Фамильяр и ночница

Глава 1

Дана еще раз провела тонкой кистью по дереву, и плавная линия увенчалась черной точкой, поблескивающей в свете керосиновой лампы словно ягода темной смородины на солнце. Это был лишь один из контуров, которым предстояло срастись в силуэт птицы, раскинувшей крылья. Оперение Дана уже задумала сделать красным и золотым, из завитков, которые то утолщались, то становились подобными волоску ее кисти. Когда она наносила алую краску, ей казалось, что инструмент подобен прихотливому лезвию, водящему по живой плоти и играющему с глубиной раны.

Так простая болванка в ее руках превращалась в идола, олицетворяющего Мать-Землю, — более мелкие фигурки, которые помещались одна в другую, означали преемственность поколений. На каждой изображалась какая-нибудь птица — сова, скворец, жаворонок, лебедь или синица. Это были любимые образы Даны, напоминающие о детстве, когда она просыпалась на заре и, закрыв глаза, слушала птичий свист высоко в небе.

В артели Дана была не одна, но в процессе рисования ее мысли уплывали куда-то далеко и она умудрялась пропускать мимо ушей все переговоры, сплетни и шутки меж другими девушками. Лишь две слыли молчуньями — сама Дана и худенькая бледная Алена, которая работала больше всех и никогда не оставалась на вечернее чаепитие, а сразу укрывалась в общей спальне.

Зато разговорчивостью отличалась Надежда Тихоновна, женщина, разменявшая восьмой десяток, но все еще улыбчивая и смешливая. В ее обязанности входила полировка болванок, смазывание всех трещинок и заусениц, а под конец — обработка льняным маслом, от которого идолы становились ярче и красиво блестели.

Вот и сейчас, отодвинув занавеску, за которой трудились молодые художницы, Надежда Тихоновна улыбнулась и прищурила выцветшие светлые глаза. По этому выражению всегда было сложно понять, с какими вестями она явилась.

— Дана, там Мелания с тобой о чем-то потолковать хочет, — сказала Надежда Тихоновна. — Ты смотри не скажи чего лишнего: какая-то она смурная, даром что у нас скоро праздник.

— Спасибо, — сдержанно промолвила Дана и, ополоснув как следует кисть в склянке с водой, с затаенной тревогой отправилась в комнату, где сидела Мелания.

— Садись, — сказала хозяйка, едва глянув в сторону художницы. Все ее внимание было занято поверхностью шкатулки, которую та покрывала серебром. Впрочем, Дана давно привыкла к столь лаконичному приему. Когда она только попала к Мелании в артель, будучи совсем юной девчонкой, та даже не сразу поинтересовалась ее именем. Только годы спустя Дана поняла, что это было частью проверки на талант и прочность.

Да и не было у молодой художницы никаких обид на эту нелюдимую, но справедливую женщину, побитую жизнью, худую, коротко стриженую и уже подслеповатую. Однако ее маленькие черные глаза умудрялись высмотреть и крохотный неверный завиток, и зачатки «ленцы-гнильцы» в человеке — эти два качества Мелания уверенно ставила рядом.

Но сейчас у Даны невольно похолодело внутри — она вспомнила, что уже несколько недель между ней и хозяйкой натягивалась какая-то тревожная нить. Да и заказы ей давали самые обычные, по сравнению с теми, в которых она прежде давала волю фантазии…

— Сколько лет тебе исполнилось месяц назад, Дана? — вдруг спросила Мелания.

— Двадцать четыре, — осторожно произнесла девушка.

— Стало быть, ты у нас уже девятый год, — нараспев сказала Мелания, нанося последние мазки. — Это важное число, знаменующее переход между состояниями, а порой и между мирами. Нет, об этом тебе, конечно, рано думать, ты еще молодая цветущая женщина, но пора уже что-то менять в жизни…

Дана лишь мысленно вздохнула: эти слова — «еще молодая», она в последнее время слышала слишком часто и навязчиво, да и сама прекрасно знала, что женщины в их поселке в ее годы обычно имеют детей. Правда, по большей части довольствуются одним на семью, и старейшин это уже всерьез беспокоит. Но у Даны и к такому не имелось никаких предпосылок, кроме назойливого внимания от парня, живущего по соседству. Ей же для перехода в новую ипостась хотелось совсем иного.

— Так вот, начнешь ты с Усвагорска, — продолжала Мелания. — Местных тревожит, что ночи этим летом необыкновенно темные и холодные, а люди все чаще страдают от сонного паралича. Часто они не могут толком опомниться, мучаются, пока их не поразит удар. Или остаются живы, но изводятся от кошмарных видений и тоски. От тебя, Дана, требуется отправиться в город и все разузнать об этом деле.

Только теперь Мелания отложила кисть и пристально взглянула на свою ученицу. Тревога на лице Даны сменилась недоумением, но она молчала, пока женщина не добавила:

— У тебя есть какие-то сомнения?

— Почему вы поручаете это мне? Я же не целительница, — ответила Дана.

— А кто говорит об исцелении? — усмехнулась Мелания. — Меня другое беспокоит, голубушка: откуда корни такой беды? Что если это не воля Мары, а дело рук таких же, как мы с тобой? Тебе следует узнать все о местных промыслах, о создателях украшений, амулетов и оберегов, о традициях дарения, — словом, все, что может навести на мысль о наведении порчи и морока. Я не уверена, но может быть и так, что у нас под носом зреет новый рынок, и его нельзя упускать из виду, иначе мы потеряем спрос.

— Но Усвагорск… — начала Дана, однако Мелания решительно прервала ее:

— Знаю, ты с недоверием относишься к этому городу, но он куда более приветлив, нежели кажется со стороны. А главное, он гораздо больше, чем деревни и поселки, в которых мы торгуем. И я хочу, чтобы именно ты начала за ним приглядывать.

Значит, хитрая Мелания вела речь о расширении рынка… Что же, этого давно стоило ожидать, она всегда алчно поглядывала в сторону Усвагорска, который и впрямь не прельщал Дану. Знакомые девчонки любили судачить о его широких улицах, нарядных домах и таинственных праздниках, мечтали там повеселиться, но она таких планов не лелеяла. Красивый, но сумрачный город стоял на месте разлома, на самой границе с Маа-Лумен — суровым северным краем, где жили люди, доселе казавшиеся Дане странными. Поэтому и в Усвагорске население было смешанным — среди румяных полнокровных славян с медовыми кудрями то и дело встречались белокурые северяне с ледяными глазами и неспешной речью, напоминающей заклинание. Споры за город до сих пор вспыхивали то тут, то там, но в основном жители ладили между собой и в мастерских, и на рынках, и даже в домашних стенах, захаживая в гости.

Однако сейчас Дану больше волновал не Усвагорск, а странные слова, с которых хозяйка начала разговор. И она не удержалась — задала вопрос, не дождавшись, пока Мелания даст ей на него добро:

— Выходит, вы не хотите сделать меня одной из ближайших учениц?

— Да, не скрою, последние дни я размышляла об этом, — кивнула Мелания, — и решила, что уже научила тебя чему могла, Дана. Вернее — всему, что ты способна впитать и принять телом и душой. Ты несомненно одаренная девушка, хорошая мастерица и ворожея, близкая к духам, пусть и низшего порядка. Но для нашего дела нужны и другие таланты.

— И какие же?

— Хватка покрепче и зубы поострее, — невозмутимо промолвила хозяйка. — И любовь к самой себе — да-да, это важнейшая наука для колдуньи, Дана. Без этого дальше заговоренных талисманов никогда не пойдешь.

— Наверное, вы правы, — неожиданно отозвалась Дана, почувствовав жжение в груди. — Если я до сих пор отказывалась от порчи и приворотов, это, по-видимому, действительно мой предел, и дальше в мои годы не прыгнуть…

— Ну-ну, Дана, не стоит обижаться: я продолжаю ценить тебя как художницу, которую принимает дерево и слушаются краски. Значит, ты ладишь с природой и не останешься без покровительства богов. Но на место ближайшей ученицы и преемницы я уже присмотрела Алену. А ты наверняка добросовестно исполнишь задачу, которую я тебе поручила, — имей в виду, сегодня она также очень важна. И насчет местных не переживай: мне обещали, что у тебя будет надежная подмога из тех, кто близок к Маа-Лумен.

Дана кивнула, тяжело сглотнув. Мысли об отъезде в Усвагорск в такой момент угнетали еще сильнее, но ей не хотелось дать слабину перед хозяйкой и она даже выдавила сдержанную улыбку. Мелания жестом показала, что не задерживает художницу далее, и девушка вышла. Уже созывали к обеду, и с артельной кухни приятно потягивало жареной картошкой, кислой капустой, грибами и горячим сбитнем. Но у Даны совсем не было аппетита, и пользуясь тем, что на нее никто не обращал внимания, девушка выскользнула за дверь артели и отправилась в свое любимое место.

Полоска залива, который девушка всегда называла морем, была совсем недалеко. Летом, в короткие знойные деньки, сюда подтягивались зажиточные горожане — погреться на солнце и пробежаться по воде, которая всегда оставалась прохладной и пахла тиной. Но Дане этот терпкий аромат нравился, как и скупое солнце, а цвет песка напоминал перламутровую золотую краску. В ветреные дни его становилось так много, что берег превращался в цепь холмов и пригорков, над которыми возвышались сосны. Вероятно, это природное чудо и дало поселку название «Дюны», хотя ручаться Дана не могла. Другим чудом были короткие летние ночи, которые роднили ее землю с соседним краем, — она давно к ним привыкла и все же больше любила осень и зиму.

Она всегда с особым удовольствием расписывала обереги для кроватей и детских колыбелей, а иногда и для простых спальных лавок, если заказчики были небогаты. Правда, Мелания таких не любила, но смотрела сквозь пальцы, считая, что на них хотя бы можно набивать руку. И всегда поручала эти заказы именно Дане — однажды та даже украсила заговоренными узорами деревянную лохань для вечернего омовения, которую взяла большая семья. Дети там часто хворали, и художница надеялась, что вода из зачарованного сосуда смоет с них все скверное.

А больше всего она любила изделия для новобрачных, которые родня прикрепляла к ложу с пожеланием сытой жизни и рождения здоровых детей. Правда, Дану при этом слегка щемила непонятная тоска, которая обычно дремала глубоко внутри. Она плохо помнила детские годы — мать была с ней холодна, ибо хватало забот с младшими, рожденными от второго супруга, а своего родного отца Дана и вовсе никогда не знала. Может быть, поэтому и не грезила о красивой любви, брачном обряде, семье и детях. Ей казалось, что мастерство под началом Мелании и чары на благо людей станут достойной заменой, но теперь ее, похоже, намеревались лишить и этого, оставить рядовой художницей и соискателем более обеспеченных и беспринципных покупателей. Ведь большие города всегда ими богаты!

Да еще какая-то подмога из Маа-Лумен… Только чужаков ей сейчас не хватало, когда на сердце нещадно ноет от обиды и неожиданно проснувшейся тоски!

Едва Дана подумала об этом, как ее плеча вдруг коснулась чья-то рука. Она с досадой оглянулась и увидела Руслана — того самого паренька, который в последний год стал за ней ухаживать. Правда, дальше скромных букетов из полевых цветов или корзинки ягод он пока не заходил, но Дана не сомневалась, что рано или поздно парень намекнет на серьезные намерения. Ей же совсем этого не хотелось: блуждающая улыбка Руслана и его взгляд, в котором странно уживались робость и настойчивость, ее лишь отталкивали, в то время как сам поклонник был убежден, что проявляет себя наилучшим образом.

— Здравствуй, Дана, — промолвил Руслан. — Что ты тут делаешь одна? У вас ведь в это время обедают…

— Здравствуй, Руслан. У меня сейчас нет желания, — двусмысленно ответила девушка. — Зато очень хотелось подышать воздухом на берегу, послушать тишину.

— У тебя, видимо, что-то случилось? Ты сегодня более понурая, чем обычно.

Решив не отпираться, тем более что слухи в Дюнах все равно распространялись очень быстро, Дана ответила:

— Мелания не захотела отвести мне роль преемницы. Она еще несколько лет назад объявила, что когда ей исполнится пятьдесят, она будет выбирать таковую из лучших художниц и ворожей. Многие были уверены, что выбор падет на меня, но она предпочла Алену. И теперь та рано или поздно возглавит артель, а мне придется служить под ее началом.

— И что в этом дурного? Такова жизнь, сегодня Мелания, завтра Алена, а послезавтра какая-нибудь Пелагея объявится, — тоже мне беда! Или тебе невтерпеж самой управлять?

— Да не в этом суть! — невольно вспылила Дана. — Я знаю, что если управление перейдет к Алене, артель будет заниматься грязными делами — привораживать, наводить хворь, тревогу и бессонницы, а то и порчу на выкидыши. А я этого не переношу! Пока такие заказы происходят два-три раза в год, потому что Мелании совестно перед Надеждой Тихоновной и еще несколькими старыми художницами: у них ведь тоже семьи, дети… А Алена? Одинокая, как и я, да только злая как черт, на дух не выносит молодых женщин и детвору! Могу вообразить, что она с артелью сделает, — славных разгонит, а наберет таких же…

— Ну и пусть, Дана! — миролюбиво улыбнулся Руслан. — Тебя же никто там не станет силком удерживать! Уходи и живи спокойной жизнью, вот и в душе все наладится.

— Ты о чем толкуешь, Руслан? Куда мне уходить? У меня с артелью вся жизнь связана!

— Да своей семьей жить надо, вот куда! Замуж выходить, детей нарожать и жить как добрая мирная баба. Много вам надо-то? А тебя вечно куда-то несет, в дебри, с этим вашим ведовством…

Дана отстранилась и пристально посмотрела в его рыжевато-зеленые глаза, которые Руслан слегка прищурил, будто для пущей выразительности. «Вот и дошло» — обреченно подумала девушка, не сомневаясь в подспудном значении этих слов.

— Ну, тебе, конечно, виднее, что нам, бабам, надо, — усмехнулась она. — А если серьезно, Руслан, то ведовство для меня такая же служба, как для других портняжное дело, или кузнечное, или муку перемалывать да хлеб печь. Или как для других баб — по твоему выражению, — детей растить и очаг домашний беречь. Это тоже служба, притом нелегкая, но мне другая милее.

— Скажешь тоже, служба! Вроде это как-то само собой подразумевается, — протянул Руслан. — Да и куда бабе без семьи-то? Вековухой жить? А с колдуньей, Дана, не всякий отважится связываться! Хорошо еще ты девка скромная. Так забудь про эту артель, пусть они там в своем гадюшном клубке уживаются!

— К чему ты клонишь-то, Руслан?

— А ты якобы такая непонятливая! — досадливо вздохнул парень. — Может, начнешь наконец ко мне присматриваться? Я уж и так, и этак, но ты вся была в этих ваших колдовских штучках! Вот и решил, что теперь-то утихомиришься!

— Это как понимать? — нахмурилась Дана. — Значит, ты все знал, потому и затеял этот разговор? Но Мелания же сказала мне меньше получаса назад!

— Ну, это она тебе сказала, а бабы-то у вас давно перешептывались, — неохотно признался Руслан, взлохматив волосы. — А моя мать с кем-то из них дружбу водит, вот ей и наболтали, что, мол, на днях Мелания тебе все скажет. Я не знал, что прям сегодня, просто пришел на тебя взглянуть, а они, оказывается, уже и решили.

— А твоя мать, поди, и рада?

— Чего ж ей не радоваться: дочек-то нет, а забот хоть отбавляй! То спину ломит, то понос, то золотуха…

— А еще вас, троих мужиков, накорми да обстирай! — съязвила Дана, зная, что и отец Руслана, и его младший брат отличались отменным аппетитом и не баловали мать семейства добрым словом. Повторить ее судьбу художнице совсем не улыбалось.

— Слушай, Дана, ну что ты все кругами ходишь? Скоро купальская ночь, ребята с девчонками начнут себе пару выбирать, чтобы к осени пожениться, и нам уж пора! А то на грядущий год тебе сколько стукнет? Я-то не пропаду, ты о себе подумай!

— А я рада, что ты не пропадешь, — решительно заявила Дана. — И ты верно заметил: о себе я подумаю сама, без вашей с матерью заботы. Пусть она так за меня не переживает, а то спина еще пуще разболится!

— А ты, ведьма, не смей на мою мать наговаривать! — взъярился Руслан. Его симпатичное, хоть и чужое, холодное для Даны лицо исказилось, губы дрогнули, но он отступил, а затем махнул рукой и быстро пошел восвояси.

Дана устало повела плечами и вновь устремила взгляд на залив. Вскоре предстояло возвращаться в артель, опять браться за кисть, а вдохновение совсем иссякло после сегодняшних событий. Чтобы отвлечься, она прислушалась к перестукиванию сосновых веток, скрежету невидимых беличьих когтей по коре, птичьим напевам. И вдруг голова слегка закружилась, в глазах потемнело, а песок под ногами показался еще более рыхлым и зыбким.

Девушка поспешно села наземь, не заботясь о платье, прикрыла глаза, стала глубоко дышать и мысленно считать до ста. Вскоре от сердца отлегло и она снова ощутила твердую почву, но внутри по-прежнему грызла тревога.

Это было далеко не первое помутнение на памяти Даны: собственно, из-за них ее когда-то и приняли в артель Мелании. Ту всегда интересовали девочки, склонные к страхам, обморокам, дурным снам, слезливости и прочим странностям, которые не находили понимания в семье. Дане не было еще и десяти лет, когда начались эти темные наплывы, пугавшие девочку до слез. Мать лишь вздыхала: «Как же быть-то, если недуг разгорится? Ни тебе помощницы, ни замуж выдать! В монастырь разве только, да будет ли с нее толк, когда она только малевать горазда?»

К рисованию же Дана тянулась еще раньше, едва пальцы научились ровно и крепко держать кусочек угля, подобранный у печи. Поначалу мать бранилась, потом успокоилась, а в местной школе девочку даже хвалили за то, как она владела грифелем и кисточкой. Но затем снова наступили тягостные дни, перетекающие в годы. О них у Даны почти не сохранилось воспоминаний, вплоть до того момента, когда Мелания пожелала забрать ее в свою артель. Лишь потом она узнала, что таких девочек наставница считала наиболее пригодными для ведовских навыков, да и художницы из них получались незаурядные.

Однако многие ученицы впоследствии перерастали свои недуги, превращаясь в цветущих девушек, а затем и женщин. После этого Мелания переводила их в разряд обычных мастериц росписи, а до чар допускала лишь тех, в ком еще видела какой-то надлом и сумрак.

И в последнее время помутнения у Даны случались все реже, да и отпускали ее куда легче, — в детстве она бы еще не менее получаса мучилась головной болью, тошнотой и лихорадкой. Вероятно, Мелания смекнула, что с хворью девушка может утратить часть колдовской силы, и перестала в нее верить…

Вдруг в глазах нестерпимо защипало, а в щеки ударила кровь. Дана стала ожесточенно растирать их, не боясь боли — лишь бы не расплакаться перед всей артелью или, чего доброго, перед Русланом. «Раз так, я отправлюсь в этот треклятый Усвагорск, а то и прямиком в Маа-Лумен, только бы не кланяться Алене и не идти на поводу у этого Руслана с его семейкой! Я еще покажу, на что способна».