Жизнь наизнанку

Рождение зверя

— Дядя сталкер. Дай пульку! — канючил мальчишка лет десяти. Грязный, в старых отвратительных обносках. Черты лица не разобрать. Кажется, что в волосах кишат блохи — так и чешет свободной рукой, когда не протягивает ее для подаяния.

— Отвали! Не подходи ко мне, щенок! — мужчина отшатнулся от слишком назойливого паренька, словно от проказы, но тот не отступал. Протягивая руку, шел следом.

— Я же сказал — отвали! — сталкер остановился слишком резко, слишком грозно сдвинул брови, и что-то злобное, нечеловеческое промелькнуло в его взгляде. Мальчик оторопел и, развернувшись, убежал.

— Эй, мужик! Ты че? — раздался грозный голос. Вдоль правой стены перехода с кольцевой Проспекта Мира на радиальную толпились торговцы. Сброд сбродом! И одеты, как отребье. Нормальные челноки тут не «пасутся». Чего от Ганзы взять? Она только с Альянсами торгует. А все остальное — мелочь. Шли бы лучше чай с ВДНХ возить, и то дело было бы. А то трутся тут и живут хуже бомжей…

— Тебе чего ребенок сделал, урод? — не унимался торгаш. — Я тебя спрашиваю?!

— Не-По-Дхо-Ди-Ко-Мне! — зарычал сталкер, выделяя слоги. Он снова развернулся лицом к толпе, начавшей собираться сзади. В этот раз в его руке был пистолет. Люди отшатнулись, охнули. От ганзейского блокпоста бежали бойцы — видимо, мальчишка уже «настучал». Да плевать! Все равно никого подпускать нельзя. Звери! Все вокруг. Надо уходить. Иначе приступ сделает все раньше времени.

— Что тут происходит? — спросил Карпов — старший ганзейского патруля. Нормальный мужик, слегка дотошный, но на компромисс идет. — Волков, ты чего тут устроил? Совсем крыша поехала? Андрей, только же от нас, чего в самом деле взбеленился?

— Я лишь хочу, чтоб от меня отстали! — уже спокойней проговорил Волк, исподлобья посмотрев на Карпова.

— Слышь, Андрюх, давай-ка успокаивайся. Жена, небось, с задания ждет, а ты тут… Расходитесь! — крикнул старший в толпу. Люди на Проспекте Мира боялись ганзейцев. Те, в случае чего, могли не задумываясь и оружие в ход пустить. Поэтому народ, недовольно бурча, начал рассасываться. — А ты давай… — Карпов не договорил. Повернувшись, он увидел спускающегося по эскалатору Волка. Спина чуть сгорблена под вещмешком и автоматом, а походка тяжелая, слегка пошатывающаяся. Странно все это… Надо доложить Давыдову.

Жена. Нет, к ней сейчас нельзя. Определенно. Не то состояние. На радиальной сталкер, словно не замечая никого, спрыгнул на пути. Он зашагал во тьму, в сторону Сухаревской, благо тоннель никто не охранял. Альянс начинался с родной Рижской. А Проспект Мира-радиальная была своеобразной буферной зоной между Ганзой и его родной станцией. Следом нырнул никем не замеченный бомжеватый мужчина…

Метров через сто сталкер зашел в подсобные помещения. Все, что можно было, отсюда уже растащили, отвернули и оставили пустовать. Поэтому кроме пыли, бетонной крошки и старой паутины, свисавшей с потолка, внутри ничего не было. Он отыскал самую дальнюю комнату и забился в угол, выключив фонарик.

Лучше б сталкер этого не делал. Луч света был единственным связующим с реальностью звеном. Червячок, засевший в голове, ожил, отчего ее пронзило болью. Волк схватился за голову и рухнул на пол вниз лицом, потеряв сознание.

На Сухаревской было темно, грязно и холодно. Бомж Ванька подышал на руки в старых дырявых перчатках и с завистью посмотрел на одинокий костерок в центре платформы. Залетные челноки: погреться не пустят, поесть не дадут. А еще могут по шее надавать за излишнюю назойливость. Мало что-то их сегодня. Всего одна группа из шести человек. Обычно через Сухаревскую больше народа проходит, так что можно выпросить иногда что-нибудь пожевать. А чаем или водой горячей почти всегда угощают. А сегодня не получится. Час назад с Проспекта Мира пришли, мало их, да и вид какой-то злой. Один так недобро глянул, когда Ванька мимо проходил, что ну их на хрен, лучше уж мха в тоннеле поискать. И то дело будет.

Из темноты по платформе вышел мужчина. Фигура и одежда сталкера. Выправка тоже. Люди у костра заметно оживились, один из них зло крикнул:

— Эй! Ты мне, урод, за мальчишку так и не ответил… — на что пришедший достал пистолет и выстрелил в голову говорившему. Еще пять выстрелов прогремели над платформой. Ваня тихо скатился на пути. Авось не заметит. Волк огляделся, схватился за голову, потом поднял пистолет к виску, но через секунду опустил вниз, пробормотав:

— Надо что-то делать, — и ушел во тьму, обратно к Проспекту Мира.

Иван аккуратно выглянул, удостоверился, что Волк покинул станцию, и с довольным видом пошел обирать свежие трупы. Придется попотеть, чтобы быстро очистить их и стащить всех в яму для мертвых. Не зря он выгнал с Сухаревской старых обитателей. Концерт, что обещал Давыдов, удался. Вот только его могло зацепить, но обошлось. Действительно, иногда старые обноски творят чудо. Сливают с темнотой похлеще черной одежды военных. Так, теперь поживиться и с докладом на Проспект Мира…

Темнота обволакивала. Она скользила по телу, словно живое существо, холодила душу и заползала прямо в сердце, не вызывая у человека ничего, кроме спокойствия. Ни паники, ни страха. Только умиротворение от ощущения себя, как единственного живого в мире, канувшем во тьму.

Какое-то время ничего не происходило. Тишина, спокойствие, тьма. Даже боль в голове исчезла, словно и не было того червячка, что с недавнего времени поселился в мозгу тридцатилетнего мужчины. Только музыка, странная, неестественная, тихая, катилась вокруг, обволакивала, вела за собой. Раньше Андрей ее не слышал. Теперь же она была осязаема, словно нечто материальное и имеющее оболочку. Говорят, что люди с обостренным слухом что-то слышали в этом перегоне. Но для них это была песня смерти, а его червячок наслаждался, как будто звуки, не унимающиеся в тоннеле между Проспектом и Сухаревской, несли умиротворение и покой. А сталкер так давно этого не имел.

Темнота озарилась пятнами: они вспыхнули впереди, что-то говорили, портили музыку и тьму, которая помогала ему быть самим собой. Как же эти яркие сгустки достали! Голова вновь взорвалась острой болью. Нет, не сейчас! Не теперь! Суки! Проклятые твари! Нельзя так оставлять это!

Шесть выстрелов — шесть лопающихся и исчезающих пятен. Как все же здорово вновь слушать тишину, которая поет, и видеть темноту, ощущать ее, гладить, обнимать…

Червячок зашевелился, вызвав новую волну боли, и Андрей пришел в себя. Его тут же затрясло. Что же он наделал! Пугающая картина явилась взору. Сухаревская, одинокий костер, шесть людей, так и не понявших, что происходит… Все мертвы. Он приставил пистолет к виску. Надо быть храбрым. Несколько долгих секунд он пытался надавить на курок. Но в голову влезла мысль, объясняющая все. Можно ведь и по-другому! У Волка созрел план. Срочный и верный. Все, что нужно — это взрывчатка! Много взрывчатки…

Но сначала домой, пока приступ не повторился. Не хочется причинить вред ни жене, ни ребенку. Кроме того, куда-то подевался автомат с вещмешком… Придется взять дома запасной.

Слава богу, в их бедной комнатушке никого, топчан заправлен, как и кушетка. Дочь в школе, а жена, видимо, на свиноферме. Это хорошо.

Быстро собрать вещи и обратно на Проспект Мира, пока болезнь вновь не взяла верх. Благо, походный мешок всегда собран. И «Эльку» не забыть, хотя на поверхность уже можно без нее. Все равно смерть… автомат не забыть, да со знакомым связаться в Ганзе, чтоб динамит нашел. У них там чего только нет.

Все. Выключить свет и, не задумываясь, и не оборачиваясь, на выход. Это надо сделать сегодня. Иначе можно не успеть. Либо грянет приступ и придется убить себя, либо червячок, засевший в голове, поймет, что к чему, и будет защищаться.

Андрей вышел из палатки и быстро зашагал по платформе. Желто-красная расцветка станции как нельзя раздражала. Главное — побыстрее свалить отсюда. Ни с кем разговаривать не стоит. Они не поймут, а с пистолетом в руках свою правоту доказывать не хотелось. Не так должен действовать правильный человек. А Волк считал себя правильным до невозможности.

— Андрюша! — ну вот, приехали! То, чего он так боялся, случилось. Сейчас крики, сопли, угрозы начнутся. Как же хотелось тихо исчезнуть из их жизни. Был муж, отец, — и нет, исчез. Все на местах. Поплакали бы недельку да и забыли. Теперь как? Непонятно.

Волк развернулся, посмотрев на Ирину. Она словно бы почувствовала и его настроение, и мысли. Женщина остановилась в нескольких метрах и заглянула в глаза мужа. И, кажется, все поняла. Чужие глаза. Совсем-совсем чужие.

— Не молчи, — прошептала она, — скажи что-нибудь.

— Мне пора, родная. — в глазах Андрея отразилось все. И бесконечная боль, что оставляет семью без кормильца, и нежелание смерти, и любовь, которой он так сильно дорожил. — Поцелуй за меня дочку.

— Не бросай нас, — тихо прошептала женщина. Ноги подогнулись, и она осела на гранитный пол Рижской. Не смогла даже заплакать. Лишь плечи сотряслись от тихих рыданий. Волк молча развернулся и, не оглядываясь, ушел со станции. Иначе все бы были в опасности и, в первую очередь, они — его любимые и родные.

— Да ладно! — кореш вытаращил глаза. За толстыми линзами очков это выглядело более чем комично.

— Не веришь? — Волк хмуро посмотрел на друга. — Зря не веришь, Вить. Зря!

— Ну, в это трудно поверить-то, хотя мне и доложили о твоем нездоровом поведении вчера на переходе, — мужчина пожал плечами. Глава хозяйственной службы Ганзы некоторое время молчал, изучая лицо наемника. Давыдов был другом сталкера с незапамятных времен. Именно он давал работу Алексею, человеку с Рижской, где такие люди, как он, были не востребованы. И Волк был ему за это благодарен. Но теперь пришло время уйти, и помочь опять же мог лишь Виктор. — Врачам бы показался, что ли.

— Сомневаюсь, что они в курсе, как эту заразу из меня вынуть, да и опасно все это. Очень опасно. Одна Сухаревская чего стоит! Поможешь?

— Экий ты скорый, аки паровоз! У нас в Ганзе не все так просто. Тут тротил выписывать надо через самого начальника. А это долго, можно неделю прождать.

— Нет у меня столько времени, Вить. Нет. Срочно нужно. Скажи ему, что зданьице одно рвануть надо, угрозу для вашей станции искоренить. Он меня знает, думаю поверит.

— Эх, ладно, пойду потреплюсь лично, глядишь сработает, — Виктор встал из-за стола. Снял очки, протер, затем надел и внимательно посмотрел на Волка. — А жене чего не сказал? У нее есть право знать.

— Нету, Витенька. Я все решил, о таком лучше не знать. Да, думаю, что она и так все поняла. Она у меня умная. Слухай, Давыдов, просьба к тебе есть.

— Ну?

— Если она решит с дочкой в Ганзу перебраться, поспособствуешь? У вас тут условий-то больше.

— Постараюсь, друг, постараюсь, — ответил Витя, похлопав Волка по плечу и направившись к выходу из собственного кабинета. И когда был вне досягаемости взгляда сталкера, улыбнулся каким-то своим, недобрым мыслям…

— Мам, что происходит? — спросила вошедшая дочка. Женщина, упаковывающая скудный гардероб в баул, не ответила и даже не обернулась.

— Куда ты собираешься?

— Мы… Мы уходим. — Ирина перестала собирать вещи, облокотилась о стопку белья, но не повернулась. Она не знала, что сказать Юле, если она спросит про отца. Тринадцатилетняя девочка очень любила Андрея, души в нем не чаяла, всегда с нетерпением ждала с заданий, которые он выполнял для Ганзы.

— Куда это мы собрались? — дочь бросила школьный мешок на тумбу у двери и медленно подошла к матери, дотронувшись до плеча. Тревога, появившаяся у входа в комнатушку, только возросла. Ирина вздрогнула от прикосновения, сердце сжала невыразимая тоска. Чего же она творит? Но выбор уже сделан и поменять ничего нельзя. Женщина поплотнее сжала губы и повернулась к дочери.

— Мы переезжаем.

— Куда? — эта новость повергла девочку в шок. — Но нам и здесь хорошо! Я, ты, папа… А как же папа?

— Нет его больше, — Ирина отвела взгляд, уставившись в стену.

— Как? — Юля попятилась. Красивое лицо вытянулось, а губы задрожали. — Но… Мне друг сказал, что видел его сегодня!

— Он ушел и больше не вернется, — жестокие слова сами слетали с уст женщины. Она не могла терпеть этот разговор. Тому, что она сделала, не было никакого оправдания. Но чем быстрее пройдет истерика у дочери, тем лучше. Для всех! — У тебя есть час, чтобы собраться…

— Я никуда не пойду! Пока не узнаю, что случилось с папой!

— Пойдешь! — Ирина подошла к дочери и посмотрела, наконец, в глаза. — Я не собираюсь с тобой спорить и слушать маленького ребенка, не знающего о жизни ни хрена! Я знаю, что для тебя лучше!

— Нет!

— Собирайся! — хлесткая пощечина отрезвила девочку. Юля взглядом чужого человека посмотрела на мать, обошла ее и принялась молча собирать вещи.

— Эх! Все под хвост хромой вичухе! — пробормотал мужчина. — Долго и счастливо пожить не получилось, так хоть помрешь героем… Неизвестным.

Снег хрустел под ногами, мороз щекотал кожу под противогазом. «Эльку» сталкер оставил на станции. Живым нужнее. Остовы автомобилей непроходимым барьером загораживали противоположную сторону улицы. Но туда и не надо. Родное гнездо червячка, что поселился в голове Андрея, было тут, рядышком. В отделении «Бинбанка». Старая табличка каким-то чудом все еще висела над входом. Прям все беды от этих банков… Здесь все началось примерно неделю назад и здесь, как Волк надеялся, все и закончится.

Андрей вошел, аккуратно закрыл за собой дверь, чтобы никакая дрянь не улизнула, и прошел в середину зала, где и остановился. В воздухе кружились микроскопические частички, те самые, что посеяли в мозгу Андрея болезнь. Они поднимались в воздух из желтых образований, похожих на мох и росших на стенах, полу и стойках клиентов. Червячок шевельнулся. Голову прострелила боль, затмевая сознание. Но все было тщетно. Мужчина готов был к подобному поведению чужеродного организма.

Автомат звякнул, упав на пол. Оружие теперь было не нужно. Цель достигнута. Отсюда дороги нет и быть не может. Следом полетел противогаз. Смысла нет дышать через эту штуку — как выяснилось, не помогает от спор гадкого сорняка. Да и надел-то только для того, чтобы не сдохнуть раньше времени от ядовитого воздуха…

— Ну, здравствуй, — тихо проговорил сталкер. — Думал я не пойму, где подцепил тебя?

Червячок зашевелился, словно расширяясь и разрывая голову изнутри, на что Андрей лишь хищно ухмыльнулся. Глаза увлажнились, но это уже не от боли. Все-таки есть вещи, с которыми с трудом расстаются даже суровые мужчины. Жена, ребенок, жизнь.

— Ты не дал мне пожить, урод, — сквозь боль прорычал сталкер. — Я отплачу тебе тем же!

Раздался взрыв, кроша несущие стены и не оставляя внутри здания ничего живого… Шестиэтажное пустое строение еще несколько секунд постояло, словно раздумывая, как ему поступить, затем с жутким грохотом рухнуло, подняв облака пыли и бетонной крошки. Пара глаз с удовлетворением следила сквозь окуляры противогаза за этим событием. От стены дома на той стороне проспекта отделился человек и быстро направился в сторону метро. Скоро здесь соберутся звери, привлеченные шумом.

Виктор Александрович Давыдов, глава хозслужбы Ганзы на Проспекте Мира, сидел в своем маленьком, но чистом кабинете, и довольно улыбался. У стены на стуле притулилась Ирина Волкова и прятала взгляд, стараясь ни на кого не смотреть. Перед столом стоял боец, недавно вернувшийся с поверхности. Тот самый бомж Ванька с Сухаревской. Помытый, переодетый в форму он разительно отличался от того грязного оборванца, что присутствовал на пустующей станции, когда там случилась трагедия.

— Ну, чем порадуешь? — Давыдов перестал улыбаться, только линзы очков сверкнули в свете энергосберегающей лампочки, освещающей мягким светом помещение.

— Взрыв стер все, как вы и предполагали, Виктор Александрович. И Волка и споры.

— Отлично, теперь дело за малым.

— Безупречный план, — меж тем заметил боец. — Я восхищен…

— Все, я сказал! — Давыдов прервал бойца, бросив быстрый взгляд на Ирину. — Теперь твоя задача — держать язык за зубами. С меня причитается. Но если что-то всплывет…

— Понял, Виктор Александрович. Разрешите идти?

Давыдов кивнул, и Иван, развернувшись на каблуках, вышел из кабинета. На несколько секунд помещение погрузилось в тишину. Потом Виктор снял очки, поднялся и, подойдя к Ирине, присел на корточки рядом, взяв ее руки в свои. Они дрожали.

— Да будет, Ир, — произнес он успокаивающе. — Обещаю, что сделаю все для тебя и твоей дочки. Обеспечу всем, чем не смог он. Андрей хороший человек, но бедный. Поверь, что со мной вам будет намного лучше. Только никому ни слова.

— Ни слова, — прошептала женщина. — Все для дочки…

— Ну вот и славненько…

Юля стояла снаружи. Сквозь неплотно сидящую, рассохшуюся дверь были слышны голоса. Сначала из помещения вышел довольный боец, потом послышался голос матери. Все было предельно ясно…

Девочка сжала кулаки. Желания плакать не возникало. Зато появилось другое: незнакомое и страшное, как и все в этом чертовом мире. Хотелось мстить. Девочка еще не знала такого слова, просто было желание взять в руки пистолет и избавиться от тех людей, которые убили папу. А потом танцевать на их мертвых телах… Потухший взгляд скользил по чистой до безобразия станции, но людей не видел. Только тварей. Чужих и опасных.

Что ж, придется затаиться. Молчать и ждать нужного времени, когда Юля вырастет и найдет способ отомстить. А пока… Пока она будет улыбаться, а за ширмой счастливого ребенка строить планы. Один ужаснее другого. Так как зверь, появившийся внутри, жаждал только крови…