Главред: назад в СССР 4

Глава 26

Арсений Степанович Бродов. Чем больше я думал, тем сильнее убеждался в том, что именно он причастен к самой дурной части этой истории. И навели меня на такую мысль слова Бульбаша, когда он рассказывал, что пошел искать поддержки не у меня, а как раз у второго зама.

Ведь что сделал Бродов? С одной стороны, действительно попытался успокоить коллегу. А с другой, просто увел его в сторону от проблемы. Не предложил честно пересмотреть свой подход к работе, а вместо этого, наоборот, укрепил его в собственных заблуждениях. Не ты, мол, Виталий Николаевич, исписался, это Кашеваров тебя не раскрыл. Не дал подходящего задания, чтобы вырвать тебя из рамок. Вот обиженный Бульбаш и бросился в объятия «Правдоруба», когда Синягин надавил на больное.

Это могло быть досадным совпадением, но я вспомнил, как однажды Арсений Степанович подговорил старика Шикина, и они вдвоем пытались мне помешать подготовить номер. Вышло наивно, но показательно — это сейчас Пантелеймон Ермолаевич был готов спорить со мной до хрипоты, когда привык ко мне новому. А тогда он еще опасался прежнего Кашеварова, который мог и прикрикнуть, брызжа слюной. Но при этом Шикин всегда был идейным коммунистом, ветераном войны, который болезненно реагирует на то, что считает бесчестным. В тот раз это были мои инновации, боязнь которых использовал Бродов. А потом… Тот же Арсений Степанович споил бедолагу Бульбаша, чтобы вывести его из игры и подставить тем самым меня.

И вдруг снова Бульбаш, его слабость к пьянке, но самое главное — обида и чувство, будто его не ценят. А дружище Бродов тут как тут. Успокаивает, подтверждает, что Виталий Николаевич несправедливо задвинут молодыми и более дерзкими коллегами. После чего тот моментально оказывается в капкане «решалы» Синягина. Совпадение? Не думаю, как говорил один журналист из будущего.

Я решительно поднялся, вышел из кабинета и направился в один из соседних, где трудились Бульбаш, Зоя и Бродов. Кстати, пора уже девчонку переселять в отдельное помещение. Но это чуть позже, когда придет обещанное Краюхиным пополнение, и коллектив увеличится. Вот тогда мы засядем с завхозом Гулиным и распланируем новую рассадку. У меня ведь потом еще практиканты появятся, тоже надо придумать, куда их деть… Все потом!

— Арсений Степаныч, пойдем покурим, — предложил я с порога, и на меня уставились две пары удивленных глаз. Две, потому что Бульбаш сейчас в компании с Никитой беседовал с Поликарповым, рассказывая упущенные ими ранее подробности.

Мелькнула мысль, что я сейчас совершаю ошибку и ни за что ни про что взъелся на невиновного человека. Вот только факты, как известно, самая упрямая в мире вещь. Времени только мало, так что просто придется идти ва-банк. Брать нахрапом.

— Пойдем, — неуверенно ответил Бродов. — Я тут как раз уже думал перерыв сделать… А что случилось?

— Да ничего не случилось, — я обезоруживающе улыбнулся. — По статье пару тезисов можем обсудить, чтобы коллегам не мешать.

— Евгений Семенович, вы же бросили? — все-таки попыталась вмешаться Зоя.

— Ох, бросишь тут с вами, — я нахмурил брови в притворной строгости. — Да и кофе уже не лезет, а отравиться чем-то надо…

— Но, может, все-таки не стоит? — девушка искренне пыталась понять мою мотивацию и встревоженно захлопала ресницами.

— Ну, может, и не стоит, — я сделал вид, что засомневался. — Наверное, просто так с тобой, Арсений Степанович, постою. Работайте, Зоя Дмитриевна, работайте. Простите, что отвлек вас своими метаниями.

Толстяк тем временем залез в шкаф, достал оттуда необъятное пальто, закутался в него, напялил на голову пышную меховую шапку, мгновенно став похожим на полярника. Движения у него при этом были суетливые, он явно что-то заподозрил. Но думает, наверное, что дело в чем-то другом.

На лифте мы съехали молча, вышли в темный дворик за зданием редакции, где пару дней назад, оказывается, установили железный ларек для пункта народной дружины. Он пока пустовал, освещаемый потускневшим фонарем, и смотрелся как чуждый элемент среди устоявшегося порядка.

— Будешь все-таки? — Бродов протянул раскрытую пачку «Родопи», но я отказался.

— Так постою.

Арсений Степанович прикурил, нервным движением погасив одну спичку и достав следующую. Получилось у него только с третьей.

— Мне все известно, — нанес я удар. — Он тебя выдал. Все рассказал.

— Как? — от неожиданности Бродов выронил изо рта сигарету.

— Вот так, — я развел руками, испытывая в душе разочарование. До последнего ведь надеялся, что ошибаюсь, что такого не может быть. — Ему ведь сидеть теперь лет пятнадцать как минимум. Вот и сдает всех, чтобы максимально скостить срок.

— Погоди, Жень, а о чем ты? — Арсений Степанович опомнился и теперь пытался сделать хорошую мину при плохой игре.

— Я о том, что ты Никите угрожал, — я пошел ва-банк. — Что его девушку изуродуют, если он не бросит дымовую шашку…

— Нет! — Бродов сорвался на писк и закашлялся. — Я только рассказал, сам ничего не делал!

Капкан захлопнулся. А внутри у меня будто нагадили.

Мы сидели в моем кабинете. Я, мрачный как туча. И обильно потеющий Бродов, скукожившийся и мечтающий провалиться сквозь пол. Ведь так все хорошо начиналось… Помог мне, поддержал, получил заслуженное направление в будущую свободную редакцию. А теперь все пошло под откос.

— Кому рассказал? — я, наконец, прекратил пытку молчанием.

— Женя, прошу, не губи, — голос толстяка дрогнул. — Я не думал, что все настолько зайдет… Он ведь молодой, глупый, из-за него меня за расклейкой поймали.

— Так, стоп! — я даже головой потряс и помассировал виски. — Кого поймали? За какой расклейкой?

Вся стройная картина, выстроенная у меня в голове, рассыпалась как карточный домик.

— Сын мой, Васька, — руки Арсения Степановича затряслись. — Дурачок, по моим стопам решил пойти. Только с системой бороться, а не прислуживаться, как он говорил. Ничего ты, мол, папа, не понимаешь, и весь ваш совок скоро сгинет… Он же в Калинине у меня учился, а там людей с разными взглядами, сам понимаешь. В Москву нацелился, да не взяли. А с тобой, говорит, не хочу работать. Еще, мол, в Москву попробуюсь.

— И… что? — я все еще не понимал, хотя понемногу паззл вновь начал складываться.

Я вспомнил, как на прошедшей планерке мой зам вдруг сослался на кого-то, кто говорил, что «может быть по-другому». Получается, это его сын? Инакомыслящий в семье журналиста районки?

— Он создал эту «Молнию», — продолжал причитать Бродов. — Практиковался. Мы сначала с ним разругались вдрызг. А тут ведь совпало, что «Правдоруб» появился, и он загорелся. Вот, говорит, папа, нормальные люди газету делают для таких же нормальных. Рвался, чтобы его туда взяли…

— А ты? — я пристально посмотрел на него.

— Уберечь его хотел, дурака, — толстяк отвернулся. — Листок-то его я клеил… С утра пораньше, чтобы никто не видел.

— Поэтому он так неожиданно появлялся, — понимающе кивнул я. — И кто же тебя поймал за расклейкой?

Бродов замолчал. Было видно, что он боролся с собой. А потом, спустя томительные минуты, выдавил.

— Хватов. Богдан Серафимович.

Вот я и узнал следующее имя. Наверно, случайно… С другой стороны, тот же Хватов взял Бродова, поставив на ту же слабость. И сегодня я фактически прошел по его следам.

— Рассказывай дальше, — я вытащил из пальцев Бродова сигарету, которую он не выпускал еще со двора, и бросил в урну.

Все оказалось настолько просто, насколько ужасно. Хватов и Бродов были давно знакомы — Богдан Серафимович же возглавлял «Андроповские известия» и воспользовался старыми знакомыми, чтобы собрать информацию на новых сотрудников… Стоп! Я неожиданно осознал, что сам Хватов сейчас тоже в больнице. И непонятно, это Синягин случайно дал так невовремя задание Никите или старик решил уловить момент, чтобы состряпать стопроцентное алиби?

— Он меня убеждал, что надо потерпеть, — рассказывал Арсений Степанович. — Что скоро многое станет можно… Но до этого Васька может запросто получить уголовку. А если мы поможем, то он и сына отмажет, и меня не забудет.

— А подождать чего? — глухо спросил я.

— Твоих предсказаний, — усмехнулся Бродов. — Точнее момента, когда они сбудутся. Ты ведь про гласность всегда говорил, еще в Калинин ездил, чтобы Зойку продвинуть и новую газету открыть.

— И дальше?

— Богдан говорил, что ты очень умный парень. Что правильно рассчитал будущее информационного поля в стране. Когда газеты станут свободными, а потом еще перейдут полностью на хозрасчет… Очередной НЭП. И на газетах можно будет зарабатывать. Пока еще нет, но…

Арсений Степанович заговорил сбивчиво, но я прекрасно его понимал. Бизнес существовал в стране и до этого, только был нелегальным. Чтобы взять под контроль нетрудовые доходы, Верховный Совет в прошлом ноябре принял закон «Об индивидуальной трудовой деятельности». Об этом я как раз и рассказывал Вовке Загораеву, обещав ему, что скоро можно будет легализоваться. Потом напомнил еще раз, уже при его коллегах — Рокки и Монголе. То же самое говорил и Сивому недавно. В силу этот закон вступит 1 мая этого года, 87-го. Правда, поначалу предпринимательством можно будет заниматься в свободное от основной работы время, а к труду привлекать только родственников. Но первый камешек уже понесет за собой лавину — всего через год, уже в мае 88-го, государство позволит вновь, как во времена НЭПа, создавать частные предприятия. Кооперативы и их «экономическая состязательность» с традиционным сектором будут признаны движущей силой развития. А деятельностью станет можно заниматься любой, главное, чтобы она не противоречила законам СССР и союзных республик.

Хватов, будучи хитрым приспособленцем, правильно почуял ветер перемен и подкрепил свою уверенность моими словами. Тем более что я настолько резво принялся строить новые СМИ, что не поверить в это было бы попросту глупо. А если в этой реальности нужные законы появятся раньше, чем в моей прошлой, то и зарабатывать на газетах станет гораздо проще и быстрее. Хватов, конечно же, об этом не знал, но он наблюдал за мной, за моими идеями, в том числе аудиогазетой. И мотал на ус. А еще учел опять же мои слова о том, что лучше сразу застолбить за собой поляну. Вот и решил так сделать, пригласив Бродова в будущую редакцию. Его самого и непутевого Ваську.

А еще у меня сложился в голове очередной паззл. К моменту, когда я работал журналистом в лице Женьки Кротова, Бродов-старший уже умер. А Василий Бродов был редактором столичного немного желтушного сайта, рассказывавшего о «неожиданных» и «скрытых» страницах истории. Я не придал этому значения, хотя ресурс этот почитывал. И мне в голову тогда не могло прийти, что человек по фамилии Бродов появится в моей новой жизни…

Но это все будет потом, уже после распада Союза. Или, если перестройка пройдет как задумано, то просто позже. Когда та самая «информационная поляна» очистится. А Хватов тогда, выходит, решил зачистить ее от меня? Получается, он и есть тот самый влиятельный человек из Калинина, способный заказать убийство конкурента? Или есть кто-то еще, повыше, чем он?

— Что теперь со мной будет, Жень? — от раздумий меня отвлек Бродов. — И что будет с Васькой?

Хороший вопрос. Что теперь в принципе будет со всеми нами⁈ И тут меня неожиданно взяла злость. Не на Бродова, нет, хотя и он был в значительно степени виновен в происходящем. Весь этот цирк устроил человек, который всего пару месяцев назад отстранял меня от редакторской должности за недостаточную лояльность советской власти. Насколько же лицемерным он был!

Вот кто на самом деле убил страну, неожиданно понял я. Идейные коммунисты в моей прошлой жизни любили винить Горбачева. Мол, продался Западу, даже анекдоты на эту тему ходили. Афган, Чернобыль, надрыв в гонке вооружений — все это было ничто по сравнению с гнусью, которой занимались такие вот Хватовы на ключевых постах.

Когда стране требовалось обновление, они затыкали всем рты. Скрывали от людей правду, не слушали тревожных предупреждений, потому что это мешало спокойно делать карьеру. Зато потом, когда СССР, превратившийся в живой труп, покатился под откос, эти люди переобулись в воздухе и цинично принялись снимать сливки с эпохи перемен. Кто-то приватизировал народную собственность, другие сменили партийную вывеску, а третьи и вовсе, хапнув напоследок, сбежали на Запад, который еще вчера публично осыпали проклятьями.

Да, на моей малой родине был Краюхин, был Козлов и другие партийцы, которые искренне верили в то, что делали. Те, кто работал. Кто осторожничал не из опасений за свою шкуру, а чтобы не навредить стране. Жаль, что их, судя по всему, не хватило в критические моменты. А с такими, как Хватов, и врагов не надо. Без ЦРУ Союз развалили, из-за собственной жадности. Перспективу он в моих словах углядел, надо же… А чтобы я не мешал, чуть на тот свет меня не отправил. Еще и улыбался в лицо, на собрания мои ходил. Больно. Как будто толкнули и плюнули вслед. Но я сильный. И я не терплю подлость по отношению к себе, а также к тому, что люблю и чем дорожу.

— Садись и пиши, — ответил я Бродову, который, судя по всему, опять удумал загреметь на больничную койку.

— Что писать? — с готовностью уточнил тот.

— Эссе для колонки мнений в вечерку, — я так увлекся, что сломал в руках карандаш. — Тема: «Как я дошел до жизни такой». И подпись: Арсений Бродов, корреспондент газеты «Андроповские известия».

Тяжкий вздох толстяка слышали, наверное, на всех этажах.

Хватова задержали в больничном коридоре, когда он, ни о чем не подозревая, расхаживал в халате и тапочках, пытаясь охмурить медсестер белозубой улыбкой и гэдээровскими шоколадками. Долго не верил, что за ним пришли по-настоящему, пытался отшучиваться, а затем угрожать. Об этом мне рассказал Поликарпов по телефону — от встречи я отказался, сославшись на авральную сдачу газеты.

Готовили мы ее действительно в мыле. Все-таки нелегкая это работа — за сутки наполнить вечерку добротными материалами. Хорошо, что подавляющее большинство моих журналистов были честными и порядочными людьми, искренне любящими свою работу. С одним из таких, вернее с одной, я сидел сейчас в своем кабинете, корпя над макетом номера.

— Евгений Семенович, — Зоя пригладила волосы и покраснела. Впрочем, как обычно. — Что будем делать с колонкой мнений? Из-за того происшествия ведь у нас больше не было новых текстов… Целых две полосы свободны, а уже три часа дня. Что делать?

Глаза девушки от волнения расширились до диаметра медных пятаков. Это делало ее трогательной и очень милой. Я даже улыбнулся мысленно. Совсем юная, славная, но… Нет, Аглая ошиблась — Зоя мне не подходит. Она талантливая журналистка, преданная идеям коллега и даже вполне себе друг. Но не спутница жизни, не женщина, с которой хочется просыпаться.

— Мы успеем, — расслабленно улыбнулся я и положил перед Зоей листы с текстами Бульбаша и Никиты Добрынина.

— «Покаяние», — прочитала девушка заголовок статьи парня. — Это тот фильм, который Никита должен был посмотреть? Но этого мало, всего примерно полполосы…

— Не торопись, Зоя, — я неожиданно сам для себя перешел на «ты», и девушка встрепенулась. Ничего, это тоже пройдет. — Прочитай повнимательнее.

Зоя поправила очки, нахмурила брови и принялась водить глазами по строчкам. С каждой секундой ресницы ее порхали со все возрастающей скоростью, в итоге она не выдержала, отложила листок в сторону и уставилась на меня.

— Евгений Семенович, это шутка такая? Я не понимаю…

— Нет, Зоя, не шутка, — я с улыбкой покачал головой. — Это бомба. Ты дочитай, а потом посмотри, какой великолепный репортаж написал Виталий Николаевич. Четко на полосу.

Девушка жадно заглотила остаток Никитиного «Покаяния», потом взволнованно похлопала взмокшими ладошками по столу, нашла текст Бульбаша. В этот момент в дверь постучали.

— Заходи, Арсений Степаныч! — громко сказал я.

Толстяк по обыкновению протиснулся в узкую щель, словно ему это доставляло непонятное удовольствие. Он осунулся, выглядел как после бессонной недели, но в глазах блестела надежда.

— Принес? — улыбнулся я.

Бродов молча кивнул и протянул смятый листок. Я принял его, развернул, зацепился глазами за заголовок.

— Можешь, Арсений Степанович, — я одобрительно закивал, и Зоя, подогреваемая любопытством, отвлеклась от репортажа Бульбаша на очередной сенсационный опус. — Вот как раз и оставшиеся полполосы.

Зоя ахнула, прочитав аккуратную строчку вверху.

«Свой среди чужих, чужой среди своих: как я предал товарищей»