Фамильяр и ночница

Глава 5

Открыв глаза, Дана сначала решила, что проспала весь день, — за окном царил ночной мрак и во всем доме было тихо. На самом деле, по-видимому, минуло лишь два-три часа после того, как она задремала. Но как ни странно, девушка чувствовала себя бодрой и окрепшей, как давно не бывало в родном поселке. Разве что в тот вечер, когда они гуляли с Рикхардом в потустороннем лесу. Тело окрепло, двигалось легко и плавно, будто она не проводила много часов за рисованием, глаза сквозь пелену ночи видели каждый листик на деревьях и каждую трещину на мостовой. И кажущаяся тишина на самом деле была соткана из множества ниточек и узоров, как огромная паутина, — птичьи напевы, скрип старой мебели, осыпающаяся облицовка дома, шорох веток по черепице, чьи-то жалобные восклицания во сне или сладостные вздохи в грезах. Порой вкрадывался и зловещий шепот бодрствующих, хотя слов Дана не могла разобрать, как ни силилась.

Ступая по деревянному полу босиком, в длинной ситцевой рубахе, Дана приблизилась к окну и распахнула раму. Вряд ли она могла объяснить кому-то, зачем это делает и куда стремится: все происходило по дикому первобытному наитию. Еще вчера спальня была на втором этаже, но девушка перелезла через подоконник и тут же встала на твердую почву — теплую, покрытую густой травой. И почему-то Дану не волновало, куда делась гостиница, мостовая, соседние дома. Ее путь пролегал через широкое поле к Студеновке, которая в эту ночь особенно волновалась, билась о прибрежные камни по пути к Северному морю.

Девушка медленно шла через заросли иван-чая — его лепестки под ночным небом походили на капельки крови, а над ними вились неведомые огненные мошки. Пахло сырым мхом, кислыми ягодами, ржавчиной и почему-то теплым парным молоком. Впрочем, вскоре Дана увидела несколько коров, пасущихся в поле, тучных, гладких, с лоснящейся кожей. Никто не присматривал за ними, кроме самой Матери-Сырой Земли, и она явно не скупилась на заботу о своих созданиях.

Молочный запах, к которому примешивались терпкие кровяные нотки, вскружил девушке голову и сознание стало затуманиваться, а тело становилось все легче. Вдруг ей показалось, что она стала совсем маленькой, невесомой, и смотрела на ночное поле с высоты, как если бы невиданная сила удерживала ее в воздухе. Осмотревшись, Дана поняла, что вместо рубашки ее тело облегает темная блестящая шерсть, а руки превратились в кожистые перепончатые крылья. Мир вокруг стремительно менял краски, а звуки становились все острее, но перемены не пугали молодую колдунью. Больше всего ее волновал запах, и сохранившийся рассудок стремительно отступал перед животным кровавым голодом.

Вспорхнув над встревожившимися коровами, крылатое существо приземлилось на хребет коровы и вцепилось острыми зубами в самый уязвимый участок. Горячее питье без лишних усилий потекло в голодное нутро, и вскоре существо почувствовало приятную тяжесть. Ночь пахла не только кровью, но и страхом — он сковывал заблудившихся в поле животных и людей, живущих где-то за лесом, для которых это было время зловещей грани.

Сытый зверь снова взмыл ввысь и увидел невдалеке еще одни раскинутые крылья, тоже черные и блестящие, но оперенные, с шумом рассекающие воздух. Это была птица, которая не могла соперничать с кровопийцей за еду, но все же несла в себе что-то тревожное. Ее глаза светились в темноте, из клюва слышался скрипучий крик, однако Дана не чувствовала страха перед этим созданием, как и перед своей новой формой. К тому же ворон — почему-то она поняла, что это именно он, — явно не собирался нападать, а даже отвернулся и медленно полетел, будто указывал ей путь.

Они пересекли лес и оказались над Студеновкой, которая успела затихнуть и казалась подернутой тонким льдом. Присмотревшись, Дана заметила, что под ним скрывается множество образов: мечущиеся тени, бестелесные светящиеся глаза, скелеты, существа, сшитые из разных животных и растений. То и дело вспыхивали огненные блики, лед трескался, но не пускал реку на свободу.

Затем наконец показался город, который теперь выглядел куда больше, чем днем. С высоты своего полета Дана видела извилистые дороги, вековые деревья, громады из камня, пещеры и гроты, от которых веяло бесконечной мерзлотой. Не верилось, что в этом городе когда-то могли быть празднества, ярмарки, театральные представления, игры детей на улицах, прогулки молодых под луной или стариковские сплетни.

Ворон летел все ниже и Дана следовала за ним, город приближался. Наконец они уже могли заглянуть в окна домов, похожих друг на друга как близнецы, словно вырубленных из одного куска гранита. Ни одной вывески, барельефа или скульптуры, как и прочих признаков человеческой жизни, вроде сушащегося белья, комнатных цветов или кошек, дремлющих на подоконнике.

Тем не менее за окнами было нечто живое, хотя бы на первый взгляд. Приглядевшись, Дана заметила, что внутри суетились и хлопотали люди — разводили огонь в камине, зажигали свечи, убирали в комнатах, стряпали еду, перелистывали страницы книг или водили пером по бумаге. Но колдунья быстро поняла, что все эти действия лишены порядка и цели: пламя быстро гасло, вещи впустую перекладывались с места на место, а чтение и письмо не затрагивало ум и душу.

Все окна освещались одним и тем же тусклым сероватым сиянием, и фигуры в нем походили на тени, нарисованные углем или разбавленной тушью. Когда одна из них подошла вплотную к стеклу, Дана вначале отпрянула, но затем поняла, что обитатель комнаты ее не видит — глаза были затянуты плотной беловатой пленкой, за которой с трудом угадывались очертания радужек. А рот застыл в такой же неживой улыбке, какие художницы в артели рисовали на лицах матрешек.

Вдруг Дану охватил липкий ужас, который безумно хотелось стряхнуть вместе с зачарованной звериной шкурой. Она обжигала, душила, прорастала сквозь нежную девичью кожу и пропитывала нутро дикими флюидами. Дана почувствовала, что человеческий рассудок вот-вот покинет ее навсегда, если она сама не вырвется из этого кошмара. Но она не знала ни молитв, ни сильных заклинаний, — только оберегающие заговоры, да и они сейчас ускользали из памяти. Лишь имя и лицо Рикхарда вдруг вспомнилось во всей живой яркости, и по телу разлилось тепло, которое она уже где-то ощущала.

На миг девушка погрузилась в тьму, а затем открыла глаза и увидела над собой потолок гостевой комнаты. Смятая постель была неприятно горячей от ее собственного тела, по лбу и вискам стекала испарина, сердце колотилось так, что Дана удивилась, как этого не слышат в соседних спальнях.

Но неожиданно через этот сумасшедший стук послышался чей-то плач — приглушенный, как сквозь подушку, но такой пронзительный, что у Даны все сжалось внутри. Она даже забыла на миг о кошмарном сновидении. Похоже, плакала Люба, укрывшись в своих тесных девичьих покоях, которые сейчас совсем не оправдывали это название. Она то всхлипывала по-детски, то почти выла, словно раненое животное, и не заботилась о том, услышит ли ее кто-нибудь. Что же это могло означать?

Дана села на постели и только теперь припомнила недавний сон до последней мелочи. Он был таким осязаемым, что она даже сбросила одеяло и осмотрела свои ноги. Но не нашла ни дорожной грязи, ни каких-либо иных следов того, что она отлучалась ночью. «Значит, это морок, навеянный этим проклятым городом, — с отчаянием подумала девушка. — А что если и меня настигнет сонный паралич? Что же делать, бежать отсюда? Нет, сначала я все-таки поговорю с Рикко: он наверняка сможет помочь. Да и отступать мне некуда…»

Наутро Дана умылась и спустилась в столовую пораньше, как ей советовал перед сном Рикхард. Конечно, она совсем не чувствовала себя отдохнувшей, но запах пищи и присутствие северянина немного ее подбодрили. В этот раз гостей поприветствовала только горничная и подала на завтрак горячую кашу, творог, кофе и узвар. Также на столе красовалась плетенка со свежим хлебом, который Дана тут же надломила.

— Приятного вам аппетита, — сказала горничная и тепло улыбнулась. После вчерашнего поведения хозяев это вызвало у Даны облегчение — может быть, она и вовсе ошиблась и ночной плач Любы был лишь продолжением ее кошмара?

— Спасибо, Вера, — ответил Рикхард, смазывая хлеб топленым маслом. Затем он сам налил кофе в изящные фарфоровые чашечки и разбавил молоком.

— В этой гостинице непременно есть угощение по вкусу и славянам, и северянам, — подмигнул он. — Да и вообще, Дана, хозяева не всегда были такими: я помню время, когда в их доме царили радость и веселье.

— Ты знал, что Люба ночью плакала? Я уж думала, что мне пригрезилось! Но теперь не могу теперь отступиться: так жаль этих людей и их дочку! — сказала Дана. — Не надо меня томить, Рикко, расскажи все, что знаешь, и тогда от меня будет толк.

— Храбрая ты девушка! Сама ведь провела тревожную ночь, а думаешь о других, не о себе. Я рад, что ты такая, но нужен еще опыт, и не только колдовской.

— Но хоть в чем-то Мелания говорила правду? Что там про темные ночи, про сонный паралич?

— Это все правда, — произнес Рикхард, — похоже, в Усвагорске кто-то стремится задобрить Мару, подкормить ее людскими страхами и хворями. Меланию это мало волнует, на выгодных условиях она с самим чертом готова договориться. Но она напрасно норовит лезть на это поприще: с такими богами не договариваются через деревянные поделки. Я ни в коей мере не умаляю твой труд, Дана, но от их жрецов требуется совсем иное.

— И кому же это понадобилось?

— У меня есть соображения на этот счет, но с такими людьми нельзя вступать в бой без подготовки. Нам с тобой нужны те, кто не побоится говорить. Вадим и Ярослава слишком напуганы, а значит, искать правду надо среди тех, кому нечего терять.

— Это кого же? Нищих?

— Одиноких, — пояснил Рикхард. — Но и таких бывает трудно разговорить: все-таки мы вернемся в свои края, а им тут жить дальше. Ты наверняка знаешь, что это такое!

— Конечно, у нас тоже на чужаков всегда косятся, — сказала Дана и сразу растерялась, — прости, я не тебя имела в виду…

— Да ладно, Дана, я все понимаю! И все мы друг другу чужаки, пока не всмотримся своими глазами и не задумаемся собственной головой, кто чего стоит. По крайней мере я в тебе уже не сомневаюсь.

— Я в тебе тоже, — заверила Дана, хотя в памяти сразу всплыло смятение прошлой ночи. Она невольно потерла горячие щеки.

— Мне кажется, тебе нужно пройтись, — заметил Рикхард. — Пойдем на воздух, я покажу тебе город, а потом ты мне все по порядку расскажешь.

— Да, много же с меня толку! — невольно рассмеялась девушка. — По-моему, Рикко, я все больше выгляжу обузой, которую надо сопровождать, выслушивать и утешать.

— Немного же ты о себе знаешь, — улыбнулся парень. — Имей в виду, Дана: прогулка по городу нужна нам не ради веселья, ты должна проникнуть в его нутро, изучить язык домов, водоемов, деревьев, прочувствовать ауру — не только его, но и собственную. Тогда и сны перестанут тебя пугать.

Переодевшись в удобное дорожное платье и заплетя волосы в косу, Дана еще раз сполоснула лицо ледяной водой и почувствовала себя бодрее. Хозяева так и не вышли из своих комнат — Рикхард посоветовал не беспокоить их и повел девушку на улицу, где ей быстро стало легче. Несмотря на лето, воздух был холодным, однако сейчас это помогло освежить голову. По дороге к набережной Дана поведала Рикхарду обо всем, что ей приснилось. Он ни разу не прервал ее, и когда девушка умолкла в нетерпеливом ожидании, еще некоторое время молчал. Затем осторожно погладил ее по плечу и промолвил:

— Все говорит о том, что Мелания не зря прислала именно тебя, Дана. Ты обладаешь необыкновенно чутким сердцем — или энергетическим полем, как я привык выражаться. Тревога, которой пропитан местный воздух, воплотилась в твоем сновидении, а слепцы в домах не кто иные, как люди, старающиеся закрыть на все глаза…

— Рикко, — задумчиво сказала Дана, — а почему Мелания выбрала тебя в сопровождающие? Откуда она вообще тебя знает?

— Ваши колдуны, знахари и жрецы нередко общаются с колдунами из Маа-Лумен, и твоя хозяйка тоже неплохо с ними знакома. Они рекомендовали меня, а Мелания им доверяла.

— Надо же! — удивилась Дана, глядя в сторону Студеновки, туда, где сквозь утренний туман проглядывал противоположный берег. За рекой с двумя суровыми именами пряталась земля, всегда наводившая на девушку чувство страха и тревоги, а теперь оказалось, что колдуны с разных берегов ладили и обменивались опытом.

А главное, рядом был Рикхард, и она видела в нем не пришельца из таинственных и опасных земель, а мудрого собеседника, участливого спутника и красивого мужчину. Дана очень старалась, чтобы он этого не заметил, — ведь вскоре их неизбежно ждало расставание, — но какая-то часть ее натуры, прежде неизведанная, тянулась к нему и жаждала откровения.

Однако парень держался спокойно и деликатно, да и свежий речной воздух немного успокоил Дану. Они прошлись по главным улицам, поглядели издалека на славянскую часовню и на северный приход, затем на пути им попалась книжная лавка.

— А можно посмотреть книги, Рикко? — робко спросила Дана.

— Конечно, — улыбнулся северянин, — здесь всегда найдется что-нибудь интересное. Ты любишь чтение?

— Да, но в Дюнах очень скромная библиотека, я там почти все успела перечитать. И Мелания почему-то всегда меня пилила за книги: мол, они только глаза портят, а мне их беречь надо.

— Ну, Мелании здесь нет, поэтому мы со спокойной совестью зайдем и посмотрим, — сказал Рикхард и взял Дану под руку — крыльцо в лавке было крутым и щербатым.

Внутри помещение освещалось газовыми лампами и немного походило на пещеру, а массивные дубовые шкафы и приземистые стеллажи — на сундуки с сокровищами. На стенах висели большие репродукции каких-то диковинных картин с затонувшими кораблями, темными опустелыми зданиями, огромными змеями, ухмыляющимися черепами, из которых росли цветы или выглядывали зажженные свечки. На некоторых попадались и люди, но чаще с тонкими силуэтами и безжизненными лицами, которые напомнили Дане ее сон.

— Что это за жуткие картины, Рикко? — изумленно спросила Дана. Несколько человек из покупателей обернулись и неодобрительно посмотрели на нее. Рикхард отвел ее в укромный уголок и объяснил:

— Сейчас такая мода в больших городах — нелюбовь к простому, понятному и близкому, а также тяга к унынию, хотя церковь всегда считала его грехом. Видишь ли, Дана, люди находятся на распутье между верой в высшие силы и верой в себя — той, которая благоволит науке, торговле, росту городов. Они оторвались от своих корней, но еще не окрепли в ипостаси хозяев и распорядителей мироздания: этакие подростки, которые не желают слушать старших, но в трудный момент все равно бегут к ним. Вот и искусство теперь такое, пропитанное этой подростковой зыбкостью, неприкаянностью, страхом перед миром и перед собственными слабостями.

— Это называется «декадентство», милый юноша, — строго произнес торговец, который прислушивался к их беседе. — Но в общем вы все прекрасно объяснили вашей спутнице. Имеете дело с искусством?

— О нет, сударь, хотя порой я искренне им любуюсь, — признался северянин. — Я приезжий из Маа-Лумен, а эта прекрасная местная барышня — настоящая художница, которая показывает мне интересные места.

Дана слегка удивилась, но после его короткого выразительного взгляда поняла, что стоит поддержать игру. Пожилой мужчина с бакенбардами и густыми седыми бровями, из-под которых смотрели пронзительные глаза, охотно пожал Рикхарду руку и улыбнулся девушке.

— Увы, сейчас все это пользуется куда большим спросом, чем книги, — вздохнул торговец, обводя магазин взглядом. — Люди охотно покупают открытки, календари и даже конфетные коробки с мрачными картинками, и надеются таким образом добавить в жизнь перца. А ведь все это неспроста, мы сами через них притягиваем тьму в свои дома. Вы не дадите соврать, барышня: все, что нарисовано людской рукой, несет определенный заряд, душевное послание. Верно?

— Да, сударь, вы правы, — робко улыбнулась Дана, подумав, как правдиво он все изложил, даже не зная о ее истинном ремесле. Тут ее внимание привлек плакат на стене, изображающий мужчину и женщину, — он стоял в горделивой уверенной позе, а она сидела на оттоманке, возле столика, украшенного вазочкой с букетом белых тюльпанов. Портрет был написан в неброских пастельных тонах. Мужчине на вид было под пятьдесят, но он отличался крепким и ладным сложением, а черный сюртук подчеркивал его выправку. На шее у него висела серебряная цепь с должностным знаком. Волосы тронула легкая седина, зато лихо подкрученные усы сохранили смоляной цвет и пышность. Темные изогнутые брови, прищуренные черные глаза и сжатые губы придавали ему какой-то зловещий вид.

Сидящая рядом женщина казалась моложе его лет на двадцать, но, как сразу подумала Дана, явно не приходилась ему дочерью. Ее золотистые волосы смело рассыпались по плечам, она была одета в темно-синее платье строгого покроя, с черной пелеринкой. В красивом бледном лице с высокими скулами Дане виделось что-то неуловимо знакомое, хотя в поселке она ее определенно никогда не встречала. Женщина сложила руки на коленях и безучастно смотрела вперед большими глазами песочного оттенка.

Рядом с этим плакатом красовался герб Усвагорска в виде короны и скалы, над которой парила чайка, раскинув крылья. Заметив пристальный взгляд девушки, торговец книгами пояснил:

— Это местный городской голова, Глеб Демьянович Бураков, с супругой Силви — она ваша землячка, сударь. Он взял ее в жены, чтобы пуще сплотить два народа, сделать город дружным и мирным.

— И как же, это ему удалось?

— Ну, об этом пока рано судить, — замялся пожилой мужчина, протирая испарину со лба, — но он мужик упорный, старательный, известный меценат и большой любитель всяких искусств. С его подачи в нашем краю состоялось немало передвижных выставок, и даже местное товарищество зародилось. А на День города он устраивает большое празднество для всех желающих. Кстати, он совсем скоро, и вам, пожалуй, стоит на это посмотреть, молодые люди!

— Местное товарищество? Это интересно, — задумчиво сказала Дана. — Я тоже состою в таком, хотя мы пока создаем лишь прикладные украшения.

— Тогда вы особенно должны прийти на праздник, сударыня! Быть может, именно здесь ваш дар расцветет всеми красками, — заверил торговец.

— Пусть небо услышит ваши слова, — улыбнулся Рикхард и осторожно коснулся руки Даны. — Ты хочешь еще что-нибудь посмотреть или отправимся дальше?

— Пожалуй, куплю хоть что-нибудь на память, — смущенно отозвалась девушка, — все-таки я не каждый день оказываюсь в другом городе!

— Тогда позволь мне самому сделать тебе подарок, чтобы ты могла вспомнить не только прогулку по Усвагорску, но и меня, — заявил северянин. Дана хотела отказаться, но не могла скрыть радость от его предложения, и он купил альбом для эскизов и набор мягких цветных карандашей в серебряной оправе.

Попрощавшись со словоохотливым лавочником, пара вышла на улицу, и та неожиданно встретила их дождем. Холодные капли забарабанили по булыжной мостовой и черепичным крышам, очень скоро стали превращаться в бурлящие потоки.

Едва успев юркнуть под ближайший навес и крепко прижимая к груди сверток с покупками, Дана воскликнула с улыбкой:

— Знаешь, Рикко, я дома всегда терпеть не могла дожди! А уж когда земля дрожит и грохочет, молнии сверкают… бррр! Но здесь дождь какой-то красивый и даже сладостный.

— Так и есть, Дана, — кивнул Рикхард, тряхнув влажными белокурыми прядями. — Но мне кажется, что дома ты просто всего боялась, а теперь стала раскрываться. Надеюсь, ты здесь увидишь еще много прекрасного, а тревожные дни рано или поздно закончатся.

Тем не менее из-за непогоды он не смог показать девушке все, что намеревался, и купив зонтик в ближайшей галантерейной лавке, отвел ее в гостиницу. Когда они обсохли, горничная угостила их горячими пухлыми оладьями со сметаной, которые после холодного дождя сразу насытили и придали сил.

— Слушай, у меня и вправду давно не было так легко на душе. Какой-то целебный дождь, — поделилась Дана. — Жаль только, что сегодня мы больше ничего не успеем узнать…

— Один вечер ничего не решит, а отдыхать тоже нужно. К тому же, я еще с поезда хотел тебя попросить что-нибудь нарисовать, — признался Рикхард. — Что же, воспользуешься моим подарком?

— Ах вот ты какой хитрец! — улыбнулась девушка. — Вообще-то о таком меня и не надо просить… А что бы ты хотел?

— На твое усмотрение, — заявил парень, — с такой фантазией, как у тебя, мне не тягаться!

— Знаешь, а меня сейчас как-то не тянет фантазировать и сочинять, — призналась Дана, — хочу тебя нарисовать, таким, какой ты есть. Ты ведь не будешь возражать?

— Я только рад, — заверил Рикхард. Обдумывая композицию, Дана невольно вспомнила плакат в книжной лавке и поежилась — ей совсем не хотелось, чтобы рисунок хоть чем-то напоминал портрет знатной четы. Поэтому она предложила Рикхарду встать у окна в гостиной, чтобы за ним был немного виден город. Он охотно согласился и за все время, пока она рисовала, не жаловался на усталость, словно и не ведал этого чувства.

— Вот, взгляни! — наконец воскликнула она. За окном уже зажигали фонари, и на рисунке вышло плавное перетекание туманного дня в сумерки.

Рикхард посмотрел и улыбнулся так, что у Даны совсем потеплело на душе, а недавний страшный сон казался чем-то далеким. Рисунок передавал все его черты, но северянин выглядел на нем мягче и даже моложе, без той неуловимой странности, которую Дана в нем смутно чувствовала.

— Нравится? — тихо спросила девушка.

— Просто замечательно, Дана, — отозвался Рикхард и чуть коснулся ее пальцев, державших бумагу. — Тебя не слишком смутило, что я немного приврал лавочнику?

— Нет, что ты, поступай как считаешь нужным. Я догадываюсь, что здесь не стоит кричать на всех углах, кто я и откуда, — отозвалась Дана, — хотя и не знаю причин…

— Спасибо тебе за доверие, и обещаю, что оно не останется без награды, а со временем ты все узнаешь, — заверил Рикхард. И девушке вдруг стало хорошо и легко от этого чувства свободы, без принятия решений и страха за них, как бывает только в детстве.