Жизнь наизнанку

Звереныш

Его все звали Звереныш. То ли за полудикий образ жизни, то ли за то обстоятельство, как он появился на станции. Но это прозвище парнишку совсем не обижало. Никто не смел произносить его издевательски, или презрительно, окружающие старались называть его ласково, либо дружелюбно, чтобы не обидеть и не задеть чувств парня. И это прозвище стало скорее именем, так как настоящего его имени не знал никто.

Впрочем, все по-порядку.

Лет шесть или семь назад, никто не считал, да и смысла-то в этом люди не видели, в одну из спокойных ночей дежурил у северного тоннеля дед Архип со своим извечным напарником и закадычным другом Вовкой «Жгутом». Вроде разница в возрасте — лет около двадцати, но что объединяло этих мужчин, было совершенно не понятно. Они всегда жили обособленно ото всех: их палатки стояли рядом на отшибе, как раз возле северного тоннеля. Конечно, у всех возникали вопросы и домыслы, почему эти двое практически не общаются с населением, игнорируют его, но тот факт, что они исправно выполняли свои трудовые и военные обязанности, затыкал многих. Чем бы человек ни занимался, лишь бы он делал это на пользу станции.

Как рассказывает «народное радио», в ту ночь все шло более, чем спокойно. Тоннель был безопасен. Дальше находилась заброшенная станция. Необитаемая и никогда особых неприятностей не приносившая. Разве что пугала иногда забредших на нее путников странными тенями и неестественными звуками. Да и то не всегда. Выходы с нее и тоннели, ведущие дальше по ветке, завалены, и ничего вроде появиться из них не должно было.

Костерок горел ленивенько, словно сам готов был заснуть. Тени плясали мирно и ласково. Разговор не шел. Каждый думал о своем, да и после раздавленной бутылки местного самогона, головы под методичный треск затухающего костерка сами опускались на грудь, толкая парочку, если можно так выразиться, на преступление, так как сон на дежурстве был серьезным проступком. Несколько раз они могли спокойно вылететь со станции, но первое время им сходило это с рук, а позже они нашли какой-то выход. Какой именно, народное радио умалчивает, вот только давно их никто не заставал спящими на постах.

Они бы так честно и проспали свою дежурную ночь, незаметно и мирно, когда чей-то вой разбудил их.

Дед первым распахнул глаза, чувствуя, как кожа покрывается нездоровой испариной. Он покрепче сжал свой старенький и потрепанный АК и несколько минут пялился в темноту тоннеля, решая сложную загадку — не померещился ли ему вой. Его друг и соратник посапывал рядом, как не бывало, успев, по всей видимости, заснуть глубоко. Жгут всегда отличался неимоверно крепким сном, а уж под самогончик-то и подавно. Антип еще несколько минут пялил глаза в темноту, потом подкинул дровишек, которые уже несколько лет подряд таскали сверху, с местной мебельной фабрики, и пристроился обратно, решив было, что на его ушах сказывается старость.

Но не прошло и полминуты, как вой раздался снова. Дед опять вскочил и беспокойно посмотрел в тоннель. Зыук был какой-то заунывный, жалобный и печальный одновременно, словно существо, издававшее его, готовилось отойти в мир иной. Поэтому и выло.

Он снял с предохранителя свой калаш и принял его на плечо, удерживая палец на спусковом крючке. От всего этого тянуло чем-то мистическим и очень-очень странным, что не мог объяснить его много повидавший в жизни и ничему не удивляющийся мозг. Откуда могло взяться существо, издающее вой, ведь станция дальше закрыта и все выходы с нее, кроме этого, замурованы? Что вообще происходит? Может снова глюки? Маразм старческий настигает, не спросив разрешения старика? Да и Жгут вон спит, как убитый. Но ведь не возможно не услышать такой пугающий вой, как этот.

— Жгут! — Окрикнул он товарища, но видя, что тот его не слышит, подошел и пнул его по ботинку. — Жгут! Царевна ты спящая!

От пинка тот вздрогнул, слегка приоткрыл глаза, и начал было уже принимать более удобную позу для продолжения, так сказать, сновидения, как Антип пнул его еще раз, но уже в коленку.

— Эй! Ты чего? — Он потряс обижено головой и начал тереть глаза, не понимая, от чего его друг и товарищ все время пинается. — Ты че, совсем сбрендил, старый? Че пинаешься-то?

— Тише! — Прошептал Антип, вглядываясь настороженно во тьму. — У нас ЧП!

— ЧП? — Жгут для уверенности помотал головой — не мерещится ли ему этот дурак. — Какое, на хрен, ЧП?! Ты совсем, что ли, из ума выжил, дурак старый? Вот больше хер с тобой в дозор пойду! — Он обиженно полез за чайником, бормоча себе под нос: — ЧП! Нет, это ж надо! Вот ты действительно ходячее ЧП! А тут! Чего ждать с заброшенной станции? Там уже лет десять никого и ничего нет. ЧП!

— Ты что? И впрямь ничего не слышал? — Антип наблюдал, как Жгут ставит на костер чайник.

— Антип, ты дурак совсем? Что здесь можно услышать? Кроме ветра в тоннелях, да звука того же ветра, только выпускаемого тобою?

— Ну, ты и спать! Жгут, так всю жизнь проспишь и ничего не услышишь!

— А нафиг мне че-то слышать? На дворе Апокалипсис. Че еще можно услышать, кроме него? Вот и вся жизнь. Сон — тоннель, тоннель — сон, разве может быть по-другому? На поверхность нам все равно никогда не выбраться. Мне уж точно, да и тебе, мне кажется, тоже! К чему еще стремиться?

— Дурак ты, Жгут. Был дураком, дураком и помрешь. — Ответил старик, с обеспокоенностью вглядываясь во тьму. Воя пока не повторялось. Может он и в самом деле старый маразматик? Пугающийся даже собственной тени, который за последние двадцать лет никуда не вылезал дальше этого костра.

— Не, ну ты отмочил, Антип! Только подумать, — вдруг засмеялся Жгут. Чем дольше он смеялся, тем сильней и заразительней был его смех. Теперь даже старик не верил, что что-то слышал, а начал смеяться вместе со Жгутом, до того комичной показалась ему эта ситуация теперь, когда он был не один, а со старым и добрым товарищем. Так бы они еще долго смеялись, если бы вой не раздался снова.

Теперь уже и Жгут как-то нервно вскочил. Что-то неестественное было в этом звуке, что-то таинственное. Или, по крайней мере, так казалось в гнетущей темноте тоннеля. А усиленный эхом он нарастал, как бы обволакивал их и шел дальше, теряясь в тоннеле, прямо к их станции.

— Что… Это? — Выдавил из себя Жгут. Выглядел он растерянным и много более бледным, чем до этого.

— Да вот то самое, из-за чего я тебя и разбудил. — Ответил старик, явно наслаждаясь произошедшими с другом переменами. Значит, не померещилось ему. Значит, никакой он не маразматик.

— Но что или кто это может быть? Там ведь сроду никого не было!

— Понятия не имею, но одно знаю точно, неудачное дежурство получилось.

— Да, уж! — Согласился Жгут. — Может, ничего? Повоет и перестанет?

— Может, — согласился Антип, — вот только сдается мне, что скоро наша смена придет. И, если оно не перестанет, нам придется все-таки проверять, что там такое воет.

Вой повторился, разнесшись под сводами тоннеля. Дозорные напряглись и сжали покрепче автоматы. Это уже была не шутка. Теперь им уже точно покоя не будет до самого конца смены. А это около часа, как ни как.

— А может, — предложил, вдруг, Антип, — нам подкрепление вызвать?

— Вот теперь ты точно рехнулся, старый! — Посмотрел на него искоса Жгут. — А если там что-то незначительное? Тогда нам житья потом не будет на нашей же станции. Съедят люди, итак уже давно на нас с тобой зуб точат, что общаться отказываемся, да на дежурствах спим. Спасибо начальнику охраны, что держит еще бездельников эдаких. Надо самим идти.

— Туда? — Удивленно спросил Антип.

— Туда, — утвердительно кивнул Вовчик. — Али ты боишься на старости-то лет?

— Да, нет. Но все равно, знаешь ли, боязно как-то.

— Я тебе вот что скажу. — Начал Жгут, посмотрев на старика. — Это, что там так жалостливо воет, по ходу одно. Судя по вою — так. А нас здесь двое, да еще и с калашами. Чего боятся-то?

— Да нечего, вроде. — Согласился дед.

— Во! Пойдем. Я первый, а ты меня прикроешь.

— Ну, пойдем, — махнул рукой старик.

Они медленно обогнули костер и двинулись друг за другом в темноту, освещая фонариками окружающее пространство. Было необычно и по-своему страшно. Там, откуда никогда раньше опасность не приходила, теперь она была. И что это была за опасность, и в чем она была одета, неясно.

Они не прошли и пятидесяти метров, когда пятно света уперлось во что-то небольшое и темное дальше по тоннелю. И это что-то издавало какие-то странные звуки, будто оно дышало тяжело, с хрипом. Снова раздался вой, не вызывающий сомнений, что он исходит из этой темной кучи.

Прошло, наверное, долгих пять минут, прежде чем Жгут решился продолжить движение. Он медленно, держа нацеленным на кучу автомат, пошел дальше, а Антип, уперев свое оружие в плечо, остался ждать на месте, заметно нервничая и беспокоясь. По мере того, как Жгут подходил к источнику воя, бесформенная чёрная куча стала обретать очертания. Жаль, что зрение уже не то. Невозможно было различить отсюда, что это такое.

Наконец, раздался возглас Вовки. Не испуганный, как ожидал старик, а удивленный.

— Антип! Давай подруливай. Тебе обязательно нужно взглянуть на это!

Антип нехотя побрел. Отсюда было видно, что Жгут держится на расстоянии от кучи. Значит, что он все же ее опасается.

Путь до них не занял и минуты, и изумленный до глубины души старик даже потер глаза, не веря в увиденное. На шпалах возле тюбинга сидел голый мальчик лет трех-четырех, во все глаза поглядывающий на двух вооруженных людей, а рядом примостилась черная собака, очень смахивающая на ньюфаундленда. Огромная и волосатая, с горящими в свете фонариков глазами, она лежала на боку, и воздух с хрипом рвался из ее груди, а дыхание давалось тяжело.

— Она явно на нас смотрит, — заметил Жгут, когда старик рассмотрел картину.

— Ага. Мне тоже так кажется. И, по-моему, она умирает.

— Да. А мальчик?

— По-моему, он с ней.

— Это, как это? — не понял Жгут.

— Помнишь книгу про Маугли?

— Да вроде. Там мальчонка волками был воспитан.

— Ага. А этот, по-моему, собакой этой воспитан. Смотри, как недоверчиво он на нас смотрит, словно не видел людей никогда.

Собака опять взвыла, еле поднимая голову с колен мальчика в сторону людей. Потом, резко захрипев, вдруг, уронила голову вниз. Малыш заскулил не по-человечески и всем телом прижался к уже мертвому лохматому зверю.

— Слышь, Антип, я че-то не понял, это она что ж, померла что ли?

— Вроде так.

— А че она выла-то?

— Она, по-моему, — почесал голову Антип, — хотела привлечь наше внимание. Что б мы ребенку помогли. К себе взяли.

— Ага, я, что похож на идиота? — Как-то странно хихикнул Жгут. — Нафига мне все это?

— А может это и есть смысл во всей твоей дурацкой жизни? — Вдруг, выдал старик, хитро поглядев на Вовку. — Не знаешь, что делать, говоришь? Апокалипсис, говоришь? На, вот, вырасти! А вдруг он выйдет на поверхность? А, Жгут?

Долго ли они спорили или нет, об этом народное радио не сообщает, но когда пришла смена, то обнаружила двух мужиков, заботливо разглядывающих в свете костра укутанного в фуфайку грязного мальчонку. На вопрос Ефим Петровича (начальника местной охраны, который по стечению обстоятельств сменял их в ту ночь), откуда сие чудо взялось, Антип рассказал, как они его нашли, и проводил двух обескураженных мужиков к месту, где умерла собака. К великому его удивлению и к великому разочарованию остальных, никакой собаки, ни мертвой, ни полуживой, на том месте не оказалось…

В общем, мальчонка приютили и дали ему соответствующее имя-прозвище. Звереныш. Первое время палатки этих двоих собирали полный аншлаг. Народ приходил толпами, многими часами простаивал рядом с пологом палатки Жгута, пока Звереныш спал, а затем принимался нянчить по очереди диковинного мальчика. Так на несколько недель Звереныш сделался знаменитостью станции. Не было того человека, который его не потрогал или не пощупал, который бы ему чего-нибудь не принес. Ни Антипа, ни Жгута не устраивало такое количество внимания к их персонам, поэтому они неохотно допускали в свои палатки людей, но сделать ничего не могли. Пару раз возникала мысль скинуть Звереныша какой-нибудь женщине, у которой уже был опыт ухода за детьми, но женщины от предложения отказывались на корню. Никто не хотел брать на себя такой ответственности, да и время жестокое и голодное. Своих бы прокормить, одеть. В общем, дикого желания ни у кого не было растить чужого ребенка, особенно, если этот ребенок своим появлением на станции вызвал всеобщее недоумение.

Так Звереныш и остался среди людей. Жгут все же смирился с мыслью, что судьба у него такая, и не стал перекладывать тяготы воспитания за ребенком на кого бы то ни было. Внимание к пацану постепенно ослабло, да и жизнь в метро не давала людям надолго уделять внимание каждому отдельному человеку. У всех были заботы, работа, дежурства, у всех была своя жизнь, наконец. Из всех, кто еще захаживал к Жгуту, оставались только дед Антип, начальник охраны Ефим Петрович, да тетка Светлана, хозяйка и заведующая общей столовой.

Первоначальное всеобщее внимание, оказанное ребенку жителями станции, принесло все же свои плоды — Звереныш постепенно привык к людям и не рычал всякий раз, когда его кто-нибудь брал на руки или слишком приближался. А в дальнейшем, когда стал старше, вообще мог узнать любого человека с его теперь уже родной станции только по одному запаху. Всех остальных пришлых он не любил и вечно огрызался, как действительно натуральный звереныш.

Также оказалось, что малыш очень быстро учится. Первое слово он сказал чуть ли не через месяц после своего появления на станции. Тогда было решено отдать его в местный детсад, который давно организовал начальник станции Егорыч. Без проблем, конечно, не обошлось: малыш не желал дружить с кем бы то ни было и постоянно пытался доказать свое первенство во всем. Но Елена Петровна, воспитательница садика, быстро вышла из положения, встав на четвереньки и так рыкнув на него, что Звереныш забился в самый дальний угол станции и не выходил из него несколько дней. После этого первенство воспитательницы не вызывало у него сомнений и подобных эксцессов больше не случалось.

Вскоре Звереныш догнал сверстников по общему развитию и отличался от них разве что некоторыми звериными повадками. При встрече с кем бы то ни было, он сначала обнюхивал человека, чем вызывал некоторое неудобство, потом непременно лизал узнанного в щеку, а на незнакомцев, пришедших на станцию по каким-то своим делам и каким-либо способом к нему приблизившихся, рычал, словно взбешенный зверь, от чего у тех сразу пропадало всякое желание лицезреть местную диковинку.

Время шло, Звереныш рос. Неожиданно, открылась его потрясающая способность к познанию. Он начал читать книги, и книги эти читал взахлеб, быстро и не отрываясь. Кроме этого, ему очень нравилось ходить в дозор вместе со своими приемными, так сказать, отцами. Несколько попыток заставить его сидеть дома ни к чему не привели. Он все равно упрямо появлялся у костра всякий раз.

Там было интересно, таинственно и загадочно. Даже когда отцы засыпали, он все равно сидел и пялился в тоннель без перерыва. В это время все чувства его обострялись. Нос улавливал такие запахи, которые на станции никогда не попадались, а зрение усиливалось, и он видел намного дальше, чем обычно, даже, когда костер потухал совсем. Все попытки отучить его от этого не детского занятия не увенчались успехом.

Еще он повадился забегать к дяде Ефиму и тете Свете. С первым было очень интересно, так как все истории о поверхности, о происходящем в метро, о том, какие славные битвы они выигрывали, он получал только от него. А тетя Света всегда угощала его чем-нибудь вкусненьким, даже когда меню в столовой было строго регламентированным.

Через два года, когда его отправили в местную школу, где мальчик показывал отличные результаты, ушел дед Антип. Просто ушел и не вернулся. Последнее время он очень сильно сдал. Не мог передвигаться без палки, часто, задыхаясь, кашлял, периодически плевался кровью. Очевидно, он почувствовал скорую кончину, поэтому и покинул станцию. Целую неделю тогда Звереныш не находил себе места. Потеря любимого человека сказалась на нем очень сильно. Он частенько подходил к его палатке, сидел возле нее по несколько часов и тихо скулил, ни на кого не обращая внимания. Тогда Жгут приходил с работы, или дежурства, укрывал его выцветшим от времени покрывалом и забирал его домой, ласково нашептывая ему что-то. Возможно, смерть той собаки, которая в первые годы его жизни заменила ему мать, очень сильно запечатлелась в его памяти, и только Жгут, единственный близкий теперь ему человек, мог уговорить его что-либо делать.

Сам же Жгут изменился до неузнаваемости: ранее ленивый, флегматичный, ничего не желающий мужик средних лет, которому даже бороду лень было подравнять ножом, и которому не нравились любые общественные мероприятия и праздники, стал заботливым и любящим папашей, который, кроме обязательных, набрал себе еще и дополнительных работ. Он стал заниматься всем, чем раньше не хотел. Предлагал свои силы и умение везде, даже там, где они, собственно, были не нужны.

Каково же было удивление Ефима Петровича, когда однажды Жгут пришел к нему и попросился в группу сталкеров, которая имелась на станции. Он не смог ему отказать, и с тех пор мужчина, прошедший целый полугодовалый курс тяжелых и изнуряющих тренировок вне своих дежурств и основной работы, стал полноценным сталкером. И ни разу он не отказался ни от одной вылазки на поверхность.

Жгут приносил мальчику много интересного с поверхности, много свободного времени уделял обучению его грамоте, для чего, кроме всего прочего, таскал в больших количествах с поверхности книги. Наверное, он действительно уверился в том, что этого мальчишку послала ему судьба, чтобы исполнить некий свой замысел, дать Жгуту шанс сделать хоть что-то хорошее в этой его никчемной до этого жизни. Взгляд его теперь не был безразличным. В нем горел огонь, и светилась жизнь, сейчас которой он был доволен.

Так бы все и продолжалось, пока однажды не случилось страшное. Отряд сталкеров отправился на поверхность в составе трех человек, в их числе находился и Жгут. В этот день, вернее вечер, он зашел в палатку в хорошем настроении. Сунул в руку Зверенышу сладкую булку, которую взял в столовой у тетки Светланы, и, чмокнув мальчишку в макушку, произнес:

— Будь сегодня хорошим мальчиком, ладно?

— Хорошо, пап, — ответил тот, с тревогой взглянув на Жгута. Какое-то странное предчувствие беспокоило его весь этот день, но он боялся озвучить его, ожидая быть не понятым. — А что случилось?

— Случилось? — Удивился отец. — Да, нет. Вроде ничего не случилось. Просто идем на поверхность, и все… Хотя… Нет. Ты прав, сынок, случилось. Случилось! — Он радостно воздел руки вверх, а потом, обхватив парня своей теперь железной хваткой, довольно заговорил:

— Представляешь, сынок! Вчера пришел с поверхности Грымза. Ну, тот, вечно «набыченный». Ты его знаешь. Так вот, недалеко он обнаружил склад. Представляешь? Склад с продуктами! Подземный! В подвале многоэтажки. И там, кроме всего прочего, он нашел много мешков муки. Ты представляешь?

— Но это же классно, пап!

— Да, сынок! Только вот наш начальник не верит ему. Кто это видел? Как не заметили раньше, если так близко? В общем гундел долго, пока не решил отправить нас с проверкой. Троих. Чтобы мешок муки принесли в подтверждение. Вот я и иду, сынок. Я-то знаю, что, если Грымза говорит, то это — правда. А это значит, что мы найдем в этом складе именно то, о чем он и сказал! Завтра, еще до рассвета, мы будем здесь и с мешком муки! Здорово?

— Да, пап, — почему-то в голосе Звереныша совсем не было радости.

— А еще, — проговорил он воодушевленно, смотря прямо в глаза сыну, — там он видел семена. В пакетиках. Ты представляешь? Посадим, те, что прорастут, будут залогом удачного существования нашей станции.

— Да, классно, пап, — опять не очень весело проговорил Звереныш. — Когда вы выходите?

— Что? А… Так вот же, мне уже пора. Че-то разговорился я с тобой. Опаздываю уже. Давай, будь умницей, слушайся, если что дядю Ефима и тетю Свету. Хорошо?

— Хорошо, пап. — Он печально смотрел, как отец достал из импровизированного шкафа свой постоянно собранный рюкзак, облачился в химзащиту и взял в руки противогаз с автоматом. Еще раз, посмотрев довольно на сына, он подошел к нему и сказал:

— Не прощаюсь. Скоро буду, — и вышел из палатки.

Как только полог за ним захлопнулся, Звереныш засуетился. Дело в том, что как только отец «преобразовался» в сталкера, он перестал брать его с собой на задания, да и с другими ему сидеть в тоннеле было не с руки. Звереныш много раз просил взять его с собой в вылазку, но столько же раз получал жесткий отказ. Отец теперь стал тверже, много резче, и разговаривать с ним о выходе на поверхность не было никакого смысла. Поэтому тайком от отца он стал собирать сталкерское снаряжение. Все его нутро звало его в приключения, которых он стал лишен, когда отец перешел в сталкеры.

Он много раз наблюдал, как отец в свое свободное время собирает рюкзак, чистит и складывает необходимые вещи, снаряжение. Поэтому ему не составило труда запомнить, что именно нужно для этого. И он часами сидел возле склада со снаряжением и оружием, ожидая, когда Иваныч, там работающий, отвлечется на столько, чтобы можно было что-нибудь стащить. И таких удачных случаев было предостаточно. Иваныч дал ему много возможностей сделать это. Кроме того, объектом его промысла стали и торгаши из центра, забегавшие частенько на их станцию, чтобы поторговать. Этих он обжуливал еще быстрей. Так медленно, но уверенно у него скопилась вся амуниция, чтобы можно было смело подняться на поверхность.

Сейчас он много брать не стал. Из одного тайника, устроенного между корпусом столовой и стеной, о котором никто не знал, он достал только противогаз, ему соразмерный, да пистолет, украденный у торгаша, с тремя запасными обоймами. Затем быстро пересек засыпающую станцию к гермоворотам, ведущим на поверхность, у которых сейчас собиралась экспедиция наверх и на которые он столько раз завистливо глазел. Странно, но не покидающее его предчувствие чего-то ужасного не оставляло его. Поэтому он торопился.

Группа уже вышла за ворота. Первый охранник ночной смены разговаривал с начальником станции и совершенно не смотрел на ворота, а второй, их закрывающий, отвлекся на какую-то минуту на запорный механизм. Этого времени было достаточно Зверенышу, чтобы проскользнуть сквозь закрывающиеся створки никем незамеченным.

И вот ворота с громким скрежетом захлопнулись. Странное чувство испытал Звереныш. Вернее новое для десяти-одиннадцати летнего пацана. Никогда он не покидал пределы своей станции раньше. Никогда он не видел, что было за пределами тоннелей, уходящих в разные стороны от нее, и за гермоворотами, куда всегда так сильно хотелось попасть. Ибо оттуда приходил его отец и приносил диковинные вещи и книги. Книги, рассказывающие о чем-то сказочном и неестественном, о чем, возможно, люди только мечтали. Он, вдруг, понял, что не знает этого другого мира, и, оказавшись за воротами, мальчик, неожиданно, ощутил себя одиноким и всеми покинутым. Хотя это была его вина, что он ушел без разрешения со станции, но чувство такое возникло. Это был чужой для него мир, полный неизведанного, а значит опасного. Все его чувства активизировались до не возможности. Зрение, слух и обоняние. Хотя обоняние и не могло теперь помочь ему, так как он был в противогазе, оно усилилось тоже. Адреналин бил в его теле через край, заставляя дрожать и напрягаться все его мышцы с удвоенной силой. Надо ли говорить, что он был много сильней и много ловчей любого из своих сверстников. Порой даже юноши уступали ему место, если дело доходило до конфликта.

Впереди шли короткие металлические ступеньки, далее вестибюль станции метро, заполненный неярким светом, так как крыша кое-где изрядно обвалилась. И три темные фигуры медленно двигались к выходу.

Не обращая внимания на новую обстановку вокруг, только лишь слегка замявшись, он бросился следом. В теплой одежде на несколько размеров больше было трудно бежать. Тяжелые не на его ногу армейские башмаки так и норовили зацепиться за каждую металлическую ступеньку. А сил на вдох и выдох из-за противогаза уходило намного больше, да и воздух, реферированный фильтрами, не был полноценным.

Наконец, он преодолел эту короткую лестницу, держа наготове тяжелый пистолет. Он видел, как держат его взрослые, но все равно никак не мог привыкнуть к его тяжести. Свет ударил в его не привыкшие к этому глаза. Даже сквозь мутные линзы противогаза, это оказалось больно. Он резко остановился, стараясь свыкнуться с этой новой трудностью. Открыть глаза не получалось. Яркий свет вновь и вновь наполнял их. Так он и стоял, периодически хлопая глазами, не смея двинуться дальше.

Неожиданно, спереди и чуть слева раздался неизвестный громоподобный рев какого-то существа. Следом раздались выстрелы автоматов. Звереныш инстинктивно присел, стараясь все же раскрыть глаза. Похоже, рядом происходило сражение группы сталкеров с неизвестным существом. Выстрелы звучали беспорядочно, словно они не ожидали, что кто-то нападет на них здесь, рядом с их родной станцией. Наконец, смолк один из автоматов, послышался полный ужаса человеческий крик и хлопки чего-то, с шумом рассекающие воздух. Резво застрекотали оставшиеся два автомата, как будто хотели отомстить, достать гада, напавшего на них.

Звереныш с силой разлепил глаза, наполнившиеся от света слезами и, не открывая их до конца, оставив две щелочки, на четвереньках пополз вперед, туда, где доносились выстрелы и крики.

Выход из вестибюля был почти разрушен. Остался лишь дверной проем, справа и слева лишь кое-где поддерживаемый изломанными белыми стенами. Он выглянул из этой пугающей двери. Снаружи оказалось огромное пространство. До того огромное, что он и представить себе никогда не мог, хоть и мечтал много раз о путешествии по поверхности, но поверхность ему представлялась другой. Совсем другой. Это было так неожиданно, что он на несколько мгновений отвлекся от происходящего, невольно осматриваясь вокруг. Завороженный этим странным и невиданным никогда пейзажем.

Гигантская серая дорога уходила вдаль. По ее бокам пристроились высокие каменные коробки домов, где полностью разрушенные, а где стоящие одиноко с выпученными черными глазницами окон. Прямо за горизонтом садилось солнце. Ярко алая полусфера, подсвечивающая странные воздушные образования в небе невероятным скоплением красок. Тут и там лежали металлические остовы автомобилей (Звереныш неоднократно читал о них и лишь теперь мог представить, как они выглядят), разбросанные, раздавленные чем-то огромным, чем-то страшным. Грандиозность окружающего пространства поражала, и зачем люди променяли все это на душный, холодный и темный мир метро?..

Вновь раздался крик, вернувший Звереныша к окружающей реальности. Лишь теперь он обратил внимание на две фигуры, которые, смотря куда-то в небо, медленно отступали к станции, направив оружие вверх. Кто из них кто, мальчик понять не мог.

— Жгут! — Послышался крик одного из сталкеров. — Отступай к вестибюлю!

— Нет! — Послышалось упрямое папино отрицание. Да. Теперь он был упрям и тверд, и это восклицание поднимало в сердце мальчика настоящую лавину. Гордость. Так, кажется, это называлось.

— Иди, дурак! У тебя сын! Прикроешь, если что, меня оттуда!

По всей видимости, отец Звереныша внял доводам разума. Он медленно пошел назад. К станции. Но не успел он сделать и пару шагов, как тень с небес накрыла их обоих.

Звереныш бросил взгляд вверх, на то, что отбрасывало такую большую тень. И рефлекторно отпрянул за тощий и израненный косяк двери.

Меж тем, на проспекте крылатый зверь с налету рухнул на обоих сталкеров сразу. Раздался треск автомата, рев существа и хруст чего-то…

Звереныш выглянул из дверного проема. Крылатый зверь уносил в мощных когтистых лапах одного из сталкеров. Второй, по всей видимости, раненный, отползал ко входу в метро. Звереныш всем сердцем надеялся, что это был его отец, но знать наверняка он не мог, лишь закричал, надеясь, что тот поползет быстрее.

— Какого хрена! — Узнал, наконец, он голос отца, даже скрытый за дребезжанием мембран фильтра. — Ты че тут делаешь! Уходи! Скорее!

— Отец! — Совсем не слушал он его. — Давай быстрее! Папа!

Жгут полз, оставляя кровавый след на камнях. Оставалось всего каких-то несколько метров, когда в воздухе опять раздался приближающийся рык. Звереныш мигом посмотрел наверх, как и Жгут, и оценил ситуацию. Отцу было не успеть, но и он видимо тоже понял это.

— Знай, — крикнул Жгут. — Я тебя очень и очень люблю! — Слова, как гром прозвучали в голове Звереныша. Словно последнее признание, последний крик, который никогда больше не прозвучит. Ни для него, ни для кого вообще.

— Нет! — Крикнул он, и в два огромных прыжка оказался возле отца, не отдавая себе отчета в том, что смотрит уже широко открытыми глазами вверх, в залитое алым солнцем пространство, не обращая внимания на боль, пронзившую их. Он присел над отцом, маленький десяти или одиннадцатилетний мальчик, закрыв его собой, своей грудью, своим маленьким телом, и посмотрел вверх, на приближающее широким взмахом серых крыльев чудовище. Что-то бурлило в нем сейчас, разрастаясь и поглощая его изнутри. Что-то, что не было ни злостью, ни гневом, ни каким-либо другим чувством, когда-то им испытанным…

Несколько секунд и чудовище было рядом. Изогнулось все в одном едином порыве достать острыми когтями свою жертву. И тут Звереныш инстинктивно сорвал со своего лица противогаз и зарычал гневно и злобно, словно он тут был настоящим хозяином. Затем начал тут же стрелять в приблизившуюся на расстояние удара кулаком узкую зубастую морду. От неожиданности и страха, передаваемых этим рыком и чем-то, что у мальчика мелькнуло во взгляде, что передалось от него каким-то импульсом, чудовище резко замахало крыльями, попытавшись остановить свой стремительный полет на жертву. Оно затормозило почти в метре от мальчика с отцом и, продолжая хлопать огромными крыльями, начало постепенно набирать высоту. В них отразились удивление и непонятный панический ужас, которые, вдруг, испытало это существо. Звереныш продолжал стрелять из ворованного пистолета, пока чудовище удалялось, потом схватил автомат отца и продолжил с остервенением стрелять в монстра, пока тот, уже почти исчезнувший из вида, вдруг, не накренился и не стал, беспорядочно махая крыльями, падать.

Звереныш отбросил прочь оружие и склонился над отцом. Слезы рвались наружу. Слезы, сдержать которые он не мог. Отец его дышал, но не шевелился. Широкая рваная рана рассекала его живот. Кровь пропитала одежду.

Он потряс его, в надежде, что тот очнется, но все попытки его были тщетными. Он как-то странно, жалобно взвыл и потянул безвольное тело, потерявшего сознание отца, на себя. Не смотря на все его силы, тело сдвинулось лишь сантиметров на десять максимум.

Но это был не простой ребенок. Его принесла собака, и его силы были много больше, чем у обычного человека. Намного больше терпения. И его отец сейчас прощался с жизнью…

Рывок, второй, третий… Звереныш дергал без остановки. Силы, пропитанные адреналином и чем-то темным, что медленно и уверенно выбиралось откуда-то изнутри, многократно возросли. И он не остановился, пока ботинки не загромыхали по металлическим ступенькам. Тогда он обернулся и, спустившись по эскалатору, как во сне, долго барабанил в гермоворота, ожидая, что дверь тут же откроют, но дверь не открывали до тех пор, пока охранники с той стороны не получили специальное разрешение начальника станции, ибо удары были хаотические, а не выстроены специальным порядком, каким стучали сталкеры.

Наконец, гермоворота были открыты. Потом был узнан Звереныш, затем отправили людей принести на станцию бессознательного Жгута. И только потом его осмотрел врач.

Звереныш расхаживал возле палаты, пока врач занимался его отцом. Несколько часов он ходил вокруг да около, несколько часов не отводил взгляда от двери в палатку, откуда должен был выйти врач и сказать что-нибудь утешительное. А что-то темное не уходило. Оно медленно поднималось внутри, словно было здесь всегда и только ждало случая, чтобы выползти наружу и вернуться в душу хозяина. Звереныш чувствовал это, но не мог ничего поделать. Раздирающая его злость, ненависть и чувство вины за Жгута только усиливали эту темную сущность, что возрождалась в нем….

В итоге, Жгут через три часа умер, так и не приходя в сознание. В тот же миг вся станция была разбужена тоскливым и жалостливым воем, которого здесь никогда не слышали. Многие выбежали сонные из своих палаток, и наблюдали, как мальчик, принятый ими лет шесть или семь назад в свою общину, уходит в сторону заброшенной станции. И даже Ефим Петрович, дежуривший в эту ночь в том самом тоннеле, не смог остановить его. Вернее, он попытался, но мальчишка, вдруг, так зло посмотрел на него, да и взгляд был такой необычный и нечеловеческий, что начальник охраны отпрянул.

Они с напарником, стоявшие в дозоре в эту ночь, с замиранием сердца смотрели, как Звереныш уходит во тьму тоннеля. Каждый из них перенес за свою жизнь в метро смерть кого-нибудь из близких, и каждый понимал, что твориться у мальчика в душе. Они просто не в праве были ему препятствовать, не в праве.

Эту историю можно было бы считать законченной, если бы Звереныш через год снова не пришел обратно. В дозоре опять стоял Ефим Петрович, и он был свидетелем, как мрачный и радикально изменившийся мальчик вышел в свет костра, сверкая глазами и совсем не боясь, что по нему могут пальнуть. А была причина!

С недавнего времени с этого тоннеля начала идти на станцию всякая нечисть. Благо пули пока помогали. Как они влияли на эти темные тени, никто понять не мог, но, тем не менее, факт оставался фактом, эти сущности исчезали, если в них хорошенько пальнуть из старого доброго АКМа.

— Я с вами, — угрюмо сообщил Звереныш и тихо прошел к костру, где так же тихо занялся завариванием себе чая. Ефим, по большему счету считавший себя, если не родным его отцом, то хотя бы родственником, подошел к нему и положил руку на плечо. Мальчик встал и пристально посмотрел ему в глаза.

Он изменился. И изменился сильно. Во-первых, его глаза. Их зрачки почему-то изменили свое правильное округлое начертание на вертикальное. Стали ярко зелеными, а разрез глаз, какой-то странный, хитрый, что ли. Общие черты лица проступили резче. Волосы гуще, словно у зверя, а через них с правой и левой стороны вырисовывались какие-то наросты, напоминающие… Рога! Маленькие, еле заметные, но рога…

Ефим ужаснулся произошедшим с ним переменам, но виду не подал. Звереныш пристально смотрел на него, очевидно, понимая какие чувства испытывал его старый друг. И вдруг тихо и проникновенно сказал:

— Я с вами Петрович. Я вам помогу держать оборону. — И это не были слова мальчика. Это был слова мужчины, который знал, что говорит, который был в ответе за свои слова. Немного постояв, он добавил, смотря почему-то в сторону костра: — И советую вам вызвать подкрепление. Скоро здесь будет совсем жарко.

— Ага, — Ефим в замешательстве от нового Звереныша кивнул, но никаких действий не стал предпринимать.

— Петрович, — теперь Звереныш смотрел на него. — Вызывай подкрепление. Нам троим явно не справиться. Давай! Верь мне! Как я верил тебе!

Последние слова Звереныш почти кричал. Дозорный, дежуривший в это время с Петровичем, во все глаза смотрел на эту картину, но почему-то не мог ничего понять. Ни то, что какой-то подкидыш кричит на начальника охраны, ни то, что тот, как послушная кукла, сразу после слов Звереныша метнулся, как ошпаренный, к телефону и начал звонить на станцию с требованием, чтобы те отправили подкрепление. Меж тем, мальчишка, вышедший из темноты, просто присел над костром и заварил себе чаю…

Через минут двадцать на пост прибежало человек десять. Ефим Петрович казался одержимым, по крайней мере, для дозорного, наблюдавшего за ним. Он носился среди прибывших и расставлял их по местам, словно скоро тут будет побоище. Испуганный напарник не знал, что и думать. Пришел мальчишка из темноты, сказал что-то Петровичу, и тот, словно сумасшедший организовал оборону, словно с покинутой станции на них могли напасть.

И вдруг совсем рядом, в свете костра, что-то пронеслось мимо них. С каким-то неестественным шорохом, с каким-то неестественным свистом. Все пригнулись. Один лишь Звереныш встал в полный рост и громко произнес:

— Все! Началось! — Затем обратился ко всем здесь присутствующим: — Не пускайте их дальше света костра. Я сооружу стену, которая не пустит часть из них, но некоторые все же прорвутся. Самое главное, что бы ни случилось, не ходите за мной!

Люди напряглись, но послушались, направив свои автоматы в темноту тоннеля, уходящего в сторону покинутой станции. И тут началось! Из тьмы в круг света врывались черные тени. С каким-то придыханием, с каким-то вздохом. И он, этот вздох, разносился по тоннелю, заставляя трепетать мышцы и чувства, находившихся за стеной мешков, людей. Открылся шквальный огонь. Люди, защищающие станцию, поливали свинцом все, что только могло двинуться в пределах видимости. Темные тени, пронзенные пулей, вдруг разлетались, осыпаясь на пол черной пылью. Но их было так много… Одного из людей Это просто обхватило своей темной мантией, сотканной, казалось, из самого зла, и исчезло вместе с ним, просто растворившись в воздухе. Другого эта темная и размытая тварь просто припечатала к стене, размазав по тюбингу его кровь.

Звереныш же стоял, напрягшись и закрыв глаза. Чувствовалась легкая пульсация исходящая от него, вызывающая странные болезненные покалывания в голове. Люди, продолжая стрелять, чувствовали, что странных теней стало меньше. Тьма впереди словно сгустилась, не пропуская к костру нападающих.

И, неожиданно, что-то заверещало из темноты, обдав людей потоком холода и пустоты. Под влиянием этого напора защитники станции склонили головы, схватившись за них руками. Невозможно было терпеть этот напор. Просто невозможно! У одного закатились глаза, и он упал, корчась, на бетонный пол. Другой, не выдержав, вскочил и побежал. Побежал назад к станции. Что-то огромное и ужасное выползало с той стороны. Со стороны, где никогда не было света, а жила лишь тьма и ужас. Ужас, который сейчас приближался к защитникам станции…

Внезапно, Звереныш, видя, что защитники никогда не смогут противостоять той силе, что ползет сейчас сюда, подошел к начальнику охраны и тихим голосом спросил:

— Есть, чем рвануть тоннель?

— Там… — Через силу выдавил из себя тот, указывая на ящик, стоящий сзади. — Несколько шашек тротила.

— Я понял! — Звереныш метнулся туда, вскрывая ящик.

— Звереныш! — Простонал Ефим. — Звереныш! Не делай этого! Стой!

— А кто? — Тот уже взял тротил и пошел во тьму, бросив на ходу Петровичу: — Если не я, то никто этого не сделает! Никто!

Ефим хотел крикнуть, рвануть за ним, остановить, но не смог. Страшная сила обручем сковала голову, заставляя пригнуться к земле и завыть от боли и от невозможности что-то сделать…

Несколько минут прошло, прежде чем за ушедшим во тьму Зверенышем раздался звук взрыва. Через несколько секунд всех обдало горячим воздухом, и взрывная волна свалила с ног…

Так станция была спасена. Так ушел из этого мира Звереныш, герой этой станции, так и оставшийся непонятным, но вполне человеческим порождением тьмы. Пришел из тьмы и ушел во тьму, спася жертвой своей жизни всего лишь одну станцию. А может и не одну, как знать…

Позже, когда все успокоилось, люди начали складывать о нем легенды, которые в этом мире постепенно обрастали своими подробностями и эпизодами… Герой, есть герой, даже если людям он не нравится.

И лишь спустя годы Ефим Прокофьич, вдруг, все понял…

«Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо число это человеческое…»