Двойник короля 19

Глава 7

Темно. Но, кажется, я жив. Мысль пульсирует вместе с болью. Голова гудит, словно колокол после удара. Сознание возвращается неохотно — мутное, как речная вода после дождя. Веки, будто свинцовые, не поднимаются. Сквозь мрак пытаюсь проверить собственное тело — чужое, непослушное. Попытка шевельнуться отзывается острой болью: каждая мышца протестует, каждый нерв кричит. Словно похоронили заживо. В памяти — вспышки прошедшего боя, разрозненные картинки, звуки, запахи, кровь, огонь, крики.

Ладно, дам себе пару минут передохнуть, просто дышать. Вдох, выдох — воздух проходит сквозь саднящее горло, царапая изнутри. Пахнет лекарствами, травами.

Мозг заработал на полную катушку. Активируется аналитическая часть — та, которая никогда не спит. Стратег внутри меня уже оценивает, подсчитывает. Я бы радовался, как Ам, что мы победили магов четырнадцатого и пятнадцатого рангов. Победа? Почти…

Во рту — металлический привкус. Кровь? Скорее всего. Язык ощупывает разбитую губу, рассечённую изнутри.

Вот только… Они были с ошейниками посерьёзнее, чем у Казимира. Металл, испещрённый тусклыми рунами. Магов держали, как бойцовых псов на цепи. Ими управляли, словно некромант своей куклой. Вот почему движения казались неестественными, резкими. Чьи-то пальцы дёргали за ниточки, управляли марионетками. Будь они сами собой, со своими инстинктами и опытом, а не просто силой, я не уверен, что всё бы получилось. Если бы маги действовали с полным сознанием, координировали атаки… Пришлось бы вытаскивать всю свою армию тварей и… Магинск был бы разрушен — груда дымящихся камней вместо города.

Самоуверенность, сила, привычка — частые проблемы. Маг пятнадцатого ранга непобедим, ставка была на это. Так ещё и двое, и четырнадцатых — тоже пара. Что могло пойти не по плану?

Не знаю, сам император управлял магами или же прислал кукловода. Главное, что не хватило опыта у стратега. У меня же напротив, каждая атака была просчитана. Заставил его разделить внимание на всех сразу и потом по одному обломал. Тот, кто держал поводок, распылил силы. Тактическая ошибка. Я б на его месте сфокусировал удар огненного и земляного одновременно. Ударили бы в одну точку, но противник выбрал стратегию устрашения вместо стратегии уничтожения. Классическая ошибка тех, кто привык к простым победам. Мало практики у кого-то было. Я-то уже привык с монстрами, но всё равно источник сильно потратился. Контроль над тенями и духами, над бабочками и гусеницами вытянул почти всё.

В голове снова и снова прокручивалась битва. Мысленный повтор каждого движения, заклинания, решения, как шахматная партия, — каждый ход, жертва, атака. Искал ошибки, недочёты.

Если не придираться, то их нет. Я совершил чудо — своими силами одолел двух четырнадцатых и двоих пятнадцатых, ещё одного двенадцатого. Пять против одного, и я всё ещё дышу, жив, победил.

Не понимаю, почему они сразу не напали на мою территорию. Смогли бы застать врасплох, без подготовки, хотя… Если использовали артефакт ментальной магии, то мои вышки гасят это. Да, скорее всего, так и есть.

Кожа зудит. Тело бросает то в жар, то в холод. Лихорадка? Может быть. Или магическое истощение, или просто реакция на травмы.

Продолжил мысленный разбор ситуации. В целом даже реализация хорошая у императора вышла. Моих людей схватили, когда те прибыли помогать горожанам, потом выманили Жору. Тут всё логично: на переговоры пойдёт кто-то важный и нужный роду, кто-то, кого я ценю, уважаю. Вторая фигура после меня.

Моя поверхностная разведка… Надеялся, что сначала просто попугают, а они тут же все козыри на стол выкинули. Из-за этого я показал свои.

В сознании неприятно кольнуло: «Бабочки… Их стало в два раза меньше, потеряно слишком много. Восстановить популяцию удастся, но нескоро».

Монстры показали высокую эффективность в бою. Жаль! Хорошо, что гусеницы по большей части остались живы. Их паутина блокировала даже заклинания пятнадцатого ранга — впечатляюще. Бесценные экземпляры, нужно будет разработать стратегию их использования. Сосредоточиться на защите, а не на атаке.

И самое главное… Мой голем. Вот тут аж всё крутит от злости. Воспоминание острое, как нож. Его разорвало от атаки генерала. Взрыв силы, и каменная плоть разлетается осколками.

Сука… сука… сука… Если бы Вон Тон остался жив, сам бы устроил ему самую сладкую смерть из имеющихся. Урод! Зубы непроизвольно сжались, челюсть напряглась до боли. Ярость внутри словно помогла. Отлично! Злость — хороший мотиватор.

Тогда подкинем дровишек, вспомним потери во всех деталях. Тени Магинского — минус тридцать пять штук. Духи остались, но другие?.. Внутренний хомяк плакал. Хранитель ресурсов внутри меня скорбит о каждой потерянной единице. Нет, он рыдал. Хотя уже началась истерика: бьётся лапками и пищит, прям захлёбывается слезами.

«Изверг! Душегуб! Тиран!» — как только меня не называли.

Давайте открывайтесь, глазки. Попытка. Мышцы лица напрягаются, веки дрожат, и… У меня получилось. Кое-как разлепил веки. Боль тут же накатила волной, словно штыки вонзились в глазные яблоки. Свет — тусклый, едва заметный, но он жалит зрачки раскалённым железом.

Я передумал, возвращайте меня обратно. Захлопнул глаза. Темнота, приди. Мало мне, что ли, сложностей? Живот, руки, ноги, рёбра и отсутствующая кисть — всё кололо, болело, пульсировало, горело… Список можно продолжать.

Огляделся. Я где-то лежу. Только темно. Ночь? Сколько я без сознания? Часы? Дни? Чёрт, как не вовремя! Армия императора у стен, а я валяюсь.

Попытался двинуться. Твою мать! Какого хрена я весь в бинтах? Тело не слушается, будто не моё. Рука дёрнулась в попытке пошевелиться, и тысяча игл вонзились в мышцы. Голова кое-как двинулась, и я увидел, как меня замотали, — белые полосы ткани от шеи до пят. Перебинтованная культя вместо правой кисти. Грудь стянута так, что дышать тяжело.

Они решили, что я помер, и мумифицировать собрались? Напряг руку и потрогал голову — тоже в бинтах. Ух… Нормально, так я ещё в себя не приходил. Запишем в список достижений Магинского.

— Па-па? — прозвучало рядом, сначала неуверенно.

Звук разрезал тишину комнаты — тонкий, с вопросительной интонацией, детский почти. В нём столько надежды, что становилось неловко.

Я повернул голову на голос. Каждый градус поворота — как гвоздь в шею. Темнота отступила, глаза привыкли. Увидел худую фигуру, блестящую лысую голову, широко распахнутые глаза. А потом…

— М-м-м… А-а-а… — издал я горловые звуки. Попытка заговорить отозвалась болью в пересохшем горле, голосовые связки словно наждаком обработали. — Ти-ше!

Лысый засранец тряс меня. Его пальцы впивались в плечи, ногти царапали кожу сквозь бинты. И так всё болело, что еле держался. Каждое прикосновение — как электрический разряд по нервам.

Ам застыл, будто боялся, что я исчезну, если он моргнет. Дыхание сбитое, частое. Пацан сидел рядом, ждал моего пробуждения.

— Ты живой?

Слёзы катились по щекам — крупные, блестящие в полумраке. Капали на мои бинты, оставляя тёмные пятна. Его плечи вздрагивали от рыданий. Лысая голова склонилась к моей груди, как будто прислушивалась к сердцебиению.

— Нет, — я упал на подушку. Мышцы шеи сдались, голова потяжелела. — Просто решил тебя проверить.

Сарказм — моя естественная защита. Даже сейчас, когда каждый вдох требовал усилий, это был рефлекс, выработанный годами. Возможно, не лучший ответ ребёнку, но что поделать… Я не образцовый «отец».

— Правда? — насторожился подросток.

Его лицо изменилось мгновенно. Сначала облегчение — яркое, как вспышка. Потом недоверие — морщинка между бровей, прищуренные глаза. И, наконец, осознание: я шучу, значит, точно жив.

Выдохнул. Воздух вышел со свистом сквозь сжатые зубы. Боль пульсировала в такт сердцу от виска до пят, словно огонь тёк по венам вместо крови.

— Отчёт! — рефлекторно произнёс.

Командный тон вернулся автоматически. Слабость — непозволительная роскошь сейчас, нужна информация, нужна оценка ситуации.

— А? Я? — указал зачем-то на себя лысый.

Палец дрожал, ноготь обломан. Следы боя остались и на нём: синяк на скуле проступал желтовато-фиолетовым пятном, ещё нос почему-то сломан

— Ну, если никого рядом нет, — закрыл глаза. — То, выходит, ты.

— Значит, так, — стул заскрипел, когда Амус устраивался поудобнее. — Двое ублюдков мертвы. Первого я одолел одной левой, и ты повозился с другим. Тот косой, который на тебя напал… Он теперь как две половинки целого. Слабак!

Голос Ама звенел от гордости. Подбородок вздёрнулся, глаза сузились — хищный оскал водяного медведя проступил сквозь человеческие черты. Его пальцы сжались в кулаки, вены вздулись на тонких запястьях. Он вспоминал бой, переживал снова те моменты.

— Дальше что? Сколько я тут? Ситуация вокруг? Что требует немедленного вмешательства? — задал правильные вопросы.

— Дальше? — тон подростка выдавал задумчивость.

Ам почесал лысую макушку, смешной жест — совсем человеческий. Ноготь царапнул кожу, оставив белую полоску. Он хмурился, собираясь с мыслями, вспоминая последовательность событий.

— Ты отдыхаешь, выздоравливаешь. Я тебе твою ранку на руке полечил, должно помочь.

Ранку. Он назвал отсутствующую кисть «ранкой»? Посмотрел на забинтованную культю. Странное чувство — фантомная боль в несуществующих пальцах. Кажется, что могу ими шевелить, что они всё ещё там. Обман нервной системы, не более.

— Как? — повернулся и посмотрел на Ама. — Хотя не надо.

— Ты в городе моей фамилии, — продолжил лысый.

Грудь расправилась, плечи выпрямились.

— Моей! — поправил его.

— Ну да, у тебя же такая же, как у меня, — кивнул он. — День и ночь, и сейчас снова день.

Ам показал руками движение солнца — дугу от востока к западу.

— Сутки, — посчитал он вслух.

Значит, без сознания почти сутки. Слишком долго. Армия императора не будет ждать, пока я оклемаюсь. Они наверняка разрабатывают новую стратегию, готовят следующий удар.

— Людишки бегают, что-то делают, кричат, снова бегают. Странные существа. Одно дело мы с тобой — человеки… — ударил в грудь себя Ам. — Пришли какие-то косые, маленькие. Как я понял, монолы.

Его лицо исказилось презрительной гримасой. Глаза сузились, ноздри раздулись. Видимо, не любит чужаков на своей территории.

— Монголы! — поправил я.

— Во-во, — кивнул пацан. — Они самые. Серьёзные такие, все напряжены. Лошадей привели, и ещё у них язык странный. Тебя искали, особенно один из них — старик.

Ам морщил нос, вспоминая, его лоб пересекали морщины. Забавно видеть такую глубокую задумчивость на лице подростка.

— Хан, — зачем-то ответил я.

Тимучин тут. Хорошо… Это упрощает ситуацию. Мне бы ещё пару минут отдохнуть.

— Ну, я не знаю. Он дёрнулся тебя проведать. Так я сказал, что ты не можешь. Давай требовать. Ну, я ему и объяснил.

В его голосе звучала гордость. Подбородок приподнялся, глаза заблестели.

— Что? — напрягся я.

Мышцы живота сжались, отозвавшись острой болью. Только драки с монголами не хватало! Тимучин не из тех, кто прощает оскорбления, особенно от подростков.

— Не, мужик нормальный оказался, сильный, но он мне нос сломал, а я ему фингал под глазом поставил, — улыбнулся Ам.

На его лице расплылась широкая улыбка, гордость за свой «подвиг» сияла в каждой черте. Он потрогал свой нос.

— Сука… — выдохнул я.

Воздух со свистом вырвался сквозь стиснутые зубы. Политические осложнения — последнее, что нужно сейчас. Ссора с ханом может стоить союза, а без монголов против императорской армии не выстоять. Зная Тимучина, получить по морде от подростка для воина его ранга, его статуса — непростительное оскорбление. Придётся объяснить, что это монстр пятнадцатого ранга, а то ещё обидится. Иначе рискую потерять монгольскую поддержку.

— Армия? Заложники? Что происходит?

Нужно оценить все факторы, все переменные, подготовиться к следующему шагу.

— Ну, те, кто за стеной стоят, они там же и стоят. Странные. Может, ждут чего-то? Про заложников не знаю. А так всё нормально. Ты жив и здоров — это главное, — зачем-то лысый начал гладить меня по руке без кисти.

Его пальцы осторожно касались забинтованной культи. Нежность, совершенно несвойственная монстру, человеческий жест заботы, утешения. Странно видеть такое от существа, способного разорвать человека пополам.

Посмотрел на свой обрубок. Неприятно… Белые бинты, пропитанные кровью и какой-то мазью. Запах трав, лекарств. Нужно как-то восстановить. Может, дядя Стёпа что-нибудь придумает? Или стоит найти мага-регенератора? Или изготовить протез с магическим усилением?

Я попытался сесть, и мышцы живота напряглись. В бинтах это делать крайне неудобно: ткань натянулась, стесняя движения.

Раздались голоса, шаги, бряцание оружия. Кто-то приближается к комнате.

Дверь ударилась о стену с глухим стуком. Две фигуры заполнили дверной проём — контрастные, как день и ночь. Витас — высокий, подтянутый, в строгой военной форме. Тимучин — приземистый, жилистый, в традиционном монгольском халате, расшитом золотом. Лицо хана — как древний пергамент, иссечённый морщинами. Под левым глазом — впечатляющий синяк, уже наливающийся всеми оттенками фиолетового.

— Жив! — оскалился хан.

Его зубы блеснули — желтоватые, крепкие, как у старого волка. Глаза — узкие щёлки, в которых плескалось что-то среднее между раздражением и облегчением. Правая ладонь лежала на рукояти сабли — не угроза, но готовность. Мозолистые пальцы поглаживали потёртую кожу ножен.

— Господин? — уставился на меня Лейпниш.

В голосе Витаса — неверие и облегчение. Круги под глазами выдавали бессонные ночи. Волосы взлохмачены, одежда помята. Он держался прямо, но видно было, что из последних сил.

Хан тут же направился ко мне. Всё его тело напряжено, каждый шаг — как у хищника, готового к прыжку. Сапоги глухо стучат по деревянному полу. Рука лежит на мече, сам он периодически смотрит на Ама.

В плечо ударили кулаком. Неприятно, боль прострелила от плеча до позвоночника.

— Ну ты и козёл! — фыркнул старик. — Какой ты после этого друг?

Голос хрипловатый. Обвинение звучало почти ласково — так старые вояки выражают привязанность. Не словами, а действиями. Не заботой, а ударами.

Удар! Звук хлёсткий, как выстрел. Кулак Ама врезался в лицо Тимучина, и голова хана дёрнулась. Воздух сгустился, напряжение стало почти осязаемым.

— Ещё раз тронешь папу, я тебя покалечу! И не посмотрю на то, что ты дедушка, — пробурчал Ам.

Его голос дрожал от ярости. Кулаки сжались, мышцы напряглись под тонкой тканью рубашки. Глаза сузились, в них проглядывал водяной медведь, готовый разорвать любого, кто угрожает его территории, его семье.

— Дедушка? — повторил хан.

Тимучин застыл, как статуя. Рука, уже потянувшаяся к сабле, остановилась на полпути. На лице отразилась целая гамма эмоций. Обида — в опущенных уголках губ, ярость — в раздувающихся ноздрях, замешательство — в прищуренных глазах.

— Я дедушка? Правда? Я такой старый? — спросил он.

В голосе хана звучал почти детский протест. Он выпрямился, расправил плечи, подбородок вздёрнулся. Каждая линия тела кричала: «Я ещё полон сил! Я воин! Я не старик!»

— Да! Нет! — ответили мы одновременно.

Наши голоса слились. Я отрицал, а Ам утверждал. Комичность ситуации на секунду пробилась сквозь боль и напряжение. Вот уж абсурд момента: полуживой я, лысый монстр-подросток, оскорблённый хан, растерянный Витас.

— Сын? — уставился на меня хан с фингалом под глазом. — Как? Когда? Ты уходил, у тебя ведь не было детей? Да ещё и такой большой? А те трое? Они же беременны!

Тимучин наклонился ближе, разглядывая меня с новым интересом. Седые волосы, заплетённые в традиционную косу, упали на плечо. Глаза изучали моё лицо, затем переводились на Ама. Он искал сходство, пытался понять связь.

— Кто? — удивился Ам. — У папы будут ещё дети? У меня появятся братья и сёстры?

Голос подростка подскочил на октаву. Лицо осветилось детским восторгом, в глазах — радость и любопытство. Он подался вперёд, ожидая ответа.

А моя голова начала кипеть, висок пульсировал болью. Слишком много информации, слишком много эмоций. Тело требовало отдыха, а обстоятельства — решений.

— Магинский, ты меня удивил. Так вот чего не захотел моим наследником становиться? Уже сам настругал себе замену, да ещё и не одну… — подмигнул Тимучин. — Ты меня подвёл, — он стал серьёзным. — Тут у тебя бой, маги сильные, а ты всё один. Где моя битва?

Хан говорил быстро, перескакивая с темы на тему. Слова сыпались, как камни с горы. Его руки двигались в такт, глаза блестели азартом. Старый воин скучал по сражениям, по крови, по победам.

Витас понял, что эти двое начали меня доставать. Рука нервно поправила воротник, глаза бегали между мной, ханом и Амом. Он оценивал ситуацию, искал способ разрядить напряжение.

— Господа! — повысил голос Лейпниш. — Вы не видите, что господин ранен? Ему нужен отдых.

Слова прозвучали твёрдо, но с почтительностью.

— Кто? — удивился хан. Его вообще не смутило, что я весь в бинтах. — А кисть… Ерунда! Будет одной рукой есть. Вот если бы что-то ниже пояса оттяпало, тогда да.

Тимучин фыркнул, махнув рукой. Для него потеря конечности — обычное дело, рабочая травма воина. Глаза скользнули по моим бинтам без всякого сочувствия, только оценивающий взгляд: сколько времени на восстановление, когда снова в строй.

Очень хотелось помассировать виски. Я даже был бы не против ещё раз в битву окунуться, лишь бы не оставаться тут. Может, стоит рвануть к ним?

— Значит, так! — сел на мою кровать Тимучин. — Император твой.

Матрас прогнулся под его весом. От резкого движения боль прострелила рёбра.

— Он не мой, — поправил его.

Голос звучал хрипло, но твёрдо. Даже в таком состоянии нельзя допускать двусмысленностей, особенно политических. Император — не мой сюзерен, не мой покровитель. Я сам по себе, Магинский — отдельная сила.

— Ваш, — махнул он рукой. — Переступил черту. Тотчас прикажу наступать!

Глаза сверкнули азартом старого хищника, почуявшего кровь. Он готов был начать войну здесь и сейчас, одним словом, одним движением руки.

— Нет! — оборвал его. — У меня немного другой план.

Мой голос прозвучал неожиданно сильно — командный тон, не терпящий возражений. Тимучин замер, оценивающе глядя на меня. Ам напрягся, готовый защищать. Витас переступил с ноги на ногу, нервно одёргивая мундир.

— План у него, — выдохнул хан. — Ладно.

Старик поднялся и направился к выходу.

— Вставай давай! Мне нужна битва! — заявил хан.

— Будет, — кивнул в ответ.

— Сопляк, идём, я покажу тебе, что такое настоящий мужчина, — бросил он у двери.

Слова — как наживка для молодого хищника, вызов, провокация, проверка. Хан оценил силу Ама, почувствовал в нём достойного противника. Теперь хотел проверить его характер, дух.

Нашёл что сказать и кому. Любопытство и азарт вспыхнули в глазах Ама, как искры от костра. Водяной медведь внутри него отозвался на вызов. Подросток посмотрел на меня, и я кивнул. Разрешение дано, пусть идёт. Хуже, чем драка с ханом, уже не будет. А так хоть отвлечётся, выплеснет энергию. Может, даже чему-то научится у старого волка степей.

Они удалились. Тишина — как мало требуется для счастья, оказывается…

— Докладывай, — повернулся к Лейпнишу.

Голос звучал твёрже, чем я чувствовал себя. Витас выпрямился. Его лицо приняло официальное выражение. Глаза — серьёзные, внимательные — смотрели прямо, не уклоняясь. Усталость скрывалась за профессиональной маской, но выдавала себя в мелких деталях: дрожащие пальцы, синяки под глазами, запавшие щёки.

— Вывешен белый флаг со стороны армии императора. Они ждут встречи.

Слова отчеканены чётко, по-военному, каждый звук — выверен, каждая интонация — под контролем. Лейпниш держал спину прямо.

Белый флаг — символ переговоров, жест отчаяния или ловушка? Император не из тех, кто легко признаёт поражение. Скорее, перегруппировка, смена тактики, выигрыш времени.

— Понял, — кивнул и встал. — Скоро выдвигаемся.

Мышцы протестовали против движения, кости скрипели, словно несмазанные шестерни. Одеяло упало, обнажив бинты на груди и животе.

— Господин! — тут же преградил мне путь Витас. — Но вы… Ваш вид…

Его лицо исказилось тревогой. Рука протянулась, готовая поддержать, но замерла в воздухе, не решаясь коснуться без разрешения. Глаза расширились, в них читался почти детский испуг.

Я понимал его беспокойство. Бинты, пропитанные кровью и мазью, отсутствующая кисть — свежая рана, ещё кровоточащая. Не самый внушительный вид для переговоров.

— Я в порядке. Так, пара царапин, — откровенно врал.

— В городе семь тысяч монголов. Ещё пятьдесят — около границы, ещё сто — дальше, — продолжил докладывать Лейпниш.

В голове уже выстраивались карты, схемы, планы: расположение войск, направления ударов, пути отступления.

Я вернулся на кровать и сел. Тело благодарно отозвалось на возможность снова опереться. Закрыл глаза. Тьма принесла секундное облегчение, комната перестала вращаться, мир стабилизировался.

Ну вот. Второй раунд переговоров на носу, или это уже третий? Неважно! Империя загнана в угол, магическая атака провалилась, а монгольская угроза реальна. Шах королю, но не мат. Пока нет.

Теперь можно использовать Тимучина, хотя и это ещё не всё. Внешние факторы сложились удачно, но нужен ещё один козырь. Внутренний. Тот, что ближе к императору, чем кто-либо ещё. Пора доставать. Мысль кристаллизовалась, обретая чёткость.

— Слушай, — открыл глаза. — Я сейчас достану одну даму. Поможешь мне кое с чем.

Взгляд Витаса изменился.

— Как прикажете, господин, — поклонился он.

Голос Лейпниша дрогнул — едва заметно, но я уловил. Он боялся и правильно делал. То, что мы собирались освободить, опасно. Смертельно опасно, но необходимо.

Сначала я достал цепочку, которую носил Казимир. Объяснил, что делать. Тонкие звенья тускло блестели в полумраке комнаты. Артефакт подчинения.

Объяснения были краткими, чёткими: где взять кровь, когда надеть цепочку. Витас слушал внимательно, запоминая каждую деталь. Его глаза следили за моими руками, ловили каждый жест, каждое движение.

Сосредоточился на пространственном кольце. Внутренний взор погрузился в бесконечность кармана между реальностями. Я дотянулся до нужной ниши. Сквозь завесу магии нащупал знакомое присутствие — яркое, горячее, злое. Но перед тем, как выпускать, подстраховался. Сначала появились гусеницы и морозные пауки. Гусеницы расползлись по углам комнаты, готовые по первому сигналу плести смертоносную паутину. Пауки заняли позиции у потолка.

Идеально, если бы Ам тут был, но с ним возни больше. Лысый подросток сейчас развлекается с ханом, пусть так и остаётся: меньше переменных, меньше рисков.

Когда с подготовкой было закончено, кивнул. Магия пространственного кольца отозвалась на мысленный приказ. Серые нити потянулись из воздуха, формируя контур, вытягивая запертую сущность из кармана между мирами.

Раз, и начало формироваться тело. Сначала только черты, размытый силуэт, словно нарисованный дымом, постепенно обретающий объём, плотность, реальность.

Но что-то пошло не так. Линии искрились, изгибались. Магия сбóила, как будто она сама сопротивлялась материализации. Контур дрожал, рассыпался, собирался вновь. Я почувствовал отголосок чужой воли — сильной, яростной, непокорной.

— Сучка! — выдохнул. — До последнего грызётся.

Воздух покинул лёгкие с хрипом, боль в рёбрах усилилась от напряжения. Пот выступил на лбу крупными каплями, стекая по вискам. Магия требовала концентрации, а тело сопротивлялось. Пришлось направить энергию через кольцо, стабилизировать. Источник внутри пульсировал, отдавая последние крохи силы.

Серые нити уплотнились, образуя паутину реальности. Они впивались в контур, натягивались, дрожали от напряжения. Иногда рвались, и тогда приходилось формировать новые, направляя ещё больше силы.

И вот она появилась. Уже с перекошенным лицом, глазами, полными ненависти. Василиса возникла в центре комнаты — живая, реальная, яростная.

Её красота — острая, опасная — не померкла за время заточения. Длинные волосы, струящиеся, как тёмный шёлк. Безупречная кожа, словно светящаяся изнутри. Чувственные губы, сейчас искажённые гневом. Глаза — зелёные, как летняя листва, пылающие яростью. Тело дрожало. Каждый мускул напряжён, как струна. Грудь вздымалась от частого, сбитого дыхания. Руки сжаты в кулак, ногти впились в ладони.

— Тварь! — рыкнула она.

Василиса тут же метнулась вперёд. Подняла руку, и с пальцев сорвалась магия. Движение — стремительное, отточенное, смертоносное, не материнское, хищное. Рука с изящными пальцами превратилась в оружие.

Воздух зазвенел от концентрации энергии.

— Не смеши, — бросил я.

Гусеницы опередили — отреагировали мгновенно. Паутинка обвила её почти с наслаждением. Тонкие серебристые нити выстрелили со всех углов комнаты одновременно. Сплелись в сеть, опутали руки, ноги, туловище. Стянули, лишая возможности двигаться.

Она упала на пол, даже головой ударилась, бедняжка. Звук — глухой, короткий. Волосы разметались по полу. Может, мозги на место встанут. Надежда слабая, но кто знает? Иногда физическая боль прочищает разум.

Витас тут же подскочил к ней. Ни одного лишнего жеста, действовал по инструкции, следуя каждому слову, каждому указанию. В голове всплыли слова дяди Стёпы, как происходит подчинение с помощью артефакта. Руку резать мне не пришлось — Витас взять кровь с бинтов.

Нужно отдать должное матери. Она билась до последнего, извивалась в паутине, как пойманная змея. Мышцы напрягались под кожей, сухожилия выступали на шее и руках. Глаза расширились, зрачки сузились до точек.

Василиса проклинала, орала, пыталась вырваться даже в тот момент, когда цепочка коснулась её кожи. Слова сыпались потоком, голос срывался на хрип, но не останавливался.

— Будь ты проклят! Мерзкий выродок! Неблагодарная тварь! Отпусти меня! Я твоя мать! Сдохни!

Материнская любовь во всей красе. Глаза полыхали ненавистью, губы искривились в гримасе отвращения. Каждое слово — как плевок, каждый взгляд — как кинжал.

Ещё секунда, и вспышка. Ослепительная, как маленькое солнце, рождённое в комнате. Магия схлопнулась. Её тело дёрнулось, словно ударило током. Каждый мускул напрягся, спина изогнулась дугой.

Василиса замерла. Глаза широко раскрыты, но взгляд пустой, отсутствующий. Рот приоткрыт в безмолвном крике. Грудь поднимается и опускается часто, неровно.

Связь установлена, только слабое пульсирующее эхо страха. Я чувствовал её эмоции, как свои собственные — поверхностно, приглушённо, но достаточно ясно.

— Готово, — подтвердил Витас.

Его голос звучал напряжённо. Капли пота стекали по вискам, пальцы дрожали от напряжения. Глаза бегали от меня к Василисе и обратно — настороженные, испуганные.

— Теперь поговорим, — хмыкнул я.

Улыбка сама появилась на губах. Не радостная, хищная. Чувствую мать, словно она мой питомец. Связь пульсировала в сознании — тонкая, но прочная нить между хозяином и подчинённым. Контроль над существом, которое раньше внушало страх. Инверсия сил, изменение баланса. Мать стала слугой, сын — хозяином.

Пора бы узнать, что она может мне предложить интересного по императору. Особенно перед встречей будет полезно.

— Павлуша! — молила женщина перед тем, как Витас надел ей цепочку. — Сыночек. Ну что ты такое делаешь с мамочкой?

Голос — медовый, манипулятивный. Ласковые интонации, умоляющие нотки.

Я покачал головой. Она надеется, что на мне это сработает? Наивно… Игры закончились.

Когда всё было закончено, приказал гусеницам убрать паутину. Она растворилась, оставив после себя лишь лёгкое серебристое свечение в воздухе.

Женщина тут же вскочила и попыталась меня атаковать. Вот только ничего не вышло. Тело дёрнулось, замерло на полпути. Невидимая стена встала между нами — барьер подчинения, непреодолимый, нерушимый. Грудь колыхнулась почти у моего лица. Василиса почему-то была голой. Обнажённая фигура — совершенная, соблазнительная. Кожа — как алебастр, без единого изъяна. Изгибы тела — словно высеченные великим скульптором. Всё идеально, всё выверено — от кончиков пальцев до линии шеи.

Витас уставился на её задницу. Его глаза расширились, кадык дёрнулся, когда он сглотнул. Мужская реакция на красоту — инстинктивная, примитивная, предсказуемая.

Когда Василиса поняла, в каком положении, то её не смутила нагота. Женщина, наоборот, выпрямилась, словно пыталась меня соблазнить. Плечи откинулись назад, подчёркивая грудь. Подбородок приподнялся, обнажая длинную шею. Пальцы потрогали цепочку, и лицо скривилось. Разочарование, гнев, бессилие — все эмоции как на ладони.

— Накинь на неё покрывало! — приказал Витасу.

Мой голос прозвучал хрипло. Не от желания, от отвращения. Эта женщина — мать лишь биологически, а по факту — враг, соперник, противник.

Лейпниш делал это медленно, внимательно рассматривая каждую деталь красивого женского тела. Ткань скользила по коже, повторяя изгибы, подчёркивая формы. Тут я понимаю императора, почему он взял её себе.

— А теперь я слушаю, — произнёс, когда Василиса перестала светить своими прелестями.

— Сыночек, что с тобой случилось? Почему ты такой? — она вдруг опять наигранно забеспокоилась.

Голос изменился — стал мягким, заботливым, материнским. Глаза наполнились фальшивой тревогой. Руки дёрнулись, словно хотели коснуться моего лица. Но цепочка не позволила, и они остались на месте.

— Тебя это не касается, — оборвал её. — Не трать моё время и не испытывай терпение. Как видишь, у меня сейчас нет настроения с тобой играть, — указал на свой вид.

— Я что, не могу переживать за?.. — Василиса упала на колени.

Движение — плавное, грациозное даже в подчинении. Волосы рассыпались по плечам водопадом. Глаза поднялись — огромные, влажные от непролитых слёз. Губы задрожали в безупречной имитации материнского горя. Театр одного актёра, спектакль для единственного зрителя. Последняя попытка пробудить сыновние чувства, которых никогда не было.

Я отдал мысленный приказ. Терпение истощалось с каждой секундой. Гусеницы напряглись в углах комнаты, готовые атаковать по первому сигналу. Пауки спустились ниже.

— Слушай сюда! — мой голос звенел. — Я выполню своё обещание и отправлю тебя с голой задницей к армии твоего любовничка. А потом ты ему доказывай, что не предавала и ещё верна.

Слова ударили, как хлыст. Каждое — точно в цель, каждое — в больное место.

Василиса закусила губу. Маска материнской заботы треснула, обнажив страх под ней. Настоящий, не наигранный. Глаза заметались, как у пойманного зверя. Расчёт, анализ, поиск выхода — разум работал лихорадочно.

— Мне нужна информация, — склонился ближе, игнорируя боль в рёбрах. Мой голос стал тише.

— Конечно! Конечно! — она начала приближаться на коленях.

Гордая, могущественная женщина — на коленях, в покрывале, с артефактом подчинения на шее. Ползёт, как раненая змея, к сыну, которого когда-то пыталась уничтожить.

— Говори! — надавил связью, которая возникла с помощью артефакта.

Цепочка на шее Василисы засветилась тусклым золотым сиянием. Она вздрогнула, словно от удара током.

— Император… Он… — посмотрела по сторонам женщина.

Глаза метнулись к дверям, к окнам. Инстинктивно искала пути бегства, но их не было. Только я, она и информация, которую мать боялась произнести вслух. Прижала руку к груди. Пальцы впились в ткань покрывала, комкая его. Дыхание участилось, стало поверхностным, рваным.

Я уже ожидал услышать всё что угодно. Подготовился к любому ответу, любому откровению. Он — рух, в нём Зло так же, как в ней. Даже что он розовый пони. Мне нужны его слабости, следующие шаги, планы. Всё, что я смогу использовать против него.

— Он посланник! — прошептала Василиса.

Слова упали в тишину комнаты, как камни в тёмную воду. Глаза женщины расширились от собственной смелости или от страха перед последствиями.

— Что? — я поднял бровь. — Посланник?

Слово звучало знакомо. Где-то уже слышал его, в каком-то контексте, в каком-то разговоре. Память напряглась, пытаясь извлечь нужную информацию из глубин сознания.

И тут я вспомнил, что мне рассказывал Казимир. Холод пробежал по позвоночнику, мурашки пролетели по коже. Сердце пропустило удар, а затем забилось чаще.

Это же те ублюдки, которые приходят к магам двенадцатого ранга и предлагают новый путь. Нормально девки пляшут…