, вытащил из сумки небольшй камешек, из тех, чем царапал окно в самолете и протянул Тому. Потрясенный Том понял, что ему суют и отрицательно затряс головой.

— Тур! — Почти ласково сказал Маронге и всунул алмаз в руку черному гаитянину.