Когда Александр, прогулявшись по Таллину, вернулся в приемную своего дяди, тот еще находился на совещании, но секретарша Люба с очень серьезным видом вручила Лебедеву пакет с документами для предстоящей командировки, среди которых находился и приказ о его новом назначении начальником особой разведывательно-диверсионной группы боевых пловцов. А также имелся пакет от начальника РОШ, запечатанный сургучной печатью, который нужно было передать лично начальнику ЭПРОНа контр-адмиралу Крылову. Дядин водитель тоже не заставил себя ждать и отвез Александра на военный аэродром, где на транспортный самолет, летящий в Ленинград, как раз завершалась погрузка тяжелораненых, которым требовалось немедленное лечение в тылу.
Потери в людях нарастали с каждым днем войны. Бойцов с легкими ранениями лечили в медсанбатах, расположенных недалеко от линии фронта. А тяжелораненых отправляли в тыловые госпиталя. С приморского участка передовой Северо-западного фронта серьезно пострадавшие бойцы прибывали в Таллин. Их везли из районов боевых действий, как наземным транспортом, так и по морю небольшими судами, предназначенными для каботажных перевозок, но реквизированными в военное время для нужд Балтфлота. А уже в столице Эстонии врачи направляли тех, кого вылечить на месте не могли, в Ленинград. Да и коечный фонд больниц в прифронтовой зоне быстро оказался переполненным.
Часть тяжелых раненых эвакуировали не только в Ленинград, но и в другие города советского тыла, где в госпиталях врачи старались вернуть в строй как можно больше бойцов. Но, если медикам предписывалось в первую очередь массово возвращать в строй легкораненых, восемьдесят процентов которых быстро шли на поправку, то с тяжелыми дела обстояли совсем не так хорошо. В случае сильных повреждений конечностей их ампутировали в прифронтовых госпиталях, но глубокие ожоги тканей, проникающие ранения в живот, грудь, в голову или шею требовали серьезных операций, соответствующего оборудования и опытных хирургов. Да и быстро все делать нужно было в этих случаях, пока не возникли необратимые изменения в организме.
Потому тяжелораненый комсостав отправляли на лечение самолетами, в то время, как обычные тяжелораненые бойцы тряслись в эвакуационных эшелонах, умирая по дороге. Командиров старались спасать в первую очередь еще и потому, что командных кадров в РККА не хватало после репрессий и реорганизаций предвоенных лет. Издали даже специальную директиву, предписывающую задействовать транспортные самолеты для эвакуации тяжелых раненых, начиная с младших лейтенантов, потому что с первых же дней боев выяснилось, что немцы стараются выбивать командирский состав в первую очередь. Из-за чего лейтенант жил на передовой, в среднем, трое суток.
Попрощавшись с шофером, который подкатил на эмке прямо к трапу, Лебедев разместился в хвосте салона двухмоторного «Дугласа», переоборудованного для перевозки по воздуху раненых, на откидном сидении. Кроме него, раненых сопровождал пожилой врач, который тоже расположился на точно таком же откидном стуле, только поближе к кабине пилотов. Все остальное пространство занимали лежачие на носилках.
Закупки самолетов «Douglas DC-3» у американцев Советским Союзом начались еще в 1935-м году. За это время не только приобрели сами самолеты, но и купили лицензию на их производство, наладив строительство этих летательных аппаратов на авиазаводе в Химках, который в апреле 1941-го уже выпустил сотый самолет этой модели с обозначением «ПС-84». Транспортник для того времени был неплохим, при крейсерской скорости в триста километров в час, он мог доставлять на две тысячи километров полторы тонны груза или два десятка пассажиров.
Повсюду внутри самолетного салона были установлены носилки с лежащими на них бойцами, половина из которых находилась без сознания. Но тот раненый, который лежал на носилках прямо рядом с Александром, вполне мог говорить. Он оказался тоже старшим лейтенантом, как и сам Лебедев, только танкистом, командиром танкового взвода из шестого механизированного корпуса генерал-майора Хацкилевича. Свои ранения этот храбрый танкист, назвавшийся Михаилом Кондратьевым, получил во время встречного боя с танками Манштейна, произошедшим первого июля на шоссе, идущем к Даугавпилсу. И всю дорогу, пока самолет летел в Ленинград, он рассказывал подробности той танковой мясорубки.
— Значит, слушай сюда, морячок, расскажешь там своим флотским, как танкисты дерутся, — хриплым, но довольно громким голосом начал вещать Кондратьев, едва завидев рядом с собой Лебедева. Как этот Михаил выглядел в обычной жизни, понять не представлялось возможным, потому что он весь был забинтован. Повязки казались совсем свежими, но кое-где из-под бинтов на голове танкиста уже проступали капли сукровицы. Свободными от бинтов на лице оставались лишь левый глаз серого цвета и рот с опухшими губами. Все тело его, вероятно, тоже было забинтовано, но полностью или нет, разглядеть Лебедев не мог, потому что раненый был накрыт одеялом в пододеяльнике, плотно подоткнутым со всех сторон. Наверное, когда танкист говорил, ему становилось немного легче. Во всяком случае, так Саша объяснял для самого себя потребность раненого высказаться. Потому слушал внимательно и не перебивал.
— Нас в тридцатьчетверке четверо было. Я, мой механик-водитель старшина Валера Ушкевич, стрелок-радист Боря Багрянский и заряжающий Володя Михайленко. А с нами еще два экипажа во взводе. Танк младшего лейтенанта Семы Ройзмана слева от нас, а танк лейтенанта Гриши Рокотова — справа. Наш взвод занял позицию в перелеске, справа от шоссе, чтобы атаковать немцев с фланга по приказу. Сначала немцев специально немного пропустили вперед, а потом уже команду я по радио получил и своим приказал выдвигаться из-за деревьев и открывать огонь. Все мои три танка начали высовываться потихоньку из перелеска на дистанции метров сорок друг от друга. А по дороге немецкие панцеры катили, тройки. Ну, мы им и влепили в борта метров с двухсот по бронебойной болванке, только башни слетали. Сразу три танка подбили. А по нам их задние ударили, только не видно было им нас с дороги хорошо, мы же замаскированные в перелеске находились.
Так по вспышкам наших пушек немцы стреляли. Опытные, сразу видно. И подбили, гады, танк Гриши Рокотова сразу. Я из своей командирской башенки видел, что гусеница левая от первого попадания слетела, а от второго — движок задымился. Произвели и мы следующий залп. Подбили еще один танк у немцев. А тут они разглядели уже получше, где мы прячемся, и давай по нам прицельно лупить. А их танков на шоссе еще много оставалось целых. Задели три раза мой танк, прежде, чем серьезные повреждения начались.
Сначала, как и у Рокотова, гусеницу разнесло. А потом такой удар последовал, что лопнула броня. Вспышка произошла, и я на несколько секунд сознание потерял. Но, быстро очнулся от жара, потому что танк уже горел. Надо выбираться было. И сам бы я не выбрался, если бы механик не помог. Он быстро меня вытащил через свой люк, а то башенный заклинило после удара болванки. Нашего заряжающего, Володю, сразу убило, кусками брони всего посекло. А стрелок-радист Боря Багрянский сильно обгорел и не дышал уже.
Я в первый момент даже и не понимал, что со мной. Вылез с помощью старшины из танка. Осмотрелся и вижу, что и оставшийся танк из нашего взвода тоже подбили, и горит он уже. Так силы я еще нашел, чтобы рвануть туда под пулеметным огнем немцев, чтобы помочь выбраться ребятам. Ну, и спаситель мой Валера Ушкевич тоже за мной увязался. Так и попал он под пулеметную очередь. И замертво упал. Я один остался. Смотрю, а весь экипаж Ройзмана тоже погиб. Мехвод его Фарид Магомедов в люке наполовину торчит и горит весь, мертвый уже, а сам Ройзман из командирского люка свесился, изрешеченный весь не то пулями, не то осколками так, что и живого места на нем не осталось.
Тут плохо мне сделалось. А немцы все из пулеметов поливают наши подбитые танки, на всякий случай, наверное. Так что спрятаться мне пришлось за собственный танк и залечь, а вокруг стрельба не утихает. Тогда только и заметил, что весь обожжен, а левую руку мне оторвало, оказывается, и кровища так и хлещет. Тут подскочил ко мне Гриша Рокотов. Ему повезло выбраться, обгорел только немного, а из его экипажа выжил только стрелок-радист, но и тот потом под пулемет немецкий попал и погиб глупо, как и мой мехвод.
Если бы не Рокотов, не знаю, кто перевязал бы меня. Сам я уже сознание терять начал. Но Гришка вовремя подоспел, перевязал бинтом из индивидуального пакета мне руку. А бой все не прекращался. Снаряды летели в обе стороны, взрывалось все вокруг, пулеметы били отовсюду. Только мы успели отойти от танков в перелесок, как снаряды в боеукладках начали рваться. Но Гришка вовремя заставил меня лечь в какую-то воронку, так и спаслись.
Дотащил меня Гриша до санитаров, а там и до медсанбата дошли. Вскоре нас всех раненых посадили в кузов грузовика и повезли в составе санитарной колонны уже с передовой, но тут налетели самолеты, немецкие пикировщики. И начали нас бомбить. Тогда и ранило меня во второй раз в живот осколками бомбы. Это повезло еще, потому что Гришке Рокотову, который рядом со мной сидел, половину черепа оторвало. А всего лишь ожоги у него были, мог бы и не ехать в тыл, жив бы остался. Эх, жалко парня! Спас он меня, теперь вот в Ленинград везут и операцию делать будут. Может, жив останусь. А Гришка погиб. Да и весь мой взвод погиб.
Лебедев даже не знал, что и сказать этому танкисту, который выжил в ужасном бою, но оказался дважды тяжело ранен. Впрочем, таких, как он, был целый самолет. Не только младшие командиры, но даже полковник, раненый в грудь. Но, никто из них не разговаривал, лишь некоторые стонали, а половина и вовсе летела в беспамятстве. Этот же танкист разговаривал громогласно, стараясь перекричать гул самолетных моторов, видимо, так он старался заглушить свою боль. Вскоре они попали в плотную облачность, и началась болтанка, которая продолжалась почти до самой посадки. Подняться над толстыми слоями облаков самолет не мог, потому что максимальная высота для этого транспортника конструкторами предусматривалась менее шести километров.
На аэродроме раненых уже встречали два санитарных автобуса с бригадой санитаров, которые сразу, едва подвели трап, начали ловко перегружать раненых из самолета в машины. Лебедев спросил врача, вместе с которым летел, куда следуют раненые. Оказалось, что каждый из автобусов поедет в свое медицинское учреждение. К удивлению Саши, во втором случае прозвучало то самое название больницы, где работала его жена. Потому Лебедев попросил врача пустить его в этот автобус. Доктор не стал возражать. Ему сказали перед вылетом, что этот молодой морской командир летит с санитарным бортом не просто так, а выполняет важное задание флотской разведки. Пока грузили раненых, оказалось, что тот танкист, который во время рейса все время говорил, Миша Кондратьев, внезапно умер. Врач констатировал смерть. Тем не менее, его тоже погрузили в автобус вместе с живыми, чтобы потом сразу сдать в морг.
Ленинград встретил Александра низким серым небом и мелким дождиком. Глядя в окно санитарного автобуса, Саша обратил внимание, что на улицах встречалось гораздо меньше транспорта, а пешеходы почти не гуляли. Окна домов, заклеенные газетами для светомаскировки, выглядели странно. Кое-где стояли зенитки. Но самыми заметными выглядели аэростаты заграждения, похожие на больших серых китов, висящих в небе. Тем не менее, улицы города по-прежнему выглядел привычно, ведь после первой бомбежки, которую застал Лебедев перед отправлением на эсминце, никаких других разрушений пока не последовало. Наконец-то автобус приехал во двор медучреждения.
Саша еще не успел выйти наружу, как увидел в окно, что раненых встречает и распределяет какая-то толстая врачиха, которой помогает его жена в белом халате и медицинской шапочке. Прихватив свой чемоданчик, он тут же выскочил из автобуса и бросился к Наташе. Она даже не успела удивиться, как Саша уже сгреб ее в объятия. А она рыдала, уткнувшись ему в грудь, тихонько приговаривая:
— Дождалась! Живой! Живой!
Потом отстранилась от него на мгновение, широко улыбнулась и, обняв за шею, страстно поцеловала в губы.
— Это что еще за аморалка? — грозно произнесла толстая врачиха прямо под ухом.
Но, Наташа не растерялась, сказав:
— А это, Анна Петровна, мой муж вернулся прямо с войны!
— А он что, тоже раненый? Что он тут делает? — не растерялась врачиха. Но тот пожилой врач, который прилетел вместе с Лебедевым из Таллина, к счастью, тоже оказался в этом автобусе. Он отвел начальницу Наташи в сторону и что-то сказал ей, после чего начальница просто занялась своим делом дальше, не обращая внимания на Наташу и ее мужа.
Следом за Наташей Лебедев прошел в сестринскую. По дороге он обратил внимание, что больница, где работала жена, все больше напоминает тот переполненный госпиталь в Либаве, который все же удалось эвакуировать. А куда эвакуировать раненых из Ленинграда? К тому же, сюда привозили только тяжелых. Все указывало на то, что медицина справляется с большим трудом.
Тут же и выяснилось еще, что жена не живет у родни на Зверинской улице, а постоянно находится с самого начала войны в своей больничке. Оказывается, она уже даже попросилась на передовую, в госпитали первой прифронтовой линии. А мужа уже мысленно чуть ли не похоронила. Такое известие огорошило Александра. Ведь он, несмотря на все обилие событий последних дней, отсутствовал в Ленинграде всего десять дней. А Наташа уже так переживала за него, что места себе не находила. И почему-то совсем не хотела жить у Добрыниных. Похоже она не нашла общего языка с дядиной женой Ниной.
Александр прямо спросил Наташу, из-за чего поссорились женщины? Но, ответ удивил его еще больше. Потому что они не только не ссорились, но и вообще почти не виделись с момента выхода Александра в море. Наташа просто сразу объявила Нине, что из-за большого наплыва раненых ей придется пока пожить на рабочем месте. Она забрала свои вещи, совсем немногочисленные после разрушения их дома, и съехала на работу. Теперь живет в сестринской, как настоящая бомжиха.
Да что же такое с ней происходит? Саша не решил, что делать, но что-то предпринимать нужно было немедленно. Он мог, конечно, понять, что его отец с первого дня войны перешел на казарменное положение. Но, ведь он старый моряк, а Наташа совсем молодая девушка. Ей-то зачем все это? Какой может быть госпиталь первой линии? Ему совсем не хотелось, чтобы жена и на этот раз погибла под немецкой бомбежкой, только, например, где-нибудь под Смоленском.
— Вот что, Наташка, сейчас дорабатывай смену, и чтобы вечером уже была у Добрыниных, — сказал он.
— Да у меня выходной сегодня должен быть по графику, — сообщила жена.
— Тем более. Значит, поедем туда прямо сейчас, — сказал Лебедев.
Он принял решение «разруливать» эту странную семейную ситуацию немедленно, этим же вечером, пока у него было немного времени, хотя, конечно, ему нужно было попасть в Выборг, как можно скорее. Но, все равно, сначала он, по поручению дяди Игоря, должен был встретиться с начальником ЭПРОНа контр-адмиралом Крыловым, который находился там же, где и его отец, в штабе флота.
А в это время линкор «Октябрьская революция» снимался с рейда Таллина и в сопровождении эсминцев ПВО выходил в сторону Куйвасаари для обстрела финской береговой батареи.