Жить

Глава 13

На русалию, жарку ноченьку,

Мы венки плели, да костёр пожгли,

Из берёзоньки, тонких веточек,

Да цветочков тех, с поймы реченьки.

Русы косы мы, распустили все,

И сорочки мы распоясали.

Да у заводи, в ночь недрёмную,

У крылатых дев судьбу кликали.

(из девичьей песни)

Сквозь сон Горан понимал, что уже светает и скоро нужно вставать. Но в то же время зыбкое и тревожное марево, словно у горячечного, крепко держало его в своих лапах. Липкая тоска утаскивала его глубже, пока он совсем не потерял слабый свет, силящийся его разбудить.

Во сне княжич шел вверх по дороге вдоль глубокой колеи от колёс телег, рядом были и знакомые воины и гридни, и чужие лица, а впереди всех шел его отец. А дорога повернула и оказалась перерезанная бурным, хоть и не широким ручьём, уже заметно прорывшим землю, и через ручей настелен широкий мост. На который им ходу не было.

На мосту стоял грустный юноша с невозможными белыми волосами, в белой волховке и с накинутой белой лудой, почти доставшей до брёвен. Княжъ Терний остановился напротив, широко расставил ноги и спрятал руки за спину. Горан видел как отец сильно сжал кулаки, сдерживая себя и что-то потребовал у молодого волхва. Слова княжа Горан не расслышал, в отличии от ответа белокурого парня.

— Старший клан? Есть ли среди вас хоть кто-то, сравнимый по мудрости с моей тётей? Или кто-то сравнимый силой с моей матерью? Или кто-то достойный красоты сестёр? Уходите, вы зря проделали весь это путь.

Ветер всколыхнул полы луды и взметнул лёгкие волосы, а заодно и разорвал хватку сна. Но напоследок Горан почувствовал пронзительную, мучительную боль, возникшую прямо в сердце, а за ней пустоту. Снаружи где-то прокричал петух.

Княжич проснулся, резко вырвавшись из липкого дурмана и тяжело дыша, будто после кошмара в детстве. За окном уже совсем рассвело, Горан сел, потёр ладонями лоб, а затем дотянулся до ковша с недопитой ночью водой и плеснул её на лицо, разгоняя остатки видения и успокаиваясь. Вздохнул и вышел прочь. На полпути к хоромам он вдруг понял, что подробности сна расплылись, смазались и он не может вспомнить ничего, кроме удивления и боли. Да и они притупились и стремительно исчезали.

В тереме Горан не задержался — отдал околецы княжу, заглянул в свою часть теремной главы и уже хотел спускаться, когда с гульбища заметил знакомую фигуру, мелькнувшую у забора. Углеша в кольчуге, при оружии и почти без украшений, даже обережных, тихо выскользнула через чёрную калитку, стараясь не попасться никому на глаза. Княжич удивился — его сестра всегда любила наряжаться и даже на сражения выходила нацепив на обруч не меньше трёх рядов рясн, густо увешенных золотыми фигурными колтами, и накосник с тонкой вязью, и на все завязки свои леты прикрепит, и бусы на шею, и к околецам браслеты створчатые, и серьги… А тут лишь скромные кольца у висков на обруче и околецы на запястьях, словно вдова скорбящая.

Вдова скорбящая, мысль ударила молнией, и Горан поспешил к дружинному дому, высматривая Радима и Камила. Братья Таиславовичи нашлись быстро, и княжич тихо попросил Камила остаться и приглядеть за всем, а Радима идти вместе с собой.

— Осторожно. Это дело семейное, лучше всё сделать в тишине и быстро.

Они вдвоём вышли за пределы поместья, и Горан попытался найти след сестры. Это оказалось проще, чем он ждал — Углеша почти не пыталась скрываться, то ли не подумав, то ли из-за спешки. Вскоре брат понял, что она обходит город и спешит к дороге на восток.

— Что такого могло её заинтересовать возле города? — растерянно пробормотал Горан.

— Сегодня на рассвете в городе Квилинов клан от своего отрекался. Велибор должен был присмотреть, проследить, чтобы всё должно сделали, и люди засвидетельствовали. Ну и потом они разойдутся в разные стороны.

— Квилинов клан на запад, а Чеславу остаётся восток, не к нам же возвращаться. Ох, Углешка, что ты удумала.

Они спешили, но догнать сестру всё не получалось, хотя были всё ближе и ближе, пока не поняли, что она больше не бежит. Мужчины прибавили шагу и почти вылетели на дорогу за спиной княжны.

Углеша стояла в пяти шагах от Чеслава и уже призвала свой дух лука и стрелу к нему. Её глаза смотрели холодным и пустым взглядом, а губы подрагивали, но руки держали оружие твёрдо и непоколебимо.

— Сестра! Что творишь⁈ — крикнул Горан, пытаясь на бегу сбить выпущенную стрелу. Красный росчерк клюнул выше и прорезал скулу изгнанному княжичу, вместо того, чтобы пробить шею. — Радим, займись им.

Горан, наконец, добежал до сестры и обнял её, прошептав на ухо «Углешка, эх ты…». А Углеша вдруг развеяла лук и спрятала лицо у брата на плече, заплакала, бормоча сквозь всхлипы:

— Он ополчением… когда летом первую сотню подняли… ушёл. Совсем ушел… А мне не сказали. Дурак, он же драться совсем не умел.

Горан стоял, баюкая сестру в своих объятиях и вспоминал как прошлым летом к противнику внезапно пришло сильное подкрепление и дружина таяла, словно снег под вешним солнцем. Кметов в щиты поднять быстро они не могли — на полях ещё не закончился сев, и с земли люди бы не ушли ещё примерно две недели.

Тогда Велибор по приказу княжа привёл городское ополчение. Первая сотня состояла почти целиком из мальчишек и подмастерьев, ни те, ни другие оружие в руках удержать не могли. И только через несколько дней старший брат пришел сам во главе бойцов постарше и поопытнее. Но за эти дни и ополчение, и дружину успели потрепать. Сколько из того городского ополчения вернулось? Точно Горан не знал, ими тогда командовал Велибор, а потом они всегда были с кметами и поимённый список так и не записали.

— Пойдём, сестрёнка, пойдём. Тут недалеко.

К тому времени Радим уже увёл оцепеневшего от страха Чеслава за поворот дороги и, поразмыслив, решил проводить его и до следующего. По пути княжник достал из вретища тряпицу и протянул бывшему врагу, рану прижать, кровь с лица вытереть, а то мало ли что.