Фрейлина. Предотвратить

Глава 17

И я посмотрела… и с облегчением выдохнула, встретив взгляд мужа. Улыбнулась.

Он тоже улыбался и вообще… замечательно выглядел сегодня. Как и всем мужчинам, ему необыкновенно шла парадная форма и пускай он сильно похудел и осунулся, но ситуацию, на мой взгляд, полностью выправило отсутствие буклей.

Сегодня его посетил брадобрей и соскреб с лица многодневную болезненную щетину, а заодно и аккуратно подстриг.

Не знаю, что подвигло мужчину лишиться своего «украшения», которым он так дорожил. Скорее всего, сделал он это из практических соображений, да и волосы не зубы – отрастут. Я не акцентировала на этом… помнила тот свой прокол. Но в прическе «а ля Романофф» он сто процентов выглядел лучше.

Что касаемо исполнения романса, то особыми надеждами я себя и не тешила. Своего добилась - получилось не опозориться в том, что было обязательно для всех без исключения аристократок этого времени. А это игра на клавишных.

Тема же романса была знакома мне по той причине, что случилось как-то быть одним из организаторов тематического вечера в интерьерах Большого дворца…

Это был вечер для избранных, присутствовали зарубежные дипломаты и наша власть. Обставлено все было роскошно – мужчины во фраках, дамы в платьях, приближенных к эпохе. Вечер был посвящен школе российского романса. Понятно - исполняли знаменитости. Звучали Алябьев, Варламов, Гурилев, Глинка… Продолжилось все банкетом и закончилось балом.

Но вначале, как и положено, толкнули речь. И я, никогда особо историей музыки не интересовавшаяся, узнала, что как отдельный жанр, романс начинался в середине XIX века, и отнюдь не в России. Немецкие поэты Гете и Гейне писали столь проникновенные и чувственные стихи, что для их переложения нужна была иная, не простенькая музыка. Так и стали возникать немецкие, а затем и французские школы романса. Музыку писали Шуберт, Брамс, Бизе, Шуман, Берлиоз, Массне. К этому времени романсы еще не были особо популярны - чуть позже. Во второй повине века стало модным объединять их в вокальные циклы. Примером мог служить сборник «Лебединая песня» Шуберта, или цикл «К далекой возлюбленной».

«Как упоительны в России вечера…» вещь сильная – безусловно. Но сильна она не стихами и не столько мелодией, как настроением. Оценить ее по достоинству сможет, наверное, только мой современник – это ведь чистая ностальгия! Тоска не по определенному времени… здесь речь об эпохе красивых отношений и одежд, девичьей прелестной наивности и аристократичной деликатности мужчин, о первых, незамутненным похотью чувствах.

Всё кристально прозрачно, звеняще морозно, свежайше чисто. В общем… эмоциональная выжимка всего самого прекрасного из не самого простого времени.

Но здесь и сейчас вряд ли кто-то понял ностальгическую красоту романса. Не настолько хорошо знали русский язык Вильгельм, да и Фредерик тоже, а остальные так вообще… Музыка очаровательна, но ведь и ее не было – я только напела мелодию. Но главного все-таки добилась – играть на инструменте меня больше не просили.

Поблагодарив за аплодисменты, я вернулась взглядом к мужу и замерла… приветливо приобняв и ласково улыбаясь, король похоже говорил ему откровенные гадости. И что это могло быть, кроме напоминания о его особенности?

Почему я сразу подумала о плохом? Фредерик выглядел не просто растерянным – раздавленным, но держал лицо, что-то вежливо отвечал…

Я все еще плохо знала его. Со своим мужским скорее складом характера особой эмпатией я не отличалась – не дано, что делать? А муж мой был человеком закрытым, соблюдал в повседневном общении вежливую отстраненность и только. Но были два особенных разговора – на острове и вчера буквально, под звездопадом…

Мне далеко до его душевной тонкости, и он настоящий романтик. А вынужден скалиться, как пес, на оскорбления, драться на дуэли, терпеть пренебрежение родных. С ним нельзя так!

И я бросилась на помощь.

- Простите, если помешаю. Фредерик… как вам мое исполнение в этот раз? И музыки опять нет, одни только наметки.

- Вам не нужен учитель, Таис, - как-то… болезненно всматривался он в мое лицо, будто пытаясь что-то там найти: - Ваше пение для домашних вечеров, а там не так важны незначительные огрехи. Что касаемо музыки… мы найдем того, кто ее запишет. В конце концов, для вас писал Львов, автор гимна Российской империи.

- Вот как? Согласен с тобой, Фредерик, - довольно скалился рядом король, - но вам, фрау Таис, следовало бы испросить не нашего… а мнения фрау Шуман, она также сочиняет музыку и имеет значительную концертную карьеру пианистки. Они с мужем гостят в Вюртемберге и были приглашены вместе, вот только гер Шуман не слишком хорошо чувствует себя, – увлек он меня к женщине.

Сейчас я присмотрелась к ней внимательнее… имя Шумана было на слуху, как и любой другой знаменитости, но что и жена его была музыкантом, до этого я не знала. И вначале не особо рассмотрела ее, пристальное разглядывание считала невежливостью.

А посмотреть было на что. Рыжеватая, лет под тридцать или чуть меньше… и лик Христа в женщине – иконописный, с громадными светлыми глазами и ровными дугами бровей; идеально ровным носом и красиво прорисованным ртом. Такая красота не бросается в глаза, она неярка, но, присмотревшись, уже трудно отвести взгляд.

- Frau Schumann… - обратился к ней король, - я намерен просить вас об услуге. Дело в том, что музыка к тому романсу, что мы слушали только что, еще не записана. Возможно, ваш супруг поможет в этом frau zu Hohenlohe-Ingelfingen?

- Мой супруг… как музыкальный критик господин Шуман выступает против бессодержательности салонной музыки, призывая к изучению наследия старых мастеров… Баха, к примеру, - вежливо отказала дама.

О как! Ну, это пока. Потом и он станет грешить бессодержательным.

- А вы? Если я стану настаивать, – посуровел Вильгельм.

- Боюсь, что творить из-под палки неспособен ни один человек, - вмешалась я, - ни на каком поприще. Нужно чувствовать вдохновение… прочувствовать музыкальный рисунок.

- Речь не о принуждении, а о заказе, который исходит от короля. Frau Schumann? - давил Вильгельм.

- Я постараюсь, - присела она.

- Но так ли прилежно и с удовольствием вы будете это делать? – усомнилась я, - Ваше королевское величество, возможно не следует настаивать, да и вряд ли фрау Шуман запомнила мелодию с одного раза, - вспомнила я фрейлинскую суету в музыкальной комнате Коттеджа, когда мне пришлось пропевать отдельные части раз по десять.

- Не стоит сомневаться в моих способностях, frau zu Hohenlohe-Ingelfingen, - чуть дрогнул женский голос.

- Простите, - промямлила я.

- Вопрос решен, - кивнул король, - а теперь попрошу вас исполнить для нас что-нибудь на свой вкус, здесь редко звучит хорошая игра… - разговор зашел о музыке и вечер закончился более-менее.

Но что она там напишет с таким настроением?

И обращение с ней короля? Я ведь тоже в прошлом особа беститульная, но никогда меня не ставили на место подобным образом. Как старшие младшую поучали и даже командовали мной, но сейчас… Не унижение, но что-то такое… не особенно приятное я чувствовала вместе с этой женщиной.

Казалось бы, нужно радоваться – мы-то с мужем удостоились королевской милости, но… в этот вечер был пройден ее пик, наверное. И приглашений на обеды и ужины больше не следовало – к нам будто пропал всякий интерес. Следующий раз я увидела монарха только в октябре.

Этому способствовало и то, что через пару дней мы съехали из дворца.

А еще… непонятно по какой причине, но Фредерик опять отдалялся. С того музыкального вечера мы сделали здоровенный шаг назад в наших отношениях, вернувшись в них даже не до звездопада, а еще до его ранения. Совсем не стало разговоров, он опять выглядел вежливо отстраненным.

Еще пару раз постучавшись в закрытую дверь, я оставила это безнадежное занятие. Да и, кажется, подозревала причину его нежелания общаться. Чувствовал себя виноватым? Глупо…

- Таис… - сказал он мне в тот вечер, - боюсь, что ваша мечта о том доме не состоится. Его королевское величество передумал и с завтрашнего дня в Новом дворце будут спешно готовиться достойные покои для Их королевских высочеств. Дом, до этого предназначавшийся для них, переходит в наше распоряжение.

Я задержалась с ответом… разочарование нахлынуло так мощно! В уме я уже обустроила тот дом, предвкушая уютные вечера у камина. Мысленно поселила в корзинке рядом с ним кошку с котятами. Мечтала о новых разговорах. Пусть и не о звездопадах, хотя… что там за страшный такой случился в 33 году? Да и вообще… в мире столько интересных вещей – те же книги. Тот дом точно сблизил бы нас, да и просто – мне он безумно нравился!

Еще и вспомнилось, что Ольга была недовольна тесным неудобным домом, в котором они с Карлом жили, ожидая, пока достроят виллу Берг. Король не любил сына, так что вряд ли там что-то путевое.

- Как скажете, Фредерик.

- Вы не слишком расстроены? – еще поинтересовался он.

- Нет, что вы? Лишь бы уже не в гостях.

- В некотором роде, это опять в гостях – дом принадлежит короне. Но нам не придется тратиться на него.

- Это несомненно большой плюс, - уныло согласилась я.

Зачем нас приглашали на этот вечер – непонятно. Вопросов никаких не решили… Вильгельм хотел взглянуть на Фредерика? Удобнее было вызвать его да поговорить в неформальной обстановке, по-родственному. Хотел взглянуть на нас с ним? Глупо. Ясно же – даже если люди сговорились, то будут стоять на этом до конца. Демонстрировать, что живут, как кошка с собакой, точно не станут.

На следующий день закрутилось – доставили наши вещи из замка, а с ними большую корзину с яблоками и пастилу. Много пастилы…

Я с радостью вгрызлась в яблоко, с благодарностью вспоминая всех, кто остался в старом каменном доме. Даже слезы набежали - то ли соскучилась, то ли отозвались гормоны. Мама еще почему-то вспомнилась, Светка… слез прибавилось – точно гормоны.

В день нашего отъезда из дворца с утра подошел молодой мужчина лет двадцати пяти – медик. Дверь ему открыла Даша и, как положено, доложилась мне. Мы договорились встретиться в парке…

Собираясь на встречу, вначале я хотела пригласить и мужа – все равно придется рассказывать ему, так к чему лишняя говорильня? Но слуга сказал, что он отдыхает, так что вышла я одна.

Приятный парень в гражданском сюртуке явно старался выглядеть солиднее и старше – бакенбарды, бородка и усы с этим справлялись, но только если смотреть издали. Представился он, как Рудольф Шлёсс, учился мол у Йоханнеса Петера Мюллера. Я вежливо уточнила, где именно находится это достойное учебное учреждение… что ему, похоже, все обо мне и сказало. Пробормотав:

- Институт Фридриха-Вильгельма, - он достал из саквояжа блокнот и карандаш, собираясь, очевидно, записывать за мной. Оглянулся – куда присесть?

На скамью, куда еще? А писать на коленке. Расправив платье, присела и я. Заработала веером.

- Гер Шлёсс, вы получили какие-то конкретные распоряжения на мой счет? – кажется уже понимала я в чем дело.

Скорее всего, король все-таки говорил с кем-то из медиков, занимающих не самый простой пост. Что и логично в принципе. И понятно уже к чему привел разговор, если «перенимать опыт» ко мне прислали вчерашнего студента. Усмехнулась про себя - ну хоть что-то…

Вначале я изложила ему все так же, как и королю, опять же ссылаясь на Пирогова. Но сейчас говорила откровеннее, выспрашивала, втягивала в разговор и даже льстила, нахваливая работу медиков.

И заодно тихо офигевала по ходу дела.

Изъяснялся он, конечно, не так прямо и конкретно, но из ответов, вымученных мною, я поняла вот что:

Больничные палаты, как правило, были переполнены. Койки стояли очень тесно друг к другу, и рядом с выздоравливающими лежали умирающие. О регулярности уборки и проветривании мужчина ничего сказать не смог. В операционной, полагаю, было не чище, чем в палате…

В центре ее, как правило, стоял стол. Хирургические инструменты висели на стене, как у мясника. Отдельно стоял таз с водой для хирурга, чтобы он мог после операции вымыть окровавленные руки. До операции мыть их было бессмысленно — ведь они еще чистые. Вместо ваты здесь тоже применяли корпию — клубки ниток, вырванных из старого белья. Специальной медицинской одежды действительно еще не было, и я как-то… очень живо представила себе хирурга, с утра надевающего рабочий сюртук, запачканный кровью и гноем больных. Явно же сюртуки не менялись после каждой операции и вряд ли даже раз в день.

Смертность? Да, Рудольфу пришлось признать, что она высока – умирало больше половины пациентов. На вопрос «почему так происходит» он терпеливо молчал. Чтобы не нахамить, наверное.

- Очевидно, обтирая ланцеты об окровавленный сюртук и почесывая потом им головы, ваши хирурги думают – в чем же дело? Злой дух шалит, наверное, - заключила я.

Мужественный товарищ опять промолчал и даже улыбнулся шутке. Железные нервы. Ла-адно, раз уж его отдали мне на растерзание…

- Сейчас я расскажу вам, как именно обстоят дела в ваших больницах, гер Шлёсс… Даже если операция прошла успешно, через некоторое время больного начинает лихорадить, и он быстро умирает. Такая же горячка приключается у женщин после родов, не так ли? Но что самое странное - после родов в больнице. Те женщины, что рожают дома, умирают реже. Так что и не особо кто стремится попасть с этим в клиники – верный же путь к гибели.

- А вы идете путем Земмельвейса, фрау цу Гогенлоэ- Ингельфинген, - решительно отрезал и встал со скамьи мужчина: - Простите. И разрешите откланяться – наш разговор беспредметен, вы оттачиваете на мне свое остроумие и только.

- Ну как можно? - тихо возразила я, - приказ короля мы с вами обязаны выполнить, то есть – поговорить. Не отказывайте женщине в умной беседе, гер Шлёсс. Кто таков этот Земмельвейс? Назовите его полное имя.

- Игнац Земмельвейс. Работает в акушерской клинике Вены и страдает теми же… взглядами, что и ваш Пирогофф по-видимому. Смешон.

- По-видимому… очень смешон, раз о нем знают не только в Австрии, но и в Вюртемберге, - заметила я.

- Действительно, - согласился мой собеседник, - смешные слухи расходятся быстрее, да и это только между своими. Он требовал отстранить от клинической практики студентов, выдвигал сумасшедшие требования, называл коллег убийцами, тряс сравнительными таблицами… Закончит, полагаю, в психиатрической клинике. (*так и случилось)

- Он ведет медицинскую статистику смертности? - сообразила я, - и что с чем сравнивает?

- Смертность в разных клиниках, - нехотя согласился медик.

- Клиники одного профиля, полагаю. А… да – он же акушер. Но он как-то объяснил свои наблюдения, обобщил их, сделал выводы?

- Ну, какие могут быть выводы, на ваш взгляд?! В одну из клиник поступают только бедные женщины, а у них, соответственно, более слабое здоровье.

- Будьте добры… гер Шлёсс, запишите для меня адрес клиники, где работает этот шутник и его имя – боюсь запамятовать. Благодарю вас за разговор, он многое прояснил для меня.

С облегчением оставив мне координаты места, где можно найти сумасшедшего Земмельвейса, мужчина удалился.

Собственно, чего-то подобного я и ожидала.

Странно это и сложно понять… ведь такая смертность?! Даже если мысль о том, как это исправить, кажется не совсем адекватной, почему бы ее не проверить? Ничего же не стоит, зачем так тупо упираться? А здесь даже сравнительные таблицы, статистика... и поди ж ты! Смешно им.

Что-то с медиками не так… и здесь тоже, не только в России. Наверное, в профессию идут только самые твердолобые, и ничем их не прошибешь. Значит… пойдем более длинным путем, как в том анекдоте:

- Что привезти тебе, дочь любимая, из краев заморских?

- А привези ты мне, батюшка, чудище страшное для утех сексуальных.

- Что ты?! Как можно, Настенька?

- Ла-адно… пойдем более длинным путем - привези ты мне, батюшка, цветочек аленький, да чтобы не было его краше на всем белом свете.

Улыбнувшись, я поискала взглядом кого-нибудь для спроса.

Узнала у проходящего мимо слуги, как записаться на прием… то есть - аудиенцию к королю. Вернувшись к себе, написала соответственно прошение и вбросила его в ящик на дворцовой стене.

У себя уже достала яблоко, вымыла и понемногу откусывая от него, задумалась…

Мне нельзя заниматься этим напрямую – здоровье штука хрупкая, а здесь она хрупка вдвойне.

Так-то можно бы выпросить себе больницу и курировать ее, как делает та же Александра Федоровна. Это даст какие-то возможности, безусловно. Но императрица не насаждает новые порядки, а всего лишь помогает личными деньгами. У меня же ни лишних денег, ни нервов... а последние понадобятся, судя по сегодняшнему разговору. Почему-то при одной только мысли о чистоте все медики буквально на рога встают. Что за несуразица такая?!

И моя беременность... не дай бог подхватить в той же больнице инфекцию. Тогда все – капец. Кроме того, эти разговоры о смертности… пока что для меня она просто статистика, голые слова, но попади я реально в этот ад! Полагаю, дальше Земмельвейс отдыхает – я знаю более емкие слова, чем «убийцы» и вряд ли смогу удержать их в себе.

Посоветоваться бы с Фредериком… но все это время после музыкального вечера он, совершенно определенно, всеми силами избегал меня.