Фамильяр и ночница

Глава 6

Глеб Демьянович Бураков сидел в своем кабинете, сложив руки поверх дубового стола, то и дело поглядывал на дверь. В этих покоях он все обустроил по своему вкусу — стены затянуты серебристыми обоями, похожими на парчу, узорный витраж в окне, на столе затейливый письменный прибор и канделябр с тремя свечами, в углу мерно постукивали массивные напольные часы, украшенные фигурками гаргулий. Когда он бросал на них взгляд, ему порой чудилось, что они ехидно подмигивают и скалят свои изящно вырезанные зубастые пасти.

На стенах висело несколько картин в таком же мрачном современном духе, но не было ни одной фотографии. Бураков не любил вспоминать о прошлом, хотя ему вроде и не стоило на него сетовать. Мысль, что много лет утеряно понапрасну, когда он не сознавал истинных возможностей и свобод, была горькой и обидной. А ничего по-настоящему дорогого и памятного в прошлом и не осталось. И глядя в мутноватое зеркало, городской голова с трудом воображал, кем был раньше, до рокового и благословенного знакомства.

Впрочем, сейчас Буракову было не до сантиментов. С минуты на минуту он ждал главного городского аптекаря, и наконец секретарь доложил о его визите.

Невысокий мужчина, лысоватый, в чистом и отглаженном, но будто запыленном сюртуке, вошел крадучись и по приглашению хозяина сел на самый край кресла. Усилием воли заставив себя взглянуть в пронзительные черные глаза Буракова.

— Ваше высокоблагородие, — заговорил он, получив молчаливое одобрение хозяина и нервно сглотнув, — большая партия настоек, которую вы приказали сделать, готова. Пока вопрос лишь в том, чтобы они вытеснили ландышевые капли, которые горожане покупают охотно…

— Это не вопрос, а ваша прямая обязанность, — отрезал городской голова. — Вы даже воздух в склянке сможете продать, если постараетесь, и я это прекрасно знаю.

Он откинулся на спинку кресла в обманчиво расслабленной позе и посмотрел в сторону, что еще больше встревожило аптекаря. И тем не менее тот решился задать вопрос:

— Ваше высокоблагородие, могу ли я быть уверен, что эти настойки не подействуют так же, как пробники? Все же большое количество пострадавших может привлечь ненужное внимание…

— О внимании я позабочусь сам, — заверил Бураков. — А в ваши душевные терзания, уж не обессудьте, не верю. Я сотрудничаю с вами много лет, задолго до выборов, и на барыши вам жаловаться не приходилось.

— Выборы обязывают, ваше высокоблагородие… — проговорил аптекарь, мучительно краснея.

— Мои обязательства вас не касаются, а вашу верность слову я слишком хорошо изучил. Если же вы не полагаетесь на мое слово, то поверьте, вам без нашего союза придется куда тяжелее, нежели мне. Кроме того…

Бураков взял со стола трубку, неторопливо закурил и произнес:

— Кроме того, я вскоре найду способ обходиться без вашей помощи. Вот о чем вам следует позаботиться, и тогда ваше милосердие пригодится и вы сможете помочь пострадавшим! Да только мне видится, что вы разучились это делать за много лет казнокрадства и подлогов…

Эти слова явно напугали аптекаря больше всего остального. Его щеки из красных стали багровыми, он прикусил губу и еле смог сдержать дрожь в руках.

— О ваше высоко…бл… родие… — пролепетал он, — вы же не намерены предать огласке наши дела?

— А это от вас зависит, не станут ли они исключительно вашими делами, — усмехнулся городской голова. — И если в следующий раз я получу хорошие новости о продажах, вы будете достойно вознаграждены. Если же нет…

Он сделал выразительный жест, и аптекарь поспешно встал. Слуга, явившийся по звону настольного колокольчика, проводил его до дверей, и Бураков наконец с облегчением распахнул окно, насладился вечерней прохладой.

Затем он переоделся в атласный шлафрок и домашние туфли, ополоснул рот ароматной водой, чтобы перебить табачный дух, и направился к будуару супруги. В заветное укрытие — где дамам положено наводить красоту, — он, конечно, не входил, несмотря на жгучий интерес. Ему всегда казалось, что женская плоть неотразима сама по себе, без дорогих прикрас, которые навязывала мода. Но марку приходилось держать — впрочем, Силви с ее преимуществом ничто не могло испортить.

Поэтому хозяин вошел в небольшую комнатку, предназначенную для чтения, рукоделий, приема гостей и прочего дамского досуга. Правда, здесь не было книг, знакомств с кем-либо Силви не водила, компаньонок не признавала, и Бураков по большому счету не знал, чем она занимает себя до вечера.

Хотя одно увлечение он за ней все-таки замечал: Силви иногда плела странные украшения из нитей и бечевок, похожие на сеть паука. Она обмолвилась, что в каких-то далеких краях, где всегда тепло, подобные амулеты защищают от ночных кошмаров и хворей — якобы там их называют «ловцами сновидений». Но почему-то Глеб Демьянович, глядя на поделки супруги, видел липкую паучью западню, не сомневался, что соткавший ее охотник затаился рядом, и нужны ему вовсе не сновидения.

Однако сейчас Силви была в потайной комнатке и за дверью еще плескалась вода — по вечерам северянка любила понежиться в прохладной ванне. Супруг уселся в кресло и терпеливо ждал, зная наперед, что она бесшумно выскользнет из дверей, в кружевном черном халате строгого покроя, с чуть влажными волосами до талии. Тонкая, грациозная, почти невесомая, и в то же время напряженная как струна, всегда готовая к нападению. Ее золотистые, почти желтые глаза светились в темноте, и когда она открывала их на пике ночной супружеской страсти, Бураков невольно вздрагивал.

Так вышло и на сей раз: при появлении жены городской голова поднялся и изящным жестом поцеловал ее руку. Силви улыбнулась — как всегда, одними губами, взгляд оставался холодным, — и села в кресло напротив.

— Вижу, сегодня ты повеселела, Силви, — заметил Бураков. — Может быть, сомнения наконец тебя оставили?

— Вы имеете в виду свою мечту о наследнике? — спросила Силви. На «вы» она стала называть его с некоторых пор, и голова всей душой проклинал этот момент, но ничего не мог поделать. А женщина, почуяв, что больное место пустило кровь, улыбнулась куда живее и лучезарнее, ее ноздри дрогнули от запаха раненой души.

Она подошла к супругу и, склонившись, провела пальцем по его шее, там, где была самая тонкая кожа и самые уязвимые сосуды. Бураков напрягся, но сохранил хладнокровие и кивнул.

— Но ведь это не удалось, когда вы были моложе, — напевно промолвила Силви. — Вы верите, что сейчас шансов больше?

— Иногда знания важнее молодости, дорогая, — заверил Бураков и сдержанно улыбнулся. — И есть основания полагать, что я на верном пути. Моему преемнику перейдет богатство, власть и навыки, а помимо этого — безупречное здоровье и долголетие, о каком люди могут только мечтать. И разве ты низкого мнения о моей силе и мужественности?

— О нет, Глеб Демьянович! — ответила северянка и прижала палец к его подбородку. — Ваша сила от годов становится только крепче. Но ваше призвание требует больших затрат и времени — сможете ли вы уделять все это и наследнику?

— Это неотъемлемая часть моего призвания, Силви, равно как и служение твоей красоте и страсти, — ответил мужчина, вставая с кресла, и решительно, хоть и изящно стал раскрывать ее халат. Жена и бровью не повела, принимая этот первобытный ритуал с привычной улыбкой статуи. Его взору открылся легкий покров нижней сорочки, которая тоже казалась сплетенной из лесной паутины. И когда Бураков по-хозяйски провел по талии Силви, то мог поклясться, что на ладони остался клейкий след.

Тем временем по воде в тазу, стоящем в будуаре, пронеслась легкая рябь, за дверью послышался приглушенный басовитый смешок. Но Бураков уже ничего не слышал, погружаясь в золотистую смолу ее глаз подобно мотыльку.

Непогода задержалась в городе еще на два дня, лил дождь, а порой завывал ураганный ветер. Поэтому Дана коротала их под крышей, а Рикхард, чтобы не терять времени даром, обучал ее северным тайнам ведовства. Он даже показал ей старинные рукописи, которые хранились в его поклаже, и они подолгу сидели над ними в гостиной. Рикхард терпеливо рассказывал о значении каждой руны — о сотворении неба и земли, о подземном мире, куда спускаются души умерших, о тайнах леса, полей, трясины и рек, о духах, которые являются в облике златоглазых оленей и медведей, или в виде облака пара. Дана слушала, сложив руки на коленях, словно девочка, увлеченная жуткими сказками. Однако он настоятельно советовал ей отнестись к этим знаниям с осторожностью.

— Только заручившись поддержкой духов родной земли, человек может стать истинным проводником и колдуном, — серьезно промолвил Рикхард. — Их никогда не обвести вокруг пальца, и они не любят игр и жульничества. Мало изучить магические книги или даже родиться в семье колдунов: нужно открыть им свою душу, отнестись с уважением к тем стихиям, которые они хранят. А духам нижнего мира необходимо доказать, что тебе еще рано идти к ним, что ты готов совершить что-то толковое в земной жизни.

— Разве это возможно? — удивилась Дана. — Почему же они тогда забирают невинных детей, которые еще ничего не успели сделать, а зловредных и пустых стариков надолго оставляют бродить по земле, когда тем и жизнь не в радость?

— Дана, ты снова исходишь из того, что духи должны желать вам добра и действовать в ваших интересах, — улыбнулся Рикхард. — А их воля простирается куда дольше, и на крохотные лужайки, и на вековые леса. Каждый муравейник и каждая медвежья берлога, крохотный цветок клевера и огромный дряхлый дуб, — все имеет свой язык и тайны, и порой может поведать человеку о важном и сокровенном, если он не побоится открыть душу. Есть и силы, которые охраняют дом и семейный очаг, — поддерживают тепло в печи, когда за окном мороз, и навевают прохладу в летний зной, предупреждают по ночам о пожаре, прогоняют злоумышленников, дают добрые напутствия новорожденным и оплакивают ушедших хозяев. Но лишь немногим доводится понять их язык и заслужить доверие. А люди, увы, от рождения уверены, что стоят самого лучшего. С такими установками нельзя обрести настоящую колдовскую силу.

Заодно фамильяр немало поведал Дане о своей родине. До сих пор она знала что-либо о жизни в Маа-Лумен лишь по обрывкам чужих рассказов, слышала, что люди там обитают малыми селениями — одна большая семья ведет хозяйство обособленно, лишь по крайней нужде общаясь с соседями. Промышляют в основном скотоводством, продают мясо, молоко, сбивают масло и творог, ловят рыбу и тюленей. Почвы у них скудные, подзолистые, не избалованные солнцем, потому и растет там лишь картошка да лесные ягоды. Своим богам они тоже приносят в жертву молоко и мед, чтобы те не дали заблудиться в чаще, утонуть в холодном озере, угореть в бане или зачахнуть от тоски и недугов в собственном доме.

И сам северный народ в воображении Даны казался пропитанным запахами дикого леса, торфяных болот, дыма жертвенных костров, парного молока, соленого пота и крови. Она встречала их в Дюнах только мельком, издалека, когда они приезжали на рынок, и порой прислушивалась к их странному напевному языку.

Сейчас же Рикхард рассказал ей немало веселого, поделился народными прибаутками, забавными и поучительными сказками, даже спел пару старинных песен. К удовольствию Даны, даже Люба заинтересовалась их беседами и стала присоединяться. Она вызвалась аккомпанировать Рикхарду на фортепиано и за игрой совсем оживилась. Глаза девушки оставались грустными, но Дана почувствовала тепло ее души и решила, что на ней нет никаких злых чар.

К вечеру второго дня погода наконец разгулялась, тучи рассеялись и небо налилось полупрозрачным закатным румянцем. Рикхард позвал Дану прогуляться, и она сочла, что воздух после дождя стал заметно легче, словно аура города наконец очистилась. Они дошли до центральных улиц, попили кофе с булочками в кондитерской — Дане нравилась стряпня в гостинице, но в городских кафе виделось какое-то особое очарование. Напоследок Рикхард предложил ей заглянуть в самый большой городской парк.

— Здесь он похож на настоящий лес, но человеческий отпечаток уже очень силен, — вздохнул парень. — По крайней мере, такого веселья, как мы с тобой наблюдали в Дюнах, в нем не увидишь, лесная нечисть чувствует себя в нем гостями, а не хранителями. Вот за рекой, в безлюдном лесу, им пока еще живется привольно.

— Мне порой кажется, что весь этот город как потусторонний мир, а станция, на которой мы с тобой сошли, не более чем иллюзия, — заметила Дана и слегка поежилась.

— Вот как? Может, ты уже хочешь вернуться домой?

— Ну нет, Рикко, не обращай внимания! — улыбнулась девушка. — Мы доведем дело до конца, тем более что слова этого лавочника мне показались очень подозрительными. Я знаю, какая мягкая и податливая аура у произведений искусства, они впитывают колдовской посыл словно губка, а если посланник обладает сильным даром, то и распыляют его на других людей. Вдруг в этом и заключается тайна города?

— Вероятно, но мы должны спросить кого-то сведущего в колдовстве. Лавочник уже рассказал все что мог: по крайней мере я не почуял, будто он скрывает нечто важное, — сказал Рикхард.

— А что ты скажешь об этом городском голове и его жене? Мне они сразу не понравились — он мужлан с диким нравом, который ни под какими мундирами и звездами не спрячешь. А она и вовсе какая-то неживая, словно заводная кукла в человеческий рост! Хоть и красивая…

— Ну, это был только плакат, созданный художником, а правду о них мы узнаем только при встрече, лицом к лицу. Хотя ход твоих мыслей мне нравится, Дана!

— И кто же пустит на аудиенцию к голове простую сельскую девчонку, расписывающую деревянные поделки? — усмехнулась Дана.

— А для этого нам и нужно городское празднество, только нельзя зевать по сторонам, — другого шанса мы в ближайшее время не получим.

Парк был уже близок и действительно походил на лесную чащу — ни ограды, ни статуй, ни украшений, только огромные раскидистые деревья. Сухая дорожка между ними петляла подобно какому-то сказочному лабиринту. Повеяло холодом и Дана невольно отпрянула, но Рикхард уверенно протянул ей руку.

— Я этот парк знаю как себя самого, — заверил он. — Он не так уж безобиден, но и ты не простая девчонка, а колдунья с сильной волей. Кроме того, я все время буду рядом. Что скажешь, Дана?

— Идем, я готова, — произнесла девушка, и они взялись за руки.

Рикхард набросил свою куртку Дане на плечи — за деревьями оказалось еще холоднее, чем у реки. Туман давно развеялся, но небо оставалось блекло-серым, как в позднюю осень. До них то и дело доносились шорохи: то белка прыгала с ветки на ветку, то еж таился под деревом, то птицы порхали в поисках корма. Всем этим творениям природы не было никакого дела до колдовских тайн и человеческих рукотворных трагедий, их жизнь определялась самыми простыми законами и они не ведали сожалений. Дана вдруг подумала, какую цену приходится платить за мнимое главенство в мироздании, которое развеивается при малейшем несчастии и недуге, и ей стало страшно.

— Что ты пригорюнилась, Дана? — вдруг спросил Рикхард с необычной мягкостью, в которой девушке почудились вкрадчивые чувственные нотки.

— Я думаю о том, зачем мы живем, Рикко, — усмехнулась Дана. — Знаешь, в деревне, когда я еще девочкой была, приходилось видеть, как цыплята клюют корм, утята плавают в речке, петух каждое утро заводит свою песню, птенцы греются под боком у сонной кошки и порой таскают кашу из ее миски. Мать эту кошку любила, подкармливала с нашего стола, а та любила цыплят, не отгоняла, а порой даже вылизывала. Видно, любому живому существу ласка нужна не меньше пропитания…

— Пожалуй, так и есть, — задумчиво отозвался парень. — Но почему ты сейчас вспомнила именно об этом?

— Мне просто интересно, как живут эти существа, без мудрости, науки, труда и какой-то осознанной цели. Даже без семейных уз: птенец, вылупившись из яйца, примет за мать любую скотину, которую увидит первой, и никогда не задастся вопросом, где же настоящая. Они просто живут одним моментом: просыпаются, едят, спят, исследуют среду обитания. И когда засыпают, им в голову не придет, что день прошел зря. Когда я думаю об этом, мне кажется странным, что человек прошел столь трудный путь ради того, чтобы повесить на себя еще больше тягот.

— А тебе бы хотелось жить так же благополучно, как человек, и при этом беззаботно, как цыплята и утята? Не забудь, что жизнь у них коротка и завершается у вас на столе. Выбирать свой путь и его конец — это не обуза, Дана, это привилегия, а прошедших зря дней не бывает.

— Почему же мы порой так глупо распоряжаемся этим даром? — промолвила Дана, смутно почувствовав в словах северянина какую-то странность. Да еще некстати вспомнились зарезанные куры у Мелании, сразу омрачившие приятные думы о птенцах.

— Дана, не будь ты колдуньей, я бы посоветовал тебе меньше думать о мироздании, и больше — о солнце, цветах, вкусной пище, горячем чае. Может быть, немного обо мне, — лукаво улыбнулся Рикхард. — Но у тебя иной путь, и я над этим не властен, равно как и люди. Помни об этом и никому не давай за себя решать.