Эхо Безмолвия

Глава 23. Дыхание Вселенной

Лили и Рикард молча наблюдали, как створки ангара медленно раскрывались, пропуская их корабль внутрь станции. Автопилот мягко корректировал посадку, стабилизируя давление в шлюзах. В тишине слышался лишь приглушенный гул механизмов, вкрадчивый и размеренный, словно мерное дыхание огромного существа, дремлющего в глубинах космоса.

Лили стояла у иллюминатора, её пальцы неосознанно сжимали край металлической панели. В отражении стекла она видела своё лицо, и за ним — силуэт Инглизы. Планета, которая когда-то была просто чужим миром, теперь казалась ей домом. Пусть этот дом был суровым, полным опасностей и жестоких законов, но он был её.

— Никогда не думала, что привяжусь к этому месту, — тихо произнесла она.

Рикард не сразу ответил. Он смотрел в другую сторону — туда, где простирался бездонный космос. В этой безграничной тьме не было ничего, кроме редких точек звёзд, холодных и далеких. Он думал о тех, кто уже растворился в этой бесконечности — о Ласточке, о Корешке, о своей семье.

— Вселенная… — выдохнул он, едва слышно. — Ты знаешь, сколько она хранит в себе голосов?

Лили перевела на него взгляд, но он не шевелился, всё так же глядя в пустоту.

— Сколько историй исчезло, не будучи услышанными? — продолжил Рикард. — Сколько имен кануло в забвение? Мы сражаемся, убиваем, теряем, любим, ненавидим, а потом… Всё, что остаётся, — это тишина.

Она долго смотрела на него, прежде чем заговорить:

— Если всё исчезает, почему мы идём дальше?

Рикард усмехнулся, но в его усмешке не было веселья.

— Потому что мы не можем иначе.

Лили опустила взгляд. Она вспомнила о ночных шепотах из детства, о том, как дедушка Ву говорил ей, что шепот — это дыхание Вселенной, и каждый, кто жил, оставляет в нём свой след.

— Может, на самом деле, мы ничего не теряем? — тихо сказала она.

Рикард бросил на неё быстрый взгляд, но ничего не ответил.

Корабль дрогнул, коснувшись металлической платформы ангара. Лили убрала руки от панели, Рикард отступил от иллюминатора.

Они понимали, что осталось только сделать последний шаг.

Трава родилась в безмолвии.

Она пробивалась сквозь твёрдую почву, тонким ростком преодолевая тяжесть камней. Её молодые, едва ощутимые листья тянулись вверх, к свету, которого могло и не быть. Она росла среди других себе подобных, шелестя в такт ветру, но и в одиночестве она знала, что её предназначение — расти.

Трава знала солнце. Она чувствовала его тепло, ласковое, но временами безжалостное. Оно дарило жизнь и отбирало её, высушивая землю, оставляя лишь раскалённые песчинки. Трава жадно впитывала влагу, когда приходили дожди, трепетала под ударами капель, насыщаясь каждой каплей, которая давала ей новую силу.

Но она знала и пламя.

Она помнила, как огонь с треском пожирал её стебли, превращая в пепел всё, что она успела накопить. Трава умирала в агонии, и вместе с ней умирали её шёпоты, её предупреждения, её память.

Она не могла кричать. Только шелестеть.

А когда огонь уходил, она возвращалась.

Её вырывали с корнем, бросали в воду, топтали, разрывали. Но каждая частичка, спрятавшаяся глубже, продолжала жить, пуская тонкие корни, и через время, когда всё забывалось, Трава вновь поднималась к свету, вечная и несломленная.

Она знала обо всём.

Она видела, как строились города и как они рушились. Она помнила шаги тех, кто приходил с мечами, и тех, кто приходил с книгами. Она слышала, как произносились клятвы, и как потом эти клятвы забывались. Она знала, кто любил, кто ненавидел, кто страдал, кто искал истину.

Трава помнила тех, кого уже не было.

Она не могла вмешаться. Она могла только наблюдать, слушать и пытаться предупредить, но её голос был слишком слаб.

Её шелест, тихий и нежный, слышали лишь те, кто умел слушать.

Солнце родилось в безмолвии.

В глубинах древнего космоса, среди хаоса газа и пыли, вспыхнула крохотная искра. Её рождение никто не заметил — оно было таким же незначительным, как капля воды, упавшая в бескрайний океан. Но внутри неё уже бушевала великая сила.

Сначала оно было маленьким и хрупким, дрожащим в пустоте. Голодное, оно жадно поглощало всё, что окружало его: частицы, обломки, молекулы, неведомые нити материи, что кружились в первозданном хаосе. Оно росло, всё сильнее разгораясь изнутри. Никто не рос так, как оно.

Солнце становилось ярче, горячее, мощнее. Оно несло жизнь — своим светом согревало миры, позволяло зарождаться и расцветать чему-то новому. Оно давало надежду. Но Солнце не умело сдерживаться.

С каждым миллионом лет оно становилось всё больше, его свет — всё ярче, его объятия — всё жарче. Оно стремилось прогреть планеты, подарить им мягкое тепло, но, расширяясь, теряло контроль. Вместо того чтобы согревать, оно испепеляло. Вместо того чтобы дарить жизнь, оно её отнимало.

Оно не хотело этого. Оно было силой, что не знала жалости, не знала покоя. Оно было неумолимым течением времени, что двигалось только в одном направлении.

Оно предупреждало.

Что бы ни было — всё проходит. Всё, что живёт, сгорит в его огне. Всё, что строилось веками, рассыплется в пепел. Всё, что было любимо, исчезнет. В его пламени нет ни добра, ни зла. Есть только конец.

Но пока этот конец не настал, Солнце горело. Оно не могло остановиться. Оно не могло быть иным. Оно делало то, для чего было создано — сияло, зная, что когда-нибудь его свет погаснет навсегда.

Ночь родилась в безмолвии.

Вначале её не существовало. Был только свет, неумолимый и бесконечный. Но ничто не бывает вечным. Когда Солнце впервые опустилось за горизонт, когда его огонь на миг угас, Ночь раскрылась, словно огромное, бескрайнее полотно, натянутое над миром.

Она не требовала разрешения. Она не спрашивала, готов ли кто-то её принять. Она просто приходила.

Сначала люди боялись её. Они видели в ней конец, пустоту, небытие. Но со временем они поняли, что Ночь — не только тьма, но и отдых. Она приносила с собой тишину, давала передышку, укрывала тех, кто устал от беспощадного жара Солнца.

Но Ночь всегда зависела от света. Чем сильнее разгоралась звезда, чем ярче становился её огонь, тем меньше оставалось места для Ночи. Она отступала, сжималась в уголках мироздания, пряталась там, где не мог проникнуть свет.

Но даже когда её становилось всё меньше, она всегда возвращалась.

Она приходила внезапно. Иногда — мягкой, обволакивающей, несущей покой. Иногда — резкой, беспощадной, погружающей всё в непроницаемую тьму. Но она всегда была неожиданной.

Она — это судьба, та, что не спрашивает, не предупреждает. Она приходит, когда захочет, ломает планы, рушит жизни. Никто не знает, когда именно она настигнет его. Никто не может сказать, какой именно будет его последняя Ночь.

Но однажды она настанет. Раз и навсегда.

Лёд родился в безмолвии.

Сначала его не было. Мир был тёплым, податливым, живым. Но пришёл холод, и с ним пришёл Лёд. Он сковал реки, превратил дождь в острые иглы, заставил деревья скрипеть под тяжестью инея.

Его пытались растопить. Разжигали костры, возводили города, строили машины, что могли согревать целые миры. Но Лёд всегда возвращался. Он мог исчезнуть на время, но не исчезал навсегда.

Лёд не чувствует. Он не знает боли, не знает жалости. Он просто существует.

Он — это жестокость мира, законы, которым все должны подчиняться. Справедливость? Её не существует. Существует только порядок, причинно-следственные связи, неумолимый ход событий, который никто не в силах изменить.

Но есть нечто большее, чем справедливость.

Жертва.

Лёд знает, что всё в этом мире требует жертв. Чтобы появился новый росток, старый должен умереть. Чтобы вспыхнул новый огонь, что-то должно сгореть. Чтобы пришло новое время, кто-то должен уйти.

Лёд смотрит на этот мир и говорит: «Ты не избежишь этого».

Ветер родился в безмолвии.

Он был там всегда. Он прошёл сквозь века, скользя между мирами, не оставляя следов, но меняя всё.

Его невозможно поймать, его невозможно удержать. Ветер принадлежит сам себе. Он не служит никому.

Он несёт перемены. Иногда лёгкие, почти незаметные, что колышут листву и шевелят волосы. Иногда разрушительные, что стирают города с лица земли. Он приходит так же неожиданно, как и Ночь, и уходит так же бесследно.

Он — это движение. Он — это свобода.

Но Ветер знает тайну.

Он знает, что даже он не может двигаться вечно. Однажды его путь закончится.

И он тоже исчезнет.

Парус родился в безмолвии.

Но не в полном. Уже была рука, что его держала. Уже было небо, что висело над ним. И было ожидание.

Он рождён, чтобы ловить Ветер. Чтобы тянуть вперёд, разрезая пространство, ведя за собой тех, кто надеется. Парус — это мечта о движении, о пути, о бесконечном стремлении вперёд.

Но Ветер не всегда приходит.

Парус вздымается в пустоте, натягивается, ждёт… Но ничего не происходит. Он остаётся неподвижным, мёртвым полотном, бессильным перед величием тишины.

Иногда Ветер дует, но не в ту сторону. Парус наполняется, его тянут вперёд, но не туда, куда он хотел. И он вынужден идти не своим путём, следовать не своей дороге.

Иногда он рвётся.

И тогда надежда исчезает вовсе.

Парус — это надежда, которая не всегда исполняется.

Он мечтает о движении, он создан для пути, но иногда всё, что остаётся — это пустота.

Рикард и Лили были подобны Траве.

Они пережили пожары, но остались стоять. Их пытались вырвать с корнем, но они прорастали вновь. Они потеряли всё, но продолжали идти вперёд. Корешок, Ласточка, Артур, даже Игорь Ветров — все они были частью истории, что сжигала их дотла, но они не исчезли бесследно. Их имена были шелестом, который будет слышен в веках, даже если никто этого не заметит.

Трава помнит.

Инглиза была подобна Солнцу.

Когда-то она была дикой, необузданной, маленькой, но со временем стала домом для многих. Она росла, как и Солнце, пыталась согреть всех, кто на ней поселился. Но, как и Солнце, она не могла давать только тепло. Её недра скрывали опасности, её поля становились местами сражений, её города разрушались войнами, а реки наполнялись кровью.

Солнце не щадит никого.

Ночь.

Она приходила в их жизни неожиданно. Они не знали, когда потеряют друзей. Корешок не знал, что его последний день настал. Ласточка не знала, что её шаг будет последним. Они жили, будто впереди бесконечность, но Ночь пришла внезапно. Она сломала их планы, разрушила их мечты.

Лёд.

Риггик Креттос был льдом. Галана была льдом. Они не таяли от огня, не менялись, не гнулись. Их убеждения были тверды, как бесконечные льды на Тенире. Они не верили в милосердие, не верили в справедливость. Они видели мир только через жертвы. Для них справедливости не существовало — был лишь холодный расчёт.

Игорь Ветров тоже был льдом. Он тоже не верил в справедливость. Он верил в контроль. В то, что Вселенная должна быть приведена в порядок, даже если для этого придётся сжечь её до основания.

Лили же не была льдом. Она была пламенем. Она хотела, чтобы этот лёд растаял.

Ветер.

Ветер был в их жизни всегда. Он менял их судьбы. Он уносил одних и оставлял других. Он поднимал их, но не всегда туда, куда они хотели. Лили попала в школу Ву, но не нашла там всей истины. Рикард стал детективом, но не смог спасти своих близких. Они хотели одного, но Ветер дул в другую сторону.

Парус был ими обоими.

Они мечтали двигаться вперёд, мечтали поймать ветер, который унесёт их к цели. Они мечтали завершить начатое. Но что, если Ветер вновь подует не туда? Что, если он разорвёт их?

Что, если их надежда окажется пустотой?

Рикард посмотрел на Лили. Она вглядывалась в иллюминатор, её лицо было задумчивым, но решительным.

— Мы почти у цели, — сказала она.

Он кивнул.

Их парус уже наполнялся ветром.

Станция Риггика Креттоса возвышалась в пустоте, огромная, словно механический исполин, раскинувший свои холодные стальные конечности в вакуум космоса. Ее конструкция выглядела одновременно футуристично и устрашающе: гигантские платформы, уходящие вверх, словно башни древнего замка, соединялись мостами и трубами, которые пересекались в сложном лабиринте. Стальные панели отливали темным матовым блеском, испещренным неоновыми линиями, создавая иллюзию живого, дышащего существа.

Первое, что бросалось в глаза, — ангары. Они представляли собой бесконечные ряды доков, где стояли корабли всех форм и размеров: от небольших транспортников до массивных боевых судов. Каждый корабль был тщательно закреплен в своей ячейке, окруженный механизмами для перезарядки, ремонта и загрузки топлива. Над головами Лили и Рикарда пролетали автоматические дроны, следя за порядком.

Станция жила своей жизнью.

Повсюду ходили террористы Риггика, его наемники и инженеры. Они переговаривались между собой, следили за загрузкой боеприпасов, выдавали приказы через встроенные в шлемы коммуникаторы. Некоторые были одеты в тяжелую броню, другие — в рабочие комбинезоны, но все, без исключения, носили символику Кларион — трехконечную звезду, перечеркнутую черными линиями.

А дальше, за ангарами, возвышался главный проход внутрь станции.

Массивные ворота, украшенные символикой Риггика, скрывали в себе бесчисленные коридоры, ведущие в самое сердце этой механической цитадели. Где-то за ними находился сам Риггик.

Лили сжала кинжал с выгравированным именем «Галана», Рикард крепче сжал протез.

Вибрация посадки прошла по корпусу корабля, когда они наконец опустились в ангар. Снаружи раздавались звуки механизмов — тяжелые металлические створки захлопывались, отсекая корабль от черного безмолвия космоса.

Рикард и Лили стояли друг напротив друга в темном отсеке, освещенном лишь мягким светом приборной панели. Время казалось застывшим. Они знали, что через несколько минут сюда войдут лотаки для проверки груза. Скоро начнётся самое опасное испытание в их жизни.

Лили первой нарушила тишину:

— Как думаешь, есть ли шанс, что мы отсюда выберемся?

Рикард усмехнулся:

— Если мы сейчас начнем прощаться, то точно нет.

Лили улыбнулась, но улыбка получилась грустной.

— Я не прощаюсь. Я просто хочу знать, что будет дальше, если вдруг… — она запнулась, но Рикард покачал головой.

— «Если вдруг» не будет. Мы спасём Инглизу. Мы уничтожим Риггика. А потом… — он сделал паузу и посмотрел на нее долгим взглядом. — Мы улетим на Землю.

Лили приподняла брови:

— Серьёзно?

— Серьёзно, — подтвердил он. — Я давно не видел свою планету по-настоящему. Только в новостях, да в отчетах. А ты… ты заслуживаешь узнать, где твои корни. Если Земля стала проклятием Риггика, то для нас она будет началом чего-то нового.

Лили молчала, но в её глазах вспыхнул мягкий свет.

— Ты мой лучший друг, Рикард, — тихо сказала она. — После Корешка.

Рикард ухмыльнулся:

— Ну, хотя бы на втором месте.

Они засмеялись, но в этом смехе было нечто большее, чем просто шутка. Это было обещание. Обещание тому, что бы ни случилось, они будут вместе.

Раздался звук открывающихся шлюзов.

Лили улыбнулась Рикарду.

— Убьем Риггика тихо.