Фамильяр и ночница

Глава 7

Дана следовала за Рикхардом, держась за его теплую руку, и невольно улыбалась, хотя совсем недавно ее одолевали мрачные мысли. У этого парня был удивительный дар гасить душевную боль, и теперь она понимала, почему его услуги так высоко ценились в непростых буднях колдунов.

— Надо же, Рикко, как странно, — промолвила она. — Я совсем недавно тебя знаю, но по-моему, никто еще не слышал меня так хорошо, как ты…

— У меня вообще чуткий слух, — заметил Рикхард. Но теперь его лицо стало более сосредоточенным и хмурым. Он настороженно смотрел вдаль, где терялась дорожка и зловеще шелестели листья, затем чуть сжал руку Даны и повел ее вперед.

— Куда мы идем, Рикко? — встревожилась девушка.

— Взгляни сюда, — произнес Рикхард вместо ответа и вывел ее на большую поляну, укрывшуюся за поворотом. Только теперь Дана увидела признаки того, что в этом парке вообще бывали люди. На поляне высилась вереница скульптур в человеческий рост, кажущихся вырубленными из какого-то грубого минерала. Одна изображала ползающего младенца, другая — юную обнаженную девушку с распущенными волосами, третья — рослого зрелого мужчину, четвертая — старуху, отчаянно воздевшую костлявые руки к небу. Были и другие, порой фигуры соединялись между собой в самых причудливых и диких сочетаниях, от плотской страсти до божественного экстаза или зверского убийства.

У Даны перехватило дух от этого скопища, казалось, будто силуэты вот-вот посмотрят в ее сторону и бросятся на ту, которая нарушила их покой. Они страшили ее куда больше, нежели хозяева леса в купальскую ночь, именно потому, что были неживыми и при этом в них сквозило отчаяние и злость. Расписные фигурки, выходящие из-под ее кисти, совсем не походили на каменных призраков, словно вышедших прямиком из Нави. И от суеверного ужаса она сильнее сжала руку Рикхарда.

— Подойдем ближе, Дана, — твердо произнес парень, и молодая колдунья невольно подчинилась. Ей хотелось убежать, но ноги резко ослабели, да и не хотелось оставаться одной, а Рикхард почему-то упорно вел их вперед. Наконец они миновали последние фигуры, которые уже ползли по земле, безвольно лежали или проваливались в зыбкую почву, как в болото.

За ними Дана увидела небольшой холм, обросший мхом, в который была врезана еще одна скульптура в виде огромной головы. Черты лица исказились из-за частично осыпавшегося минерала, но это лишь подчеркивало ярость, алчность, похоть в глазах и сжатых узких губах чудовища. Они были испачканы чем-то похожим на бурую ржавчину.

— Что это за место, Рикко? — прошептала Дана. — Святилище? Или здесь приносили человеческие жертвы? Но кто решился его увековечить?

— Их приносят и по сей день, Дана, нам с тобой еще предстоит это увидеть, — тихо ответил Рикхард, отводя ее в сторону. — Но сейчас их лучше не беспокоить лишний раз.

— Да что с ними произошло?!

— Я пока и сам не знаю до конца, я же не прорицатель. Мне только ясно, что лес поражен черным мороком, и это притягивает тьму в людские дома вместе с длинными ночами. А уж что из чего проистекло — мы с тобой узнаем вместе. Если, конечно, ты все еще готова.

— Ты же говорил, что хорошо знаешь парк! Значит, должен был видеть эти фигуры раньше и знать их историю. Не могли же их изваять совсем недавно!

— Дана, все немного не так, как тебе сейчас видится. Эти фигуры не из камня, они сотканы из людских страхов и боли, а я лишь смог обострить твое видение и поэтому они тебе открылись. Ты все поймешь, когда мы придем на городское гуляние.

— Но я не могу, Рикко, мне страшно…

— Как же не можешь? Не думай, что подобные видения открываются кому угодно! Прими, что твой дар простирается куда шире вашей артели, и сумей этим достойно распорядиться! Или ты предпочтешь вернуться в насиженное место, соврать что-нибудь Мелании, уйти из артели и жить тихо-мирно с деревенским мужичком?

Дана покачала головой. Слезы выступили на глазах, и как она ни старалась сдержаться, потекли по щекам, едкие словно страх, поселившийся внутри.

— Посмотри на меня, Дана, — решительно произнес Рикхард, — и ответь на вопрос, а не прячься за слезами.

— Нет, я не хочу так… — вздохнула девушка.

— Я понимаю, что тебя сызмальства учили, будто бабье колдовство — это только привороты-отвороты, любовные гадания и знахарство, а в большие дела вам нечего лезть. Но разве тебе самой такое не претит?

— А почему я должна тебе верить? — спросила Дана, вытерев слезы и пристально взглянув на северянина. — Я ведь до сих пор тебя толком и не знаю, мало ли что за небылицы ты мог мне рассказать! А на самом деле просто завез меня сюда на погибель, как жертвенную скотину! Разве не может так быть?

— Тогда возьми меня за руку и прислушайся. Аура сама подскажет, кто тебе друг, а кто враг, — заверил Рикхард и протянул ей ладонь.

Дана уже не первый раз касалась его кожи, но в этот раз почуяла нечто особенное. Вроде обычная мужская рука, с грубоватой кожей и крепкими пальцами, но от ее тепла по телу Даны разливалось невиданное умиротворение, будто вокруг царил солнечный день, а страшные лесные идолы ей почудились.

— А я теперь всегда сумею распознать ложь и правду по ауре?

— Увы, даже самые одаренные ведьмы иногда могут ошибиться — от рассеянности, усталости, а то и нежелания принять истину. К тому же, враг может быть слишком хитер и опытен для тебя. Многое зависит и от места, в котором вы находитесь: кто ближе к дому и родственной ауре — тот и сильнее. Если уж Мелания послала тебя на задание, она должна была посвятить тебя в такие тонкости.

— Она ведь полагала, что я буду иметь дело с такими же мелкими ворожеями, а не с силами природы или могущественными колдунами, — грустно улыбнулась Дана. — Если такие здесь, конечно, водятся.

— Запомни главное, Дана: лес тебе не враг, если ты сама ему не навредишь. Его духи умеют лгать, изворачиваться и притворяться, что есть то есть. Но тех, кто приходит с добрыми намерениями, кто не расхищает его дары без должного уважения, не губит красоту ради минутной прихоти, он никогда не трогает.

— А эти призраки?

— Они тоже для тебя не опасны. Теперь все, что им нужно — это покой, а вот горожанам еще можно помочь.

— И откуда только ты все знаешь?

— В природе столько тайн, что и я знаю не все, — заметил Рикхард и бережно коснулся ее плеча. — А в человеческой подлости и подавно. Но сейчас тебе нужно отдохнуть, Дана, к тому же мы провели здесь много времени.

— Разве? — удивилась Дана. — Впрочем, теперь я уже допускаю всякое, Рикко… И мне в самом деле хочется в какое-нибудь укромное и теплое место, где нет ни призраков, ни колдовства, ни морока.

— Такое в этом городе сейчас трудно найти, — признался Рикхард, — но я выведу тебя к дороге. А дальше мы сможем еще погулять или вернемся в гостиницу — как ты захочешь.

Дана только кивнула и снова последовала за ним, с изумлением наблюдая, как парк стремительно меняется. Вместо злого и прилипчивого холода веяло безмятежной летней свежестью, шелест листвы убаюкивал, почва под ногами была крепкой, а запахи травы и ягод напоминали о жизни. Девушка представила, как сок перезрелой темно-лиловой малины течет из-под тонкой кожицы, приманивая букашек и зверей, которые любят полакомиться сладким, как и человеческие дети. И невольно потянулась к ближайшему кустарнику.

— Любишь эти ягоды? — улыбнулся Рикхард.

— Очень, — призналась Дана. — Когда мы с матерью ходили за ними, она вечно бранилась, что я мало собираю в корзинку: из них же можно настряпать варенья для младших, наливки для отчима, да мало ли что еще… А мне почему-то так нравилось отыскать самую урожайную веточку и поскорее съесть несколько ягод! Я была словно охотница, настигнувшая добычу!

— Ах вот ты какая боевая девчонка! — рассмеялся Рикхард. — Стало быть, прежде отводила мне глаза, казалась тихой и скромной? Что же, отведай и местной малины, если не боишься ее хмеля.

Он сорвал несколько спелых ягод и протянул Дане. Поборов замешательство, она взяла их с его ладони и попробовала. Вкус был вроде бы таким же, как в Дюнах, где малинники попадались на каждом шагу, но чуть более крепким и острым, диковатым, как весь северный край. Он стремительно перебивал горечь от недавних видений, лес больше не казался враждебным и Дана быстро разохотилась. Она съела все, что предложил Рикхард, а затем сама принялась собирать малину.

— Позволь и мне угостить тебя, — сказала она и зарделась, когда он коснулся губами ее пальцев.

— Смотри, она действительно может вскружить голову, — задорно отозвался Рикхард. — Ты же колдунья, должна знать толк в приворотных зельях! Не так ли?

— А вот и нет, я никогда не хотела этому учиться, — покачала головой Дана, — хоть за такие дела и неплохо платят. На самом деле водка да медовуха порой дурят голову чище зачарованного зелья, да и жизнь могут сломать похлеще.

— Да я пошутил насчет приворотов, не обижайся! Водки тебе, конечно, предлагать не стану, да и сам ее не люблю. А вот малина из твоих рук поистине божественна — такое подношение придется по вкусу и хозяину наших лесов в Маа-Лумен! Я всего лишь его скромный слуга…

— Вот как? — смутилась Дана, все больше краснея. Рикхард оказался очень близко, она почувствовала теплое дыхание, аромат хвои и дегтя, и взглянула ему в лицо. Глаза северянина казались похожими на вечернее летнее небо, светлые волосы трепал легкий ветерок. Она не сдержалась и дотронулась до них — вначале осторожно, затем стала перебирать мягкие пряди между своими пальцами, играть с ними. Почему-то ей вспомнилось, как в ее детстве котенок гонял крохотной лапкой по избе материнский клубок ниток, и она невольно улыбнулась.

«Что ты творишь, безумная девка?» — вдруг послышался в уме чей-то голос, то ли собственный, то ли — матери или Мелании. Больше не было ни посторонних людей вокруг, ни стен в гостинице, и снадобье у наставницы Дана не могла попросить, дабы усмирить бесстыдно взволнованную плоть.

Но разве она хотела сейчас чьей-то подмоги? Разве ее волновало чужое мнение? Она касалась мужчины так, как это не пристало делать одинокой девице, да и законные супруги не всегда позволяли себе подобную смелость. Семья и церковь благословляла их брак не на дерзость и исполнение желаний, а на послушание и плодовитость. Но у потустороннего леса были свои законы и Дана безмолвно соглашалась их принять, даже если в обмен ей пришлось бы навсегда оставить здесь часть души.

— Хочешь меня поцеловать? — вдруг спросил Рикхард. Слова прозвучали просто и безмятежно, как почти все получалось у этого странного парня, и Дана не успела смутиться. Не успела и ответить: губы, хранящие сладкий малиновый вкус, встретились, без всякого участия рассудка и правил приличия.

И ее пальцы уже без стыда гладили его широкую ладонь, наверняка знакомую с тяжелым трудом на холодной земле. Дана лишь краем сознания вспомнила, как мало о нем знает, но это больше не пугало, как и призраки леса. Они были мертвы, а между ней и фамильяром жизнь искрилась и болезненно жгла, будто стремясь напоить силой проклятое место. Девушка прижалась к нему всем телом, доверчиво положила руки на плечи, а он уже властно обвил ее талию, обозначая сакральное право собственности. Однако многолетнее одиночество не могло мгновенно уйти из памяти, и Дана спохватилась:

— Рикко, но я же еще никогда… Нужна ли тебе такая любовница, которая больше никому не сгодилась? Ты ведь искушенный мужчина, я это вижу, и ты говорил, что у вас принято жить, как сам выбрал. А я никогда так не жила! Так что могу тебе дать?

— Сейчас мне нужна ты, какая есть, — мягко улыбнулся Рикхард, — и я умею не только брать, но и одаривать. Скоро ты это поймешь, Дана.

В это Дане прежде было труднее поверить, чем в то, что хранители леса и неупокоенные души могут показываться людям. Мужчина бывает любящим и щедрым, простую невзрачную девушку можно бескорыстно полюбить, — все это сказки для холеных городских барышень, знающих жизнь только по романам и картинам. Но она больше не верила никаким чтимым с детства заповедям, а Рикхарду — верила. И снова покорно подставила ему губы, почувствовала язык, что неожиданно показалось очень приятным. Погладив его по шее и плечам, осторожно проведя ладонью под рубашкой, она невольно покраснела от волнения и восторга перед собственной грешностью.

— О, да в этом омуте еще какие черти водятся! — лукаво улыбнулся Рикхард. — Уже сама готова меня укусить! Но если все-таки боишься, не смотри лишний раз, просто чувствуй. Все не так страшно, как видится поначалу, а лес уже засыпает и не станет вмешиваться.

Дана не пыталась противиться, понимая, что назад пути отрезаны, и лишь вздрагивала, когда его губы касались ее шеи, плеч и груди, впитывали их молодой вкус, запоминали мягкость кожи. Лес вдруг стал еще более огромным, и ей показалось, что она не смотрит в небо, а стремительно летит вниз, в пропасть. Вместо брачного ложа — его куртка поверх сухой земли, вместо покровов — только его горячее тело, опирающееся на стальные мышцы рук, его бледная кожа, которую Дана, уже не стыдясь, покрывала жадными поцелуями. Увлекшись, она не сразу поняла, откуда взялась резкая боль, почему стало так горячо, а в глазах Рикхарда мелькнула заботливая тревога.

— Не бойся, хорошая моя, так часто бывает, — сказал он, бережно погладив ее по щеке. — Но это благостная боль, без которой не испытать свободы и счастья. И не верь никому, кто вздумает тебя упрекнуть.

Дана подалась к нему и стала благодарно целовать его щеки и шею, затем осмелела и запустила пальцы в волосы. Тянула его к себе, испивала теплое дыхание, таяла от растекающейся по нутру лавы. Удовольствие пробивалось сквозь боль, как цветок через колючую сорную траву, и наконец захлестнуло с головой. На пару мгновений Дана совсем забылась, провалилась в густой мрак без видений и образов, и очнулась лишь когда Рикхард напоследок поцеловал ее в губы. Его волосы были мокры, кожа сияла от пота, на лице читалась усталость вкупе с безмерно искренним, первобытным удовлетворением. Дана потерлась о его щеку и блаженно подумала, что этот терпкий запах надолго останется на ней.

— Как же ты прекрасна, — промолвил он, поцеловав ее в плечо. — Ты всегда была такой, но теперь расцвела каждым лепестком.

— Спасибо, — ответила Дана, чувствуя, как ее одолевает смущение. Вдруг почувствовав сильный жар в животе, она вздрогнула от неожиданной и страшной мысли.

— Ох черт! А если я забеременею? Рикко, я же совсем к этому не готова, да и тебе вряд ли нужно…

— Поверь, ничего дурного не случится, — отозвался Рикхард, сел рядом с ней и снова начал целовать в щеки, мочки ушей и шею. Поначалу мужская беспечность задела Дану, она нахмурилась, но тут же растаяла от тепла его губ. Только сейчас она заметила, что Рикхард так и не снял свой странный амулет, и невольно присмотрелась к нему. По кругу он был испещрен крохотными знаками, но Дане они пока ни о чем не говорили.

— Отпусти меня наконец, — проворчала она с притворным недовольством, — иначе я так и не успокоюсь. Стыд-то какой: растеклась как свечка, посреди парка, похожего на дикую чащу, и с потрохами отдалась малознакомому парню!

— Верно, стыд, — подмигнул Рикхард, — я и вижу по твоей довольной улыбке! Думаю, у кошки в твоем детстве была такая же мордочка, когда она объедалась кашей.

— Вот же наглец! — заявила Дана и шутливо замахнулась на него. — Ладно, Рикко, я не истеричка, из-за клочка кожи и нескольких капель крови страдать не стану. Но все-таки мне хочется знать, почему ты это сделал? Потешить плоть уж наверное мог и в городе, там всегда водятся умелые и податливые девушки…

Рикхард успел накинуть куртку поверх рубахи и пригладить волосы. Он сел рядом с ней наземь, сорвал травинку и задумчиво произнес:

— Потому что ты мне нравишься, Дана. Ты мудрая, сердечная, нежная девушка, в которой дремлют бездонные запасы страсти, и не скрою, мне было приятно первому их распробовать. Но они ведь на этом не иссякли, и дальше мы оба сможем друг друга питать. Правда, я пока ничего не могу тебе обещать, потому что мы даже не знаем, наступит ли новый день или мир канет во тьму. Надеюсь, ты не обижаешься?

— Да что ты! Я тебе благодарна, — тихо сказала Дана и прижалась щекой к его плечу. Они еще посидели в тишине, которую нарушал лишь треск сучьев и птичьи переливы. Затем Рикхард поднялся и протянул ей руку.

— Знаешь, Дана, сейчас я хотел бы вернуться в гостиницу и продолжить начатое, а другие дела подождут до завтра. Ты не слишком ошеломлена моей дерзостью?

Дана вообразила, как разносятся слухи в таких городах, как Усвагорск, а тем более в поселках, и чем пахнет подобная слава. Но ей ли, одинокой, уже не юной колдунье с душевными недугами, этого бояться? Скромность для нее давно уже была не ценной добродетелью, а тягостной печатью неприкаянности и невидимости. А испытать сладость любви с красивым, умным, надежным мужчиной — за такое не презирают, а завидуют, даже если сами не желают в это верить. Поэтому она сдержанно улыбнулась и ответила:

— Пойдем, Рикко, только знай, что постель у меня односпальная…

— Это неважно: мы же сейчас не спать собираемся, — улыбнулся Рикхард и сжал ее прохладную ладонь.