Жасмин

Глава 16 Разбитая скрипка

Кто-то выругался, и, скорее всего, это была я, потому что Лукас был занят тем, как бы не утонуть в ванной, попутно обливая Бена розовой водой. Похоже, он потерял много крови, и на некоторые раны, определенно, нужно было наложить швы. Его мокрый кашель говорил о том, что он наглотался воды, когда был бесцеремонно сброшен в ванную. Губы у него посинели от холода, а на волосах все еще болтались сосульки.

Я видела Лукаса дважды — на конюшне у дедушки с бабушкой и на озере Альпзее. Бен же утверждал, что не знает его, поэтому я немало удивилась, когда он, убрав с лица мокрые волосы, сказал:

— Я же сказал тебе, идиот, не возвращаться сюда! Почему ты никогда меня не слушаешь?

— Я просто не думал... что они могут узнать... — начал было оправдываться Лукас, стуча зубами, но Бен прервал его.

— Ну конечно они узнали! Ты не можешь хранить секреты от них! Уж ты-то это знаешь, как никто!

— Тебе нужна моя помощь, — Лукас упрямо продолжал твердить свое.

Бен вздохнул и сказал:

— Надо зашить тебе руку. Меч, да?

— Булава, — ответил Лукас. Похоже, он был горд собой. — Всего лишь царапина. Я был настолько быстр, что она едва меня чиркнула.

— Ну да, — хмыкнул Бен. — В ином случае, ты лишился бы руки. Жасмин, можешь принести мне... — Он не договорил предложение, когда повернулся ко мне, и его взгляд встретился с ошарашенным моим. Словно он знал о моем присутствии, но до сего момента ему даже не приходило в голову, что это означало. Его рот открылся, и он долю секунды тупо смотрел на меня, а потом все-таки произнес обессилевшим голосом: — Гмм, что ж. Ты уже знакома с Лукасом.

Он неопределенным жестом махнул в сторону человека в ванной, который улыбнулся мне и сказал:

— Привет, Жасмин.

— Здравствуй, — ответила я. Мой голос прозвучал до нелепого жестко и формально, учитывая обстоятельства.

А учитывая оттенок розового в ванной, меня немало удивило, что Лукас так легко отделался. Конечно, сейчас над ним не нависала никакая угроза, но, думаю, это было не по-людски, оставить обнаженного мужчину продолжать истекать кровью в ванной. Поэтому я отчеканила самым ледяным голосом, на который была способна:

— Я пошла за аптечкой. И пока я буду ходить, может, вы сумеете придумать внятное объяснение тому факту, что вы, похоже, неплохо знаете друг друга, при том, что ты мне врал в лицо, будто не знаком ни с каким Лукасом.

Я так разозлилась на Бена, что мне хотелось вцепиться ему в плечи и трясти, трясти, пока из него не посыпались бы зубы. У этого человека не было ничего святого?! Он лгал мне, не прекращая. Лиам не раз говорил мне, что Бен эгоистичен и эгоцентричен. Но я вдруг поняла, что в первую очередь, я злюсь на себя — потому что вновь и вновь доверяла ему. Только потому, что Бен был братом Лиама, а он держал меня за идиотку. Сама виновата. Но от осознания этого мне стало еще хуже.

— Идиотка, идиотка! — проклинала я себя, ища аптечку трясущимися руками. И почему я все еще доверяла людям? Что за дебильный инстинкт? Почему, ну почему, я верю словам Бена? Нужно быть жестче. Нарастить панцирь. Надо учиться на своих ошибках. Но я же, как та глупая обезьяна в научном эксперименте: продолжаю нажимать на кнопку, и меня продолжает бить током, пока не убьет совсем.

— Жасмин, это не то, что ты думаешь, — сказал Бен, появившись у меня за спиной.

— Да неужели? — сказала я, радуясь про себя тому, как жестко прозвучал мой голос. — Потому что я думаю, что ты мне солгал про Лукаса. Как лгал обо всем.

— Это... Нет. Я солгал, потому что... — Он умолк, покачал головой, затем сказал: — Уверяю тебя, на то была веская причина!

— Потрясающе! Что за причина, расскажи, тогда я не буду злиться!

Бен посмотрел на меня. Его рубашка была заляпана кровью черного лебедя-Лукаса, а волосы все еще не высохли. Секунды тянулись, а он все молчал. Это было невыносимо и так выводило из себя...

— Просто брось мне нитку с иголкой, — крикнул из ванной Лукас, — и я сделаю все сам.

— Что он такое? — прошипела я, тыча пальцем в сторону ванной.

— Он... рыцарь, — тихо ответил Бен. — Лебединый рыцарь. Бродяга. Его изгнали.

— За что?

— За нарушение одного из правил. Но он на нашей стороне.

— Бен, а мы с тобой на одной стороне? — спросила я, когда из ванной послышался всплеск воды.

Он помолчал, его плечи поникли, и он устало пробормотал:

— Жасмин, теперь я даже не знаю.

Он оглянулся на Лукаса, который тем временем появился в дверях. Мокрый и совершенно голый.

— Не мог бы ты чем-нибудь прикрыться, а? — огрызнулся Бен.

— Ах, да, — небрежно ответил Лукас, хватая ближайшее полотенце, — забыл, что людям не нравится нагота.

— Ну, мы же здесь не одни с тобой, — многозначительно сказал Бен, когда Лукас обернул полотенце вокруг бедер.

— Ой, на мой счет можно не переживать, — сказала я холодно. — Чего я там не видела. Он может гулять хоть голышом, мне все равно. — Я протянула аптечку Бену и с прищуром посмотрела на Лукаса. — Быстро ты согрелся, если учесть, что еще недавно валялся полузамороженным лебединым полуфабрикатом.

— Нас сложно убить, — объяснил Лукас. Он посмотрел на Бена, который включил чайник. — Я с удовольствием выпью чаю, если нальете.

— Я не собираюсь чаи гонять! — сердито сказал Бен. — Нужно простерилизовать иглу.

— О. Понятно, — сказал Лукас, усаживаясь на край кровати. — Не злись на Бена, — сказал он мне. — Я не должен был с тобой разговаривать.

— Откуда вы друг друга знаете? — холодно спросила я.

— Мы познакомились с ним здесь, в Нойшванштайне, — ответил Бен.

— Значит, ты уже бывал здесь? — спросила я, отмечая про себя, что и об этом он мне солгал.

— Я бывал здесь много-много раз! Я начал поиски лебединой песни задолго до смерти Лиама. С тех пор, как он её спрятал.

— Но... твоя мама сказала мне, что ты работал в Германии...

Бен прервал меня гневным жестом.

— Ну, я вряд ли бы ей об этом сказал, как считаешь? Вряд ли её обрадовало бы, расскажи я ей, что не работал почти год, что потерял свою репутацию, сбережения, невесту... черт возьми, да я все потерял — из-за твоего гребаного мужа!

— Бен, — пробормотал Лукас, судя по всему, предупреждая его.

— Так что да, я знаю, кто он такой, — зло сказал Бен, взмахнув рукой в сторону Лукаса. — Я был в курсе про Рыцарей-лебедей, короля Людвига и лебединую песню с самого начала.

— Тогда почему не сказал? — Я была просто вне себя от злости. — Какого черта мы тратили время на этого Эдриана Холсбаха, замки и озеро, если ты и так уже все знал?

— А, ну конечно же, тут же все очевидно?! Не правда ли? — буравя меня глазами, гневно ответил Бен. — Отвожу я тебя на похоронах в сторонку и говорю такой: «О, кстати, Жасмин, а ты в курсе, что твой благоверный спер волшебный голос лебедя и припрятал где-то, и теперь некие люди пытаются его найти, а лебединые рыцари, так вообще из лат выпрыгивают, так они недовольны его пропажей, и теперь еще пуще бдят за волшебными лебедями, а мы с тобой, значит, должны будем пойти к той несчастной, немой возлюбленной Людвига — к изгнаннице царевне-лебедь, вдруг она чем поможет, иначе случится неизвестно что, и никому мало не покажется, а мы будем еще несчастнее, чем есть...». Скажи я тебе все это, как думаешь, каким было бы твое следующее действие? Ты бы подумала, что я сбрендил. Поэтому я и хотел, чтобы ты услышала все то же самое от других и сложила кусочек за кусочком в единую картину, как это сделал я. Я подумал, что так тебе будет легче это принять. Но, похоже, я в очередной раз ошибся. Чтобы я, ни сделал, все, черт побери, будет не так, да?!

— Ты... ты... — От гнева я начала заикаться. Не уверена, что смогла бы выразить словами, насколько я была в ярости от его слов. Мне даже пришлось побороть желание схватить все, что попадется под руки и бросить в его наглую башку. — Да как ты смеешь так со мной разговаривать! — проорала я, наконец, обретя дар речи. — Ты беспринципный, холодный, бездушный, самодовольный, эгоистичный мерзавец! Ты со мной обращался как с грязью с тех пор, как все это началось! Ты лгал мне, орал на меня, грубил! Был бесчувственным и жестоким! Ни грамма такта! Ты только усложнял, а не упрощал! Лиам был прав — ты чертов эгоист!

Бен поднес руку к голове и тихо-тихо проговорил:

— Не знаю, как я смогу продолжать все это. Это слишком тяжело.

— Бен, ты сам в этом виноват! Так не должно было быть. Мы оба хотели одного и того же. Мы оба любили одного и того же человека...

— Любили? — переспросил Бен и посмотрел на меня с таким выражением лица, что я даже непроизвольно отступила назад. — Любили? Да не любил я Лиама!

Лукас поднялся с кровати, но я едва слышала его слова о том, что нам всем нужно успокоиться. В следующую секунду Бен пересек комнату, схватил меня за руки и навис надо мной. Мне были видны и пульсирующая жилка на его виске, и то, как в его глазах пылал гнев. Его пальцы больно врезались мне в кожу, и он даже встряхнул меня слегка, когда прокричал мне в лицо:

— Я ненавидел Лиама, Жасмин! Просто охренеть, как я его ненавидел! Я был рад узнать, что он сдох! Если бы не исчезновение лебединой песни, я бы плакал от счастья на его похоронах! Понимаешь? А? Я ненавидел этого человека! Жаль, что он раньше не подох!

Я просто не верила своим ушам. Это был совершенно не тот человек, который открылся мне прошлой ночью. Я задрожала от страха и гнева. Наверное, Бен это почувствовал и резко отпустил меня, словно его ударило электрическим током.

Он попятился назад... я впервые видела, чтобы он так вышел из себя и не отдавал отчета своим действиям.

— Жасмин, — почти шепотом сказал он. — Прости, прости. Я не в силах больше себя сдерживать. Я теряю контроль.

В неожиданно наступившей тишине слышно было только неровное дыхание Бена. А потом я произнесла жестким, незнакомым голосом, который будто и не принадлежал мне:

— С меня хватит, я выхожу из игры.

Я развернулась на пятках и вышла из номера, желая поскорее оказаться от Бена как можно дальше. Но мне пришлось вернуться в его номер, чтобы забрать свои вещи. Я старалась делать все как можно быстрее, на случай, если он решит пойти за мной и попытается уговорить не уезжать, ведь здесь и сейчас мне хотелось только одного — быть подальше от него.

Когда я открыла дверь, маленькая лошадка, испугавшись, спряталась под кофейный столик, но, видимо, узнав меня, она вылезла из своего укрытия и радостно помчалась ко мне. Я схватила сумку, а следом и коробку из-под шахмат Бена, чтобы поместить в неё лошадку.

Никем не преследуемая, я выбралась из гостиницы и дошла до машины. Но быстро ехать, увы, не получалось. Мне вообще пришлось ехать вслепую, поэтому я просто как можно чаще поворачивала, съезжая с главной дороги, в надежде, что тогда у Бена не будет шансов меня найти, даже, если он отыщет еще одну машину, чтобы пуститься за мной в погоню.

Когда, наконец, я почувствовала себя в безопасности, оказавшись на безлюдном участке дороги, я выключила двигатель. Я дрожала от отвращения, и сердитые слезы заполнили мои глаза. Как же я ненавидела Бена! Как он мог такое говорить о Лиаме?! Как он посмел?! О собственном брате?! До этого разговора я думала, что его настроение было связано с тем, как он расстался с Лиамом. Но теперь было совершенно очевидно, что он не испытывал никаких угрызений совести — даже толику печали по поводу смерти своего брата! Как же так можно? Не оплакивать потерю родного брата? Я пыталась уговорить себя, что Бен наговорил все это в горячке — он просто был зол на Лиама за то, что тот спрятал лебединую песню или умер...

Но в глубине души я знала, знала, что с Беном было что-то не так. Это было внутри него, и Лиам всегда об этом знал — именно по этой причине он не хотел, чтобы Бен приходил к нам в дом, участвовал в нашей жизни, именно по этой причине он и не хотел искать пути примирения с ним.

Вот каким Бен был внутри — мерзким, жестоким и практически бесчеловечным в своей холодности...

Я сидела в машине и думала, что же делать дальше. После его выходки, я понимала, что не хочу с ним иметь ничего общего. И уж точно я не желала помогать ему в поисках лебединой песни. Но ему была нужна лебединая песня для Хайди, и я чувствовала, что должна продолжить пытаться искать то место, где Лиам её спрятал, если не ради Бена, то ради неё. Правда, мне пришло в голову, что он вполне мог выдумать эту душещипательную историю про болезнь, чтобы обмануть. Но нет. Я не смогла себя в этом убедить. Он был так искренен, так убедителен... Он может быть черствым, бессердечным ублюдком, но по тому, как он говорил о ней, было понятно, что там действительно с Хайди творилось что-то неладное, и, что Бен любил ее. Так что, какой у меня был выбор, кроме как попытаться помочь ему?

Заставив свое тело двигаться, я вышла из машины и сделала несколько глубоких вдохов морозного горного воздуха, расправила плечи и взяла себя в руки. Вся суть была в том, что чем раньше мы найдем песню, тем раньше я смогу оказаться подальше от Бена и больше никогда с ним не встречаться. Этот ночной кошмар закончится, и я смогу вернуться домой, в свою безопасную обитель, в круг своей семьи, к любимой еде и сну в мягкой постели.

Снедаемая тоской по дому, я уселась обратно в машину и, развернувшись, поехала обратно к гостинице, надеясь, что смогу без проблем отыскать туда дорогу, если учесть, что уехала я, куда глаза глядели.

К счастью, я довольно легко и просто нашла дорогу обратно. Я припарковалась на гостиничной стоянке, а потом заставила себя выйти из машины и войти внутрь. Только-только мы начали ладить с Беном, и он все разрушил. Как же я негодовала. Я могла только надеяться, что ему тоже удалось успокоиться, хоть немного, чтобы между нами вновь не началась гражданская война. Я уповала на то, что мы еще способны были на вежливое общение, но не слишком обольщалась.

Я взяла коробку из-под шахмат и пошла к себе в номер, ожидая, что Бен и Лукас там. Теперь, когда я знала кто такой этот Лукас на самом деле, мне очень хотелось с ним еще раз побеседовать. Может, имя Анри Роль-Танги ему что-то скажет, может, он знает больше о том, что произошло на озере в ночь, когда там были Эдриан, Джексон и Лиам. Лукас вообще мог находиться там. Во всяком случае, его история подтвердит или опровергнет рассказы остальных участников.

Но когда я открыла дверь в свой номер, то никого там не обнаружила. Зато номер был чистым, ни единого следа костяной трухи. Окровавленная игла и нитки лежали там, где я их оставила, чтобы Бен зашил Лукасу руку, но оба они исчезли. Потом я вспомнила, что Лукасу нечего было надеть, и решила, что они поднялись к Бену, чтобы подобрать Лукасу одежду. Правда, вряд ли бы эта затея увенчалась бы успехом, потому что Лукас был прилично выше Бена.

Я поднялась на третий этаж. У меня был ключ от комнаты Бена, поэтому я без труда отперла дверь и вошла, не постучавшись. Лукаса нигде не было видно. Но Бен был там. И он держал в руках мою электронную скрипку.

У меня сжалось сердце — он держал мой любимый инструмент, открытый футляр валялся на полу, а по его вельвету были разбросаны черные розы. Во мне немедленно вспыхнул гнев. Никто не имел право брать мою скрипку. Никто. Она была слишком ценна, и значила для меня слишком много, чтобы позволять другим людям прикасаться к ней. Кроме того, не умеющие играть на скрипке, очень часто обращаются с ней не должным образом, неуважительно. Они не понимают, как легко она может расстроиться. И вот Бен стоял посреди комнаты и держал в своих лапах мое сокровище. Этот человек не имел никакого права касаться её, особенно, когда меня здесь не было.

— Что, черт тебя дери, ты делаешь? — отчеканила я.

Он посмотрел на меня, и на его лице появилось странное выражение.

— Это ведь для тебя самая дорогая вещь на свете, не так ли? — спросил он голосом, напрочь лишенным эмоций.

— Да, — ответила я настороженно. У меня появилось очень плохое предчувствие. — А что?

Он отвернулся, чтобы полюбоваться на мою красавицу. И мне не понравилось то, как он это сделал.

— Положи! — приказала я. — Немедленно! У тебя нет прав прикасаться к ней!

Он оглянулся, его лицо ничего не выражало, но слова, которые он произнес, наполнили меня ужасом:

— Прости, Жасмин.

И я уже откуда-то знала, что он собирался сделать. Я ринулась вперед, переполняемая страхом, когда он занес скрипку над головой, и повалила его на кровать всей массой своего тела. Скрипка вывалилась из его рук и ударилась об пол с глухим стуком, от которого мне стало нехорошо. Все еще лежа на нем, я вытянула шею, чтобы оценить масштабы катастрофы. Струны, конечно, придется вновь настраивать, но в остальном вроде бы все было в порядке. Скрипка не пострадала.

— Да что с тобой не так? — проорала я Бену в лицо.

Не говоря ни слова, он грубо сбросил меня на кровать. Я попыталась схватить его за рубашку на спине, чтобы не дать ему встать, но не успела. Мои пальцы оказались недостаточно быстрыми. Время, будто остановилось, и это мгновение навсегда отпечаталось в моей памяти: моя изящная серебристо-голубая скрипка лежит на ковре, к ней приближается Бен и заносит свой ботинок над ней, с моих губ срывается умоляющий вопль не делать этого, но он не обращает никакого внимания, и его нога со всей силы обрушивается на инструмент. Я закрываю глаза, но слышу треск древесины, пластмассы и визг металлических струн, когда ботинок Бена растирает их по полу.

Ни одна скрипка не смогла бы пережить подобного, но я не могла принять случившееся, поэтому, когда открыла глаза, бросилась на Бена, стала бить его и царапать. Мне удалось один раз хорошенько ударить его по лицу, оставив на коже след от обручального кольца. Но потом у него получилось схватить меня за руку, и он грубо бросил меня на кровать с такой силой, что я распласталась на ней.

Его поведение можно было объяснить только тем, что он окончательно свихнулся. Я приняла вертикальное положение и умоляюще окликнула его:

— Бен!

К моему удивлению, он остановился и взглянул на меня. Я не ждала, что он внемлет мне, и когда он обратил на меня внимание, я не знала, что сказать. Какие слова помогли бы? Как можно было заставить его понять, что эта скрипка значила для меня? Я любила все свои скрипки, но эта была особенной — другой такой у меня уже не будет. Её нельзя было заменить. Ведь Лиам лично выбирал цвет и дизайн; он заплатил за неё, держал её в руках. Он слушал множество раз, как я играла на ней. Я вспоминала его и чувствовала себя ближе к нему, благодаря скрипке. Даже фотографии и домашнее видео не обладали такой силой, как она... Нужно было как-то заставить Бена понять её значение для меня, пока не стало слишком поздно. Он ударил по ней всего один раз, и, возможно, навсегда испортил её звучание. А может, её еще можно было спасти и отремонтировать... Меня душили эмоции, слезы ручьем лились из глаз, и я прохрипела испуганным голосом:

— Пожалуйста, прошу тебя, Бен. Ты не понимаешь, что эта скрипка значит для меня... Она... очень важна... — Я умолкла, больше не в силах говорить, потому что видела, что мои слова ничего не изменили. Я никогда ни у кого не видела такой решимости в глазах.

Я не увидела ни проблеска тепла, ни сочувствия на его лице. Только злость и горечь. Я смотрела на него и не узнавала. Бен будто стал мне совсем чужим.

Не произнося ни слова, он отвернулся и еще раз наступил на то, что осталось от моей скрипки. На этот раз я не смогла оторвать взгляда. Я смотрела, как трещит древесина, рассыпаясь на мелкие щепки, как скручиваются сиротливо струны поверх осколков.

Теперь в этой груде обломков едва ли можно было узнать скрипку. Как же у меня болело сердце, оно готово было разорваться в груди. Я опустилась на пол, чтобы собрать остатки своей драгоценности — прекрасно понимая, что мне её не спасти. Но я просто хотела еще раз к ней прикоснуться. А Бен взял еще и мой смычок и сломал его об колено, бросив два обломка на пол.

Он постоял какое-то время, глядя на меня сверху вниз, а потом медленно произнес:

— Сработало?

Я онемела точно так же, как тогда, когда доктор сообщил мне о смерти Лиама. Как такое могло произойти? Я с трудом сосредоточила взгляд на Бене, а потом с усилием выдавила немного невнятно:

— Что... сработало?

Он не ответил, развернулся к двери и зашагал прочь. Я подскочила на ноги и произнесла, резко и отчетливо:

— Бен!

Он повернулся, положив руку на дверную ручку и, клянусь, на мгновение его лицо преисполнилось надеждой, словно я собиралась сказать, что убийство моей скрипки ничего не значит, и он прощен. Но вместо этого я сказала:

— Я не знаю, как и когда, но клянусь Богом, я найду способ отомстить тебе за содеянное. Ты будешь страдать, как никто и никогда, — пообещала я.

Я никогда никому не говорила таких, полных ненависти, слов.

Он одарил меня тяжелым взглядом и пробормотал:

— Не сомневаюсь, Жасмин, не сомневаюсь.

Потом он открыл дверь и был таков. Я опять рухнула на колени, словно кто-то мне врезал по ногам, и собрала обломки себе на колени, просидев так не один час, оплакивая их. Я рыдала, пока не выплакала все глаза, пока едва смогла держать их открытыми от боли. Я все никак не могла смириться с мыслью, что моей замечательной электронной скрипки больше нет. А эти кусочки на моих коленях — все, что от неё осталось. Лучше бы я вообще не умела играть, и Лиам никогда мне её не дарил.

За что? За что? Почему Бен сделал то, что сделал? Должно быть, он был просто в отчаянии, раз то и дело причинял мне боль. И все же, какой в этом смысл? Подобное случается лишь в ночных кошмарах. Да, он с самого начала не симпатизировал мне, вел себя холодно, но я даже в страшном сне не могла представить, чтобы он вот так себя поведет. Я ведь совершенно не знала его. Совсем. Неудивительно, что Лиам не хотел иметь ничего общего с ним. Ну почему, почему я его не послушала? Почему я сразу же начала ему доверять?

Внезапно мне отчаянно захотелось услышать голос Лиама. Я дрожащими руками достала сотовый из кармана, позвонила домой и зарыдала еще сильнее, когда услышала запись автоответчика: «Вы дозвонились до Лиама и Жасмин. Извините, но сейчас мы не можем подойти к телефону, оставьте свое сообщение, и мы перезвоним вам сразу же, как только сможем»...

Я звонила и звонила на свой домашний, пока не кончились деньги на SIM-карте. После я отшвырнула мобильник подальше и свернулась калачиком на полу, вокруг своей разбитой скрипки. Мой разум переполняли воспоминания о Лиаме: первый день в школе — когда он на площадке назвал меня Снежной принцессой; все те случаи, когда он защищал меня в школе, будучи мои рыцарем в сияющих доспехах, без страха и упрека; день — когда он подарил мне скрипку; когда мы ездили в Мюнхен и ели «Лебкухен», запивая его пряным глинтвейном, и все это под снегопадом; день нашей свадьбы и день его смерти у озера, когда от него не осталось ничего, кроме пустой оболочки, которая и была доставлена в больницу. Какой во всем этом был смысл? Я ненавидела его за то, что он умер и оставил меня разбираться во всем самой. Ну почему он не мог войти сейчас в номер, взять меня на руки, убаюкать и сказать, что все будет хорошо?

Я свернулась на полу, накрыла голову руками и забылась беспокойным сном на час-другой. Когда я проснулась и увидела ковер, то немедленно пожалела о том, что не могла сбежать обратно в сон и небытие. Уже наступило утро, но я не чувствовала, что отдохнула от событий, произошедших накануне. Поэтому я полежала еще какое-то время на полу. Я не выспалась и думала, что снова усну, но безрезультатно. Мне просто хотелось больше никогда не шевелиться.

Но какое-то время спустя, мою печаль постепенно сменил гнев, и я преисполнилась холодной решимости. О чем я только думала? Лежала здесь и жалела себя. Я резко села, убрала со лба спутанные волосы. Я больше не буду беспомощной жертвой. Скрипка уничтожена. Что сделано, то сделано. Словами её не вернешь. Придется просто научиться жить без неё, как я научилась жить без Лиама.

Мне слабо верилось, что Бен ищет лебединую песню ради Хайди. Мне вдруг подумалось, что я совершенно не могу представить Бена, способного на все ради любви.

Она, скорее всего, бросила его, вот откуда у него её кольцо. Ну и поделом ему! История, которую он мне рассказал, наверняка, продуманная уловка, хитрость, чтобы я нашла лебединую песню и вручила ему прямо в руки. Ну что ж, найти я её найду, но не отдам Бену.