Гнев богини Геры

Глава II Дом Алкмены

Работы оставалось еще очень много, однако человек, сооружавший стену, особенно не торопился. Конечно, приятно будет ощущать себя в безопасности, когда стена встанет во весь свой рост, однако сейчас, пока он искал подходящий камень, тащил его к месту строительства, водружал на нужное место, он получал возможность оставаться наедине с собой, думать, ни на что не отвлекаясь, о том, что могло бы быть или еще может быть впереди.

Этот отрезок стены достигал ему пока что до бедер, и хотя его высота была явно недостаточной, лично его она вполне устраивала. Уже не нужно наклоняться до земли, а поднимать тяжелые камни пока еще не слишком трудно. И еще одно преимущество — если захочешь присесть, не нужно делать лишние движения.

Большой, довольно плоский камень лежал на широком основании, сохраняя шаткое равновесие, возле пустого места в кладке. Человек, строивший стену, закрыл один глаз и наклонил голову, прикидывая. Удостоверившись в своей правоте, он поднял над головой руку, взглянул на камень и затаил дыхание. Сосредоточился. Приподнялся на цыпочках и резким движением, быстрее молнии, ударил.

Ребро ладони резко столкнулось с твердой поверхностью. Искры брызнули в разные стороны, яркие даже при свете дня, и камень раскололся. Большой кусок аккуратно упал на предназначенное для него место; мелкие улетели к деревьям, росшим по другую сторону стены.

Человек удовлетворенно усмехнулся, поглядел по сторонам — не видел ли кто, — потом состроил гримасу, слегка ссутулил плечи, потер свободной рукой запястье и простонал:

— Проклятье, все-таки больно.

— А я слышала твои слова, — пропел женский голос.

«Прекрасно, — раздраженно подумал он, — замечательно».

— Извини, мать.

Из-за деревьев вышла женщина, держа под мышкой корзинку свежих цветов. Стройная и светловолосая, с первыми седыми прядями, которые становились заметны, лишь когда ее головы касался прямой солнечный луч. Ее лицо было слегка округлым и гладким, щеки раскраснелись, а на высоком лбу выступила легкая испарина.

— Знаешь, Геракл, ты мог бы использовать и молот, как все обычные люди, — упрекнула она его с улыбкой.

Геракл улыбнулся в ответ:

— Так мне неинтересно, потому что слишком просто.

Нагнувшись, он сунул руку в деревянную бадью с водой и вздохнул, преувеличенно подчеркнув свое облегчение, чтобы вызвать ее смех.

Она и вправду засмеялась.

— Тебе жарко, — сказал он, когда жжение наконец-то прекратилось. — Посиди немножко.

И хотя ее губы уже сложились для слов протеста, он обнял ее за талию и заставил присесть на стену.

— Ну что, — произнесла она, ставя корзинку рядом и аккуратно разглаживая платье. — Снова хвастаешься?

— С каких это пор я должен хвастаться перед тобой?

Он сел на землю у ее ног и прислонился спиной к ее коленям, радуясь возможности устроить себе перерыв. Она стала гладить его по голове, а он нежился и наслаждался этими прикосновениями.

Несколько минут они сидели и молчали, слушая пение птиц в лесу, жужжание пчел в цветущих травах и почти неразличимый шепот ветерка в ветвях деревьев.

— Ты, конечно, понимаешь, — спокойно произнесла Алкмена, — что доводишь меня до исступления.

Он нахмурился:

— О чем ты говоришь? Тебе не нравится, что я сюда приехал?

Ее рука ласково шлепнула его по голове.

— Конечно, я рада твоему приезду, и ты это прекрасно знаешь. Я вижу тебя так редко.

— Тогда в чем же дело?

Она махнула рукой влево и вправо:

— Стена.

Он вспомнил ее первоначальную реакцию на его предложение — что стена для защиты дома и земли ей не нужна — и свой ответ. Он ей сказал, что она не должна отказываться от стены, потому что часто остается одна.

Ему не нужно было даже добавлять, что у него с души камень свалится, когда он будет знать, находясь в странствиях, что она в безопасности.

— Ну и что?

— Перестань кривляться. Это тебе не идет.

— Я не кривляюсь, — заныл он, хотя сознавал ее правоту, а потом весело рассмеялся, запрокинул назад голову и легонько стукнул ее затылком по ногам. — Ладно, не буду. Но почему ты возражаешь против стены? Я-то думал, ты согласилась, что она нужна.

— Верно, Геракл, — терпеливо сказала женщина. — Но всякий раз, когда ты возвращаешься домой, ты добавляешь к ней совсем немного, зато много сидишь со мной, мы разговариваем, ходим в селение, и дни проходят. — Она тихонько вздохнула. — Иногда слишком быстро. Слишком быстро.

— Ну и что же?

— Замолчи. — Она опять шлепнула его по голове. — Так вот, рано или поздно ты начнешь уходить сюда почти на целый день…

— Мама…

— Чтобы думать.

Он тотчас же понял правоту ее слов и опустил голову.

— Прости. Я не…

В ее голосе звучала нежность.

— Геракл, ты мой сын. Я слишком хорошо тебя знаю. Или у тебя что-то стряслось, о чем ты не хочешь мне рассказывать, или тебе просто не сидится дома. — Нежность сменилась легкой грустью. — И ты готовишься к новым странствиям.

Он повернулся, выгнув спину так, чтобы она могла видеть его лицо.

— Ты права.

— Я знаю.

— Я терпеть не могу, когда ты бываешь права.

— И это мне тоже известно.

Он стиснул ее лодыжку.

— Вообще-то…

Она подняла брови:

— Что «вообще-то»?

— Я не могу сказать, что мне не сидится дома. И ничего у меня не стряслось. — Он уставился на траву, выросшую возле стены. — На этот раз мне стало как-то тягостно. Трудно даже определить словами это ощущение. Тревожное предчувствие, что ли.

Она пошевелила пальцами, давая понять, что ей пора идти дальше. Потом они направились по редкому лесочку в сторону ее дома. Его радовало все — прохлада тени, солнечное тепло, дикие цветы, распустившиеся повсюду в лесу и на лугах после двухдневного легкого, но постоянного дождя.

— Ты беспокоишься из-за Геры, — сказала она.

Он уже собрался было ей возразить, когда неожиданно понял, что мать снова права. И все-таки это предчувствие он неправильно назвал тревожным. Тревоги в нем почти не было. Скорее ожидание. Оно появилось у него с тех пор, как коварная мачеха попыталась его убить. И это его действительно беспокоило. Хотя, конечно, в этом, возможно, и крылась причина, почему она ждала так долго и не делала больше никаких попыток — чтобы заставить его нервничать. В таком случае ему следовало вести себя более осторожно, но без ненужной скованности. Если, конечно, желание заставить его чувствовать себя скованным и стало причиной того, почему она так долго ждет, не делая новых попыток его убить…

Алкмена тихо рассмеялась и взяла его под руку.

— Не думай об этом так много. Иначе у тебя закружится голова.

— Слишком поздно, — пробормотал он, когда они вышли из-под деревьев.

Скромный дом Алкмены казался меньше, чем был на самом деле, из-за растущих над ним деревьев, которые защищали его от жарких и холодных ветров, от солнца и бурь. В саду, разбитом по одну сторону от дома, мать выращивала овощи, а также цветы, диковинная красота которых могла соперничать с теми, что выращивались профессиональными цветоводами вокруг Коринфа или Спарты.

Место уюта.

Место чистоты и покоя.

Когда они подходили к двери, Алкмена что-то пробормотала и подтолкнула его к длинной и низкой мраморной скамье, стоявшей в саду.

— Присядь. Когда обед будет готов, Плеофия тебя позовет.

— Что? — Геракл прикинулся оскорбленным. — Ты не хочешь, чтобы я сегодня приготовил обед?

— Сядь, — повторила она и дождалась, когда он сядет. — Насколько мне помнится, ты готовил обед вчера.

Он подчинился и поморщился, когда ему вспомнились слова Плеофии, служанки матери, которые она произнесла, увидев плоды его трудов на кухне. «Молодая женщина, — подумал он, — не должна даже знать таких слов, которые употребляют только солдаты».

Геракл виновато улыбнулся:

— Ладно. Я подожду.

Алкмена нагнулась и поцеловала его в лоб.

— И не волнуйся ты из-за Геры. Она сделает свое дело, когда придет время. Не раньше. И твои волнения ее не тронут. — Она поцеловала сына еще раз и пошла в дом, однако он все-таки успел уловить тревогу в ее глазах.

Она прекрасно понимала, что Гера не угомонится, пока не отправит его к Аиду; еще она знала, что он не успокоится, пока не расквитается за все с богиней, заставившей его убить своего друга Ифита.

И на эту месть может уйти вся его жизнь.

Но даже ее будет недостаточно, чтобы отплатить богине за ее коварство и злодеяния.

«Ладно, ладно, — отругал он себя, — не заводись. Ты сейчас вернулся домой, и матери не обязательно нести этот груз».

И это была правда. Всякий раз, когда он приезжал, она едва не рыдала от радости при виде его и от облегчения, что он все еще жив; а при каждом расставании изо всех сил старалась скрыть свои страхи и связанные с ними слезы. Она также изо всех сил старалась в его отсутствие жить нормальной жизнью, но, по свидетельствам его местных друзей, он понимал, что ее непрестанно терзает тревога.

Он также знал из бесед с ней, что она бывает в курсе всех его дел, потому что Зевс, его отец, взял себе за правило сообщать ей о них.

Это могло показаться утешительным.

Но на самом деле не утешало.

Он не разговаривал со своим отцом с тех пор, как погибла его семья, потому что Зевс был в то время слишком увлечен своей очередной любовной интрижкой и не остановил Геру, не предостерег семью Геракла о ее планах. Алкмена много раз говорила сыну, что Зевс огорчен и стыдится за Геру. Но Гераклу уже было безразлично. Зевс все равно не мог страдать так, как он, а еще Геракл подозревал, что его отцу никогда не было по-настоящему стыдно.

Когда-то он любил своего отца.

Возможно, что-то оставалось в его душе и до сих пор, однако эта любовь омрачалась чем-то очень близким к ненависти.

Геракл смотрел на цветы, стиснув зубы и сжав кулаки, пока наконец не понял, что делает. Тогда он на секунду закрыл глаза, открыл их и на этот раз увидел цветы, их нежные чашечки, ощутил их сладкий аромат. Он сделал глубокий вдох, выдохнул и расслабился.

И тут же подумал, не пора ли ему отправляться в дорогу.

Начать новый жизненный цикл.

Или, может, еще немного поработать на стене, пока его не позвали обедать?

Он встал.

Он взглянул на дом.

Он посмотрел мимо дома на пустую дорогу.

Он ощутил зуд в ладони, взглянул на нее и покачал головой, обнаружив синяк и легкую припухлость. «Дешевый хвастун, — подумал он, — не мог, что ли, взять молот? Зачем тебе понадобилось рубить камень голыми руками? Все это твое честолюбие».

Он снова посмотрел на руку.

Проклятое хвастовство, и оно проявляется не только в этом.

Через мгновение до него донеслось задорное пение, и он увидел бредущего по дороге мужчину с гордой, даже надменной осанкой. Свои пожитки незнакомец перекинул через плечо, а его левая рука лежала на бедре, на висящих там ножнах.

— Мать! — крикнул Геракл. — Сегодня мы с тобой обедаем не одни.

Он услышал ее ответ и снова сел на скамью, на этот раз верхом. Стал ждать. Надеясь, вопреки всему, что пение вскоре прекратится. Люди и с более благозвучными голосами постеснялись бы петь на улице, да еще так громко.

Человек махнул ему рукой и скрылся за домом.

Геракл почувствовал на себе чей-то взгляд. Повернув голову, он увидел Алкмену, стоящую в арке дверного проема. Она прислонилась к стене с преувеличенной небрежностью. Он покачал головой:

— Ты знала?

Она пожала одним плечом:

— У меня было предчувствие. — Она усмехнулась. — Как и у тебя. — И она опять ушла в дом.

Через несколько секунд Иолай вышел из-за угла дома, сбросил свои пожитки и сел напротив Геракла.

— Ты хорошо выглядишь, Геракл.

— Да и ты тоже неплохо.

Иолай был на целую голову ниже Геракла. Его длинные волнистые волосы слегка выгорели на солнце. Сильным он вовсе не казался, но сила у него была немалая; не выглядел он и быстрым, и ловким; однако и в этом у него было мало соперников. И хотя он прекрасно владел мечом и кинжалом, что торчал у него за поясом, он, как и Геракл, предпочитал всему добрый удар кулаком, который учил неосмотрительного противника уму-разуму, но не убивал.

После недолгого молчания Иолай отрывисто потер руки.

— Я просто проходил мимо и подумал — дай-ка зайду к твоей матери.

— Конечно, что ж не зайти.

— Замечательное совпадение, ты не находишь?

— Точно, замечательное.

Иолай отстранился.

— Геракл! — воскликнул он, изображая негодование. — Геракл, ты что, мне не веришь?

Геракл улыбнулся в ответ:

— Почему не верю?

Его лучший друг печально покачал головой:

— Я не понимаю. Человек приходит в гости, а получает какие-то гнусные подозрения.

— Подозрения? Ты ведь пока еще и поздороваться толком не успел.

— Ой! — Иолай протянул ему руку: — Привет.

— Привет. — Геракл взял его за руку, потряс ее, а потом неожиданно дернул Иолая к себе, обнял и похлопал по спине. Оба засмеялись. Потом, отсмеявшись, Геракл попросил: — Так расскажи мне про это совпадение, Иолай.

— Я оскорблен в лучших чувствах.

— Ты обманщик.

— Ладно, допустим. Но все-таки я оскорблен.

Геракл хохотнул и стал смотреть, как Иолай роется в своем узелке.

— Подожди, приятель, сейчас я кое-что тебе покажу. Это поразительно. Самая поразительная вещь, которую я видел в своей жизни. Тебе она понравится. Непременно понравится.

— Нет. И не надейся, приятель.

На скамье между ними Иолай выложил какую-то свою одежду, кремень, завернутую еду, которая так пахла, словно ее давно нужно было выбросить, еще одежду, точильный камень для лезвий и еще какие-то вещи, о назначении которых Гераклу лень было даже думать.

— Я знаю, что он тут, — бормотал Иолай. — Я видел его вчера.

— Что?

— Увидишь.

— Иолай, я умру от старости, когда ты найдешь наконец то, что ищешь.

Иолай махнул рукой.

— Ладно. Ты сейчас… Ага! — Он торжествующе протянул другу небольшой предмет. — Вот, нашел!

Геракл посмотрел на долгожданную находку.

— Так это свиток пергамента.

— Точно!

— Я видел такие и раньше. На них всегда что-нибудь написано.

— Точно!

Как ни любил Геракл своего друга, но бывали минуты вроде теперешней, когда ему хотелось хорошенько его встряхнуть, просто чтобы посмотреть, можно ли заставить его говорить яснее. Тщетная и, пожалуй, даже глупая надежда.

Иолай с размаху вложил свиток в ладонь Геракла.

— Это приглашение.

— Куда?

— Геракл, — торжественно объявил Иолай, — это приглашение на самое великое событие в моей жизни. И в твоей тоже. В наших жизнях. Это, Геракл, поможет нам разбогатеть.

Геракл ничего не ответил.

— Ладно, — кивнул Иолай, — возможно, богатыми мы не станем. Но уж знаменитыми — это точно.

Геракл посмотрел в сторону дома, надеясь, что их вот-вот позовут на обед. Незамедлительно.

— Ну, может, и не слишком знаменитыми. — Иолай похлопал пальцем по свитку, а потом ткнул им в грудь Геракла. — Но успех это приглашение нам уж точно обеспечит, дружище.

— Успех?..

Иолай широко улыбнулся:

— У женщин, приятель. Успех у женщин. Прекрасных, изумительных, великолепных женщин!

— Каким образом? — только и спросил Геракл.

Иолай гордо выпятил грудь.

— Мы станем судьями на состязании по красоте, вот как.

«Оставь ему еще один шанс, — мысленно сказал себе Геракл, — а после этого ты можешь дать ему тумака».

— Что еще за состязание по красоте?

Иолай вздохнул

— Ты что, не слышал? — Он помахал свитком перед лицом Геракла. — Вот какое. И я тебе вот что скажу — это единственная вещь, которую мы можем сделать вместе, не рискуя быть убитыми.

«Что ж, верно, — подумал Геракл. — Это будет наше первое совместное предприятие такого рода».

Однако, когда они направились к дому, он остановился, нахмурился и поглядел назад и вверх.

Несколько маленьких облачков, стайка темных птичек — и больше ничего.

Так почему же его не оставляет ощущение, будто затевается что-то недоброе? Будто кто-то следит за ним?

Будто что-то его ждет.