Голос Вессема. Радиомолчание

Глава 22

Потом об этом много говорили — в новостях, в разных передачах, даже на шоу какие-то звезды высказывались, — но об этом я узнала позже.

А тогда капитан Северин объявила об окончании занятия по информационной безопасности, и все поднялись — нас ждала тренировка. Я тоже встала вместе со всеми, хотя двигалась медленно, заторможено.

Внутри меня кипела такая злость, что, казалось, она сожжет меня изнутри, если я не дам ей выхода. Мой взгляд блуждал по комнате и наконец остановился на Дейнаке. Остальные уже вышли, а он замешкался, и я в два шага оказалась возле него, схватила за плечо, разворачивая к себе лицом, и толкнула, прижав спиной к стене.

— Почему ты не сказал им правду? — прошипела я.

— О чем ты? — спросил он с улыбкой.

Он меня не боялся, и это злило еще больше.

— Ни хрена он ее не допрашивал! Ты вообще видел ее лицо? Она вся в синяках, она…

— А с каких пор это преступление — дать по морде террористу? — с той же улыбкой перебил меня Дейнак.

Я зарычала и врезала кулаком по стене рядом с его лицом — и тут же почувствовала, как кто-то схватил меня за локти и потащил назад. Вырвавшись, я обернулась и увидела Эрику.

— Что происходит? — спросила она меня.

— Эта телепатка психованная, — ответил Дейнак, одергивая форменный комбинезон.

— Тебя я не спрашивала, — отрезала Эрика, и, пробормотав под нос какое-то ругательство, парень вышел.

— В чем он соврал? — спросила она, когда дверь закрылась.

Я молчала, тяжело дыша.

— Корто, в чем он соврал? — спросила она с нажимом.

Я лихорадочно пыталась придумать что-то, чтобы врать пришлось не слишком сильно. Что-то, наверное, можно рассказать. Хольт же говорил, что постоянно меня никто не слушает.

— Он ее не допрашивал, — сказала я медленно. — Рейнис ту девушку. Видела ее лицо? Как она двигается? Он ее изнасиловал, и Дейнак об этом знает.

— И ты это определила по ее движениям? — спросила Эрика с сомнением.

— Я такое уже видела — у себя в Гетто. Я уверена. И к тому же… — я засомневалась, стоит ли говорить, потом мысленно махнула на все рукой, — к тому же ты обратила внимание, что в начале ему сказал тот мужик из комиссии?

— То же, что и всем.

— Нет. Я только сейчас поняла. Он сказал «уголовная ответственность за отказ от дачи показаний». Поняла? Не за ложные показания, а только за отказ.

Эрика несколько секунд молча смотрела на меня.

— Думаешь, они знали, что он лжет?

Я пожала плечами.

— Думаю, они хотели, чтобы мертвый Рейнис не выглядел полным отморозком. А для Аре это все равно ничего не изменило бы. Так что, думаю, да.

Не было нужды объяснять, зачем врала Квета. Очень много всего можно пообещать девушке, которую арестовали во время контртеррористической операции.

— Интересно, чего еще мы не знаем, — тихо сказала Эрика.

— Много чего, — раздался голос позади нас, и мы едва не подпрыгнули.

Как Петер умудрился так незаметно к нам подобраться? Дверь даже не скрипнула. Как он нас услышал из коридора, у меня вопросов не было — он, наверное, за километр шепот слышит.

— Что ты имеешь в виду? — первой опомнилась Эрика.

Но ответить он не успел. Дверь резко распахнулась — так, будто ее открыли пинком. На пороге стояла мачеха Эрики. Она тяжело дышала, так, словно бежала сюда на всей скорости через весь корпус.

— Вон, — сказала она резко, глядя то на меня, то на Петера. — Вон отсюда, и чтоб я ни слова не слышала, кто о чем солгал комиссии. А с тобой, — она перевела взгляд на Эрику, — нам надо серьезно поговорить.

***

Сказать, что я испугалась — не сказать ничего. И мне некого было винить, кроме самой себя.

Я прислонилась к стене, откинув голову назад и прикрыв глаза. Я расслабилась, я начала доверять кому-то, кроме своего брата — и вот результат. Все, с этого момента обо всех этих делах общаюсь только с Коди и только жестами, и изредка. Плевать, кто о чем соврал — мы с Коди должны быть вне подозрений. С собственной смертью я успела смириться до прихода сюда, но Коди — Коди должен получать лекарство, и если для этого надо воевать с воображаемыми террористами — я буду это делать, лишь бы не подставить его.

Мой лексон завибрировал — пора было двигать к Кариму на очередную тренировку. Я со вздохом отлепилась от стены и пошла к выходу. Двери послушно открылись, я оказалась на улице. В последние дни заметно похолодало — было хорошо заметно, что уже середина сентября. Мне даже не верилось, что я проторчала тут все лето и что уже пора идти на склад и получать теплую одежду. Коди был прав тогда, в самый первый день — сначала тут сложно, но потом привыкаешь и даже нравится.

Ветер с холмов просто до костей пробирал. Я поежилась и обхватила себя руками. Я шла очень быстро, почти бежала, так что полковника Валлерта заметила в самый последний момент. Я остановилась и вскинула руку к виску, а потом мой взгляд зацепился за что-то еще, и я почувствовала, как на щеках проступают алые пятна. Полковник Валлерт был не один, его сопровождали капитан Лесовец, сержант Дале и — вот черт! — Мартин Винценц. Я подождала, пока они пройдут, чувствуя, как Винценц сверлит меня взглядом. Ничего, успокоила я себя. Он меня в прошлый раз не узнал, а в этот и подавно не узнает — краска с волос давно сошла, прическа другая, а еще я очень удачно упала на тренировке, и теперь на скуле красуется ссадина.

Это потом я поняла, что эта долбаная ссадина и мои побелевшые от холода губы слишком напоминали всю ту краску, которую на меня намазала Анне перед вечеринкой в НейроКортИнн. А тогда я просто побежала на тренировку к Кариму, и он был рад мне, и мы отлично позанимались до самого вечера, и уже в самом конце его планшет мигнул, принимая какое-то сообщение.

Он прочитал его и потер висок.

— Ничего не понимаю, — пробормотал он. — Ладно, похоже, тебе надо идти.

— Что-то случилось? — спросила я.

— Не знаю, — ответил он, все также глядя в планшет.

А потом дверь открылась, вошли сержант Дале и еще один сержант, тот, что изображал террориста на учениях, остановились по бокам от моего стола.

Я встала, изобразив приветствие, но они не отреагировали.

— Рядовая Корто, — сказал сержант Дале, — проследуйте с нами.

Я опустила взгляд — в его руках были наручники.

Мне стало жарко, голова сама собой повернулась к двери. Если перепрыгнуть через стол, если сбить с ног одного из них…

В дверном проеме стоял Мартин Винценц.

— Здравствуй, Рената, — сказал он мне с улыбкой.

***

Никто ничего не стал мне объяснять.

Обманчиво тонкие наручники защелкнулись на запястьях, и силовое поле стянуло мои руки так, что я даже пальцами пошевелить не могла. С двух сторон меня крепко схватили под руки. Уже у двери я обернулась, кинула на Карима последний отчаянный взгляд, и он словно отмер.

— Реталин, не волнуйся, я уверен, все выяснится, — крикнул он мне вдогонку. — Я сейчас же пойду к руководству и все узнаю!

Это было как в тягучем дурном сне. Перед глазами все плыло, взгляд цеплялся за какие-то мелочи, мозг лихорадочно искал возможность вырваться, но я понимала, что это бесполезно. Меня протащили по коридору, затолкнули в лифт, который спускался целую вечность, вывели в новый коридор с черной полосой вдоль стен. Еще десять метров — и меня втолкнули в крошечную камеру. Дверь захлопнулась, свет погас, и я осталась одна.

Некоторое время я стояла, оглушенная, тяжело дыша, и пыталась осознать масштаб катастрофы, но у меня не получалось. Казалось, я падаю в бесконечную яму, все быстрее и быстрее, и ужас мешал соображать. Я попалась, Винценц все-таки узнал меня, и значит, Коди тоже в опасности, значит, все, что я сделала и чего не сделала — все это стало огромной ловушкой для него, я все испортила, я подставила его, все, что случится с ним дальше — это все будет из-за меня!

Я подняла руки, поднесла сцепленные ладони к лицу и впилась ногтями в то место, где на скуле алела ссадина. Боль была реальная, она была здесь и сейчас, и я наконец смогла вдохнуть.

— Сосредоточься, Рета, — сказала я вслух. — У тебя мало времени. Соберись.

Они не тронут его — сразу. Будут следить за ним, смотреть на его реакции, наблюдать, чтобы понять, что именно он знает и есть ли у меня еще какие-то сообщники.

Что следующее они сделают? До утра меня оставят здесь, будут решать, что со мной делать. А утром… Утром, возможно, меня будут допрашивать. Наверное, это будет больно. Или не будут допрашивать, но больно будет в любом случае. Надо сосредоточиться и решить, что я могу сказать, чтобы они не тронули Коди. Как я могу ему помочь — отсюда?

Что еще они сделают? Что бы сделала с предателем я?

Я бы выдрала ему имплант.

Я подняла голову, опустила руки, перестав царапать лицо.

Я все еще могу предупредить Коди. Если они еще не схватили его, он успеет сбежать. Сейчас кто-то из них вспомнит, как я подключилась без стимулятора, и тогда они вызовут сюда кого-то из группы S. Неизвестно, сколько у меня времени, может пара часов, а может, пара минут. Надо действовать быстро, думать уже некогда.

В камере ничего не было, ни койки, ни хотя бы унитаза, только дыра в полу у дальней стены. С комфортом не разместишься. Я села на холодный бетонный пол у самой двери, прислонилась спиной к стене.

Я вода. Я не в камере, ничего не случилось, я в кабинете доктора Эйсуле, сижу в кресле, рядом рыжая Олли. Она берет в руки инъектор, подносит к моему плечу. Это почти не больно. Алая жидкость разливается по моим венам, мир зеленеет, выцветает, становится зыбким, мое тело растворяется. Я вода.

Я почувствовала знакомую боль в затылке. Вот так, я все делаю правильно.

Я вода, я маленькая и я огромная. Я могу просочиться куда угодно, даже в сознание к другому человеку. Мир вокруг зеленый и зыбкий. Я вода, я была в самом начале и я буду в самом конце.

Я почувствовала удушье, боль усилилась.

Мне не надо дышать. Меня не существует. Есть только вода, всегда была и всегда будет, меня нет, меня нет, нет…

Боль стала невыносимой, а потом резко кончилась, и я вырвалась из своего тела.

Маячки были высоко надо мной, но это не имело значения — я стала паром, поднялась высоко вверх, снова собралась дождевыми каплями, упала на землю, просочилась сквозь перекрытия и нашла один-единственный маячок, который был мне нужен.

Коди.

Я почувствовала его руки — он держал вилку. Открыла его глаза — напротив него сидел Детлеф. Услышала его ушами — в вечерних новостях передавали, что захвачены террористы, устроившие теракт в Овсяной Горке.

Я почувствовала его удивление — он не ожидал, что я с ним свяжусь.

— Ты чего? Ты в порядке? — спросил Детлеф.

— Это Рета, — сказал Коди прежде, чем я смогла его остановить. — Что-то произошло.

Тихо, велела я ему. Молчи. Я буду показывать, только молчи.

— Что значит — что-то произошло? Эй, ты как об этом узнал? У вас что, эта особая близнецовая связь?

Коди, меня арестовали. Вот, смотри, где я сейчас, это крошечная камера, тут даже ноги не вытянешь, я сижу на полу, скорчившись, прижав скованные руки к груди. Помнишь, как я показывала тебе Измененных? Теперь смотри, я расскажу, что было дальше. Вот этот человек помог мне найти тебя, а еще он посмотрел, что случалось с моим мозгом, но для этого мне пришлось выдать себя за другую девушку. И меня узнали, теперь они знают, что я что-то скрываю, и меня ни за что не выпустят, потому что знают, что на базе есть крот. Смотри, что тогда было в пустошах — когда я ушла, и ты меня потерял. Там не было террористов, Коди, никого там не было, кроме ребят, которые поставляют нелегальные импланты и перепрограммируют чипы.

Я вываливала на него свои воспоминания одним комом — ничего, потом разберется. Ночь в пустошах, разговор с Хольтом, сломанный респиратор, все мерзкие поступки Рейниса, вся ложь, которую мне пришлось подтвердить, и как я хотела, но не смогла уничтожить их базы данных, когда у меня была такая возможность. Мой последний разговор с Эрикой и Петером, который прервала капитан Северин, и то, что рассказал мне Петер про предыдущего медиатора, и как Хольт обмолвился про предыдущих медиаторов и что с ними случается — я показывала все.

— Эй, ты чего завис? Эрика, что это с ним?

Я не могла остановиться. Не имела права останавливаться, хотя боль пробивалась уже и через зеленую муть, через толщу воды.

Сержант Хольт помог мне тогда, но я все равно попалась, а если попалась я — то скоро они доберутся и до тебя. Поэтому беги, Коди. Попроси помощи у кого угодно, попроси Петера — он знает, что тут что-то нечисто, пусть он поможет тебе сбежать, это твой единственный шанс, Коди, беги, пожалуйста, беги как можно дальше отсюда!

— Черт, может, ему врача позвать?

— Не надо ему врача. Тихо все.

Когда сбежишь, отправляйся в Гетто, найди Эме, пусть отведет тебя к Ди и Ворону, они помогут снять твой трекер и сделать фальшивые документы, скажи Ди, что мне очень жаль, лучше всего уезжай как можно дальше отсюда, тебя будут искать — сделай все, чтобы не нашли.

— Ты уверена? Выглядит он странно.

Коди, я пришла сюда, чтобы помочь тебе выбраться, чтобы ты не стал чудовищем, как те, что заперты в подвале Вессема. Сейчас, пока они будут искать моих сообщников, пока будут выжидать, чтобы ты чем-то себя выдал — беги. Я не смогла выяснить, чего хочет полковник Валлерт, но он лжет нам, лжет всем, они солгали про террористов в Юстани, и про Овсяную Горку нам тоже солгали, здесь происходит что-то очень плохое, и я думала, что смогу во всем этом участвовать ради нас обоих, я правда хотела, но я не смогла. Я люблю тебя. Всегда помни, что я люблю тебя.

А потом боль перешла в агонию, и я уже ничего не могла ему сказать.

***

Я пришла в себя от того, что на меня вылили ведро ледяной воды. Я закричала, не понимая, где я и что со мной, и тут же услышала окрик:

— Встать!

Мне показалось, что я все еще в тюрьме, и меня словно подбросило — вскочив, я развернулась лицом к стене, и только попытавшись заложить руки за голову, наконец осознала, где я. Я и забыла, как это, оказывается, больно — наручники.

Я ошалело вертела головой, не понимая, что делать, и наконец сфокусировала взгляд на тех, кто стоял на пороге моей камеры. Полковник Валлерт. Карим. Доктор Эйсуле. Доктор Ланге. Два незнакомых мужчины в форме без опознавательных знаков — держат в руках пистолеты, и это не парализаторы.

— Нейроимплант, — коротко сказал полковник Валлерт, обращаясь к доктору Эйсуле.

— А я вам говорю, что я отказываюсь работать в таких условиях! — сказала она раздраженно. — Пациент должен быть зафиксирован, и мне нужен ассистент, и здесь, простите, воняет…

— Работайте здесь! — повысил голос полковник Валлерт. — Юферев будет вашим ассистентом.

— Конечно. Поставьте сюда кресло, обеспечьте стерильность — и я буду работать здесь.

— Плевать на стерильность.

— А на мою безопасность? Она может вырваться, а ее несколько месяцев учили убивать, и наручники ей не помешают. Вспомните ту, вторую.

Несколько секунд полковник Валлерт и доктор Эйсуле смотрели друг на друга. Наконец полковник кивнул мужчинам с оружием, и я почувствовала, как меня хватают под руки.

Мы снова поднялись на лифте, черная полоса на стене сменилась на желтую, меня протащили по коридору, странно пустому, а потом я оказалась в комнате, половину которой занимало знакомое кресло с фиксаторами. Мне стало так жутко, что колени подогнулись. Мокрая одежда облепила тело, меня била крупная дрожь — не то от страха, не то от холода.

— Не надо, — прошептала я, глядя на доктора Эйсуле.

Пожалуйста, поспорь еще немного с полковником Валлертом, ты же его не боишься, убеди его не делать этого со мной!

Не обращая на меня внимания, она выглянула в коридор и рявкнула:

— Ольга!

Через несколько секунд появилась Олли — взъерошенная, заспанная.

— Спишь на дежурстве? — процедила доктор Эйсуле.

Олли помотала головой, потом заметила меня, и лицо ее приобрело растерянное выражение.

— Рета? — спросила она.

— Молчать! — сказал полковник Валлерт, и замолчали все. — У вас две минуты.

— Удаляем имплант, — сказала доктор Эйсуле.

— Обезболивающее… — начала было Олли, но доктор Эйсуле ее перебила.

— Ты же слышала — у нас две минуты.

Я часто дышала, открыв рот.

Фиксаторы защелкнулись, прижимая меня к креслу. Жесткий обруч сдавил голову, так что я не могла пошевелиться. На шею вылилось что-то холодное. Мышцы напряглись, стали каменными, я попыталась выгнуться, отодвинуться, хоть как-то отстраниться.

Я могла думать лишь о том, чтобы не показать, как мне страшно. Сохранить лицо. Не выглядеть жалкой и слабой. В голове звучали слова капитана Северин, которые я подслушала. Можно устроить истерику, а можно держаться с достоинством, вот и весь выбор.

Стояла ночь, и в желтой зоне Коди не было. Не могло быть.

Поэтому, когда доктор Эйсуле прикоснулась к моей шее и начала извлекать имплант, я не боялась, что мой крик его испугает.

Все закончилось быстро, осталась только головная боль, от которой я тихо поскуливала, и ощущение, что что-то течет по моей шее. Меня снова начало трясти от холода, щеки были влажными.

— Проверьте ее имплант, — сказал полковник Валлерт. — С кем она связывалась за последние три часа.

Я открыла глаза. Карим что-то делал, сидя перед монитором, по которому бежали ряды цифр.

— Ни с кем, — сказал он через минуту, повернувшись к полковнику Валлерту. — Последнее подключение — сутки назад, во время тренировки.

Взгляд, который он на меня бросил, был таким коротким, что я решила, будто мне показалось.

— Хорошо, — кивнул полковник. — В камеру ее.

***

Я лежала на полу, сжавшись, пытаясь хоть немного согреться, и вокруг моей головы было черное облако. Мне казалось, я его вижу, хотя в камере было темно — ни окон, ни щелочки, в которую мог бы пробиться свет из коридора. Но черное облако было — реальное, почти осязаемое, оно сопровождало меня с того момента, как доктор Эйсуле сняла металлическую пластинку с основания моей шеи. С тех пор я не могла сосредоточиться, не могла думать. Я даже не могла понять, почему Карим сказал, что я ни с кем не связывалась. Решил защитить меня? Или он сказал правду? Что, если разговор с Коди — плод моего воображения?

Об этом нельзя было думать. Если я допущу, что это правда, то мне конец. Я должна верить, что Коди уже далеко отсюда.

Дверь распахнулась, и я попыталась отползти в сторону, пока меня снова не окатили водой.

— Встать, — сказал мужской голос, и чей-то ботинок врезался мне под ребра.

Всегда надо вставать. Всегда надо выполнять приказы — это я усвоила. Тогда будет не очень больно. Оскальзываясь на мокром полу, я поднялась. На фоне светлого прямоугольника дверного проема выделялся черный силуэт. С его последнего визита прошел час. Или день. В темноте не было времени.

Я никогда не знала, когда именно они придут. Мне оставалось только лежать в темноте и ждать, каждую минуту ждать, что за дверью раздадутся шаги. Если меня заставали спящей, то били сильнее, поэтому я перестала спать. Через некоторое время пространство вокруг меня наполнилось звуками и образами, которых не существовало в действительности. Я понимала, что это, понимала, почему слышу, как кто-то зовет меня по имени, почему вижу вспышки в темноте, но они все равно казались пугающе реальными.

Сидя в темноте, я раз за разом повторяла себе, что это не навсегда, что выход найдется, и вспоминала однажды попавшиеся мне среди учебных документов правила поведения в плену. Быть спокойной и вежливой, не лгать — по микродвижениям враг поймет, что ты скрываешь, не говорить правды, кроме имени и звания, не смотреть в глаза. Остальных я не помнила.

Несколько раз темнота вдруг заканчивалась — под потолком вспыхивали яркие лампы, такие яркие, что я слепла. Пока они горели, я все время думала, что это значит, зачем они включили свет, кто на меня смотрит и что хочет увидеть, — а потом я снова оставалась в темноте, с зелеными пятнами перед глазами.

— Руки! — приказал сержант Дале.

Я вытянула руки вперед и зажмурилась. На запястьях темнели свежие следы от наручников и ударов.

Они никогда ничего не спрашивали, не пытались узнать, какую диверсию я планировала, зачем пришла сюда и кто мои сообщники, не говорили, что со мной будет. Просто делали то, что считали нужным.

Мой дед служил в армии, вспомнила я вдруг, и темное облако качнулось вокруг моей головы. Наверное, отец у него этому фокусу научился.

Секунды текли медленно, я стояла, тяжело дыша, ожидая, что сейчас он ударит. Может быть, один раз, может быть, два. А может, будет бить, пока я не упаду. Может быть, он выстрелит мне прямо между зажмуренных глаз. Может быть, они сделали это и с Коди.

Хуже всего, когда не знаешь. Тогда страх проникает в тебя, разъедает внутренности, как кислота, и ты живешь с дырой в груди, в которую вытекает все, что до этого составляло твою суть. Остается только черный, липкий, парализующий страх. Иногда мне казалось, что меня сейчас вырвет страхом.

Кто-то рассмеялся, а потом дверь захлопнулась. Я опустила руки и открыла глаза. Было все так же темно.

Может быть, в этот раз он просто ушел. Иногда они ничего не делали, просто смотрели, как я стою, как начинают дрожать от усталости мои вытянутые руки. Один раз я стояла так долго, что охранники трижды менялись.

А может быть, он сейчас откроет дверь снова. И снова рассмеется. Когда он учил меня драться, он тоже часто смеялся. Никогда не думала, что его смех будет звучать… так.

— Выход есть, — сказала я себе беззвучно, так же, как говорила уже много раз.

Язык был огромным и распухшим, с трудом ворочался в пересохшем рту. Я села на пол, обхватив колени руками, и принялась жевать влажный рукав. Руки мелко дрожали.

— Выход есть, просто я сейчас его не вижу. Я что-нибудь придумаю.

Но мысли путались, я не могла сосредоточиться. Слова потеряли свою силу. Правда заключалась в том, что я просто не способна была ничего сделать. От меня больше ничего не зависело. Вначале я еще думала о том, чтобы пройти через это и сохранить лицо, прикидывала, что я скажу во время допроса, как именно попытаюсь выкрутиться, но теперь… Мне просто хотелось, чтобы все это закончилось — с любым результатом.

И именно тогда дверь открылась, впуская в камеру полковника Валлерта.